Текст книги "У сопки Стерегущей Рыси"

Автор книги: Майя Валеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

ЛЮСЬЕНА

В приамурском селе Филипповка у колхозников Потеряхиных жила корова. Казалось бы, ну и что? Есть ли животное более обыкновенное? Да и какой уважающий себя колхозник не держит в наше время корову?

Тракторист Потеряхин любил говорить про свою корову:

– Ну – это личность!

Корова Люська была абсолютно чёрная и очень худая. На её острой хребтине можно было пересчитать все позвонки, а мускулистые длинные ноги развивали такую скорость, что и хорошая лошадь позавидует. Рога у Люськи выросли длинные, острые и величаво загнутые вверх, в больших глазах не было и тени коровьей покорности, а нижняя белая губа, единственное белое пятно на ней, придавала её морде гордое и своевольное выражение.

Молока Люська давала мало, телят приносила редко и вообще оказалась очень невыгодной коровой. Один характер чего стоил! Свои, деревенские, любили посмеяться над Потеряхиными, Что вот, мол, носятся с никчемной скотиной, как с писаной торбой.

Вообще-то настоящее имя у Люськи было Люсьена. Давно, когда Люська была симпатичной весёлой тёлочкой, так её назвала Ирина, дочь Потеряхиных, в то далёкое время студентка филфака. Теперь Ирина давно уже Ирина Алексеевна и работает в школе завучем, ну и Люсьену давно называют просто, по-родственному – Люська. Изредка, когда Ирина Алексеевна приезжает в деревню к родителям с детьми и мужем, Люська слышит от неё непривычное, ласкающее слух «Люсьена-а» и одобрительно мычит в ответ.

Одной из самых ярких черт в характере Люськи была ненависть к пастуху и стаду. Когда Люська была совсем молодой, хозяева выгоняли её в стадо, и тогда для пастуха наступало тяжёлое времечко. Люська задирала всех подряд, носилась, как бешеная, среди коров, прыгала через овец и коз, угрожающе наклонив голову с острыми рогами. На удары хлыста она не обращала внимания, а то и пастуха пыталась боднуть. В конце концов и вовсе убегала и бродила до самого вечера одна.

Скоро все деревенские пастухи стали жаловаться на потеряхинскую бестию, и пришлось Потеряхиным пасти Люську отдельно. Сначала хозяйка боялась за неё, пыталась привязывать на длинную верёвку, но верёвку Люська рвала, перетирала о ствол дерева и уходила неведомо куда. Вечером, ко времени дойки, Люська всегда стояла у своих ворот и громко, радостно мычала до тех пор, пока ей не отворяли.

Постепенно хозяева научились доверять Люське, и с утра выпускали корову за ворота. С годами Люська вообще перестала выходить за околицу села.

Обычно коровы не любят собак, да и собаки всегда настроены погонять коров с весёлым лаем или цапнуть потихоньку за заднюю ногу. И не дай бог если какой бычок или корова забредёт в чужой двор: тут уж хозяйские собаки бросались на них без всякого зазрения совести. Но странная животина Люська нашла общий язык со всеми деревенскими псами. Её никто не трогал. Может, опасались её острых рогов или не хотелось гнаться, высунув язык, за стремительно убегающей Люськой. Но только собаки не лаяли на неё и не хватали за хвост и за ноги. Люська, быстро почувствовав себя безнаказанной, с каждым днём вела себя всё смелее и повадилась заходить в чужие дворы.

В чужом дворе всегда найдётся чем поживиться. То хозяйка ненароком оставит на крыльце ведро с отрубями, то в миске у цепного пса залежится немного каши, то куры не успеют расклевать свой корм, а Люська уже здесь. Забредёт во двор, унюхает съедобное большим, мокрым фиолетовым носом и вмиг слижет. Тут же выскочит за ворота, по пути успев прихватить губами пучок цветов или огородной рассады.

