Текст книги "Идеальная пара"
Автор книги: Майкл Корда
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)
Сцена десятая
В Манчестере Фелисии ничего не нравилось – ни декорации, ни ее гримуборная, ни акустика театра. Она была недовольна костюмом Робби и его гримом – он сделал его, не посоветовавшись с ней – а почтение, с которым вся труппа относилась к Робби, отодвигая ее на второй план, вызывало у нее раздражение.
За время затянувшегося отсутствия Филипа Чагрина – он прислал телеграмму с извинениями, – Робби взял все дела в свои руки, и хотя Фелисия сочувствовала ему, видя, сколько сил отнимают у него многочисленные обязанности, которые он на себя взвалил, ее возмущали его исключительное положение и тот факт, что он обращался с ней, будто она была лишь одной из проблем в изнурительной задаче донести «Макбета» до зрителя в более или менее целостном виде. Если бы ее репетициями – и Робби тоже – руководил сам Филип, постоянно повторяла она себе, все было бы хорошо, но до премьеры оставалось меньше недели, а она чувствовала себя неподготовленной и, хуже того, заброшенной.
При первом чтении проблемы «Макбета» показались ей не сложнее, чем в любой другой пьесе Шекспира. Только оказавшись на сцене, в театре, она начала понимать, почему многие поколения актеров и актрис считали, что на этой пьесе лежит проклятие. Она была невозможно трудна для постановки, как будто создавая ее, Шекспир забыл, что сам когда-то был актером.
Сцену, в которой призрак Банко занимает место за столом на пиру, можно было играть либо с пустым стулом, либо здесь должен был появиться Тоби Иден в соответствующем гриме, но Робби не удовлетворяло ни то, ни другое. Ему не нравилось играть с пустым стулом, но призрак в лице Тоби нравился ему еще меньше, потому что, как он ни старался, невозможно было сделать призрачным «слишком плотное тело» Тоби Идена и скрыть живой взгляд его глаз. Еще сложнее была сцена, где Макбет видит перед собой кинжал. И Филип и Робби пришли к единому мнению, что если зрители будут видеть призрак Банко, то они должны видеть и таинственный кинжал. Предпринимались бесконечные попытки показать его в воздухе перед Макбетом, использовалось все: от диаскопа до специального солнечного прожектора. Эти эксперименты так увлекли группу осветителей, что Фелисия постоянно жаловалась, что ее оставляют в полной темноте прямо посреди сцены.
Она про себя ругала Шекспира, как рано или поздно начинали делать все, кто играл «Макбета», но она сознавала, что причина ее переживаний – Робби.
В тысячах мелочей она ощущала, или думала, что ощущает, его равнодушие. Ей хотелось, чтобы он время от времени целовал ее в щёку, клал ей руку на плечо, шептал, как во время репетиций «Антония и Клеопатры», что он с нетерпением ждет, чтобы остаться с ней наедине. Вместо этого он окружал себя – намеренно, считала она – другими членами труппы, занимаясь разными проблемами, которые давали ему возможность избегать ее. Фелисия отвечала ему тем, что выплескивала свой гнев и страх одиночества в своей игре, так что постоянно затмевала его на сцене, и его Макбет бледнел по сравнению с ней. Она ничего не могла с собой поделать – продолжая упрямо играть на публику, она мешала Робби, и чем менее уверенным становился он в своей роли, тем настойчивее она усиливала свою.
В то же время она ощущала все нарастающее беспокойство. Кровь и ужасы «Макбета» угнетали ее, зловещая атмосфера заполняла ее теми же чувствами, которые она испытала ребенком, увидев в Музее мадам Тюссо[60]60
Музей мадам Тюссо – лондонский музей восковых фигур знаменитых людей. Открыт в 1802 г.
[Закрыть] сцену казни Марии, королевы Шотландии. Фелисия спала плохо, как всегда, но в те несколько часов, на которые ей удавалось уснуть, она видела во сне кровь, фантастические кинжалы, целую вереницу ужасных видений, которые ее спящий мозг не мог контролировать. К счастью, проснувшись, она почти ничего не помнила, но один сон преследовал ее снова и снова. Она видела свою руку с зажатым в ней кинжалом, который она вонзает в человеческое тело, кровь брызжет в стороны, пока не заливает ее всю. Лицо мужчины, которого она убивала в сне, постоянно менялось – иногда она видела черты Рэнди Брукса, иногда Марти Куика, а иногда дяди Гарри… Филип Чагрин предупреждал ее не пускать леди Макбет в свою повседневную жизнь, но эта дама определенно обладала собственным мнением на этот счет.
