Текст книги "Наплевать на дьявола: пощечина общественному вкусу"

Автор книги: Майя Кучерская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Предубеждения и гордость

О точности попадания

Столкнулись две новости – одна громокипящая, разрастающаяся на глазах, захватывающая и поджигающая медийное пространство, как бурлящая лава. Вышла последняя книга о Гарри Поттере. Дописав ее, Джоан Роулинг рыдала несколько часов. Поттер установил новый рекорд… Русские фанаты перевели книгу за два дня… На фоне этого волшебного успеха, как деликатно выразилась сама Роулинг, «немного похожего на безумие», разыгралась история противоположного заряда. История одного литературного неуспеха и его печальных последствий.

Британский писатель-дебютант Дэвид Лассман, отчаявшийся опубликовать свой роман «Храм свободы», много месяцев подряд получавший от издателей отказы, разослал обидчикам первые главы из романов Джейн Остин «Гордость и предубеждение», «Доводы рассудка», «Нортенгерское аббатство». Лассман укрылся за женским псевдонимом, поменял названия книг, имена главных героев и топонимы, но не язык. Он оставил даже классическую первую фразу «Гордости и предубеждения» («Все знают, что молодой человек, располагающий средствами, должен подыскивать себе жену»), которую знает каждый англичанин, примерно как мы «Мой дядя самых честных правил» или «Все счастливые семьи похожи друг на друга…» Эксперимент удался: 17 из 18 издательств, среди которых были крупнейшие – в том числе «Penguin» и публикующее Роулинг «Bloomsbury», – дружно отвергли присланные рукописи. Лишь в одном Лассман был практически разоблачен: редактор вежливо посоветовал ему поостеречься наследников Джейн Остин, поскольку существует такая вещь, как плагиат. Наверное, не узнать классика, романы которого десятки раз экранизировались, звучат по радио и проходятся в школе, позорно. Очевидно, профессиональные читатели Лассмана не обладали достаточной эрудицией. И все же в отсутствии квалификации и профессиональной чуткости их никак не упрекнешь.

Подопытные литагенты и издатели различили в присланных текстах главное: они неоригинальны. Не распознав романов Джейн Остин, они тем не менее среагировали на вторичность продукта, видимо, предположив, что перед ними нечто вроде изысканной стилизации под романы начала ХIХ века, однако стилизации самозамкнутой, никак не апеллирующей к опыту человека, живущего в веке ХХI. И дружно решили: над историей страстей провинциальных английских барышень, пусть и описанных острым, проницательным, ироничным пером, сегодняшний читатель просто уснет!

«Случай Лассмана» обнаружил удивительную вещь: абстрактное качество никого не интересует. Литература, желающая быть прочитанной, просто обязана быть утилитарной, развернутой в злободневность, – совсем необязательно на внешнем, сюжетном, содержательном уровне, это может быть сделано тоньше и глубже. В книгах той же Роулинг, например, достаточно узнаваемых аллюзий, позволяющих читателю ощутить внутреннюю причастность даже и к насквозь вымышленному миру. Спасибо Лассману, он нам напомнил – искусство должно быть актуальным. Как актуальной была музыка Моцарта для его первых слушателей, как актуальна была поэзия Пушкина, на короткой ноге с которым чувствовал себя не один Хлестаков, но и многие его читатели. Будь актуален, писатель, иначе в 17-ти издательствах тебе укажут на дверь, а в 18-м прозрачно намекнут, что ты пустышка и плагиатор. И будут совершенно правы.

Да ты не слушаешь меня!

Об уходящем искусстве

Вышла новая книжка Евгения Гришковца «Следы на мне». Это сборник историй из жизни автора – про дружбу, службу, учебу в университете, первую работу за деньги, первую собственную квартиру. Гришковец представил книжку в Театральном центре «На Страстном», сыграв спектакль «Дредноуты», спектакль уже не новый, и не о нем сейчас речь, да в общем и не о Гришковце. Его за последний год-два не пнул только ленивый. Вышел, мол, в тираж, эксплуатирует единственный, однажды удачно найденный прием, так глубоко и, как казалось, надолго очаровав московскую публику, быстро и сильно ее разочаровал и проч., и проч. Пусть говорят, что хотят.

