Текст книги "Облачные замки"

Автор книги: Майкл Скотт Роэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Ну и правильно. Продолжай в том же духе. Пошли.

Я с радостью отметил, что никто не сходит с ума от восторга. Вообще, хотя ничего непредвиденного с нами пока не случилось, все казались более мрачными и менее восторженными, чем в начале нашего похода. Они заметили, какая четкая организация царит в рядах забастовщиков, и, понятное дело, дошли до того, чтобы задуматься о причинах этой дисциплинированности. Одна из милитаристских организаций, члены которой притворяются пьяными уголовниками с самодельным оружием в руках – причем у них это неплохо получается – и погромчик еще по пути проводят? Чего они добиваются на самом деле? И почему они завели всю эту бодягу здесь, где Спираль особенно сильна, в месте, где пересекаются бесконечные тропинки во времени и пространстве? Потому что они оттуда и появились?

Еще компания, другая, на этот раз поменьше, опасливо посмотрела на нас и застыла в нерешительности, как будто слухи о драке уже распространились по округе. Мы продолжали прочесывать улицы, по дороге завербовав еще одного-двух добровольцев и взяв под защиту парочку случайных прохожих. Затем наткнулись на другую группировку, побольше. Мы шли по следу, оставленному ими на основной магистрали, и оттуда их и заприметили. Они копошились возле церкви, из-под купола которой вырывались клубы дыма, а за окнами в свинцовых рамах поблескивал свет. Когда мы появились, все лица повернулись к нам, и на этот раз все они были похожи одно на другое, как мужские, так и женские, тяжелые лица, одинаковые лица, поросячьи, жестокие, тупые.

Именно тогда я смог связать факты. Немецкие забастовщики – и те чудовищные помощники Ле Стрижа. Даже сложением они были похожи друг на друга, хотя ростом и полом различались. Было ощущение, что они родственники. Три возраста человека – три стадии недочеловека. Чем старше они становились, тем менее человекоподобными выглядели.

Да это никакие не забастовщики. Передо мной был еще один подвид людей, вроде волков, появившийся при одному богу известно каком стечении невыносимых обстоятельств и неземных сил, порожденных на Спирали. Сейчас они довольно быстро перемещались, собирались в рваные цепи. А если они хоть чем-то напоминают волков, они невероятно опасны. Я окинул взглядом свои «войска». Шон и Билли по-своему поняли этот взгляд и сняли ружья с плеч.

– Над этой бандой придется поработать, – пробормотал кто-то.

– Запомните, – настойчиво прошептал я, – не позволяйте втянуть себя в крупномасштабную заваруху – они победят. Отступайте, запугивайте их, отвлекайте, но не лезьте в драку сами. Вступаете, проводите атаку – и снова отступайте, пока они не побегут или пока не явятся копы. А теперь – вперед!

Впрочем, я мог бы этого и не говорить. Мы уже неслись через дорогу, подгоняемые злостью и страхом, которые обуревали всех нас, то замедляя шаг, то разгоняясь. Я видел, как толпа тяжеловесных силуэтов приближается, а затем услышал грохот и внезапный устрашающий рык. По этой женщине плакали генеральские погоны, она с точностью до секунды все рассчитала, и результат превзошел все ожидания. Две ее большущие собаченции, освобожденные от оков, с разъяренным лаем кинулись вперед, как будто почуяли нечто нечеловеческое впереди. Перепрыгнув через низкую церковную ограду, они набросились на главарей. Остальные отскочили назад, и мы посыпались через стену. Я перепрыгнул через сцепившиеся тела и принялся колошматить так, что воздух запел. Мне удалось повалить одного, а покалечить еще нескольких, но главное – я сломил их морально. Они запрыгали как кролики, припали к земле и повалились назад, на своих собратьев. Где-то совсем рядом прогремел ружейный выстрел, затем еще один. Я продолжал лупить направо и налево и очертя голову бросился в звенящую криками сумятицу. Лом отразил один мой удар, но затем сломался и жалко повис, мачете разлетались на куски. Какой-то коренастый человечек накинулся на одного из молодых людей с садовым серпом, но тут же согнулся от удара пожарным топориком. Деревянные палицы хлестали куда попало: по лицам и животам, валили противника с ног. Вокруг, позабыв об оружии или растеряв его в пылу драки, катались, молотили кулаками или кровожадно тянулись к горлу борющиеся Этого-то я как раз и не хотел. Я огрел парочку драчунов – и тут же в буквальном смысле подпрыгнул, когда что-то просвистело рядом, вырвав клок волос с головы и нашивку с плеча куртки. У кого-то, кроме меня, оказался неплохой меч. Но, кроме медведеподобного силуэта, я ничего больше не успел разглядеть – и его вряд ли можно было назвать нерасторопным.

