Текст книги "Вынужденная мера"

Автор книги: Майкл Крайтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Дело не в этом, – ответил я. – Если тебя поймают, то лишат диплома и упрячут в тюрьму. Сам знаешь.

– Я делаю то, что должен делать.

– Не будь ослом.

– Я убежден, что поступаю правильно.

Я взглянул на Арта и понял, что он говорит на полном серьезе. А со временем и сам убедился, что в некоторых случаях аборт – самый гуманный выход из положения. И пошло-поехало. Арт оперировал, а мы с доктором Сандерсоном прикрывали его по линии патологоанатомического отделения. Мы действовали так ловко, что обвели вокруг пальца даже членов комиссии. Иначе было нельзя: в нашей больнице в комиссию входили все заведующие отделениями и ещё шестеро врачей, которые избирались на определенный срок. Средний возраст комиссии составлял 61 год, и не менее трети её членов были католиками.

Разумеется, сохранить полную тайну не удалось. Многие молодые врачи знали, чем занимается Арт, и большинство одобряло его действия. Он всесторонне обдумывал каждый случай и никогда не принимал опрометчивых решений. Кроме того, почти все эти врачи и сами хотели бы делать аборты, но им не хватало смелости.

Только несколько человек искренне осуждали Арта и, вероятно, испытывали соблазн настучать на него. Засранцы вроде Уиппла и Глюка, чьи «религиозные убеждения» начисто исключали сострадание и здравый смысл. Но у них кишка была тонка.

Все эти уипплы и глюки довольно долго внушали мне опасения, но потом я перестал обращать на них внимание и больше не замечал неприязненных взглядов, поджатых губ и суровых мин. Возможно, это было ошибкой.

Потому что Артур в беде и, если покатится его голова, то и Сандерсону головы не сносить. А значит, и мне тоже.

Возле полицейского участка не нашлось ни одного свободного пятачка, чтобы приткнуть машину. После долгих поисков я, наконец, заметил какую-то стоянку и, бросив на ней свой «фольксваген», торопливо прошагал четыре квартала до кутузки. Мне не терпелось выяснить, как и почему Артур Ли угодил туда.

2

Несколько лет назад, в бытность свою человеком армейским, я служил в военной полиции в Токио и многому там научился. В те времена в Токио мало кто благоволил к военным полицейским – шли последние дни оккупации, и наши мундиры и белые шлемы олицетворяли для японцев занудное крючкотворство комендатуры, а для американцев на Гинзе, нагрузившихся саке (или виски, если они могли себе это позволить), мы были живым воплощением сводящих с ума ограничений и тягот армейской житухи. Поэтому нас задирал каждый встречный-поперечный, и мои товарищи не раз попадали в передряги. Одному высадили ножом глаз, другого и вовсе убили.

Разумеется, мы были вооружены. Помню, как нам впервые выдали пистолеты, и капитан со здоровенным носом сказал: «Ну вот, вооружились, а теперь примите мой совет. Никогда не пускайте оружие в ход. Застрелите какого-нибудь пьяного дебошира, пусть даже в целях самообороны, а потом окажется, что его дядюшка – конгрессмен или генерал. Держите пушки на виду, но не доставайте их из кобуры. Все, точка».

А ещё нас призывали быть понаглее. И мы, как все легавые, быстро освоили науку добиваться своего при помощи блефа.

Эта наука очень пригодилась мне сейчас, когда я стоял лицом к лицу с угрюмым сержантом, дежурным по участку на Чарльз-стрит. Сержант смотрел на меня так, словно с удовольствием проломил бы мне череп.

– Ну, в чем дело?

– Я пришел повидать доктора Ли, – сказал я.

Сержант ухмыльнулся.

– Что, влип ваш косоглазый хмырь? Какая жалость.

– Я пришел повидать доктора Ли, – повторил я.

– Нельзя. – Он снова уставился на стол и принялся сердито ворошить бумаги.

– Не соблаговолите ли объяснить, почему?

– Нет, – отрезал сержант, – не соблаговолю.

Я достал записную книжку и ручку.

– Будьте любезны сообщить мне номер вашего жетона.

– Что, больно умный? Бросьте. Никаких свиданий.

– Закон обязывает вас назвать номер жетона по первому требованию.