Одно в этих разговорах неизменно упускается. Очень хорошее и важное. Гришковец возвращает нас к искусству рассказывания. Я не до конца понимаю (хотя и предполагаю), какого он уровня артист и режиссер, но я точно знаю, что все полтора-два часа своих моноспектаклей он держит зрительское внимание мертвой хваткой. И даже не зрительское, а слушательское. Потому что дело тут не в волшебстве перевоплощения и горящих бумажных корабликах, то есть не в том, что происходит на сцене. Эти спектакли увлекательно слушать. Гришковец интересно рассказывает.

Много ли вы знаете хороших рассказчиков? Кого-нибудь такого, кого слушаешь, забыв о времени, смеешься до слез, понимаешь, что врет ведь, врет и не краснеет, но радуешься этому потоку слов, лиц, событий. И когда чудо кончается, требуешь: еще! Еще что-нибудь, пожалуйста. Бесполезно, уже не расскажет.

Рассказывание историй вымирает. Рассказывать некогда, некому, негде. Это в далеком российском прошлом, когда все время приходилось чего-то ждать – лошадей на станции, окончания непогоды на постоялом дворе, причем часто ждать в большой компании, – наговориться и наслушаться можно было всласть. Весь Лесков вышел из этих посиделок. Хороший рассказчик превращал бесконечный скучный вечер, бессонную ночь в добрую, как сказал бы тот же Лесков, сказку. В советские времена искусство рассказывания еще теплилось, поддерживаемое эстрадой, и все же заметно слабело, вырождалось в анекдот. Практически выродилось. Конечно, мы все равно что-то друг другу рассказываем, и далеко не одни анекдоты, но назвать наши куцые байки высоким словом «искусство» не поднимается рука.

Почему так случилось? Не оттого ли, что мы стали друг другу не слишком интересны? И мало кому позволим посягнуть на наше время: нам, право же, действительно некогда сидеть и слушать чужие истории. К тому же и опыт одного стал слишком похож на опыт другого. Ты был в Париже? Ха-ха, да кто же не был в Париже? Видел миграцию крабов у острова Рождества? Подожди-ка, не рассказывай, я лучше сам туда полечу – сбросишь телефончик туроператора?

Это раньше странников и странниц принимали как желанных гостей – они забирались в такую дремучую даль, где жили люди с песьими головами и куда их доверчивым слушателям было уж точно не добраться. Да и спустя сто лет, в советское время, на какого-нибудь счастливца, побывавшего за границей, звали в гости как на экзотическое блюдо – Иван Иваныч покажет слайды и расскажет такое… Но вот мир стал доступен, Интернет ответит на все твои вопросы – и о чем, собственно, ты можешь нам рассказать? Мы сами тебе и не такое расскажем.

Тем не менее. На сцену выходит небритый человек в очках и рассказывает. Об очень знакомом: первая заграница, кружок по фото, поход по грибы. Не о миграции крабов, не о Париже, сейчас и правда довольно других источников информации – но о тебе самом кто еще тебе расскажет? Также жадно когда-то конунги слушали саги, сложенные про их недавние военные подвиги и дела.

Хлопая ушами

О словаре писателей

Случилось событие радостное и долгожданное. Вышел пятый том словаря «Русские писатели. 1800–1917», включающий биографии 450 человек, с фамилиями от П до С. Само собой Пушкин, Ремизов, Розанов, Салтыков-Щедрин, Северянин. Но еще – и, наверное, главное – безвестные и полузабытые авторы: дворяне, крестьяне, купцы, казачьи есаулы, епископы, авантюристы, декабристы, путешественники. Все, кто так или иначе, но публиковал свои труды и составлял ту самую литературную среду, без которой не было бы ни Пушкина, ни Ремизова. Так вот, все они разысканы авторами словаря и призваны на пир.

