Текст книги "Идеальная пара"
Автор книги: Майкл Корда
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)
Он разделся донага и критически осмотрел себя в зеркало – англичанин без малого сорока лет, достаточно широкоплечий, со слегка расплывшейся талией, уже не такой стройный, каким он был, когда задолго до войны играл изящных героев-любовников в нашумевших пьесах Гая Дарлинга, и не такой мускулистый, каким он был в Голливуде, где претендовал на роли мужественных мужчин, безупречно владеющих шпагой. Надо бы заняться физическими упражнениями, сказал он себе, но он знал, что вялые мускулы были характеристикой роли. Упражнения, как и грим, были орудием его труда. Если бы он играл Гамлета, он бы похудел и каждый день занимался бы фехтованием, но Отелло был пожилой человек, уже не солдат, а генерал, чьи рукопашные бои остались далеко в прошлом.
Он стоял спокойно, слегка покрывшись гусиной кожей от холода, и втирал в тело первый слой краски – густой, коричневый тон, похожий на темный молочный шоколад. Он опустил пальцы в краску и стал покрывать ею свои бедра и ягодицы. В этот момент он почему-то думал о том, что нашла Фелисия в Куике, и почему он, как самый глупый обманутый муж, ничего не заметил. Или он просто игнорировал свои подозрения? Он видел тревожные признаки, с горечью подумал он – но решил не обращать на них внимания.
Кипя от гнева, он полчаса стоял неподвижно, пока сохла краска. Что ей еще от него нужно? Разве он не достаточно доказывал ей свою любовь – ради нее выворачивая наизнанку свою карьеру? И все же она изменила ему – да к тому же с Марти Куиком! Он старался не думать о них обоих в постели и не мог. Он знал, что сейчас ему необходимо успокоиться, но чувствовал, что спокойствия он не найдет.
Следующий этап был более утомительным – Вейн вместе с Абелем, своим костюмером, должен был натереть все тело черным сапожным кремом, а потом отполировать его влажной махровой тканью, чтобы оно блестело. В таком виде он был похож на жреца какой-то варварской религии, приготовившегося к жертвоприношению. Робби был рад, что процедура наконец закончилась, и он мог надеть измазанный краской халат и выпить чаю. На его лице еще не было грима – лицом он будет заниматься в последнюю очередь, как и розовыми ладонями, а пока самая длинная и утомительная часть работы была завершена.
– Мисс Лайл у себя в гримерной? – спросил он.
Абель поднял бровь – выразительная гримаса, доведенная до совершенства множеством второстепенных ролей, которые он когда-то играл. Обычно Фелисия и Вейн приезжали в театр вместе; если его роль требовала более длительной подготовки, чем ее, она дремала у себя в гримерной или отвечала на письма.
– Боюсь, что нет.
Вейн пристально посмотрел на свое отражение. Гиллам был прав, решил он. Он действительно ужасно выглядел. Где же она, черт возьми? – недоумевал он. Глупый вопрос – она, вероятно, сейчас в постели с Марти Куиком. Или Гарри Лайл нашел ее и предупредил, что мужу все известно? Чувство вины могло вызвать у нее истерику, возможно она бродит по улицам, опять замышляя самоубийство.
– Дублерша мисс Лайл в театре? – спросил он. Бровь Абеля поднялась еще выше.
– Думаю, да, сэр, – ответил он. – Позвать ее?
– Нет. Достаточно того, что она здесь и готова играть.
В дверь раздался стук, но не приглушенный и осторожный, а сильный и уверенный. Фелисия в гневе? Он не знал, как ему вести себя в такой ситуации. Показать, что тоже злится? Но как подействует его гнев на ее игру сегодня? Он был похож на генерала, делающего последние приготовления к битве – как сам Отелло, подумал он. Он был уверен в собственной способности сыграть свою роль, что бы ни происходило в его жизни – именно это Фелисия, без сомнения, и ненавидела в нем, – но относительно ее у него такой уверенности не было, особенно после Сан-Франциско. Однако если она здесь, он должен с ней встретиться.
– Входи! – крикнул он и, обернувшись, обнаружил, что это была вовсе не Фелисия.