– Хороший закон.

Я посмотрел на грудь сержанта и сделал вид, будто строчу в блокноте. Потом повернулся и зашагал к выходу.

– Прогуляться решили? – небрежно поинтересовался сержант.

– Да. Возле крыльца есть телефонная будка.

– Ну, и что?

– Просто жалко потраченных усилий. Готов спорить, что ваша жена провозилась не один час, пришивая эти лычки. А снять их можно за десять секунд. Спорол бритвой, и все дела. И мундир останется целехонек.

Сержант тяжело поднялся со стула.

– По какому делу вы пришли?

– Повидать доктора Ли.

Он смерил меня долгим взглядом. Сержант не знал, смогу ли я насолить ему, но понимал, что его положение не так уж и незыблемо.

– Вы его поверенный?

– Правильно мыслите.

– Господи, так бы сразу и сказали, – сержант извлек из ящика стола связку ключей. – Пошли. – Он улыбнулся, но глаза его смотрели все так же злобно.

Я последовал за дежурным. Пока мы шли по коридору, он молчал, разве что хмыкнул пару раз, потом бросил через плечо:

– Вы не можете пенять мне за бдительность. В конце концов, убийство есть убийство.

– Полностью с вами согласен, – ответил я.

Арт сидел в довольно сносной камере, чистой и не очень вонючей. Бостонские застенки – едва ли не лучшие в Америке. Иначе и быть не может, ведь в них сидело немало видных людей – мэры, чиновники, другие важные деятели. Если хотите, чтобы человек честно вел свою повторную избирательную кампанию, не сажайте его в убогую камеру. Вас просто не поймут, верно я говорю?

Арт восседал на койке и разглядывал зажатую в пальцах сигарету. Пол был усеян окурками и засыпан пеплом. Заслышав наши шаги в коридоре, Арт поднял голову.

– Джон!

– У вас десять минут, – предупредил сержант.

Я вошел в камеру. Дежурный запер дверь и привалился к решетке.

– Спасибо, – сказал я. – Вы можете идти.

Он злобно зыркнул на меня и вразвалочку побрел прочь, позвякивая ключами.

– Как ты? – спросил я Арта, когда мы остались одни.

– Да, вроде, ничего.

Артур Ли невысок, щупл, опрятен и щеголеват. Родился он в Сан-Франциско, в большой семье, состоявшей едва ли не из одних врачей и правоведов. Предполагаю, что мать Арта – американка: он не очень похож на китайца. Кожа у него, скорее, оливковая, чем желтая, глазницы лишены вертикальных кожных складок, а волосы – светло-каштановые. Он очень непоседлив и непрерывно сучит руками, что придает ему сходство с латиноамериканцем.

Сейчас Арт был бледен и напряжен. Вскочив, он принялся мерить шагами камеру. Движения его были резки и порывисты.

– Спасибо, что пришел, – сказал он.

– Если спросят, я – представитель твоего поверенного. Под этой личиной я и проник сюда. – Я извлек из кармана записную книжку. – Ты звонил адвокату?

– Нет еще.

– Почему?

– Не знаю, – он потер лоб и принялся массировать веки. – В голове все смешалось. Это какая-то бессмыслица.

– Как зовут твоего поверенного?

Арт назвал имя, и я занес его в книжку. Адвокат был хороший. Вероятно, Арт понимал, что рано или поздно ему понадобится защита.

– Хорошо, я ему позвоню. А теперь рассказывай.

– Меня арестовали по обвинению в убийстве.

– Это я уже понял. Почему ты позвонил мне?

– Потому что ты все об этом знаешь.

– Об убийстве? Ничего я не знаю.

– Ты учился на законника.

– Всего год, и это было десять лет назад. Я еле-еле сдал экзамены за семестр и уже ничего не помню.

– Джон, – сказал Арт, – в этом деле медицины не меньше, чем юриспруденции. Мне необходима твоя помощь.

– Тогда рассказывай все по порядку.

– Я этого не делал, Джон. Клянусь, я эту девицу и пальцем не тронул.

Он вышагивал все быстрее и быстрее. Я схватил его за локоть и остановил.

– Сядь и расскажи все с толком. Очень медленно.

