Текст книги "У сопки Стерегущей Рыси"

Автор книги: Майя Валеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

СЕРАЯ ЛАРА

Был жаркий июньский день. Асфальт и стены домов дышали зноем. Я шла в художественную школу, когда на большой многолюдной улице, в центре города, увидела воронёнка. Птенец сидел у стены дома, почти что под ногами прохожих, нахохлившись и раскрыв от жары клюв. Когда я протянула к нему руку, он слабо каркнул. Конечно, я тут же забыла о своих занятиях и, положив на землю тяжёлый этюдник, поймала его. Непонятно, как очутился этот птенец среди асфальта и камня, где вокруг не было видно ни одного дерева?

Я поехала с птицей на дачу. Мама встретила мою находку с восторгом: «Какая прелесть! Чудо!» – и тут же назвала её Ларой. Папа немного поморщился: «Знаю я эти чудеса и прелести». Он, наверное, уже представил, во что ворона превратит наш дом.

Мы решили поселить Лару в большом ящике, который пришлось быстро отремонтировать. Когда папа, окончив труды и немного полюбовавшись на произведение своего плотничьего искусства, захотел погладить ворону, она больно ущипнула его руку.

– Ну вот, – сказал он, – так и знал. Вместо благодарности.

Настроение у него совсем испортилось. Лара же успокоилась и задремала.

Когда я принесла Ларе кусочки мяса, она обиженно отвернулась. Наверное, она не знала, что это такое. Я открыла ей клюв и насильно протолкнула кусок в глотку. Проглотив мясо, Лара неистово заорала и замахала крыльями, – видно, она вспомнила, как кормили её родители. Теперь я уже не успевала засовывать куски в её разинутый клюв; от жадности она давилась и царапала руки острыми когтями.

С первого же дня она потребовала, чтобы её непрерывно кормили и развлекали. Когда мы надолго уходили от неё, ворона поднимала отчаянный крик. Успокаивалась она только в затенённом ящике.

Очень скоро Лара уже сама начала неуклюже хватать пищу. Она ухитрялась съедать так много, что перья на её зобе раздувались, она уже не могла пошевелиться и замирала, прикрыв глаза. Но, увы, ненадолго.

Как-то Лара наткнулась на корзину с яйцами. Сначала она испугалась, осторожно тронула яйцо клювом, потом с силой ударила по нему. Я не успела и рта раскрыть, как она уже пила содержимое яйца, закрыв от блаженства глаза. Я поскорее убрала корзину, но на следующий день она проникла в кухню и, отыскав её, перебила все яйца. Так с каждым днём мы всё явственнее ощущали– в нашем доме поселился хулиган.

Лара разрывала в клочки все бумаги, которые только могла найти. Больше всего ей нравились тяжёлые книжные тома в твёрдом переплёте, – видно, она любила серьёзные романы. Банку с водой, из которой пила, Лара всегда опрокидывала и разливала воду по всему полу. Однажды я попыталась накрепко привязать банку проволокой, но хитрая ворона преспокойно раскрутила все узлы, запрятала проволоку, а воду на этот раз разбрызгала особенно тщательно.

В то время у нас жила кошка Шаян. Увидев её в первый раз, Лара пришла в восторг, хотя Шаян была настроена отнюдь не столь добродушно. А Лара скакала вокруг, с любопытством рассматривая её то одним, то другим глазом, будто решая, опасна для неё кошка или нет. Сначала робко, а потом всё увереннее Лара начала дёргать Шаян за хвост и даже ущипнула за ухо. Шаян заурчала, прищурив зелёные глаза, и злобно забила по полу хвостом. Но рядом стояла я, и кошка не решилась тронуть ворону. Её тихое урчание перешло в гнусавый вой, на который Лара восторженно заверещала: «К-р-р-р!» Шаян метнулась вниз по лестнице и с тех пор старалась не встречаться с Ларой. Простодушная ворона, не замечая неприязни, всегда шумно радовалась Шаян и позже, научившись уже летать, иногда стремительно пикировала на неё сверху.