При свете дня – или точнее сказать, в тусклом свете ламп репетиционного зала – одно воспоминание о ночных кошмарах вызывало у Фелисии нервную дрожь. Она прошла на авансцену туда, где стоял Робби в окружении актеров труппы, осветителей, рабочих, Тоби с его неизменной трубкой в зубах, загримированного для эпизода с призраком, помощника режиссера и очень высокого молодого человека по имени Гиллам Пентекост, которого Фелисия возненавидела с первого взгляда, но по отношению к которому она чувствовала себя обязанной быть вежливой. Пентекост был журналистом, или претендовал на эту роль, и одним из тех молодых людей, которые были увлечены театром, но не могли найти себе место в нем. И он, конечно, благоговел перед великим Робертом Вейном.
Пентекост напоминал ей Кассио – именно такого худого и голодного парня, которого надо было опасаться, – хотя Робби сразу же проникся расположением к нему, прислушивался к его замечаниям, наслаждаясь его поклонением. С Фелисией молодой человек был вежлив, но его вежливость не скрывала некоторого презрения по отношению к ней. Хотя он писал статьи только для местных газет, он окончил Оксфорд и считал себя интеллектуалом. Фелисия не отрицала, что он был умен, сообразителен, но иногда излишне резок. В Оксфорде Пентекост поставил несколько любительских спектаклей и даже играл в университетском драматическом кружке. Сейчас он писал статью о Робби для журнала «Нью Стейтсмен».
– Робби, дорогой, – сказала Фелисия, – я должна поговорить с тобой об освещении в моих сценах.
Краем глаза она заметила быстрый взгляд, которым обменялись Робби и Пентекост, означавший: «О Боже, что еще?» Он напомнил ей такие же взгляды, которыми обменивались Робби и Рэнди Брукс, тайные, все понимающие, нетерпеливые.
– О нем позаботятся, – сказал Робби. – Я не могу все делать одновременно. – Он увидел выражение ее лица и тут же сменил тон. – Дорогая моя, – ласково успокоил он ее (как она ненавидела, когда ее успокаивали!), – обещаю тебе, что все будет хорошо.
Фелисия нетерпеливо топнула ногой.
– Половину времени я нахожусь в темноте, – возмущенно возразила она.
– Послушай, пока нет Филипа, я должен следить за всей постановкой, Лисия. Мы обязательно направим на тебя свет! Верно, Род?
– Верно, босс, – мрачно произнес осветитель. – Мы потом все проверим.
– Я хочу, что все проверили сейчас.
– Ну, было бы неплохо, если бы ты шла чуть медленнее, дорогая. Понимаешь, осветители не успевают за тобой.
– Я не собираюсь делать ничего подобного! Во всяком случае, – она кивнула в сторону Рода, – это не моя обязанность облегчать ему жизнь. Наоборот, это его работа держать меня в луче света, чтобы я не произносила свои слова к темноте. Мне кажется, я не прошу ничего из ряда вон выходящего.
– А мне это показалось неплохой идеей, – вмешался Пентекост. У него был хорошо поставленный голос с оксфордским выговором, однако в нем проскальзывали нотки презрения и интеллектуального превосходства. – Знаете, у Комисарского «Макбет» очень мрачен, весь на таких рембрандтовских контрастах, очень впечатляющий, где леди Макбет как бы парит среди теней. Честно сказать, я думаю, что это пьеса не нуждается в ярком свете.
– Интересная мысль, – сказал Робби, на секунду закрыв глаза.
Фелисия удивленно смотрела на него, испуганная его странной реакцией. Она знала, что когда он был уверен в своих силах, никого не слушал, или вернее слушал, но не обращал на это никакого внимания. Он не нашел своего подхода к «Макбету», и теперь пробовал все, что ему предлагали – этим, видимо, объяснялся и его странный грим: он сделал себе густые накладные брови, длинную черную бороду, жидкие усы, как у китайского мандарина, острый нос, как у Филипа Чагрина, и завернулся в просторный клетчатый плащ.
Она сердито посмотрела на Пентекоста, пораженная тем, насколько ей неприятна его внешность. Несмотря на высокий рост, он выглядел очень по-детски, как будто был одним из худых, полуголодных товарищей Оливера Твиста из работного дома мистера Бамбла.[61]61
Персонажи романа Ч. Диккенса «Приключения Оливера Твиста».