Арт тряхнул головой, загасил сигарету и тут же закурил новую.

– Меня взяли нынче утром прямо из дома, – начал он. – Часов в семь. Привезли сюда и принялись допрашивать. Сперва сказали, что для проформы. Не знаю уж, что сие означает. А потом начали наседать.

– Сколько их было?

– Двое. Иногда приходил третий.

– Тебе грубили? Слепили лампой? Шлепали по щекам?

– Нет, ничего такого.

– Они сказали, что ты можешь позвонить адвокату?

– Да, но не сразу, а только после того, как зачитали мои конституционные права. – Он улыбнулся своей горькой насмешливой улыбкой. – Поначалу допрос был формальный, и мне не пришло в голову кому-то звонить – ведь я не сделал ничего плохого. Они впервые упомянули о девушке только через час после начала разговора.

– Что за девушка?

– Карен Рэндэлл.

– Ты не… Что? Та самая Карен?

Арт кивнул.

– Да, она. Дочь Джей Ди Рэндэлла.

– Господи.

– Сперва они спросили, что я о ней знаю, и приходила ли она ко мне на прием. Я ответил, что неделю назад она обратилась за консультацией. Жаловалась на отсутствие месячных.

– В течение какого времени?

– Четыре месяца.

– Ты сообщил им эти сведения?

– Нет, они не спрашивали.

– Хорошо.

– Они подробно расспросили меня о том, как прошел осмотр. Интересовались, были ли у неё другие жалобы, как она вела себя… Я ничего не сказал, сославшись на доверительные отношения врача и больного. Тогда они зашли с другого боку и спросили, где я был вчера вечером. Я ответил, что делал обход в больнице, а потом побродил по парку. Им хотелось знать, возвращался ли я к себе в кабинет. Я сказал, что нет. Тогда они спросили, встретил ли я кого-нибудь в парке. Я ответил: не помню. Знакомых уж точно не встретил.

Арт глубоко затянулся сигаретой. У него дрожали руки.

– И тогда они принялись мурыжить меня. Уверен ли я, что не возвращался в кабинет? Чем я занимался после обхода? Действительно ли не видел Карен с прошлой недели? Я все никак не мог взять в толк, к чему эти вопросы.

– Ну, и к чему же?

– В четыре часа утра мать Карен Рэндэлл привезла её в отделение неотложной помощи Мемориальной больницы. Карен истекала кровью и была в геморрагическом шоке. Не знаю, какие меры приняли врачи, только она умерла. И полиция думает, что вчера вечером я сделал ей аборт.

Я нахмурился. Все это не имело ни малейшего смысла.

– Почему они так уверены в этом?

– Не знаю. Я спрашивал, но они не говорят. Может, девчонка была в бреду и произнесла мое имя.

Я покачал головой.

– Нет, Арт. Полицейские боятся неоправданного ареста как чумы. Если они не смогут доказать обвинение, черт-те сколько людей останутся без работы. Ты – уважаемый профессионал, а не какой-нибудь забулдыга без друзей и без цента за душой. Ты можешь позволить себе нанять хорошего защитника, и они это знают. И, если у легавых хватило духу арестовать тебя, значит, они думают, что дело – верняк.

Арт сердито взмахнул рукой.

– А может, они просто дураки.

– Дураки-то дураки, но не до такой степени, – возразил я.

– Как бы там ни было, я понятия не имею, что за улики они собрали.

– Ты должен это знать.

– Но не знаю. – Арт снова принялся вышагивать по камере. – Ума не приложу.

Я смотрел на него и гадал, когда лучше задать главный вопрос. Рано или поздно придется. Арт перехватил мой взгляд.

– Нет, – сказал он.

– Что – нет?

– Я этого не делал, и хватит на меня таращиться. – Арт уселся и забарабанил пальцами по койке. – Господи, как же хочется выпить.

– Забудь об этом.

– Ой, ради бога…

– Ты пьешь только по праздникам и очень умеренно, – напомнил я ему.

– Меня будут судить за характер и привычки или…

– Тебя вообще не будут судить, если ты сам этого не пожелаешь.

Арт фыркнул.

– Расскажи мне о Карен, – попросил я.