Симпатичный алкоголик Иван Прыжов, положивший здоровье на алтарь науки: материалы для своего обобщающего труда о питейных заведениях он собирал в кабаках и там-то и пристрастился к веселящим напиткам. Немыслимая графоманка Елизавета Сентимер, рассуждающая о путях к счастью: «О зависть, зависть злая!/ Воистину она зверь/ C кровожадными кохтями./ Она лишь хлопнет ушами/ Затворится к счастью дверь!» Тут же и Александр Пуговишников, написавший прочувствованный манифест в защиту бесталанных и необразованных авторов. Зоолог Леонид Сабанеев, легко вставлявший в свои охотничьи руководства целые главы из руководств чужих. Федор Попудогло, знакомец Чехова, писавший юмористические сценки в «Будильник», – а что ему еще оставалось с такой фамилией?

В ряду похожих изданий словарь «Русские писатели» уникален. Он самый полный по числу персоналий и притом образцового научного качества: статьи сюда писали наши лучшие филологи и историки. Вместе с тем выход нового тома – событие не цехового, а общественного масштаба.

Ведь пятый том выйти был не должен. Первый появился в 1989 году, на инерционной силе тогда еще работавших систем. Каждый следующий выходил уже ценой фантастических усилий в продолжение 10 лет. Затем финансирование прекратилось вовсе и, казалось, навсегда. В этом была своя логика – и не только экономическая. Закончилось же переиздание энциклопедического словаря Брокгауза – Эфрона на букве О, в 1917-м. И никто не пытался его продолжать, хотя новое издание было полнее и точнее предыдущего. Но слом эпох означал, что и самые новые словари мгновенно устарели.

Словарь «Русские писатели» замышлялся на волне гласности, когда многие имена вышли из-под запрета и впервые можно было рассказывать о литературном процессе без замалчиваний и мучительных оговорок… Но перестройка отошла. Эпоха вновь завершилась. Так бы и зависнуть словарю на той же, кстати, букве О. Однако в 2002 году сам Солженицын направил увещевательное письмо президенту, напоминая, что «Словарь» не худо бы закончить. И в 2005 году на завершение проекта выделили 30 миллионов. Даже три из них перевели редакции «Словаря». Так и вышел пятый том. На шестой денег по-прежнему не хватает, про обещанные миллионы забыто, и все же пятый том вот он, лежит у меня на столе. Восемь лет спустя после предыдущего. Вопреки всему. Независимо от глобального потепления, политического климата. И это дает почти мистическое ощущение стабильности, неотменяемости самого важного, счастливую уверенность, что искусство действительно вечно и ты к этой вечности приобщен.

Не пой, красавица, при мне

Об игре с читателем

Новая книга Бориса Акунина написана в жанре романа-кино для детей изрядного возраста.

И в наступающие зимние каникулы – как и под прошлый Новый год, когда вышли «Нефритовые четки» – Борис Акунин не оставил нас без чтения. Под одной обложкой выпущены две первые серии его нового «романа-кино» «Смерть на брудершафт». Роман-кино – это вам не роман-газета и даже не роман-эссе – во время оно, кстати, некий роман-эссе довольно анекдотично печатался как раз в роман-газете. Но не будем путаться, роман-кино – жанр «экспериментальный», призванный «совместить литературный текст с визуальностью кинематографа», как сказано в анонсе и подтверждено самим автором в интервью.