[Закрыть] Жидкие светлые волосы Пентекоста были зачесаны назад, его большие уши оттопыривались, лицо было таким худым, будто он недоедал. Его внешность спасали лишь проницательные глаза – как раз подходящие для Яго, подумала она – и поразительно чувственные губы. Рукава и брюки его костюма были коротки, как у школьника, который слишком быстро вырос, но он носил его с непринужденной элегантностью, несмотря на то, что костюм был уже далеко не новый, и не особенно чистый. Фелисия не собиралась выслушивать наставления и советы этого школьника-переростка, как бы высоко Робби ни ценил его.
– Мне наплевать на Комисарского, – сказала она. – Я не буду произносить свои слова в кромешной тьме. Публика платит за то, чтобы видеть пьесу. И меня в ней.
И менее значительные мужчины, старше по возрасту и более влиятельные, отступили бы. Но Пентекост не моргнул и глазом.
– Да, – спокойно сказал он, – вы абсолютно правы. Добрые жители Манчестера захотят увидеть звезд, если они за это заплатили. И конечно, кто же откажется увидеть вас, мисс Лайл? В Манчестере и в лучшие времена было мало красоты. Я не думаю, что среди зрителей будет хоть одна душа, которая сможет даже на минуту оторвать от вас свой взгляд.
– Все будет зависеть от того, смогут ли они меня увидеть или нет.
– Понимаю. Но я думаю, что даже при самом тусклом свете вы будете сиять.
– Не трудитесь льстить мне, мистер Пентекост. Я слышала похвалы от более важных персон.
Фелисия повернулась к Робби.
– Неужели я требую слишком многого, когда прошу провести со мной репетицию и чтобы при этом паршивая пресса не стояла у меня за спиной? Я имею в виду, когда ты наконец снизойдешь до того, чтобы дать мне возможность репетировать!
У стоявших вокруг Робби людей разом перехватило дыхание. Трудно было бы найти где-то еще полдюжины мужчин, которые явно захотели одновременно исчезнуть – за исключением Пентекоста, которого эта перепалка забавляла и приводила в восторг, потому что он, без сомнения, фиксировал каждое слово.
Конечно, Фелисия знала, насколько люди могли быть преданы Робби, но это только подогревало ее гнев. Робби обожали все, включая самых простых рабочих сцены. Он имел «связь с народом», совсем как Генрих Пятый, обладал даром заставить всех почувствовать, что они являются самой важной частью постановки, что их проблемы интересуют его не меньше, чем его собственные – тогда как она была просто капризной звездой, требовательной голливудской стервой-богиней.
Она перехватила взгляд Робби – мгновенную вспышку гнева, которую он тут же подавил. На его лице появилась улыбка многострадального терпения.
– Конечно, дорогая, – мягко сказал он. – Сейчас все будет готово. – Он повернулся к Пентекосту. – Гиллам, если тебя не затруднит…
– Нисколько! Я исчезаю. – Пентекост понимающе улыбнулся и чуть заметно подмигнул Робби. Закурив сигарету – «Вейнс», заметила Фелисия, удивляясь, где он сумел их достать, – он покинул сцену.
– Неужели нам так необходимо, чтобы этот прыщавый мальчишка был при тебе во время репетиций, как Босуэлл при докторе Джонсоне?[62]62
Джеймс Босуэлл (1740–1795) – шотландский юрист и биограф Сэмюэла Джонсона (1709–1784), выдающегося английского лексикографа и критика.
[Закрыть]
– Ну что ты, дорогая, Гиллам совсем не прыщавый. И он весьма умен – такого парня не часто встретишь в провинциальной газете. Я думаю, он может нам пригодиться, но если он тебе мешает, я попрошу его не попадаться тебе на глаза.
– Не попадаться на глаза! Пусть совсем убирается отсюда!
Робби открыл было рот, чтобы ответить ей, но не успел произнести и слова, как появился помощник режиссера. Пробормотав извинения, он сообщил, что декорация крепостной стены для Дунсинана была повреждена при перевозке и теперь плотникам придется работать над ней всю ночь. Робби еще не выслушал его до конца, как его окружили люди: кто с чертежами, кто с костюмами, кто с бумагами, которые нужно было подписать. Актеры жаловались на свои тесные гримерные, осветители возмущались плохой электропроводкой в театре, декоратор ругал рабочих сцены за то, что они недостаточно бережно обращаются с декорациями, даже костюмер Тоби Идена был здесь с просьбой оценить новый вариант грима для сцены с призраком Банко. Начался какой-то хаос, все требовали внимания Робби, когда он должен был репетировать с ней. Фелисия с нетерпением ждала возвращения Филипа Чагрина, и, честно сказать, Робби тоже его ждал.