Мы скрестили мечи не на жизнь, а на смерть Он рубил с сокрушительной силой, я отступил, схватил его простертый меч и с силой отбросил в сторону, на могильную плиту. Я кинулся на него, рубанул и услышал его стон. Но, видно, удар был недостаточно силен, он очухался, схватил меня за ноги и повалил. Я снова нанес удар, надеясь выбить меч у него из рук, но ему такой удар был что слону дробина. И это при том, что он был ранен, – эти типы сильные, как волки. Нам необходимо обратить их в бегство, разбить их сплоченный строй и сделать так, чтобы они растерялись. Он снова замахнулся на меня, причем с остервенелой силой, я пригнулся, он испустил победный клич и нанес страшный удар. Меч его зазвенел и раскололся надвое, налетев на плиту, за которой я схоронился, – в этой части света их делали из гранита. Я вскочил на ноги и ринулся на него. Его бегство было вполне объяснимо и понятно, ведь в руках у него остался только жалкий обломок. Как я и надеялся, его поражение сломило остальных. Они отпрянули и кинулись врассыпную через церковный двор, то и дело спотыкаясь о могильные плиты и кресты, местные жители бросились вдогонку. Но мой противник, хромая, потащился куда-то за дальний угол церкви, а если мои предположения действительно были верны и он главарь банды, я хотел во что бы то ни стало разделаться с ним. Я пошел за ним, но тут угол здания озарился вспышкой света, раздался глухой хлопок, вовсе не похожий на ружейный выстрел, и я увидел, как он пошатнулся и падает назад. Еще одна вспышка с хлопком – и вот он уже повалился плашмя на могильную плиту и сползает вниз, прижав неподвижный подбородок к груди.

Я уже собрался было улизнуть, когда заметил, что на меня наставлено дуло настоящей пушки. Мощный автоматический «кольт» уставился на меня глазом чернее ночи и лишь самую малость дрожал. Но мне удалось переглядеть его и заглянуть за сжатые тисками напряженные руки, которые держали его.

– Я должен был бы догадаться, – процедил я с отвращением сквозь зубы. Почему-то во рту у меня странным образом пересохло. – Сначала бьем, потом думаем, и так каждый раз, маленькая мисс из номера тысяча семьсот двадцать шесть.

– Вы! – выпалила она, и голос ее источал яд. – Это все ваших рук дело, не так ли? Вам это кажется смешным, вероятно?

Она засмеялась коротко и зло, и смех ее был каким-то надтреснутым. Лица ее в полумраке было не различить, но один глаз поблескивал, будто у нее был нервный тик; пистолет же почти не шевелился в ее руках.

– Боже, вы и дети ночи – вы наверняка подумали, что ваш час пробил!

– Кто-кто? Бог ты мой! Но я не с ними…

Она и слушать ничего не хотела.

– Посмотрим, черт возьми, как ты посмеёшься над этим!

Она нажала на спусковой крючок. С такого расстояния она бы вряд ли промахнулась. Меня спасли только ее неторопливость и последовательность. Моя учительница Молл могла развернуть пистолетную пулю в полете. Такое мне было не по зубам, но дуло застыло на месте, а глядя вдоль него вперед, как это делала она, невозможно было заметить, что я обнажил меч. Но, даже несмотря на это, риск был чересчур велик, щелчок с выстрелом раздались одновременно, а пуля и пламя опалили мне щеку. Но другого шанса уже не будет. Я пустился наутек со всех ног, скрылся за надгробным камнем, а когда она вторым выстрелом высекла из него искры, я, виляя, побежал между деревьями. Мои веселые вояки, забыв о дисциплине, теперь уже неслись далеко впереди меня по улице вниз, выпуская кишки тем противникам, которые бежали недостаточно быстро, – ну и Бог им в помощь. Очередная пуля отрикошетила от стены, что-то уж слишком близко. Пожалуй, теперь им придется справляться самим, а я здесь не намерен больше торчать, да еще с маленькой мисс Паранойей из номера 1726, следующей за мной по пятам. Я припустил вверх через близлежащий перекресток и в очередной раз скрылся в ночи.