Незаметно пролетел месяц. Лара любила пробираться в другие комнаты и, конечно, сразу же наводила там свой порядок. Когда я прогоняла её на чердак, она обижалась и после долго не давалась в руки. Перья на затылке у неё топорщились, она шипела на меня и старалась как можно больнее ущипнуть за палец. Но обида, наконец, проходила, и Лара всеми силами старалась доказать свою любовь: залезала мне на голову, ласково что-то бормотала, пощипывая клювом ухо, и нежно перебирала волосы. Когда я гладила её по голове и спине, она закрывала глаза и распускала крылья.

Днём Лара летала и бродила по всему саду. Она любила собирать прямо с грядок спелую «викторию», рвать цветы и прятать их в доме. Ей нравилось купаться в маленькой ямке, заросшей травой. Каждый раз, громко каркая, она требовала, чтобы я наливала ей свежей воды. Старательно окуная в воду голову, она так хлопала крыльями и хвостом, что брызги летели далеко вокруг.

Насквозь промокшая, ворона залетала на ветку яблони и начинала чистить свои перья, любовно и тщательно перебирая их клювом. Но стоило мне позвать её, как она мгновенно прилетала. Чистить перья можно было и на моей голове.

Вскоре Лара начала линять. За два дня она превратилась в невообразимую уродину. На лысой голове, словно иглы, торчали трубочки будущих перьев. Клюв стал огромным. Сквозь розовую прозрачную кожу, казалось, просвечивали все её внутренности. Но уже через неделю новое густое оперение покрыло Лару. Теперь она была похожа на взрослую птицу. Крылья её стали длинными и сильными, и она с шумом летала по всему саду. А иногда подолгу сидела на коньке крыши, с интересом глядя на пролетающих ворон.

Однажды, заигравшись, Лара улетела… Нам казалось, что она вот-вот вернётся, вынырнет откуда-нибудь из густой листвы и сядет, больно царапаясь когтями, на плечо. Но её не было.

– Ну, теперь можешь радоваться – больше грязи и беспорядка не будет! – сказала я папе.

– Да, конечно, – грустно отозвался он.

– Она запомнила наш дом. Может, прилетит? – спросила сестрёнка.

Но прошёл месяц, и мы потеряли всякую надежду найти её. Каждая пролетающая ворона казалась мне Ларой. Сколько раз я звала её: в лесу, в поле, в саду и на реке… И вдруг произошло чудо. Далеко в поле увидев сидящую на столбе ворону, я по привычке позвала её и даже не обернулась. Вдруг кто-то цепкими лапами схватил меня за волосы и заскрипел над ухом.

Это была Лара. Она вспомнила своё имя и мой голос.

– Лара! Лара! – радостно говорила я.

За время своего отсутствия ворона повзрослела. Серые глаза стали тёмно-коричневыми, красная пасть почернела.

На моём плече Лара торжественно въехала в дом. Она поскакала по обеденному столу, потом взлетела к себе на чердак и стала наводить там «порядок». В несколько минут прибранная комната превратилась в скопище мусора и хлама. Но радости нашей не было границ!

Даже папа ходил довольный, хотя и старался этого не показывать.

До самого вечера в тот день ворона летала по саду, изливая на нас любовь и радость: Вечером она залезла в свой старый ящик и заснула.

На рассвете Лара громко застучала по ящику. Я проснулась и выпустила её. Она сразу же взлетела ко мне на колени и что-то забормотала: потребовала, чтобы я её погладила. Потом стала рвать газеты, возиться со своими игрушками: опять опрокинула банку с водой, сильно ущипнула меня за палец, уронила с этажерки вазу с цветами и только после этого успокоилась. Забравшись ко мне в постель, она задремала.

Скоро она опять проснулась и застучала клювом по стеклу – просилась на улицу. Я вышла с ней на балкон. Вид у Лары был на редкость возбуждённый и довольный. Она громко, радостно каркала и обрывала листья дикого винограда. Увидев пролетавшую сороку, она каркнула ещё громче и погналась за ней. Сделав громадный круг, она вернулась на крышу. Потом снова взлетела и стала кружить над домом.

Как радостно мне было смотреть на неё! Неторопливые сильные взмахи крыльев подняли Лару высоко-высоко. Она то пикировала со свистом мне на голову, то снова взмывала ввысь, превращаясь в чёрную точку.