С кислой улыбкой на бледном лице на пороге стоял сэр Герберт Тарпон и усиленно изображал завзятого театрала, привыкшего бывать за кулисами, несмотря на свой хомбург[137]137
Хомбург – мужская фетровая шляпа с узкими, немного загнутыми полями и продольной вмятиной на мягкой тулье; названа по г. Гамбургу, где впервые делались такие шляпы.
[Закрыть] государственного служащего, брюки в полоску, черный пиджак и жесткий белый воротничок, который, казалось, врезался ему в шею.
– Надеюсь, я не помешал, – сказал он.
– Честно сказать, – произнес Вейн, – сейчас не самое лучшее время для визита, старина. Может быть, позднее, после спектакля…
Тарпон наклонил голову, показывая, что он понимает артистическую натуру и уважает ее.
– При других обстоятельствах я бы не стал являться столь неожиданно, – вкрадчивым тоном произнес он, – но мы с леди Тарпон ехали мимо, чтобы пообедать перед спектаклем, а у меня есть новость, которую, я думаю, вам будет приятно услышать. Думаю, я принес хорошее известие: вы можете рассчитывать увидеть свое имя в следующем списке награжденных.
Вейн не знал, что сказать. Вчера эта новость стала бы причиной радости – это, конечно, не было для него неожиданностью, но тем не менее он должен был стать самым молодым в истории театра обладателем рыцарского звания и первым в этом десятилетии! Но сейчас он не чувствовал ничего, кроме острого желания выпроводить Тарпона из гримерной и заняться своим лицом.
– Спасибо, – сказал он. – Я просто лишился дара речи. А теперь, если позволите…
– Конечно, конечно. – Тарпон наклонил голову, будто предлагая полюбоваться собственной лысиной. – Я только хотел сказать, как я рад за вас и, конечно, за леди Вейн, которой мисс Лайл скоро станет.
– Это большая честь для меня… для нас.
– Вот именно, – сказал сэр Герберт выпрямившись. Сейчас выражение его лица было строгим, как у школьного учителя, приготовившегося после похвалы сделать ученику внушение. – Одно маленькое предостережение, мой дорогой друг – я обязан об этом сказать. Как вы понимаете, награждение всегда зависит от определенных условий. Если вы сбежите с какой-нибудь барменшей, – он рассмеялся, излучая наигранную сердечность, – или произойдет что-то такое, что при дворе сочтут скандальным – о, я знаю, что ничего такого не случится! – боюсь, что ваше имя будет исключено из списка. – Тарпон покраснел. – Вы понимаете – я обязан был об этом предупредить. Мне не стоит говорить вам, что я считаю такое предупреждение излишним для вас и очаровательной мисс Лайл – или леди Вейн, как мы скоро будем ее называть.
Вейн мрачно кивнул.
– Я все понимаю. Спасибо, что сделали это столь тактично.
Тарпон направился к двери.
– Между прочим, – шепнул он, открывая дверь, – сегодня в зале будут члены королевской семьи. – Он подмигнул. – Кто предостережен, тот вооружен, не так ли?
Вейн кивнул, будто его это не волновало, но как только дверь за Тарпоном закрылась, открыл ящик своего стола. Он никогда не пил перед спектаклем, но при таких обстоятельствах, решил он, выпить было просто необходимо. Он налил приличную порцию виски себе в чай и залпом проглотил, надеясь, что это его успокоит.
Но это не помогло.
– Она здесь?
Вейн стоял на лестнице, вытянув руки, чтобы не испачкать гримом свой бархатный костюм. Он потратил месяцы на то, чтобы превратиться в чернокожего человека поразительной силы и достоинства, а сейчас в день премьеры у дверей своей собственной гримерной кричал как истеричная торговка рыбой. Внизу появился Тоби Иден в парике злодея Яго и, приложив палец к губам, стал нехотя подниматься к нему.
– Тише, старина, – прошептал он. – Эта чертова публика услышит.
– Мне наплевать. Фелисия здесь?
– Конечно. Она приехала поздно, запыхавшаяся, но сияющая, как всегда.
– Я спрашивал о ней больше часа назад.