– Всего пять минут, дорогая! – крикнул он ей. – Ни минуты больше, обещаю.
Она бросила на него взгляд, от которого засохло бы здоровое дерево в цвету, спустилась со сцены, ушла к себе в гримуборную и, захлопнув дверь, заперлась там.
Пошел он к черту, мысленно сказала она. Как он смеет, она не его… Фелисия в сердцах попыталась подобрать подходящее слово, но это оказалось непросто. Она не была женой Робби, но с другой стороны, ее нельзя было назвать и его любовницей, не нравилось ей и фраза «постоянная спутница», которую применительно к ней повторяли разделы светской хроники американских газет.
Она прошлась по комнате и остановилась у зеркала, чтобы полюбоваться собой, недоумевая, как Робби и любой другой мужчина может быть равнодушным к ней. Для леди Макбет она распустила волосы, которые теперь обрамляли ее бледное лицо; ее выразительные глаза были оттенены гримом, для губ она выбрала, после обсуждения с Филипом, красную помаду, что придавало ее лицу почти плотоядное выражение. Она выглядела прекрасной и пугающей, именно такой женщиной, с которой любой мужчина захотел бы переспать, но которую каждый, кроме очень смелых, счел бы достаточно опасной, чтобы остаться с ней навсегда.
Неужели именно такой она предстает перед Робби? Фелисия сбросила костюм, надела старый халат и принялась втирать кольдкрем в кожу, чтобы снять грим, который она делала с такой тщательностью. Ей потребовался почти час, чтобы загримироваться.
Она с остервенением терла свое лицо, подгоняемая беспокойством, что грим так и не сойдет и она будет обречена до конца жизни оставаться в роли леди Макбет, смывающей кровь со своих рук…
Она взглянула на маленькие дорожные часы от Картье – подарок Робби в их счастливые дни. Они показывали половину пятого, а она уже была в театре с одиннадцати часов, дожидаясь пока Робби порепетирует с ней. Даже если сейчас он все-таки решит начать репетицию, ей потребуется час, чтобы вновь загримироваться. Ну тогда ему придется подождать, черт бы его побрал! – злорадно подумала она.
Послышался стук в дверь.
– Уходи, – спокойно сказала она. Из ящика туалетного столика она достала фляжку и, вопреки указаниям врача, налила себе стакан, но главное – это было против ее собственных привычек. Она никогда не пила в одиночестве у себя в гримуборной – она знала, что тот, кто так делает, долго не протянет. Можно было выпить с кем-нибудь, что она часто делала, можно было пойти куда-то после спектакля и напиться в стельку, но напиваться в одиночку – самое худшее, что могла сделать актриса. И она отставила стакан в сторону.
Стук повторился, на этот раз настойчивее. Ну хорошо, сказала она себе, если Робби хочет загладить свою вину, пусть войдет. Она закурила, потом подошла к двери и отперла ее.
– Можешь войти, – сказала она. – Я уже одета.
Но вошел не Робби, а Пентекост. Фелисия плотнее запахнула на себе халат и посмотрела ему в глаза.
– Какого черта вам здесь надо? – спросила она. – Если мистер Вейн хочет начать репетицию, он может сам прийти и пригласить меня.
Пентекост улыбнулся. Она с удовлетворением отметила, что у него ужасные зубы.
– Несомненно, он может, и он, несомненно, придет. Но я пришел не для этого.
Фелисия не могла не восхищаться выдержкой этого молодого человека. Он был всего лишь провинциальным журналистом, только что окончившим университет, но он совершенно свободно чувствовал себя в ее гримуборной.
– Тогда для чего вы пришли? – спросила она.
Пентекост спокойно посмотрел на нее. Он заметил стакан на туалетном столике, и в его глазах мелькнула насмешка, как будто она только что подтвердила самые худшие слухи о своем поведении.
– Я восхищаюсь мистером Вейном, – произнес он. – Я считаю его гением.
Фелисия кивнула. Все поклонники Робби считали его гением.
– Он очень добр ко мне, как вы знаете. Не многие актеры позволили бы журналисту или критику подойти к ним так близко. Это захватывающее зрелище – видеть, как он работает.
– Вероятно, – равнодушно сказала она.
– Именно потому, что я испытываю к нему чувство благодарности, я и не знаю, как сказать ему то, что я слышал.
Фелисия встрепенулась. Только одно могло заставить ее прислушаться к его словам: а вдруг, несмотря на то, что он живет не в Лондоне и далек от столичных сплетен, он все-таки что-то «слышал».
– Что же вы слышали? – спросила она. – О чем вы говорите?