Я понятия не имел, где нахожусь, но все бежал, пригибался, вилял, вдруг давал кругаля, огибая углы. В свое время мне доводилось встречаться с людьми, наводившими на меня ужас, и даже не совсем людьми; но эта женщина определенно вывела меня из состояния равновесия. Это было в определенной степени связано с пушкой. И с ее внезапным появлением. Как это она так, словно из-под земли, возникла? Или все это время за мной следила? Но тогда она поняла бы, что я не с детьми ночи, или как она там их назвала. Так неужели она меня настолько ненавидела, что готова была извратить все факты. Это вполне возможно.

Довольно часто я останавливался в тени и слушал, не раздастся ли звук ее шагов; но все было тихо. В самом конце темной аллеи, протянувшейся вдоль новехонького супермаркета из бетонных плит, я увидел знакомый мигающий красный огонек. Я покрепче ухватился за рукоятку меча и пошел посмотреть.

Я уже приближался к концу аллеи, когда темный силуэт метнулся вглубь. Увидев меня, он остановился как вкопанный, а затем опустился на колени, то ли вздыхая, то ли всхлипывая. Подойдя ближе, я увидел перед собой темнокожего человека, судя по виду родом из Вест-Индии. На нем было старомодное, но недешевое пальто из верблюжьей шерсти, один рукав которого был непоправимо порван. Я хотел подойти и помочь ему встать, но тут вдруг, откуда ни возьмись, появилась кучка других фигур, и я услышал омерзительный звук бьющих и попадающих в цель ботинок.

– Эй, вы! – автоматически закричал я. – Ну-ка прекратите!

Все лица округлились от удивления и уставились на меня, бледные лица, туповатые лица, но вполне человеческие. Хотя это и нисколько не добавляло им в моих глазах привлекательности. Один или двое выглядели очень серьезно. У них были кустистые баки, напомаженные кудри, увенчанные челками и чубами, а куртки у них были длинные, с длинными же рукавами, которые делали их похожими на обезьян. На прочих были свитера или кожаные куртки, джинсы в обтяжку и остроносые полуботинки. Они оценивающе посмотрели на меня, тихонько посмеиваясь.

– Что, сделаешь нас?

– Да-а, любитель черномазых! – сострил другой.

– Он как раз старый, тебе в отцы хреновы годится!

Я только присвистнул, прикидывая, откуда могла взяться такая странная одежда.

– Может, он и есть евонный папаша!

– Не-а, евонный дружок! Он черных любит, понимаешь?

Они захрюкали от смеха.

– Ты чё, хочешь его? – произнес один. – Ну иди возьми!

Он вытянул руку, в которой блеснул коротенький серебряный язычок. Остальные тоже выбросили кисти рук вперед, и показались лезвия; разбитая бутылка поблескивала зеленоватым огоньком. Складные ножи и бритвы служили завершающим штрихом в картине – этакие мальчики-зайчики из пятидесятых, слегка постарше меня тогдашнего. Но мне как-то не казалось, что я попал на показ ретромоды. Тогда были демонстрации расистов, так? Причем нешуточные.

– Что-то его тормозит! – возопил, захлебываясь от смеха, юнец главарь.

Не глядя, он толкнул стонущего человека, и тот упал на землю. Это решило исход дела. Я вышел вперед, извлекая меч на свет божий. Юнцы разинули рты от удивления, а я одним ударом назад вышиб у заводилы нож и расплющил его. Может, по пути кому-нибудь и несколько косточек сломал. Затем, развернув меч плашмя, я съездил ему по голове. Шлепок при этом вышел похожим на выстрел, мальчишка завопил и упал, корчась от боли. Я приставил острие к подбородку еще одного юнца и припер его, завывающего от страха, к стене.