– Она предупредила, чтобы ее не беспокоили. Мой дорогой Робби, успокойся. Фелисии не впервой играть трудные роли. – Он придвинулся ближе, и на его лице появилось озадаченное выражение. – Уж не виски ли я чувствую? – спросил он.
– Я добавил немного в чай.
– Ты? Я никогда не замечал, чтобы ты принимал хоть каплю перед спектаклем.
– Но тебе же это идет на пользу.
– Ну да, но если у тебя нет привычки… – Тоби закатил глаза. – Берегись, – предупредил он.
– Чего?
– По-первых, ступеней. Потом себя. Как ты себя чувствуешь?
– Великолепно.
– О Боже! – Тоби закрыл глаза, предчувствуя, что надвигается нечто ужасное.
Вейн слышал гул зрительного зала, где публика занимала свои места. Он оставался совершенно безучастным – он не чувствовал страха, но почему-то не мог вспомнить того Отелло, которого он столько времени репетировал. Ему непременно надо было поговорить с Фелисией, но она заперлась у себя в гримерной. Вейн цеплялся за поручни лестницы, как капитан, готовый пойти на дно вместе со своим кораблем, а Тоби, положив руку ему на плечо, пристально глядел на него.
– У тебя походка короля Лира, – с беспокойством прошептал он. – Ты шаркаешь ногами как старик. Возьми себя в руки, старина. Отелло же крепкий парень, вспомни?
– Все будет в порядке.
– Надеюсь. – Иден придвинулся ближе. – Послушай моего совета. Перестань переживать из-за Лисии. Подумай о себе. А то придется вызывать твоего дублера, а не ее.
Вейн отмахнулся от него и на минуту прислонился к старинной каменной стене, закрыв глаза, стараясь забыть о Фелисии и сосредоточиться на пьесе. Но он не имел ни малейшего представления, как он будет играть с ней в течение двух часов.
– «Опутанный красоткой. Бабий хвост…», – вспомнил он слова Яго и почти рассмеялся, настолько точно они характеризовали его самого.
Бессмысленно ждать, пока она спустится, понял он. Она останется у себя в гримерной до последнего момента, а его выход раньше, чем у нее.
Они встретятся только на сцене.
Я не могу встретиться с ним, твердила себе Фелисия за закрытой дверью своей гримерной.
Но ей придется это сделать и скоро, несмотря на стыд, чувство вины и страха, терзавшие ее.
У нее ужасно болела голова. В этот день она отчаянно пыталась разыскать Марти Куика, но все напрасно. Он только формально был приквартирован к главному штабу, поэтому у него не было ни своего кабинета, где она могла бы найти его, ни секретаря, который знал бы о его местонахождении. На ее звонок в американское посольство на Гросвенор-сквер ответил мужчина с каким-то странным акцентом и наотрез отказался признать, что когда-либо слышал о полковнике Куике. Она должна была увидеть Куика, но он растворился в военной машине, наверняка намеренно. Он прячется от нее? Очень возможно, но она все равно как-то должна помешать ему шантажировать Робби. Она не могла допустить, чтобы он разрушил карьеру Вейна.
Фелисия упорно игнорировала настойчивый стук в дверь, пока гримировалась и одевалась – она не могла встретиться с Робби, – но потом поняла, что стук был другой, сдержанный, но решительный, сигнал, а не отчаянный призыв.
– Пять минут, – раздался чей-то голос. Она ответила: «Спасибо» и повернулась к зеркалу. Она отпустила свою костюмершу – ей хотелось остаться одной. Фелисия посмотрела на свое отражение. Для роли Дездемоны она распустила волосы по плечам, использовала простой грим и надела бархатное платье с глубоким вырезом и тугим корсажем, чтобы подчеркнуть свою тонкую талию и выглядеть моложе. В конце концов Дездемона была не намного старше Джульетты.
Немногие тридцатипятилетние женщины могли бы сойти за семнадцатилетних даже на сцене, сказала она себе. Конечно, стоило приглядеться к лицу, как глаза выдали бы ее возраст. Можно было сохранить хорошую фигуру, поднять грудь, загримировать шею, но эти глаза видели в жизни гораздо больше, чем глаза молодой женщины, и там, где должна была быть надежда и радость, был только страх.