– Рассказывать почти нечего. Она пришла и попросила сделать аборт, но я отказался, потому что было поздно – четыре месяца. Я объяснил, почему не могу ей помочь: слишком большой срок, и прервать беременность можно только чревосечением.

– И она смирилась.

– Вроде, да.

– Что ты написал в истории болезни?

– Ничего. Я не завел карточку.

Я вздохнул.

– Это может выйти тебе боком. Почему ты так поступил?

– Потому что она не была моей пациенткой и не нуждалась в лечении. Я знал, что больше никогда не увижу её, вот и не стал разводить писанину.

– И как ты собираешься объяснить это полицейским?

– Слушай, – вспылил Арт, – кабы я знал, что по милости этой бабы попаду за решетку, то и вел бы себя иначе.

Я закурил сигарету и откинулся назад, почувствовав затылком холод каменной стены. Мне уже стало ясно, что Арт попал в очень незавидное положение, и даже мелочи, которые при других обстоятельствах показались бы сущим пустяком, сейчас приобретали огромное значение.

– Кто направил её к тебе?

– Карен? Наверное, Питер.

– Питер Рэндэлл?

– Ну да. Он был её лечащим врачом.

– Так ты даже не спросил?

Это было совсем не в духе Арта.

– Нет. Она пришла под конец рабочего дня, и я был уставший. К тому же, она сразу взяла быка за рога. Чертовски прямолинейная девица, никаких тебе хождений вокруг да около. Выслушав Карен, я подумал, что её прислал Питер, в надежде, что я все растолкую. Ведь делать аборт, вне всякого сомнения, было уже поздно.

– Почему ты так подумал?

Арт передернул плечами.

– Подумал, и все.

Галиматья какая-то. Арт наверняка темнил.

– А других дам из семейства Рэндэллов к тебе не направляли?

– Ты о чем это?

– Отвечай.

– По-моему, это не имеет отношения к делу, – отрезал он.

– Как знать.

– Уверяю тебя.

Я вздохнул и запыхтел сигаретой. При желании Арт мог быть чертовски упрям.

– Ладно, – сказал я, наконец. – Тогда расскажи мне о девушке.

– Что ты хочешь знать?

– Ты был с ней знаком?

– Нет.

– Случалось ли тебе помогать её подружкам?

– Нет.

– Ты уверен?

– О, черт! Как я могу быть уверен? Но вряд ли: ей было всего восемнадцать лет.

– Понятно.

Вероятно, Арт был прав. Я знал, что он оперировал только замужних женщин лет тридцати и не связывался с молоденькими, разве что в исключительных случаях. Иметь дело со зрелыми матронами было гораздо безопаснее. Они мыслили более трезво и лучше умели держать язык за зубами. Но я знал и другое: последнее время он стал делать больше абортов совсем юным пациенткам. Арт называл эти операции «выскабливанием соплей» и говорил, что помогать только замужним нельзя. Это, мол, дискриминация подростков. Разумеется, он шутил, но в каждой шутке…

– Как она выглядела, когда пришла к тебе? – спросил я. – Ты можешь описать ее?

– Славная была девушка. Хорошенькая, не дура, не плакса. Очень честная. Пришла, села, сложила руки на коленях и рассказала все как есть. Сыпала медицинскими терминами. «Аменорея» и прочее. Наверное, нахваталась от своей семейки.

– Она нервничала?

– Да, но ведь они все нервничают. Поэтому чертовски трудно проводить дифференциальную диагностику.

Действительно, при отсутствии менструаций, особенно у молодых девушек, надо делать существенную поправку на состояние их нервной системы. Задержки и другие нарушения цикла часто возникают по причинам психологического свойства.

– Это на пятом-то месяце?

– Впридачу, она прибавила в весе. Пятнадцать фунтов.

– Маловато для точного диагноза.

– Но достаточно для подозрения.

– Ты её осматривал?

– Нет. Я предложил, она отказалась. Девица пришла делать аборт. Я сказал: нет, и она откланялась.

– Карен говорила о своих планах?

– Да, – ответил Арт. – Пожала плечами и сказала: ну, что ж, придется сообщить предкам и обзавестись потомком.

– И ты решил, что она не станет обращаться к кому-нибудь другому?