Вдруг Лара увидела летящих ворон. Она торопливо опустилась мне на голову, ласково ущипнула за ухо. Потом взлетела, сделала прощальный круг над домом – точно благодарила нас за сделанное ей добро – и стала догонять своих сородичей.

Она летела к лесу. Я следила за ней долго, пока она не исчезла за верхушками сосен.

Через три дня я увидела Лару на коньке крыши. Она громко каркала. Я принесла ей кусочек мяса. Лара неторопливо съела его и поднялась в небо. Больше она не прилетала…

Теперь уже никто не рвал книг, не проливал на пол воду, не набивал в щели мусора. Наш дом притих. Сколько радости вносила Лара в нашу жизнь! Наверное, она разбивала посуду, рвала книги, крала ножницы и булавки только для того, чтобы понравиться нам.

Прошло два года, и однажды на дворе я позвала пролетавшую ворону: «Лара! Лара!» Ворона резко повернулась и стала кружить надо мной. Наконец опустилась на дорогу неподалёку от меня. Я всё звала её, и, слушая мой голос, ворона наклонила голову. Я стала медленно подходить к ней, но она взлетела и громко закаркала.

Что она хотела сказать? Что объяснила мне? Быть может, это была Лара? Я долго смотрела ей вслед…

Теперь, глядя на пролетающую ворону, я всегда думаю: «А вдруг это Лара?» И как-то теплее становится на душе.

БУЯНКА

Район был новый. Огромные пыльные пустыри, заросшие бурьяном, окружали стройку. Вблизи поднявшихся девятиэтажек ещё виднелись развалины старых домов. Переезжая в новые квартиры, люди нередко вместе с хламом оставляли своих собак. Разномастные дворняжки собирались в стаи и, отощавшие, голодные, рыскали по всей округе.

На пустыре, неподалёку от нашего подъезда, давно лежала бетонная труба. Как-то я увидела возле неё нескольких мальчишек. Они со смехом и визгом копошились возле трубы, засовывая в неё палку. Отогнав их, я заглянула туда. На меня смотрели чьи-то испуганные глаза.

Подошёл дядя Коля, маленький тихий человек, живший в соседнем подъезде:

– Собачки там… Ишь куда спрятались. Хитрецы! Голодные небось?

Из трубы сначала робко вылез худой белый пёсик, а за ним вывалился маленький чёрный щенок. Я вынесла собакам миску супа. Они жадно ели, а я гладила их, чувствуя, как под рукой проступают хрупкие позвонки и рёбра.

С этого дня мы подружились. Имена им кто-то придумал звонкие, но малоподходящие: белого пёсика звали Пират, а щенка – Буян.

Каждый день они ждали моего возвращения из школы. Я собирала в столовой куски колбасы и котлеты и приносила им.

Обычно они поджидали меня в школьном дворе. Первым в весёлой шумной гурьбе школьников меня узнавал Пират: радостно потягиваясь, он вскакивал и бежал навстречу. Пиратка очень боялся мальчишек и, поджимая свой облезлый хвост, старался скорее домчаться до меня и спрятаться, радостно поскуливая, в моих ногах. А Буянка, по молодости ещё не успевший испытать на своей шкуре тягот бездомной жизни, смотрел на всех людей весёлыми и наивными глазами и каждому был готов дружески вильнуть пушистым хвостом. Он подбегал ко мне смешно и неуклюже и сначала долго лизал руки, а потом только принимался за еду.

Осень стояла тёплая. Друзья целыми днями играли друг с другом или, лёжа на траве, грелись на солнце.

Собаки так привыкли к школьному двору и шумной детворе, что однажды, когда я задержалась в школе, они решили сами отыскать меня.

Шестой урок был непредвиденным – к нам пришла новая учительница Белла Ивановна. Но какой ясный тёплый сентябрьский день дышал на нас из раскрытых окон; он пах пожухлой травой и дымом костра и манил нестерпимо… Мы изнывали, нам хотелось скорее на улицу, и напрасно Белла Ивановна пыталась вразумить нас своим тихим голосом.

И когда кто-то царапнул классную дверь, все мы с оживлением и любопытством уставились на неё, ожидая появления какого-нибудь нового действующего лица. Бедняжка Белла Ивановна взглянула на дверь с нескрываемой надеждой. Она подошла и торопливо отворила её. И отпрянула от неожиданности. А может, от тут же грохнувшего за её спиной смеха.