Ну, слава Богу, в театре не было такой вещи, как крупный план. Она встала и пошла к двери. Ее костюмерша, которая ждала в коридоре, начала хлопотать вокруг нее, поправлять складки костюма, стряхивать лишнюю пудру, настойчиво советовать ей расслабиться.
– Мистер Роберт уже на сцене, – сказала она Фелисии. – В хорошем голосе, насколько я могу слышать. У него такая удачная первая сцена.
– В каком он настроении?
– Ну, кажется, он немного расстроен, бедняга. Не похож на себя. Все время спрашивал о вас, дорогая. Я даже не решилась сообщить ему известие.
– Какое известие?
– О Боже, я не уверена, что мне следует и вам говорить об этом. Это о его друге, понимаете… и вашем тоже. Об американском комике Рэнди Бруксе.
– Ну, говори, в чем дело?
– Он погиб, душечка моя. Сбит в бомбардировщике над Германией вчера. Какая жалость, верно? Посылать талантливого молодого человека на смерть, когда мир полон людей, о которых никто не стал бы жалеть.
Усилием воли заставляя себя не думать о смерти Рэнди, Фелисия стояла за сценой, прислушиваясь к прекрасному голосу, не заглушаемому даже декорациями, который был такой важной частью ее счастья…
«…Я ей своим бесстрашьем полюбился,
Она же мне – сочувствием своим».
Последовала такая долгая пауза, на которую решился бы не всякий актер. У нее по спине побежали мурашки, хотя она слышала эту сцену десятки раз; его голос заполнял собой театр – от кулис до самых дальних рядов балкона – такой мощный в этот момент, что публика не просто замолчала, а даже перестала, казалось, дышать… «…так… – еще одна пауза, теперь короче, готовящая зрителей к следующей величественной фразе… – колдовал я…» У нее так учащенно билось сердце, что ей казалось, оно могло в любой момент остановиться. Появился Тоби; пот струился по его пухлому лицу, на котором было удовлетворенное выражение актера, знающего, что он полностью выложился в своей сцене.
– Слушай, они сегодня полны внимания, – шепнул он Фелисии. – Хорошая аудитория – ни одного лишнего звука в зале. Когда Робби вышел в своем черном гриме, можно было услышать, как муха пролетит! Ты в порядке?
Она кивнула.
– В полном.
– Прекрасно. – Тоби наклонился ниже. Фелисия почувствовала запах пота, грима, слабый аромат трубочного табака и джина, успокаивающие своей привычностью. Она ощутила необычное спокойствие – здесь была ее семья, это был ее дом, эта сцена была равнозначна ее супружеской постели. Именно здесь были люди, которые верили ей и любили ее: не Гарри Лайл, который просто безжалостно воспользовался ее молодостью, не Марти Куик, в котором не было ни капли любви в ней, не Чарльз, который был не способен понять ее чувства, даже не бедняжка Порция, которая никогда не стала бы слушать человека, способного держать в напряжении полторы тысячи зрителей, заставляя их забыть о самих себе и своих проблемах…
– Это очень важный спектакль, – продолжал Тоби Иден. – Это секрет, дорогая, но эта надутая старая свинья Тарпон сказал Робби, что сегодня в зале присутствует кто-то из королевской семьи. Если все пройдет хорошо, ты оглянуться не успеешь, как станешь леди Вейн.
Помощник режиссера сделал ей знак. Она почувствовала, как Тоби дотронулся до ее руки. Она видела, как зашевелились его губы, когда он пожелал ей удачи, но она ничего не слышала, шагнув на край сцены и набрав в легкие воздух как ныряльщик перед прыжком в воду.
В какой-то момент, до того, как публика увидела ее, она успела окинуть взглядом зал ряд за рядом. Помощник режиссера кивнул ей, но она не обратила внимания на его сигнал – он ей был не нужен так же, как Робби. Даже не осознавая, что она делает, Фелисия вышла на ярко освещенную сцену, не слыша, казалось, оглушительных аплодисментов, раздавшихся в зале. Ее глаза были прикованы к Робби…
Сегодня она не могла его подвести.