– Живо! – гаркнул я. – Ножи, бритвы – все, что есть, – немедленно выкинуть! Выкинуть, я сказал, а не ронять! – Я взмахнул мечом, и на землю полетел отрубленный локон. Со всех сторон раздался звон металла. Я сгреб за шиворот свою жертву, которой явно поплохело, крутанул его разок вокруг своей оси и дал ему пинка под зад. – Вот так! Ну, теперь спасайся кто может! Вперед, крошки, или плохо вашим задницам придется!

Я разогнал их, как стадо овец, направо и налево раздавая шлепки мечом, а затем некоторое время гнал их по улице, коля кого ни попадя острием. Даже удивительно, какую скорость они умудрялись развивать в своих смешных ботинках, хотя было ясно, что некоторым придется следующие несколько дней ужинать не сидя за столом, а стоя у каминной полки. Оставив их в покое, я вернулся назад и застал старика, когда тот пытался подняться с земли. Он тут же принялся бормотать слова благодарности. Оглушенный заводила лежал тут же и стонал. Я перевернул его ногой, обшарил его дурацкого вида куртку и извлек из кармана бумажник, в котором лежало около тридцати фунтов – в то время это, наверное, были немалые деньги. Я передал их старику:

– Должно хватить на починку пальто! Хотите, провожу вас домой?

– Нет, спасибо. Отсюда недалеко. Вы мне спасли жизнь, дружище.

– Может, и так. Ничего, скоро полегче будет.

Он вздохнул:

– Эх, дружище, очень сомневаюсь.

– Поверьте мне. Я знаю.

Я снова улыбнулся ему и пошел дальше по аллее. Уж лучше бы я попытался вернуться, откуда пришел, если дорога еще не испарилась – на Спирали такое вполне могло случиться. Я старался не думать о том, куда меня занесет в следующий раз. Я оглянулся по сторонам в поисках какой-никакой опорной точки, вехи, которая могла помочь сориентироваться. И заметил только одну: столб огня и дыма над горящей гостиницей. Мне не улыбалось снова оказаться там, но в этом случае я по крайней мере окажусь в собственном времени. Дойдя до следующего поворота, я понял почти наверняка, откуда пришел: спустился вниз по узкой улочке, по обеим сторонам которой высились старинные здания; уж конечно, в конце улицы горит красный свет. Может, Энни Оукли [45]45
  Oakley Annie, по прозвищу Малютка Меткий Глаз (1860—1926), – американская охотница, позднее выступала в цирке, демонстрируя феноменально меткую стрельбу.


[Закрыть] все еще здесь, и уж этот шанс я не должен упустить.

Я зашагал вниз, стараясь не выходить из тени домов, хоть это и означало вечно влетать в какие-то совершенно отвратительные лужи, которые при этом еще и булькали, как будто грозились слопать мои ботинки, и издавали омерзительные запахи. Раздался шум голосов, звон бьющегося стекла, и я весь напрягся, схватившись за рукоятку меча. Мимо меня пролетела деревянная палка с горящим смоляным наконечником. Она закончила свой полет в зияющей дыре или выбитом окне – старом окне со свинцовыми рамами, в стене из тяжеловесного кирпича.

Я огляделся по сторонам сквозь дымовую завесу. Половина домов здесь выглядела так же: сочетание кирпича с деревом, и только несколько зданий были облицованы камнем и построены в привычном взгляду городском стиле. Я схватил факел и бросил его в лужу; раздалось шипение погасшего огня. Тут же тяжелая рука швырнула меня об стену.

– Пущай горит! – гаркнул великан, нависший надо мной. – Это дом безбожника и взяточника – здесь живет пивовар, который травит рабочих своей заразой. Зажги его во имя Хартии! [46]46
  «Народная Хартия» (Peoples Charter) – петиция «Лондонской ассоциации рабочих» английскому парламенту (1838).