Днём обычно во дворе никого нет. И долгое время никто не замечал её проделок. Собаки проявляли солидарность, не тявкали. Скоро Люська распознала, что много вкусного и интересного можно найти на огороде. И что можно войти не только в открытые ворота, но и в закрытые, ибо Люська научилась открывать даже самые хитрые запоры. То петлю, накинутую на калитку, подденет рогами, то языком крючок смахнёт или схватит зубами железную ручку. А то и просто надавит легонько лбом и со скрипом или без скрипа откроет чужие ворота.

Старушки, что весь день сидят дома, первые заметили Люськины проделки. Только и слышалось то в одном, то в другом дворе:

– Ах ты, воровка окаянная!

– Ну, пошла, пошла, оглобля черномазая!

– У-у, блудница!

Скоро вся деревня заговорила о воровке. Посыпались на Потеряхиных жалобы, ругань и смех. Дошло до того, что председатель колхоза остановил как-то главу семьи на дворе у элеватора со словами: «Уйми свою корову, Алексей!»

А как её уймёшь? Давно известен упрямый и несносный Люськин характер. Пришлось хозяину угонять корову далеко от деревни на сырые луга, где было много травы, колючей осоки и, конечно, слепней и оводов. Так и ездили они: впереди трактор, а за ним на длинной верёвке, вприскок, Люська. Вечером хозяин за ней приезжал, и они скакали обратно. Понятно, что от таких скачек Люська ещё больше исхудала, стала ещё более поджарой и мускулистой.

Однажды, когда Алексей Потеряхин приехал за коровой, он не нашёл её. Обегал всю болотину, перепугавшись, что Люська, может, где-то утонула. Весь вымок, продрог, охрип, но коровы не нашёл. Люська как сквозь землю провалилась.

Не хотелось домой возвращаться. Как жене сказать, что Люська пропала?! А тут ещё наткнулся Потеряхин на журавлиное гнездо с двумя яйцами и испугался: как только Люське они не попались, затоптала бы или съела! Он знал, что здешние белые журавли– редкие птицы, и долго лежал, затаившись, ждал, когда вернутся на гнездо обеспокоенные родители. Хотя всю жизнь прожил Алексей Потеряхин в Филипповке, а никогда не видал журавлей так близко. До чего же они были прекрасны! И не верилось, что живут они совсем рядом с деревней, среди полей, на которых столько лет он сеет и убирает…

Прошло несколько дней. Люська так и не нашлась. Вдруг приезжают в Филипповку пограничники – и прямо в сельсовет. Не здешняя ли корова там у них объявилась?!

Оказалось, в пятнадцати километрах отсюда Люська набрела на пограничную заставу. Увидев проволочные заграждения, обрадовалась. Подумала: может, найдётся чем поживиться. Запуталась в проволоке, сработала сигнализация, завыла сирена, всех пограничников подняла – они-то решили, что это нарушитель переходит границу. И очень удивились, увидев корову. Пока искали Люськиных хозяев, Люська успела прижиться на заставе. Побиралась целый день на кухне, запугала своими внушительными рогами двух местных бурёнок и облазила все закоулки.

Но когда Потеряхин появился на заставе, Люська кинулась к нему, словно собака к хозяину.

Она и в самом деле была привязана к нему, как хорошая собака. Хозяйку Люська уважала и побаивалась, никогда не выказывая к ней особенно нежных чувств. А Потеряхина любила. Иногда во дворе подойдёт вдруг сзади и потрётся своим широким лбом о его спину, да так, что даже не притронется к нему длинными острыми рогами. Знала Люська и рокот потеряхинского трактора и всегда различала его среди множества других таких же машин. Услышав издали знакомый рёв двигателя, она тут же прибегала часто прямо в поле. Шла себе уверенно по только что вспаханной борозде, не обращая внимания на ругань хозяина, чувствовала, что сердится он не по-настоящему. Очень ревновала хозяина ко всем чужим. Если забредала порой на полевой стан во время обеда или видела хозяина в компании мужчин, начинала грозно мычать, нервничать. И механизаторы всерьёз опасались: а вдруг подденет кого-нибудь рогами? Смеялись:

– Она за тебя в огонь и в воду!