Никогда прежде на сцене Фелисия не испытывала ничего подобного. Напряжение между ней и Робби было столь велико, что она совершенно не замечала его грим. Он не играл ревность, подозрительность, нарастающий гнев – он по-настоящему чувствовал все это, так же как она, почти бессознательно, умоляла его, убеждала его в своей верности, если не в любви.
Она ощущала его гнев, как можно ощущать ветер или волны на морском берегу; вероятно, впервые в жизни она осознанно не играла роль, а просто была Дездемоной – будто никогда прежде не была никем другим. Это было пьянящее ощущение; оно совершенно ошеломило ее. В первый раз Фелисия поняла, что чувствовал Робби, играя Ричарда, и захотела поделиться своими ощущениями с ним. Но во время антрактов он был слишком утомлен и зол на нее, хотя и ничего не говорил.
Мог ли он узнать о ней и Марти? – подумала она. Но откуда? Все, что ей удалось из него вытянуть, было обещание поговорить с ней позднее, которое в устах Робби могло означать надвигающуюся грозу – а пока ему надо было переодеться и отдохнуть, как, впрочем, и ей тоже. Спектакль, как и боевые действия, предполагал определенную дисциплину, и ее нельзя было нарушать.
Фелисия ушла в свою гримерную, Робби – в свою, и они не видели друг друга до тех пор, пока вновь не оказались на сцене; на этот раз Робби казался даже более разгневанным, чем раньше. Если бы речь шла о ком-то другом, она могла бы приписать его гнев действию алкоголя, и ей даже показалось, что она почувствовала запах виски – но это было слишком невероятно, и она отбросила эту мысль.
К следующему антракту они оба были в изнеможении. Фелисия взяла зажженную сигарету у одного из рабочих сцены и попыталась поговорить с Робби, пока он не ушел к себе в гримерную – но как на зло на лестнице появился Тоби Иден, попыхивающий своей трубкой, и выбрал именно этот момент, чтобы сообщить ему о смерти Рэнди Брукса.
Фелисия видела, как Робби схватился за поручни лестницы, будто боялся упасть. Она протянула руку и дотронулась до его руки, как бы стараясь сказать, что она понимает его чувства, но он просто посмотрел на нее как на совершенно чужого человека и стал медленно подниматься наверх. Она хотела крикнуть, что это не ее вина, Что она разделяет его горе, но ее костюмерша уже подавала ей отчаянные знаки, что пора переодеваться.
Самое худшее было еще впереди, и яростная игра Робби вызвала в ней еще больший страх. Сейчас в течение получаса она должна была терпеть его обвинения в измене, в предательстве, должна была стоять рядом с ним, пылающим гневом, как дерзкий путешественник осмелившийся заглянуть в кратер вулкана. Робби больше не играл – его собственные чувства, не поддающиеся контролю, сливались с ролью.
Она явственно ощущала его гнев – холодный резкий запах, который поднимался над запахом пота и театрального грима, и по установившейся в зале напряженной тишине понимала, что ее игра была такой же подлинной, как и его, что ее страх был искренним. Она посмотрела ему в лицо, не замечая ни утолщенного носа и губ, ни черной кожи, ни курчавого седого парика, видя только его глаза – темно-синие, с золотыми искорками, безумные от горя и ярости, глаза жестокого незнакомца – глаза, внезапно в ужасе подумала она, глаза смерти…
Она, как могла, старалась держать себя в руках, но продолжала дрожать как лист, ее голос срывался, по телу струился пот – это у нее, которая никогда не потела даже под самыми сильными софитами!
Момент, которого она боялась, настал – момент, когда он взял подушку, чтобы задушить ее.
Даже при обычных обстоятельствах эта сцена безумно пугала ее, но сегодня она была на грани обморока, уверенная, что его руки со всей силы прижмут подушку к ее лицу, и она задохнется. Глаза Робби, казалось, стали совершенно безжизненными, такими же черными и сверкающими, как его кожа, в резком свете огней рампы.
Она узнала его слова даже не слыша их:
«Если у тебя
Есть неотмоленное преступленье,
Молись скорей…»
Она похолодела, когда он прижал подушку к ее лицу. Он резко толкнул ее на кровать, придерживая ее коленом, и, отчаянно хватая ртом воздух, Фелисия со всей ясностью поняла, что он собирается убить ее сейчас, здесь, на сцене в присутствии полутора тысяч зрителей.