– Вот именно. Девушка казалась такой умной и смышленой. И, похоже, поняла, в каком она положении. В таких случаях я всегда стараюсь объяснить женщине, что безопасный аборт невозможен, и ей придется свыкнуться с мыслью о грядущем материнстве.

– По-видимому, Карен передумала. Интересно, почему?

Арт усмехнулся.

– Ты когда-нибудь видел её родителей?

– Нет, – ответил я и тотчас юркнул в приоткрывшуюся лазейку. – А ты?

Но Арта так просто не проведешь. Он одарил меня вялой улыбкой умного и проницательного человека, отдающего дань чужой сообразительности, и сказал:

– Нет, никогда. Но наслышан о них.

– И чего же ты наслышан?

В этот миг вернулся сержант и с лязгом вставил ключ в замок.

– Время, – объявил он.

– Еще пять минут, – попросил я.

– Время!

– Ты говорил с Бетти? – спросил Арт.

– Да. Все хорошо. Я позвоню ей и скажу, что ты жив-здоров.

– Она волнуется.

– Джудит побудет с ней. Все утрясется.

Арт грустно улыбнулся.

– Извини за причиненное беспокойство.

– Никакого беспокойства, – я взглянул на стоявшего в дверях сержанта. – У них нет оснований задерживать тебя. К полудню ты выйдешь отсюда.

Сержант сплюнул на пол. Я пожал Арту руку и спросил:

– Кстати, где тело?

– Наверное, в Мемориалке. Или его уже увезли в городскую.

– Я выясню. Не волнуйся ни о чем.

Я вышел из камеры, и сержант запер дверь. В коридоре он не проронил ни слова, но, когда мы вошли в дежурку, сказал:

– Вас хочет видеть капитан.

– Хорошо.

– Ему не терпится малость поточить лясы.

– Что ж, ведите меня к нему, – ответил я.

3

Табличка на двери сообщала: «Отдел по расследованию убийств», а под ней на картонке печатными буквами было выведено: «Капитан Питерсон». Капитан оказался крепким коренастым коротышкой с седыми волосами, подстриженными под «ежика», движения его были проворными и точными. Когда он обошел вокруг стола, чтобы приветствовать меня, я заметил, что капитан Питерсон хромает на правую ногу. Он даже не пытался скрыть этот изъян, а, напротив, подчеркивал его, громко шаркая носком по полу. Солдаты и легавые обычно гордятся своими увечьями. Нетрудно было догадаться, что Питерсон пострадал при исполнении служебного долга. Я попробовал угадать, что с ним стряслось. Скорее всего, нарвался на пулю: ножевое ранение в голень – большая редкость.

Хозяин кабинета протянул мне руку и сказал:

– Я капитан Питерсон.

– Джон Берри.

Рукопожатие было радушным, но глаза капитана смотрели холодно и пытливо. Он указал мне на кресло.

– Сержант говорит, что прежде не видел вас здесь, вот я и решил познакомиться. Мы знаем почти всех бостонских защитников по уголовным делам.

– Вы хотите сказать – судебных защитников?

– Разумеется, – покладисто ответил Питерсон. – Конечно, судебных.

Он выжидательно уставился на меня. Я молчал. Наконец капитан спросил.

– Из какой вы фирмы?

– Не понимаю, почему вы приняли меня за юриста, – ответил я. – Сроду им не был.

Капитан прикинулся удивленным.

– Но у сержанта сложилось иное впечатление. Вы представились ему как адвокат.

– Да неужели?

– Вот именно, – Питерсон уперся ладонями в стол.

– Кто вам это сказал?

– Сержант.

– Значит, он что-то напутал.

Капитан откинулся в кресле и одарил меня любезной улыбкой, словно говоря: «Ладно, ладно, не будем суетиться по пустякам».

– Знай мы, что вы не адвокат, нипочем не разрешили бы вам свидание с Ли.

– Вероятно. Только никто не поинтересовался моим именем и родом занятий, никто не просил меня расписаться в книге посетителей.

– Полагаю, сержант был сбит с толку.

– Вполне оправданное предположение, если вспомнить, какой умница ваш сержант.