[Закрыть]

– Во имя Хартии! – эхом отозвался гвалт пронзительных голосов, и до меня вдруг дошло, что вокруг меня сбилась толпа побольше, чем та кучка юнцов. Смутные очертания мужских и женских фигур, казалось, танцевали в мерцающем свете, отбрасываемом широким полукругом факелов.

– Отдайте нам нашу Хартию!

С этими словами они принялись кидать факелы в дом, крича и беснуясь, глядя на разгорающееся пламя. Я глазам своим поверить не мог, не мог поверить в этот безграничный идиотизм. Я не выдержал и закричал:

– Эй, вы, идиоты хреновы! Эти старые крыши загораются легче, чем сухостой! Вы спалите к черту всю улицу… – Затем, подождав, когда мои слова потонут в шуме их криков, присмотревшись к их одежде – потрепанные остроконечные шляпы, длинные платья, кожаные передники, – я продолжил:

– Да и весь город спалите! Свои дома и вообще все! Неужели даже самая лучшая Хартия достойна этого? Где ваши дети? Где они будут жить этой зимой?

Это возымело некоторое действие: большая часть нападающих, в основном женщины, остановились и с сомнением посмотрели вокруг. Со звуком, похожим на последний вздох умирающего, изодранные занавески занялись. Я схватил их, чтобы сорвать. Великан попытался ударить меня. Не выпуская занавески из рук, я лягнул его и угодил как раз между ног, а затем как следует врезал ему рукояткой меча по уху, отчего он повалился в навоз лицом вниз.

– А теперь возвращайтесь! – заорал я. – И уведите за собой остальных. Ради вас и ваших семей!

Вдалеке раздался гул голосов, продолжительный звенящий рокот, и кто-то завопил:

– Драгуны! Эти ублюдки драгуны! Бей их!

Я не стал смотреть, потушили они огонь или нет: я снова скрылся в тени и торопливо зашагал прочь. Из-за этого маленького отклонения от маршрута я потерял слишком много времени и серьезно сбился с пути, – волнения чартистов относятся, если мне не изменяет память, к середине девятнадцатого века. Но пламя гостиничного пожара все еще было видно, отбрасывая длинные тени на высокие стены, окружавшие меня, и внезапно до меня дошло, что происходит. Этот пожар действительно отбрасывал длинные тени, тени со Спирали, дотягиваясь сквозь время до других пожаров, других теней, других забастовок, других вспышек безумной ненависти и разрушения, когда-то бушевавших на этом месте. И, судя по тому что я помнил из истории родного города, здесь их происходило ужасное множество; это место идеально подходило для разгула толпы. А я заплутал среди них в поисках этой самой последней забастовки.

Впереди, за углом, я заметил свет и услышал голоса. Это было многообещающе. Но стоило мне обогнуть угол, как меня чуть не сбили с ног.

Толпа состояла вроде бы из людей, но несло от нее в дымном воздухе как от свинарника. Такую же вонь издавала грязь под ногами, где твердой почвы было попросту не нащупать. Это болото чуть не засосало мою обувку, когда я, прихрамывая, выбрался наконец на свою улицу, но, по счастью, на мне были крепкие кроссовки, и я молился, чтобы шнурки не развязались. Люди, сновавшие рядом, ходили преимущественно босиком. Они были низкорослые и коренастые, в темных балахонах грубого покроя, практически одинаковых у мужчин и женщин и различавшихся разве что длиной. Но две женщины были одеты только в заляпанные сорочки. Их тащили за веревки мужчины, одетые в кожу и броню, а все, кто мог подобраться поближе, били и пинали их. Почему-то они обе были с ног до головы забрызганы чем-то наподобие дегтя или смолы. Я задумался было почему, пока не разглядел, что ждет их, и от этого зрелища кровь застыла у меня в жилах. Передо мной высился хлипкий эшафот, наскоро сколоченный возле каменной стены, чтобы конструкция ненароком не рухнула. Кроме этого, прямо посреди улицы была навалена огромная куча хвороста и соломы. В этой стране ведьм в общем-то не сжигали заживо; обычно их сперва вешали и ждали, пока они не лишатся чувств.