Случилось это весной, когда только-только сошёл снег, оголив пока безжизненные пожелтелые пространства болотистых низин.

Ещё с вечера подул сильный ветер, а наутро он совсем разбушевался, нагнал на небо пелену. Ветер нёс по полям пуки прошлогодней соломы, ломал ветви редких в окрестностях Филипповки деревьев, вздыбливал рыбьей чешуёй многочисленные весенние озёра в низинах.

Но в полях натужно, сопротивляясь ветру, гудели трактора, яростно вгрызались в жирную, тёмную, пропитанную влагой весеннюю землю.

Пришло время обеда. Алексей Потеряхин остановил двигатель и уже было собрался спрыгнуть на землю, как вдруг ветер ударил в лицо горьковатой волной дыма. Что-то горело. В голове пронеслось смятенно: горит в деревне, на ферме?! И вдруг он понял– горела большая низина, что начиналась на краю его поля. Значит, снова кто-то поджёг из филипповских.

Сколько лет уже Алексей Потеряхин тушил весенние палы! Сколько он пытался внушить своему председателю, что не дело это – жечь сухую траву, в которой по весне полным-полно всякой живности!

Потеряхин выругался, в бессилии сжав кулаки, и вдруг вспомнил, как прошлой весной видел он в той низине журавлиную пару. А что, если и в этот год они вернулись на старое гнездо?!

Взревел трактор и пополз на край поля, раскидывая комьями землю, то и дело клюя её носом. Двигатель ревел оглушительно, из последних сил.

«Ещё не всё горит, ещё можно успеть… Может, у них уже птенцы, может, успею спасти!» – думал Потеряхин и давил, давил на рычаги…

Вот тут-то и услышала Люська истошный, неспокойный рёв хозяйского трактора. Замерла у неё на зубах извечная жвачка, и она насторожила большие, пушистые изнутри уши, близоруко вглядываясь в даль. И по привычке, резвым своим галопом, помчалась Люська к хозяину.

Панический страх всякой скотины перед дымом и огнём вдруг исчез, когда Люська увидела скрывшегося в завесе дыма хозяина. Она пошла за ним, не раздумывая, и тут же потеряла его из виду.

Шарахнулась от огня в другую сторону, ослепнув от едкого дыма. Охваченная ужасом, она жалобно замычала.

«Господи, неужели Люська!» – подумал Потеряхин. Сквозь треск и гул пламени он слышал Люськино мычание, но не мог понять, где она. Да где было понимать – самому бы выбраться из этого ада. Журавлиного гнезда не было.

– Люська! Люська! – охрипшим, сорвавшимся голосом кричал он, проклиная всё на свете.

Прыгая через огонь, он обжёг ногу. И сзади, и справа, и слева доносилось до него жалобное мычание, а он, обессиленный, вырвался наконец из плена огня и дыма, с трудом забрался на бугор и упал, уткнувшись лицом в холодную землю. И кричал снова:

– Люська! Люська! Люсь-е-на-а!

Не в силах слышать мычание пропавшей Люськи, зажимал уши, но голос её по-прежнему сверлил его мозг.

Внизу полыхал пожар. Сквозь дым бесстрастно и холодно светлело оловянное, похожее на бельмо солнце.

Он сидел, тупо глядя на огонь, перепачканный землёй и сажей, когда из-за бугра вдруг вышла, поводя опалёнными боками, Люсьена. Она подошла к Потеряхину и ткнулась мордой в его плечо. Он молча обнял её шею, пахнущую палёной шерстью.