В легких у нее не осталось воздуха. Грудь пронзила острая боль. Она увидела яркие цветные искры перед глазами. В ушах появился гул, будто она тонула в воде. Ее охватил такой ужас, с которым она была не в силах справиться.
Она начала вырываться, брыкаться, оттолкнула Робби, который от неожиданности отпрянул и растерянно выронил подушку. Потом даже не осознавая, что она делает, и не понимая, откуда у нее взялись силы, она испустила вопль, эхом зазвеневший в зале, который никто из присутствующих не принял бы за элемент спектакля, и закрыв лицо руками, убежала со сцены.
Она не остановилась, пока не оказалась на улице, прямо в театральном костюме, продолжая слышать у себя за спиной его голос…
«За эту ложь ее сожгут в геенне.
Ее убийца я».
Сцена двадцатая
Продолжая дрожать от страха, Фелисия стояла молча в своей собственной гостиной, будто никогда не бывала здесь прежде. Наконец молодой человек рядом с ней нарушил молчание.
– Если бы это все было моим, я бы остался здесь навсегда, – с трепетом в голосе прошептал он.
– Ну, это не твое. А я не могу здесь оставаться.
Судьба снова свела ее с Билли Довом, который, как обычно, стоял на своем привычном месте у отеля «Ритц». На этот раз, увидев Фелисию в костюме Дездемоны, он узнал ее – и понял, в каком она была состоянии.
Он нашел для нее такси и помог добраться домой, но она не могла оставаться в своем доме – она поняла это сразу, лишь только открыла дверь. Она опозорила Робби и погубила свою карьеру, точно так же, как и его. На утро весь Лондон будет говорить, что она сумасшедшая; вероятно, она действительно такая.
Какая ирония судьбы, думала она – ее дважды выручил молодой человек, который был и, возможно, продолжает оставаться, любовником ее мужа. Это уже не имело для нее значения. Самое главное было то, что ей нужно было время, и чем дольше она задерживалась в доме, тем меньше его у нее оставалось. В любой момент Робби мог начать разыскивать ее. Она не могла встретиться с ним до тех пор, пока все не уладит. Она погубила карьеру Робби. Но по крайней мере она могла помешать Марти разрушить его жизнь.
– Билли, – сказала она, – мне надо исчезнуть отсюда. Я не могу поехать в гостиницу. Об этом завтра же напишут во всех газетах. Может быть, у тебя есть место, где бы я могла остаться?
Он растерянно посмотрел на нее.
– Остаться? Вы?
– Мне надо все обдумать. Ты знаешь моего мужа, не так ли?
Билли кивнул. Фелисия вспомнила о фотографии, которую она взяла в столе Марти Куика. Да, подумала она, ты хорошо его знаешь.
– Мы поссорились, – объяснила она. – Я не хочу находиться здесь, когда он вернется домой.
Он медлил.
– Я заплачу тебе. Он покраснел.
– Дело не в этом. Это не совсем… подходящее место… для вас.
– Ничего страшного. – Она порылась в ящике стола, нашла деньги и не считая передала их Билли.
Он широко открыл глаза от удивления и пожал плечами.
– Как скажете, мисс Лайл. Но потом не говорите, что я не предупреждал вас.
– Подожди. – Она побежала в спальню, сбросила костюм Дездемоны и надела платье. Она повязала голову шарфом, застегнула плащ, потом побросала в свою кожаную сумку все, что ей было необходимо – снотворное, без которого она не могла обойтись, сигареты, деньги, сколько смогла найти. По дороге в гостиную она задержалась у письменного стола и достала еще одну вещь.
Фелисия взглянула на часы. Робби будет здесь с минуты на минуту. Он не должен ее найти до того, пока она не сделает то, что должна сделать – ради него.
– Какой у тебя адрес? – спросила она Билли и быстро записала его в блокноте, лежавшем у телефона.
Потом она позвонила в «Клариджез» и попросила полковника Куика.
– Он просил его не беспокоить, – ответила телефонистка.