Я в ужасе, остолбенело смотрел на все это. Но здесь я уж и подавно не смог бы ничем помочь. Людей тут были сотни, на лицах у них были написаны жажда крови и отсутствие всякого сострадания, да и жертвы не совсем подходили под определение романтических героинь, ради которых стоит рискнуть головой. Одна была старая, другая молодая. Старуха была морщинистая карга, от которой так и разило злобой. Такой злобной дьяволицы я еще никогда не видел. Та, что помоложе, была огромная рыхлая тетка с красным одутловатым лицом, ревущая и вопящая на своих мучителей. Ясно было, что на поддержку толпы мне рассчитывать не приходится. Да какая разница! Я сегодня видел слишком много, и меня все это до крайности измотало. Я набрался храбрости и, как только омерзительный кортеж подошел к началу аллеи, с головой погрузился в человеческий поток.

Я и в обычной толпе не теряюсь, а над этими коротышками я возвышался, как гора. Увидев меня, они отступили, и я в мгновение ока добрался до женщин, взмахнул мечом раз, другой, перерубил веревки, связывавшие их, и потащил их обратно, толкая перед собой, в спасительную темноту. У одного сбитого с толку солдата все же хватило присутствия духа, чтобы преградить мне дорогу и направить в мою сторону копье, но я одним взмахом меча снес его наконечник и повалил солдата ничком в грязь. Надеюсь, что рот у него при этом оказался закрыт, иначе пиши пропало. Меня больно колотили камни по спине, а одежду рвали руки, но стоило мне замахнуться мечом, как все отскакивали в сторону, освобождая проход. Женщины вопили, боясь меня не меньше, чем толпы, и едва только мы добрались до аллеи, как молодуха схватила старую каргу за руку и они задали стрекача. Я побежал за ними, но не прошло и нескольких секунд, как потерял их в темноте. Не знаю, насколько вероятно было то, что они спасутся, но удостоверяться в этом я не стал, ибо за мной по пятам валила разъяренная толпа. Я не мог разобрать ни слова из того, что они кричали, но, похоже, они решили, что я – хозяин этих жалких существ и явился их вызволить. При таком положении дел они, если б меня изловили, могли бы и забыть о своих принципах и отказаться от предварительного повешения. Моим главным козырем сейчас были длинные ноги, а столб дыма все дразнил и манил меня, как будто напоминание о том, что ждет меня в Сердцевине, в моем собственном времени. Шум погони постепенно затихал, превращаясь в отдаленный рокот.

Еще несколько улиц с путеводной нитью в виде этого инфернального света, а сзади все так же раздавался далекий шум толпы и гнал меня вперед. И тут я понял, что бегу уже по булыжной мостовой. На секунду я поверил было, что добежал до исторического центра города. Но эти булыжники тонули в месиве из соломы и навоза. Я уже собрался было поступить умнее и повернуть назад, но тут до слуха моего донесся слабый стон, и я понял, что бесформенная груда, лежащая в нескольких футах впереди, – человек или таковым недавно был. Я склонился над ним, задыхаясь от быстрого бега и борясь с отвращением. Я слышал, что из людей иногда отбивную делают, и несколько раз видел нечто сходное, но такого – никогда. В этой массе можно было признать человека, вполне возможно высокого, но черты лица были стерты, а из голого мяса торчала сломанная кость. Удивительно и ужасно было то, что он все еще жив. Внезапно на него упал луч света и застыл, и я, подняв голову, увидел худющего мужчину с фонарем, в длинном потрепанном камзоле, в штанах до колен и туфлях с пряжками. Жидкие белесые волосы обрамляли его лицо со скошенным подбородком, и что-то жуткое таилось в его глазах с красными прожилками. Он уставился на меня, слегка попятился, заметив меч, а затем приободрился, когда из хмари вокруг стали появляться его сотоварищи.

– Она спаслась, шлюха, но по крайней мере о ее обожателе мы позаботились, а? Неудивительно, что его душа не расстается с его мерзким телом, ибо ее ожидают муки адовы в черных глубинах бездны!

По всей видимости, он так шутил. Как бы там ни было, но некоторые из его товарищей засмеялись, и среди них несколько женщин. В руках у большинства из них были палки, у некоторых – навозные вилы и цепы. Бледный человек потер пальцы:

– Пойдемте поторопим его! Александр Маршалл, при тебе ли веревка? Тогда иди сюда и завяжи хорошую петлю.