В романе-кино вместо названий главок – веселый конферанс, оформленный в виде титров немого кино: «И вот час пробил…», «Вот тебе на!», «В логове Мафии», «Сук». Рядом с текстом черно-белые иллюстрации. Эти «стоп-кадры» в стиль немого кино времен Первой мировой, правда, не попадают, им отчаянно не хватает контрастности и изысканной пластики пошлой картинки. Ну да это всего лишь первый опыт издателей, к тому же не более чем игра. Вот ведь и сам автор как раз… играет! На фортепиано – на первой странице книги Борис Акунин изображен в роли тапера. Что он наигрывает – тоже известно: под каждой картинкой – отрывок из русской народной песни, знаменитого романса или арии.

Прощай, Фандорин; герой нового проекта – недоучившийся студент-математик и обладатель чудесного голоса. А назван новичок Алешей Романовым – видимо, для того, чтобы читатель не забыл: перед ним не какой-то там сценарий в прозе, а роман, роман, спрятанный даже в корень фамилии главного героя, и ни при чем тут царевич Алексей.

Картинки, музыка, поцелуи, выстрелы, трупы, потешный футбол, растяпы-русские, хитрецы-немцы, контр-разведка идет на контрразведку, счет 1:0, 1:1, но счетчик сломался, потому что команду то ли подводит, то ли спасает наш Иванушка-дурачок, мужающий на глазах отважный студент Алеша. Профессионально сконструированная книжка, добросовестная работа, ходики тикают, игрушечные драмы разыгрываются, а чего-то не хватает. Как будто с нами не доиграли.

Нет, все-таки медленно издатели думают. Ну почему в книге только картинки? Где шнурочек, за который дернешь – картонная дверь и откроется? Где шуршащий конверт, который так сладко открывать, ведь в нем записка! А в записке схема с крестом, отмечающим тайник, тот самый, в котором хранится желтая коленкоровая папка с секретными документами, вынесенными из русского Генштаба. Где хлопушки, кроссворды, интерактивные игры на соответствующем, специально к выходу книги открытом сайте? Играть так играть! И почему к книге не прилагаются диски с упомянутыми в ней песнями?

Как раз недавно покупала одному нерадивому второкласснику, который на школьных уроках никак не раскусит очарований французского языка, учебник. Специально сказала продавцам: «Пожалуйста, повеселее!» Они меня поняли. Принесли учебник в виде комиксов, французские идиомы плавают в облачках возле раскрытых ртов нарисованных ребятишек. К учебнику прилагаются три учебные кассеты и просто кассета – с песенками. Есть и фильм, прошу прощения, «фильма», но ее в тот момент не было, объяснили мне продавцы, распродали. Поскольку спрос на фильму больший, чем даже на комиксы. Стоит ли говорить, что теперь оторвать мальчика от нового развлечения невозможно и книжку от него приходится прятать.

В общем, издателям бумажного кино есть у кого поучиться. И потому, от всей души поблагодарив нашего тапера, нашего Деда Мороза, досточтимого Сегацу-сана за подарок, пожелаем ему в новом году не останавливаться на полумерах и играть ва-банк, может быть, даже самому нарисовать картинки, но еще лучше найти наконец нормального режиссера, который уловил бы его печальную игру с пошлостью, массовой культурой, русской классикой, не переступил заветной грани и освободил писателя от киноразвлечений для создания просто романов.[1]1
  Забавно, что в новом проекте Б. Акунина «Квест» реализовались многие высказанные здесь пожелания.


[Закрыть]

Сопрягая на геликоптере

О пути к гармонии

В Дели, где регулярно проходит книжная ярмарка и где Россия была на этот раз почетным гостем, есть улица имени Льва Толстого и огромное офисное здание Tolstoy House. Толстого здесь чтут. Попав сюда, понимаешь: и правильно. Не только потому, что Толстой написал Махатме Ганди письмо и сам изучал индуизм. Главное – Толстой про Индию все понял. И даже до того, как увлекся Востоком. Помните Пьера Безухова в плену? Там Пьер узнал утешительную истину: «на свете нет ничего страшного». Он осознал также, что человек сотворен для счастья и еще – что «сопрягать надо».