В дверях стояли Пират и Буянка! Когда весь класс захохотал, Пират поджал хвост и попятился назад. Буянка же, наоборот, уверенно вошёл в класс.

– Буянка! – закричала я.

Он бросился ко мне и чуть не запрыгнул от радости на парту.

«Неужели они смогли различить в школьном коридоре мои следы?!» – с удивлением подумала я.

– Чьи это собаки? Как они сюда попали? – ошарашенно спрашивала Белла Ивановна.

– Мои! А можно, я их выведу на улицу?

– Конечно, конечно, побыстрее.

В школу я в этот день уже не вернулась.

Наступил ноябрь. Буян рос и скоро стал крупнее маленького Пирата. Пират был одной из тех неказистых дворняжек, которые никого не смогут умилить своей красотой: шерсть у него совсем короткая, грязно-белая, висячие уши жёлтые, и такое же жёлтое пятно, похожее на кляксу, красовалось на спине. Морда была курносая, а нос розовый. И только глаза у Пирата были большие, бархатно-тёмные, с густыми жёлтыми ресницами. В них всегда стояла печаль. Видно, когда-то Пират имел хозяев, жил во дворе или в чулане и, защищая свой дом, тявкал на чужих. Теперь ему нечего было защищать… Дом сломали, хозяева уехали, и он взял под свою защиту малыша Буяна.

А у Буянки особых причин печалиться ещё не было. Ведь он уже родился бездомным и даже не знал, наверное, что у собаки должен быть хозяин. А может быть, он меня считал своей хозяйкой? Он преданно смотрел на меня серыми глазами, тыкался в ладонь мокрым чёрным носом и весело махал хвостом. Шерсть на его чёрной спине немного курчавилась. У него были рыжие подпалины, рыжие брови и морда.

Пират и Буянка были неразлучны. Теперь, когда дни стали холодными, играть и резвиться хотелось не всегда, они часто устраивались на тёплом канализационном люке, тесно прижавшись друг к другу. Меня поражала привязанность этих двух бездомных, никому не нужных собак. Однажды за Буяном с рычанием погнался холёный эрдельтерьер. И не успела я опомниться, как увидела, что Пират с визгом и лаем бросился на огромного пса, оскалил свои маленькие клыки и, закрыв глаза от страха, попытался цапнуть эрдельтерьера за нос. Эрдельтерьер даже присел от неожиданности и удивления, уставился на Пирата маленькими тёмными глазками. А я гладила Пирата по дрожащей худой спине, и он благодарно лизал мне руку.

Однако скоро я заметила в Пирате какие-то странные и недобрые перемены. Он ходил поджав хвост и опустив голову. Отказывался от пищи и смотрел на меня виновато. Не скулил и не хромал, но день ото дня становился всё печальнее. Буян тоже почувствовал что-то неладное. Тихо поскуливая, лизал сухой нос Пирата. Но и он ничем не мог помочь ему. Пират не вылезал из сухого бурьяна. Я притащила туда ящик и, как могла, утеплила его, чтобы Пират не так замерзал.

Как-то Буян пришёл в школьный двор один. Когда мы с ним забрались в бурьян и подошли к ящику, Пирата там уже не было. Больше мы его не видели.

С потерей друга Буян очень переменился. Он сразу как-то растерял свои щенячьи повадки, стал серьёзным и самостоятельным. И только рядом со мной он позволял себе подурачиться, радостно гонялся за голубями, приносил мне палки и, наконец, вставал на задние лапы, клал свои передние в мои руки и долго стоял так, глядя мне в глаза. Буянка всегда клал свои лапы в мои руки, – наверное, это было у него высшим проявлением доверия и любви. Я знала, что, кроме меня, Буян никому другому не подаёт своих лап. А знакомых у него было много. В нашем доме его знали: многие подкармливали его. Часто играла с ним моя соседка Гуля. Дядя Коля, тихий пожилой человек из соседнего подъезда, тоже часто останавливался возле Буяна, посвистывал ему:

– Что, собачка, живёшь? Голодная небось, а?

Буян добродушно махал в ответ хвостом, но к дяде Коле не подходил.