– Это Фелисия Лайл. Соедините меня с ним немедленно!
Последовала секундная пауза. Даже здесь в Лондоне магия голливудской звезды сработала.
– Слушаюсь, мисс, – вежливо ответила телефонистка.
– Да? – недовольным голосом рявкнул Куик.
– Это Фелисия.
– Я догадался. Ты убежала от меня в тот день. В чем дело? – У него был сонный голос, как будто она его разбудила.
– Я пыталась разыскать тебя.
– Меня не было в городе.
– Боевое задание, без сомнения? С твоим очаровательным шофером?
– Отвяжись, Лисия. Мы с тобой не женаты. Если хочешь знать, я ездил забрать вещи Рэнди, чтобы отправить их домой Натали. Ты слышала?
– Слышала.
– Его награждают медалью.
– Уверена, Натали будет счастлива. Мне надо тебя увидеть.
– Сейчас? – Внезапно он насторожился.
– Сейчас.
– Слушай, я думал, сегодня премьера «Отелло». Что случилось?
– Марти, я должна увидеть тебя. – Она помедлила, потом добавила: – Я не допущу, чтобы это сошло тебе с рук.
– О чем ты говоришь?
– Я тебя предупреждаю! Когда я расскажу людям о том, что ты собирался сделать, никто не подаст тебе руки, ни в Голливуде, ни здесь, ни где бы то ни было.
Последовало молчание. Она живо представила себе, как он, прищурив свои черные глаза, лежит в постели, напряженно обдумывая все варианты.
– Я приеду, – наконец сказал он. – Куда?
– Шепардз-Гарден, 22, последний этаж.
– Где это, черт побери?
– Прикажи своей маленькой подружке выяснить это.
Фелисия повесила трубку.
Нищета этого района оказалась более ужасной, чем Фелисия могла себе представить. На узких улочках проститутки деловито обслуживали солдат, а на каждом углу торчали подозрительные личности, предлагавшие зайти в питейные заведения, открытые в столь поздний час. Улицы были настолько темными, что люди выглядели как тени, и только случайно встреченное ярко накрашенное лицо или огонек сигареты говорили о том, что они все-таки живые.
Лондон восемнадцатого века сохранился здесь во всех своих ужасных проявлениях. Запах гнилых овощей, сточных канав, дешевых духов и пива пропитывал все вокруг.
Фелисия дала Билли деньги и велела заплатить за такси, потом последовала за ним по вымощенному булыжником переулку, где почти в каждой подворотне стояла какая-нибудь женщина и шептала в темноту непристойные слова.
Дом Билли был узким зданием, которому не пошли на пользу четыре года непрерывных немецких бомбежек. Он безобразно покосился, окна оказались на разных уровнях, верхние этажи нависли над улицей настолько, что почти касались дома напротив, штукатурка осыпалась со старых, прогнивших перекрытий. В дверях почти неразличимо вырисовывался силуэт женщины, только огонек ее зажженной сигареты говорил о ее присутствии на темной улице. Фелисия почувствовала запах дешевых духов, который был не способен заглушить дух немытого тела, сигаретного дыма и пудры, и отпрянула.
– Это ты что ли, Билли? – спросила женщина, затягиваясь сигаретой. Фелисия решила, что она – старая, но слабый огонек осветил ее лицо, и она увидела, что это была молодая девушка.
– Это я.
– Ты? Да с женщиной? Ой, сейчас умру от смеха.
– Она моя приятельница, Ви.
– Приятельница? Подруга? У тебя?
Билли протиснулся мимо нее в дом. Фелисия последовала за ним по скрипучей слабо освещенной лестнице наверх. Дом был полон звуков – стонов, криков, скрипа пружин на кроватях, проклятий. Фелисии казалось, что он давит на нее, будто ее похоронили заживо. Чем выше они поднимались, тем уже становились ступени, пока окончательно не превратились в подобие плохо сколоченной, крутой, шаткой стремянки. На самом верху была дверь, покрытая столетними слоями краски и копоти, которую Билли открыл древним, заржавленным ключом.
– Вот мы и дома, – радостно сказал он.