Все это вслед за Пьером открываешь для себя, попав, нет, не в плен, а просто в Индию.

Веселый моторикша, усаживая нас в свою мелконькую колясочку, кричит: «Welcome to my helicopter!» – и что-то решительно дергает. Оглушительный рев, летим… Пристегните, пожалуйста, ремни. Какие уж там ремни. Утлая машинка больше всего, кажется, подходит для катания малышей по дорожкам парков, а не солидных русских журналистов. Но вскоре все эти лишние мысли выдувает пронзительный ветер, и ты понимаешь, что действительно сотворен для счастья. Оно в том, чтобы не думать.

Геликоптер вырывается на какую-то просторную закругляющуюся площадь. Мы ныряем в бушующее, орущее, бешено сигналящее море машин, подвижный автомузей – битые индийские «Амбассадоры», смахивающие на наши «Победы», юркие мотоциклы, мопеды, сверкающие, только что с конвейера «Лендроверы», зеленые вертолетики моторикш. Никто как будто не обращает ни на кого внимания, о сигнальных огнях все забыли, боковые зеркальца испуганно вжали уши: все равно собьют, и их здесь загибают. Единственный способ напомнить о себе – прогудеть погромче, но не предсмертный ли это крик? Нет, все мчатся себе и мчатся в миллиметре друг от друга, кружат в этой жуткой воронке, и никаких аварий. На свете нет ничего страшного.

У старого Дели мы наконец притормаживаем и въезжаем в него неторопливо, улочки здесь до того узкие, рикш (в основном теперь вело-) такая гуща, что быстрее, кажется, пойти пешком. Лавки тускло поблескивают серебряными украшениями, ряды для женихов и невест глуповато помахивают золотистыми ленточками, тянутся строгие прилавки с медными тазами и горшками, а вот и ароматные пряности, их продают из холщовых мешочков. Посреди всего этого изобилия то там, то сям возлежит огромный бык, рядом на земле дремлют люди. И вдруг… что это? Книжные ряды. Среди всей этой грязи, быков, горшков и бездомных самые настоящие книги на самом настоящем английском языке. И какие! Пособия по программированию, интернет-технологиям, менеджменту, толстенные учебники по медицине. Но кто их здесь купит?

Спящий в пыли как раз напротив прилавка с книгами по программированию человек мало похож на читателя. Но вот к прилавку подходят симпатичные юноши – явные студенты, о чем-то разговаривают с продавцами. Рядом бородач в чалме внимательно листает том «Software: Engineering Web Directory».

Рикша везет нас дальше. Он уже понял, что книги заинтересовали нас больше украшений и специй. И внезапно тормозит, кивает на арку. Мы послушно заходим.

Решетчатая дверь, портрет важного, седобородого человека, часы работы. Музей! Выходной – понедельник, то есть как раз сегодня. Мы разводим руками, но проводник только улыбается и кивает головой в сторону стены соседнего дома. От стены отделяется толстый, сонный человек и, гремя ключами, открывает нам дверь. Каменный двор, на стенах фотографии и столбики вязи – стихи. За одной из витрин – раскрашенная скульптура все того же солидного человека в чалме. «Мирза Галиб», – читаем мы. Судя по английскому тексту – это знаменитый поэт, писавший на урду и фарси и живший в ХIХ веке в Дели, видимо как раз здесь, в этом прохладном, каменном дворе, в этом доме. «Вы его читали?» – спрашиваю я сонного музейщика. «Нет!» – мотает он головой довольно добродушно. Не разобрал вопроса? Не понимает моего английского? «Вы не любите его стихи?» – настаиваю я, произнося слова как можно разборчивее. Но он снова мотает головой, говорит: «Нет!» и весело смеется.

И я умолкаю, потрясенная, умолкаю, внезапно поняв: не надо рефлексировать. Надо сопрягать.