Буян вообще был очень добрый пёс. Собаки обычно избегают чужих маленьких детей, а Буян, завидев играющих в песочнице малышей, сам шёл к ним, садился рядом и, если дети дёргали его за уши или стукали по носу лопаткой, лишь улыбался довольно и кротко. Наверное, он мог бы часами сидеть с этими смешными человечками, но его обязательно гнали прочь, мамы и бабушки кричали наперебой:

– Пошёл! Пошёл! Развели заразу, детям проходу не дают!

Буян никак не мог понять, за что же его гонят, он грустнел и обижался.

Зимой стал он совсем взрослой, небольшой, но и не маленькой собакой, очень аккуратной и крепкой, с густой блестящей шерстью и пушистым, немного загнутым на конце хвостом.

Каждое утро он встречал меня у подъезда и провожал до школы. И убегал куда-то по своим делам. Но, выходя после уроков на улицу, я неизменно, даже в сильный мороз, видела моего Буянку. Мои одноклассники тоже знали Буяна, и часто кто-нибудь из них говорил мне, что видел Буянку там-то или там-то. И я удивлялась, что Буян так свободно разгуливает по большому городу.

Буянка очень любил ходить со мной в зоомагазин. С серьёзным видом бывалой хозяйской собаки он забирался в трамвай, садился у моих ног, посматривая на людей с гордым достоинством. Наверное, ему очень хотелось, чтобы люди видели – у него есть хозяйка…

Возле магазина он терпеливо ждал меня. И всегда просил, чтобы я показала ему свои приобретения. Я послушно вынимала из-за пазухи тёплую банку, и Буян с весёлым любопытством рассматривал золотистых вуалехвостов, красных меченосцев и разноцветных гупёшек.

Как-то на неделю к нам привезли Чарли, любимого дедушкиного пса. Наполовину фокстерьер, Чарли, хоть и маленький, был очень сильным и злобным.

Я вышла с ним на улицу, и мы принялись весело играть с мячиком. Я не сразу заметила стоящего в стороне Буянку. Он смотрел на меня удивлённо, робко и скорбно, словно не мог поверить в происходящее. Поймав мой взгляд, слабо вильнул хвостом. Я почувствовала вдруг вину перед ним, и от слёз защипало в носу. А тут ещё Чарли заметил его и стал рваться с поводка, хрипя и лая. Не обратив на него внимания, Буян медленно пошёл прочь.

– Буянка! – в отчаянии крикнула я. Привязала Чарли к забору и бросилась за ним.

Я плакала, гладила и целовала моего Буяна, а он тихо, ревниво обнюхивал мои руки. И он всё же простил меня, добрый пёс…

В феврале мой повзрослевший Буян впервые влюбился в какую-то рыжую собачку и вместе с несколькими своими соперниками носился по улицам как одержимый. Я не звала его к себе, но он ненадолго подбегал сам, виновато вилял хвостом, дыша раскрытой покусанной пастью, и убегал снова, бросался в гущу собачьей своры, стремительный и ловкий.

Это было уже весной. Мы стояли с соседкой Гулей у подъезда и болтали о школьных делах. Буян сидел возле меня, умиротворённый после кормёжки. Подошёл дядя Коля, потрепал Буяна за ухо:

– Что, собачка? Сидишь? Ах ты, хитрец, ну хитрец!

– Он не хитрец, – сказала я.

Дядя Коля улыбнулся загадочно и ничего не ответил. Гуля нахмурилась и, как только он отошёл, сообщила мне невероятную вещь:

– Ты знаешь, почему он Буянку хитрецом называет? Мне сказали, что он – собачник!

– Да ну, глупости! Разве собачники такие бывают?! Враки всё это! – рассмеялась я.

Честно говоря, я не знала, какими бывают собачники, даже как-то не задумывалась об их существовании. По крайней мере, при слове «собачник» мне представлялся мрачный детина со зверским выражением лица. А дядя Коля! Ну какой же он собачник?! К тому же он часто ласкает Буяна.

* * *

Целое лето я не видела Буяна. Часто вспоминала о нём, и у меня щемило в груди: как-то он живёт там, в пыльном городе, не забыл ли меня, не случилось ли с ним что?