На лице капитана заиграла дурацкая улыбочка. Мне был знаком этот тип людей. Удачливый легавый, знавший, когда надо возмутиться, а когда разумнее проглотить обиду. Искусный дипломат, вежливый блюститель закона. Но лишь до тех пор, пока не почувствует, что противник ломается.

– Ну? – буркнул он после долгого молчания.

– Я работаю вместе с доктором Ли, – сообщил я ему.

Если он и удивился, то виду не подал.

– Тоже врач?

– Совершенно верно.

– У вас, лекарей, определенно существует круговая порука, – не переставая улыбаться, изрек капитан. Вероятно, за последние две минуты он улыбался больше, чем за два предшествующих года.

– Не сказал бы, – возразил я.

Улыбка начала таять. Наверное, с непривычки у капитана устали лицевые мышцы.

– Если вы и впрямь врач, – проговорил Питерсон, – мой вам совет: держитесь подальше от этого Ли. Шумиха угробит вашу практику.

– Какая шумиха?

– Суд и прочее.

– А что, будет суд?

– Разумеется, – ответил Питерсон. – И громкий, так что вашей практике, вероятно, не поздоровится.

– У меня нет практики, – сообщил я ему.

– Наукой занимаетесь?

– Нет, – ответил я. – Трупы вскрываю.

Наконец-то его проняло. Питерсон привстал со стула, но тотчас опомнился и снова сел.

– Трупы, – эхом повторил он.

– Совершенно верно. Работаю в больницах, делаю всякие анализы.

Капитан надолго умолк, нахмурился, почесал тыльную сторону ладони и оглядел свой стол. Наконец он сказал:

– Не знаю, что вы пытаетесь доказать, доктор, но, как бы там ни было, мы вполне можем обойтись без вашей помощи. А Ли влип слишком серьезно, чтобы…

– Это ещё надо посмотреть.

Питерсон покачал головой.

– Вы и сами знаете, что не правы.

– Не уверен.

– Известно ли вам, на какую сумму может подать иск врач за необоснованный арест?

– На миллион долларов, – ответил я.

– Полмиллиона. Но это не так уж важно: итог один.

– Полагаете, у вас есть верное дело?

– Есть, – Питерсон снова осклабился. – Конечно, доктор Ли может позвать вас в свидетели, это ясно. И вы можете наговорить сколько угодно громких слов, чтобы обдурить присяжных и произвести на них впечатление своими высоконаучными выкладками. Но вам никуда не деться от главного факта.

– Что же это за факт?

– Нынче утром в бостонской Мемориальной больнице истекла кровью и умерла девушка. И причиной тому – подпольный аборт. Вот такой факт – простой и очевидный.

– И вы думаете, что аборт сделал доктор Ли?

– У нас имеются кое-какие улики, – вкрадчиво проговорил Питерсон.

– Надеюсь, они достаточно убедительны, – сказал я. – Доктор Ли – известный и уважаемый…

– Послушайте, – оборвал меня капитан, впервые выказав раздражение. – По-вашему, эта девушка была десятидолларовой шлюхой? Нет, она была хорошей дочерью почтенных родителей. Чертовски порядочной, из замечательной семьи. Молодая, красивая, добрая. И её зарезали. Причем не какая-нибудь повитуха из Роксбери или шарлатан из Северного района. У неё достало ума не обращаться к ним. Да и денег было достаточно.

– Почему вы считаете, что аборт сделал доктор Ли?

– Не вашего ума дело.

Я передернул плечами.

– Поверенный доктора Ли задаст вам тот же вопрос. Это будет его ума дело. И, если вы не сможете ответить…

– Сможем.

Я молчал. Мне стало любопытно, захотелось узнать, действительно ли Питерсон – такой уж хороший дипломат. Он не должен говорить мне больше ни слова. Он не был обязан сообщать мне даже то, что уже сообщил. Если он снова откроет рот, это будет ошибкой.

Питерсон открыл рот.

– У нас есть свидетель, который слышал, как девушка обвиняла доктора Ли.

– Девушку привезли в больницу в состоянии шока, она бредила и теряла сознание. Что бы она там ни бормотала, это – слабая улика.

– Она ещё не была в шоке, когда сказала это.

– Кому сказала?

– Своей матери, – с довольной улыбкой ответил Питерсон. – По дороге в больницу. И мать готова присягнуть в этом.