Коты в порфирах

О культурных животных

Уже вторую неделю самой обсуждаемой в блогах остается новость о летающих котах. Как всем уже и так, вероятно, известно, в ночь на 26 марта жители окрестностей Белорусского вокзала проснулись от шума урагана, выглянули в распахнутые ветром окна и увидели такое…

«С дикими завываниями они проносились над землей, отчаянно цепляясь за заборы или деревья». «Порыв ветра буквально разметал кошачью статью и понес самых легких ее членов по улице, приподнимая и подкидывая. Коты в полете орали, их собратья, оставшиеся на земле, отвечали воем на каждый удар стихии», – возбужденно сообщало одно из новостных агентств.

Пораженный сотрудник другого немедленно погрузился в расчеты и выяснил, что «для полета плоского прямоугольного кота массой 3 килограмма площадью 500 кв. см с углом атаки в 10–15 градусов необходим порыв ветра скоростью больше 35 метров в секунду». Фотографии летающих котов густо заполнили Интернет. Новость цитировалась и обсуждалась на все голоса и лады, авторы хором изощрялись в остроумии, а сочинитель заметки о прямоугольном коте был обвинен в пристрастии к наркотическим веществам и негуманном отношении к животным…

В первую минуту при взгляде на блоговскую вакханалию закрадывается подозрение: а не повредились ли все эти первоапрельские котоманы в рассудке? Не вынес ли тот же чудо-ветер, что поднял на воздух котов, из их блоггерских голов последний моцк?

Но это только на первый взгляд. На второй становится ясно: о нет! все не так просто. Подшути стихия над любым другим зверем, над крысами, кроликами, обезьянами, да мало ли кем, случился бы не более чем очередной курьез. Но коты… коты нам не чужие. И дело не только в том, что, когда их чешешь за ухом, они уютно урчат, а когда не чешешь – аккуратно и быстро снимают котлету с вилки зазевавшегося соседа за столом, после чего мягко повисают на занавесках и с них пружинят на шкаф. Нет, дело вовсе не в этой удивительной смеси пластики, обаяния и нахальства. Коты прочно прописались в культуре. На вопрос каких котов, кошек и котят в мировой литературе вы знаете, каждый из нас легко выстроит хоровод: гофмановский Мурр, булгаковский Бегемот, Матроскин… А Базилио из «Буратино»! А Чеширский кот из «Алисы»! А кошка, которая гуляла сама по себе, не говоря уж о хитрюге в сапогах. Но помимо этих расхаживающих по поверхности нашего сознания антропоморфных персонажей есть и череда безымянных кошек – из серии «Села кошка у окошка». Кошка, глядящая в окно, – неотъемлемая часть среднерусского поэтического пейзажа. Жуковский, Фет, Цветаева, Саша Черный, Блок, Хармс, Бродский и, конечно же, Маршак – все они много и хорошо писали о кошках.

Никаких сомнений: лишь благодаря этой плотной мифологической порфире, развевающейся за спиной кота, все так дружно и взялись представлять себе этих изумленных, летящих, выпустивших когти, с перекошенными, так и хочется сказать, лицами, усатых, полосатых – в общем, этих тварей, представлять их, улыбаясь и испытывая к ним сочувствие и жалость. Словом, переживая тот самый катарсис, какой бывает лишь при соприкосновении с настоящим искусством.

Кошачья история великолепно иллюстрирует еще и это: механизм превращения жизни в высокое искусство. Обнаруживает, какой именно объект может обернуться картинкой и зажить в рамке. Объект необычный и вместе с тем освоенный: тот, что обладает давней культурной репутацией и предысторией, которые, собственно, оживляют и наполняют его бытие смыслом. В образе летающих котов все это сошлось. А потому им удалось подарить нам встречу с прекрасным и чувство детской благодарнос-ти. За то, что хоть чем-то нас еще можно разволновать, удивить и порадовать.