У СОПКИ СТЕРЕГУЩЕЙ РЫСИ

Весной на разливах Амура видимо-невидимо всякой птицы. Кричат и танцуют на маленьких островках, покрытых жёлтой осокой, журавли; с шумом плюхаются в воду большие стаи уток; неуклюжие чёрные лысухи то и дело заныривают под воду, а хохлатые чомги держатся поближе к тростниковым зарослям. Лебеди, надменные, неторопливые, плавают особняком. Потом появляются гусиные стаи и приносят с собой ещё больше беспокойства и шума. Но птицы остаются здесь недолго: многим из них ещё лететь и лететь на север, к родным берегам. А здесь, на приамурских озёрах, им нужно лишь отдохнуть и набраться сил.

1

Как-то в апреле егерь заказника Николай Шитов подобрал на озере молодого гуся-однолетку с перебитым крылом. Это был крупный красивый гуменник [6]6
  Гуменник – вид дикого гуся.


[Закрыть]с лакированным чёрным клювом и плотным густо-серым лоснящимся пером. Глаза у гуся были тёмно-коричневые и умные. Николай с трудом поймал его. Удивительно сильный и увёртливый, гусь сумел-таки хватить его за палец так больно, что Николай потом долго не мог пошевелить им.

Шитов жил в большом казацком посёлке Пашкино на самом берегу Амура.

Если приходила большая вода, то она заливала весь огород Шитовых и подступала к сараю.

Жена Николая, Нина, увидев гуся, сказала:

– Жирный какой! Вот тебе и подарочек ко дню рождения. В духовочку его…

– Зачем сразу в духовочку? Гусей, что ли, на дворе нет?

– А что, ты его просто так держать хочешь? Вот ещё, корм переводить-то! – сердито ответила Нина и пошла к корове.

За домом стояла пустая, довольно просторная клеть, там раньше жили цыплята. Туда Николай и пустил раненого пленника. Гусь вырвался из рук, забился в угол, злобно поблёскивая глазами и шипя.

– Ну что шипишь? Не я виноват, братец, что лететь не можешь. Пашкой тебя назову, раз ты в Пашкине поселился. А вот что делать с тобой?

А тут сосед, шофёр Серёга, заглянул:

– Повезло тебе, Колян! Пригласишь, что ли, на обед?

– Да что вы все – с голоду подыхаете? – неожиданно разозлился Николай и тут же решил: —Вылечу и выпущу вам всем назло! Ясно?

Так решилась Пашкина судьба. Крыло у него было перебито несильно. Шитов крепко забинтовал его, и через некоторое время оно совсем зажило.

Первые недели Пашка не вылезал из своего угла. Со страхом смотрел он вокруг, слушал разноголосый шум хозяйского двора. Наглые куры то и дело подходили к сетке, заглядывали внутрь, а петух бессовестно орал над самым Пашкиным ухом. Во дворе было столько всякой живности, что у Пашки поначалу голова шла кругом: визжали и носились по двору несколько грязных поросят, серая кошка с выводком котят гоняла воробьёв и кур, утром и вечером мимо Пашкиной клетки проходила громадная корова Малинка. Но самым страшным были собаки – одна большая и две маленькие. Они всё время норовили подобраться к Пашке, лаяли и скалили зубы.

Оживал Пашка только на рассвете, когда тих и пуст был двор. Рядом, над Амуром, часто кричали пролетающие гусиные стаи, и Пашка отчаянно звал их во весь свой мощный и чистый голос. Но гуси летели мимо. А скоро и вовсе исчезли – подались к своим гнездовьям на север.

Правда, какие-то птицы, похожие на его сородичей, появлялись то и дело на дворе. Но разве это были настоящие гуси?! Большие, толстые, пёстрые, с жёлтыми клювами, они и не думали летать, только гоготали, просили есть и ссорились между собой. И Пашка возмущённо шипел в ответ.

Постепенно Пашка привык к Николаю, который кормил его, наливал в тазик чистую воду и ласково разговаривал с ним. Случалось, Николай уезжал в тайгу, и тогда корм Пашке бросала Нина. В ответ на Пашкино шипение она ворчала:

– У-у, змей! Всё равно осенью зажарим, узнаешь у меня!