– Вы что, собираетесь его повесить? – задыхаясь от волнения, спросил я. – Но зачем, ради бога? Он и так через минуту-другую умрет!

– Ради Бога, речешь ты? Назови тогда благочестием, что мы поднимем этого папского заговорщика и казуиста так близко к Небесам!

По всей видимости, еще одна шутка. Этот парень заслужил новый взрыв смеха.

– Что-то я не понимаю: вы такое с ним сотворили и еще хотите его повесить?

– Да, мой друг. Рука множества, каковою водит сам Господь, направленная против грехов папства и вавилонского блуда, ради Его Церкви, всей тяжестью легла на него. И разумеется, я сделал все от меня зависящее, дабы застать грешников в их грехе. Должно ли теперь идти на попятную? – Он уставился на меня еще внимательнее, и глаза его неприятно поблескивали. – Но, друг мой, почему тебя заботит этот вопрос? Да и внешность у тебя довольно странная, не так ли? – Он мотнул головой в сторону тех, кто стоял позади него. – Но не раскрыл ли мастер Оутс [47]47
  Оутс Титус (Gates Titus) – протестантский проповедник XVII века.


[Закрыть] зловещие замыслы заморских государей, которые подсылают к нам своих слуг, чтобы те бродили незамеченными среди нас и подспудно разрушали нашу страну и веру и срыгивали на наши головы зловоние собственной греховности? Неужели мы должны терпеть это и позволять им ходить среди нас безнаказанно и почему не должны мы обходиться с ними так, как поступаем с их добровольными помощниками, как поступили мы с тем, который лежит у ног наших?

Его вкрадчивый голос поднялся вдруг до подчиняющего себе крика, и он взмахнул в мою сторону тяжеловесной палицей. Запекшаяся кровь и волосы налипли на ней.

– Взять его! Вырвите черное сердце из его груди, вырвите ему кишки, да так, чтобы он сам это видел! Так речет Господь…

Я схватил его за грязную рубашку и воткнул меч по самую рукоятку. А когда я толкнул его в грязь, куда он упал рядом со своей жертвой, и развернул меч в сторону его приспешников, раздался крик ужаса. Их испуг дал мне возможность прыгнуть обратно в тень и пуститься наутек.

Поворот, поворот, здесь пригнуться, там вильнуть, и спаси Бог того, кто первым меня догонит и схватит. Оутс, папский заговор… значит, эта паранойя распространилась так далеко за пределы Лондона. Мне не доводилось об этом слышать раньше, но, возможно, в этой заварушке погибло не так уж много людей, чтобы писать об этом в учебниках истории. Затем мне в голову пришла мысль менее циничная: может быть, только одна-единственная смерть и была. Или две – это уж с какой стороны посмотреть. Вполне вероятно, вся эта братия вымоталась, гоняясь за мной, и, лишившись подстрекателя, постепенно сникла, немного одумалась и, пристыженная, побрела по домам. Я понадеялся на это, но задерживаться здесь ради этого не собирался. Казалось, звуки начали снова затихать вдали, но я бежал и бежал, пока не увидел свет и не скользнул за угол – и попал в гущу очередной огромной толпы.

Это было настолько неожиданно, что я решил, будто это мои преследователи. Я чуть было не кинулся на них с мечом, пока не сообразил, что они одеты совсем по-другому и говорят очень тихо. Они стояли на пустыре между двумя высокими зданиями, в свете, отбрасываемом висячими фонариками. И место, и эпоха были побогаче, чем прежние, и, судя по тому, как все выглядело, относились к более позднему историческому периоду. Создавалось впечатление, что я наконец-то нашел нужное направление и возвращаюсь к теням своего времени. У здешних жителей длинные камзолы были из ткани более высокого качества, зачастую еще и расшиты позументом, шляпы были треугольные, со значками и кокардами. Даже камзол мужчины в самом центре толпы был расшит золотыми нитями. Очевидно, это был воинский мундир. Те, кто вел его через толпу, были возбуждены, но не причиняли ему явного вреда. Люди в толпе говорили вполголоса или вообще молчали. И все же в их приглушенном рокочущем бормотании ощущалось озлобление. Не прошло и минуты, как я увидел апофеоз этой злости – быстрый, беззвучный, жестокий: веревку перебросили через бревно и завязали на шее жертвы. Я схватил за руку прохожего.