Приехав домой в конце августа, я тут же побежала искать Буяна. Спросила у старушек, вечно сидящих возле подъезда:

– Буяна вы не видели?

– Да здесь он где-то.

Тут навстречу выбежал мой Буянка! Он молча бросился ко мне, прижался всем телом и замер, дрожа. Он даже закрыл глаза от радости. И только через минуту заскулил, облизывая мне лицо и руки, словно жалуясь на долгое моё отсутствие и своё одиночество.

Только собаки, и больше никто в мире, умеют радоваться так самоотверженно, преданно и беззаветно. Радоваться, не тая обид, отдавая этой радости всё своё собачье сердце, всю душу, всё существо… Так радовался мне мой Буянка.

Тут я заметила, что Буян исхудал за лето и хромает на переднюю лапу. Ранка была небольшая, но запущенная. Она гноилась и, видимо, причиняла Буяну много неприятностей.

А он блаженно положил голову мне на колени, и только его хвост отбивал бешеную чечётку на пыльном асфальте.

За несколько дней я залечила его ранку мазью Вишневского. Вскоре и спина у Буяна стала более гладкой – я старалась кормить его побольше.

Потекли школьные будни. Свободного времени у меня в этом году стало гораздо меньше: я поступила в художественную школу, до которой к тому же было очень далеко ездить, и я не позволяла Буяну провожать меня туда. Да и Буян жил своей взрослой жизнью и часто теперь пропадал где-то по нескольку дней Но по-прежнему радостными были наши встречи и по-прежнему только в мои руки клал Буян свои лапы.

В одно из ноябрьских воскресений пошёл первый снег. Он тихо падал большими хлопьями, и серые дома, деревья, земля становились всё светлее. Мир волшебно преображался.

Я встала рано – хотелось поскорее выйти на улицу. Я взяла с собой приготовленную для Буяна еду. Я долго звала его. Но он не приходил. И тут вслед за мной вышла Гуля. Она плакала.

– Буяна нет… Его убили! У меня мама с ночной смены возвращалась, ещё темно было. Она видела… собачников. С фургоном приехали. И дядя Коля с ними. Он позвал: «Буян, Буян!» Буян выбежал, и они его застрелили… Мама даже крикнуть не успела, они уехали. Я же говорила тебе, что дядя Коля собачник! А ты не верила!

Всё оборвалось у меня в груди. Белый, сияющий первым снегом мир потемнел.

– Не может быть! Как?! А может, это не Буян был?

– Нет, Буян, мама его знает.

– Пошли! – закричала я.

– Куда? – спросила Гуля.

– Ты знаешь, какая у него квартира? Я его… Я с ним… Я разнесу ему дверь, я убью его… – плакала я.

И мы побежали к соседнему подъезду. Отчаяние и ненависть клокотали во мне. Мне и в самом деле казалось, что я убью дядю Колю.

Мы позвонили в голую, необитую дверь. Ждать пришлось долго. Наконец замок щёлкнул. Я сжала кулаки. Открыл дядя Коля. Стоял он, сгорбившись, держась за сердце, в старой, выцветшей пижаме. Он узнал нас и, мне показалось, понял, зачем мы пришли.

А я поняла с отчаянием, что никак не могу отомстить сейчас этому жалкому человеку, держащемуся за сердце.

– Это вы убили Буяна. Как вы смогли?! Вы же гладили его, – сказала я.

Губы его дрогнули.

– Работа у меня. У каждого своя работа. Я не хотел, но меня послали в наш район. Я не хотел… Но ведь работа…

– Ведь вы же его кормили! – повторила я. – Пошли, Гуля! – И мы стали спускаться вниз. Позади нас тихо закрылась дверь.

В тот день, день первого чистого снега, мир обеднел на одно живое существо. Мало кто заметил пропажу, а я никак не могла поверить в то, что никогда уже не увижу добрых доверчивых глаз своего друга, который никогда уже не положит в мои руки своих крепких, тяжёлых лап. И ещё что-то важное и страшное открыла я для себя в тот день.

Идут годы. Буяна давно нет. Но я до сих пор помню его, обыкновенного уличного пса, который так любил людей и верил им.

Иногда во дворе я вижу тихого, одинокого человека…