И всегда забывала сменить грязную воду в миске.

2

Пришли жаркие долгие летние дни. Целыми днями в реке купались ребятишки. Ещё недавно по-весеннему дымчатые, сопки вокруг посёлка стали густо-изумрудными – буйно и скоро поднимались амурские цветы и травы. Птицы замолчали, все были заняты подрастающими птенцами. И только на хозяйском дворе царило обычное оживлённое безделье. Котята у серой кошки стали совсем большими и всё время сидели у Пашкиной клетки. Собаки целыми днями валялись в тени, высунув красные языки, и почти не лаяли.

А Пашка так скучал и страдал от одиночества, что однажды в ответ на гоготание дворовых гусей подал свой звонкий, сильный и злой голос. Гуси сразу же насторожились.

Гусиную семейку возглавляла старая гусыня. Даже гусак Яшка слушался её. Пятеро их гусят, вылупившихся ещё в начале весны, стали уже большими и самостоятельными. Четверо были толстыми и пёстрыми, а самая маленькая гусыня – белой, без единого пятнышка. Николай звал её Белкой.

Четыре Белкиных братца – Желтоклюв, Куцый, Толстяк и Храбрый были очень вздорными молодыми гусаками. Выходя за ворота, они постоянно затевали драки с другими гусиными семействами, то и дело ссорились между собой и ругались со своими родителями. Они считали себя взрослыми, и им не хотелось слушаться родителей. Но старая гусыня не зря так долго жила на свете: была она хитра, увёртлива и умна. К тому же каждый год у неё появлялись красивые здоровые гусята. А иначе разве стала бы их держать практичная и строгая жена Николая Шитова?

Гусыня при помощи верного Яшки частенько устраивала своим непослушным сыновьям взбучку. Лишь одна Белка не участвовала в их скандалах, но ей частенько доставалось от самой хозяйки.

– И в кого уродилась такая мелкая да тощая? Да… видно, стареют твои мамаша с папашей… – рассуждала Нина, подумывая о том, не обзавестись ли молодой и породистой парой гусей.

Странная птица домашний гусь. Как воспоминание о диких предках остались у него большие широкие крылья. Но никогда не манит гуся небесный простор. Он лениво бродит по земле, и порой для полного удовольствия хватает ему и грязной деревенской лужи.

А вот Белка была исключением. Сколько раз с гортанным торжествующим криком Белка срывалась вниз с высокого берега и летела некоторое время над водой.

Обычно и остальные гуси поддавались её восторгу: громко крича, спрыгивали с обрыва и, с треском хлопая крыльями, тяжело плюхались в воду.

А когда Белка видела пролетающих над Амуром диких гусей, больше всего на свете ей хотелось улететь вместе с ними. Но она лишь с тоской вслушивалась в их ясные звонкие крики.

Однажды утром Желтоклюв, самый крупный из гусят, поссорился со старым гусаком. Остальные Белкины братья и гусыня подняли страшный шум. И когда раздался голос дикого гуся, все оторопело замолчали, лишь одна Белка тут же ответила ему радостно и робко.

Переговаривающихся гусей услышал Шитов и решил выпустить гуменника к своим домашним. Вот только перья на одном крыле надо срезать. А то ещё улетит ненароком.

Все гуси, кроме Белки, тут же нагнули шеи и со свистом зашипели. Рядом с ними Пашка казался даже маленьким. Но не успел Желтоклюв цапнуть Пашку своим угрожающе раскрытым жёлтым клювом, как тут же опрокинулся на спину от удара сильного Пашкиного крыла. Защищая своего гусёнка, набросились на Пашку старые гуси, а с ними Толстяк, Храбрый да Куцый, но, не в пример им, неуклюжим, гуменник был стремителен и ловок, бил метко и клевал больно.