Свисавшая с потолка лампочка освещала странной формы чердачную комнату с низким потолком, которая могла бы быть монашеской кельей: с белыми стенами, крошечным окном и бедной обстановкой – узкой кроватью, комодом и двумя потертыми креслами. Пол был покрыт линолеумом; единственным украшением комнаты служили фотографии киноактеров, вырванные из журналов и газет и группками пришпиленные к стене, будто для того, чтобы закрыть трещины и дыры.
Тусклого света было явно недостаточно, чтобы рассмотреть их, но Фелисии показалось, что она узнала Марка Стронга, Рэнди Брукса – который, кажется, был одним из любимых актеров Билли – и самого Робби в одной из его голливудских ролей. Занимался ли Робби с Билли любовью на этой самой кровати? Она отказывалась думать об этом. Она приняла решение. Она решила рассчитаться с прошлым – за него, может быть, за них обоих – все остальное не имело значения. Она заметила несколько своих фотографий. Билли явно был преданным поклонником.
Фелисия села на кровать. Кровать была по-солдатски аккуратно заправлена; грубое, местами заштопанное постельное белье было удивительно чистым, одеяло тщательно расправлено.
– Меня это устраивает, – сказала она.
– Туалет этажом ниже.
– Туалет мне не понадобится.
– Камин здесь газовый. Нужно опустить шиллинг. Я включу его для вас. – Он сунул монету в счетчик и зажег спичку. Небольшая газовая горелка засветилась синим светом.
– Билли, – сказала Фелисия, – мне нужно кое с кем встретиться здесь. Я знаю, что это твоя комната, но не мог бы ты оставить меня одну на несколько часов?
Он с беспокойством посмотрел на нее.
– Вы уверены, что вам это нужно? Она кивнула.
– Абсолютно уверена.
Когда она покончит с Марти, она без проблем купит молчание Билли. Она махнула ему на прощание рукой и закурила сигарету, бросив спичку в баночку из-под варенья, которая служила Билли пепельницей.
Она по-прежнему неподвижно сидела на кровати, когда почти полчаса спустя раздался стук в дверь.
Она не подняла головы.
– Ты, кажется, не спешил, – сказала она.
– Ничего подобного. Просто эту лачугу нелегко найти. – Он огляделся и покачал головой. – Какого черта ты здесь делаешь?
– Исправляю то, что ты сделал, Марти. Исправляю то, что сделала я.
Куик стоял, засунув руки в карманы своего светлого неуставного плаща и сдвинув на затылок фуражку; на шее у него был шелковый шарф, и неизменная сигара в зубах. Он был красив, доволен собой и явно настроен обратить все в шутку.
– Похоже на декорацию к «Стелле Даллас»,[138]138
«Стелла Даллас» – фильм-мелодрама (1937 г.) известного американского режиссера Кинга Видора.
[Закрыть] – сказал он. – Робби знает, что ты здесь?
– Нет. Я полагаю, твой маленький милый шофер остался внизу вместе с другими шлюхами?
Он покачал головой.
– Я решил приехать один. Взял такси. Есть некоторые вещи, о которых Амелии лучше не знать. Похоже, что это как раз тот случай. – Он снял плащ, положил его на кровать, сверху на него свой шарф и сел рядом с Фелисией. Она почувствовала знакомый запах его лосьона. Он вынул из кармана фляжку, открыл ее и налил Фелисии виски. Она с удовольствием выпила.
– Так в чем же дело? – спросил он.
– Я знаю, кто такой Билли Дов, – ответила она.
Куик. удивленно посмотрел на нее.
– Кто?
– Молодой человек, которому ты заплатил сто фунтов.
– И что же? – Он пожал плечами, будто это не имело никакого значения.
– Я видела фотографию, которую ты сделал у дверей паба.
– Хорошо. – Теперь он был явно озадачен и старался понять, к чему все это могло привести.
– Я не допущу, чтобы этот шантаж сошел тебе с рук, – сказала она.
– Шантаж? Тебе-то что? – Он налил себе виски и положил сигару в пепельницу. – Послушай, – сказал он, – я не понимаю, зачем ты забралась в эти трущобы. Если хочешь поговорить, пойдем куда-нибудь, где можно это сделать спокойно.