– За что? – спросил я. – Что он сделал?

– А вы разве не знаете? – отвечал тот достаточно вежливо, но удивленно. – Он расстрелял толпу, волновавшуюся при совершении казни. Солдаты исполнили его приказ; многие погибли. Что ж, пусть попробует повоевать с веревкой!

Пока он это говорил, человек в белом кружевном воротнике отошел от жертвы, впихнув в связанные руки офицера какой-то предмет, очевидно Библию; как только он это сделал, веревка натянулась. Я моргнул от ужаса, но отвернуться не смог. Мужчина повис, оторвавшись всего на несколько дюймов от земли. Он умирал долго и трудно, а толпа в молчании следила за ним. Я сжал рукоятку меча; но с кем я должен был бороться на сей раз? Здесь собрался почти весь город, воспринимая происходящее как торжество справедливости.

– Так и должно быть? – задыхаясь, проговорил я.

– Да, что-то долговато не помирает, – задумчиво пробормотал мужчина, к которому я обращался.

Я ничего не сказал. Для меня происходящее было лишь очередным судом Линча, а человек, которого повесили, вполне вероятно, только исполнял свой долг так, как его понимал. Но кто я такой, чтобы судить их? Кровь еще не высохла на моем мече. И несомненно было одно: любая из историй, которым я оказался свидетелем, могла случиться где угодно – и, как показали события этой ночи, могла случиться и сейчас. И выходило, что те силы, которые некогда подпитывались мятежами и забастовками, продолжают подогревать толпу. Я отвернулся, потрясенный до глубины души, и позволил теням вновь сомкнуться за моей спиной.

Путеводной звездой полыхал пожар, и столб дыма с пламенем вздымался ввысь на безвременных просторах Спирали. Над разрушенными крышами он поднимался подобно темным бастионам среди облаков, огромной башней высился над страной. Под его черным пологом, порожденным ужасом и жестокостью, наливались соком бесчисленные цветы зла. Я попытался препятствовать их росту, но удалось ли мне это? Или только сам замарался в этой грязи?

Я бежал и бежал, уже не сворачивая с пути. Я не выпускал огромный столб из виду, сосредоточив на нем все свои помыслы и устремления и не глядя по сторонам, ибо возможность вновь увидеть тени прошедшего пугала меня. Вокруг меня не стихал гул голосов, но я, наученный опытом, и не думал идти на него. Не было определенного времени или места, откуда он раздавался, они все сошлись в этом гуле воедино, и он был неизменным и постоянным, эхом отдававшийся по дорогам Спирали и становившийся все громче, гремящий водопад ненависти, жестокости и отчаяния. Наконец я все же начал выделять другие, более пронзительные звуки, которые показались мне сначала криками или плачем. Это были сирены полицейских, пожарных машин и машин «скорой помощи», которые прорывались сквозь этот грохочущий хаос. Дым все больше сгущался вокруг, шаги мои громкими шлепками отдавались от полотна дороги, и я уже ощущал на своих щеках жаркое дыхание пламени. От резкого голубого света заболели и без того раздраженные глаза, и я устало огляделся по сторонам.

Гостиница все так же полыхала впереди; но это сияние было ближе. Это горела церковь, и два пожарных шланга отплясывали на ее крыше. Церковь окружили полицейские машины с включенными мигалками, а за ними стояла знакомая мне пестрая толпа, на которую падали пляшущие голубые отблески. Я заметил огромный силуэт Шона, рядом с которым полицейский, стоявший тут же и о чем-то говоривший с великаном, казался просто гномом. Здесь же были и ротвейлеры; снова пристегнутые на поводок, они лениво лизали сухой корм. По всей видимости, здесь все спокойно. Лучше мне не вмешиваться: наверняка придется объяснять, откуда у меня этот меч. Я повернулся и захромал по направлению к пылающей гостинице и улице, по которой смогу наконец-то вернуться домой.