Увидев гусиную свару, Шитов даже языком прищёлкнул:

– Ну даёт! Сам чёрт с ним не сладит! – и всё же разогнал гусей в разные углы. – Ничего, свыкнетесь…

Побитый и отверженный, серый гусь отошёл к своей клетке, которая казалась ему более привычной, чем этот негостеприимный двор.

Что за странные эти гуси, такие большие и, казалось бы, сильные, а на деле!.. Не годятся в подмётки даже самому слабому гуменнику из его дикой стаи… Быть может, так думал серый гусь Пашка, презрительно и гордо поглядывая на гусей тёмным глазом. И когда к нему вдруг приблизилась маленькая белая гусыня, он хотел злобно зашипеть на неё, но она так беспомощно прикрыла глаза и съёжилась, что он остановился. А она была красивая: маленькая, белая-белая, как снег. И главное, она не хотела ему зла.

Так Белка и Пашка подружились.

3

Катилось к концу жаркое и доброе лето. В палисадниках возле домов понурили отяжелевшие головы ещё недавно весёлые подсолнухи. В тайге зрела разная ягода. На болота всё чаще выбирались медведи – полакомиться сочной фиолетовой голубицей. По усыпанному галькой берегу реки бегали кулички-фифишки, уже начавшие свой путь на юг из далёких северных тундр. Речная вода ещё не остыла, и по утрам белый, как парное молоко, туман клубился над Амуром, иногда покрывая собой и Пашкино, и противоположный берег, на котором мохнатой изумрудной громадой высилась сопка, похожая на приготовившуюся к прыжку рысь.

Пашка вполне свыкся со своей жизнью и с гусиной семьёй, в которую он невольно вошёл. Как и все на свете гуси, Пашка был стайной птицей, не было для него ничего тяжелее, чем одиночество. А теперь он был не одинок, с ним была Белка, и он мог постоять, если понадобится, и за неё и за себя.

На пастбище за посёлком разные гусиные семьи часто объединялись, бродили одной большой стаей. А Пашка с Белкой всё время держались в стороне или уплывали далеко по Амуру. Среди бегущей куда-то воды Пашке часто казалось, что он свободен. Но увы, предусмотрительно подрезанное крыло не давало ему улететь туда, куда неотступно стремилось его сердце. И рядом плавала Белка, которая тоже не могла подняться с ним в небесные дали, хотя у неё и были большие крылья. Единственное, что они могли, – это срываться вниз с высокого берега. Они летели, крыло к крылу, наслаждаясь недолгим мигом полёта, и их крики всегда будоражили гусей.

Шитов радовался, что дикий гусь прижился у него, и если бы не пилила его Нина, то всё было бы прекрасно. А она, как нарочно, невзлюбила серого гуся, да и Пашка отвечал ей тем же. Если Николай мог кормить его с рук, то на Нину гусь всегда злобно и высокомерно шипел, и злоба эта рождала с другой стороны удвоенную злобу.

– Ну вот что, муженёк, – как-то за обедом решительно сказала Нина, – ты хочешь, чтобы твой дурацкий гусак всех наших и соседских гусей с собой увёл?! Осень на носу, он скоро беситься начнёт. Уплывёт и остальных уведёт! Мне эту Белку не жалко, что с неё возьмёшь… А вот другие… Хватит, побаловался. Давай-ка всё же его на жаркое. Вон смотри, отъелся на дармовом-то!

– Да ты чё, Нинк! С ума сошла! Никуда он от Белки не денется. Совесть надо иметь – пригрели птицу, а теперь в котёл?! – Николай сердито отложил ложку. – Ну что ты за жена такая сварливая!

– Уж какая есть, сам выбирал! – Нинка поджала губы. – Ладно, так и быть, пусть живёт пока. Только Белку я жалеть не буду. Остальные гусята к зиме ещё жирнее станут. А эту… Вот у свекровушки моей именины скоро.

– Ты брось шутить, Нинка! Белку не трогай. Я сказал! – возвысил Шитов голос.

– Ох, ох, он сказал! – проворчала Нина и вышла.