Пентекост смущенно передернул плечами.
– Мне позвонили из Лондона, – сказал он. – Мой приятель работает в одной ежедневной газете. Он, кажется, узнал причину задержки мистера Чагрина.
– Задержки? Он участвует в съемках фильма. Кажется, они потребовали больше времени, чем он ожидал. Так всегда бывает. Он, вероятно, уже едет сюда.
– В том-то и дело, что нет. Он не едет сюда и еще долго не сможет этого сделать. Вчера он был арестован. Видите ли, он попытался подцепить одного парня в баре, а тот, к несчастью, оказался полицейским. Вы знаете, как это обычно происходит – как правило, просто предлагаются деньги. Во всяком случае, что-то не получилось. То ли мистер Чагрин предложил недостаточно крупную сумму, то ли ему попался единственный порядочный полицейский на весь Уэст-Энд, но тем не менее он был арестован, обвинен в непристойном поведении, доставлен к мировому судье и теперь должен предстать перед судом.
– О мой Бог! Бедный Филип!
– Ну все не так страшно, как могло бы быть. Я думаю, что пресса не будет поднимать большого шума. Я хочу сказать, все знают, что он – гомосексуалист, так что это ни для кого не новость. В конце концов, он не женат, у него нет детей, он не является ни министром, ни священником. Конечно, шум будет, но скоро все затихнет. Все же я не думаю, что он сможет приехать в Манчестер. Робби – мистеру Вейну, я хочу сказать, – придется взять всю постановку на себя.
– Проклятый «Макбет»! – вырвалось у Фелисии. Эта чертова пьеса была как заколдованная. Теперь Робби придется быть режиссером и одновременно играть главную роль.
Она отлично знала, насколько это трудно. Именно его попытка поставить «Ромео и Джульетту» и играть Ромео привела в Америке к ее нервному срыву. Почти все время он был равнодушен к ней, как будто старался во что бы то ни стало избежать стычек – потом когда терпение у него кончилось, он вдруг начал огрызаться, что рассердило и обидело ее. Она поняла почему. Невозможно было не выносить на сцену все обиды, грехи и ошибки их совместной жизни. Играть с Робби было достаточно трудно; работать с ним как с режиссером было вообще невозможно – для них обоих.
– Вот такие дела, – произнес Пентекост с видом человека, которого больше интересовали дурные новости, чем хорошие. – Робби… то есть мистера Вейна… надо предупредить, как вы думаете? Я хочу сказать, что пресса скоро навалится на него, а потом нельзя, чтобы он узнал обо всем этом из газет, верно?
– И вы не хотите приносить дурные вести, мистер Пентекост?
– Вы правы.
– Но вы же сказали об этом мне?
– Не обижайтесь, но мне кажется, что вы сделаны из более прочного материала, мисс Лайл. К тому же вы ближе ему, чем я, не так ли?
Фелисии показалось, что она заметила в его словах насмешку. Расстроенная, она подумала, насколько близок этот молодой человек с Робби? Она осушила стакан, больше не заботясь о том, что Пентекост может подумать – или сказать.
– Я скажу ему, – сказала она, потом, вздохнув, добавила: Бедный Филип.
– Да, конечно. Я думаю, теперь ему придется оставить всякую надежду получить рыцарское звание. Пожалуй, он сошел с дистанции и в борьбе за звание Великого актера. Теперь осталось только два претендента: Робби и Тоби Иден, и я знаю, на кого я сделал бы ставку. Конечно, все зависит от «Макбета», я думаю. Посмотрим. – Он улыбнулся ей улыбкой всезнающего человека. – Тогда я покидаю вас, – сказал он. – Теперь мы, наверное, будем чаще видеть друг друга.
– Почему вы так решили?
– Мистер Вейн считает, что я могу быть ему полезен как консультант, понимаете, чтобы читать сценарий, выдвигать какие-то предложения, и все такое… французы называют это dramaturgie.[63]63
Драматургия (фр.).
[Закрыть] – Фелисия не могла не заметить, что французский у него ужасен. Она поморщилась от его произношения. – Конечно, сначала я должен закончить статью, – продолжал он, не заметив ее гримасы. – И свой обзор. Мне предоставилась редкая возможность работать бок о бок с таким человеком, как он – ну вы знаете это лучше меня! – Он бросил взгляд на стакан в ее руке. – Если вы хотите его видеть, то сейчас он у себя в гримерной.
Он быстро поклонился ей, что вышло не совсем изящно из-за его высокого роста, и скрылся за дверью.
Фелисия ни секунды не сомневалась, что он расскажет Робби, что застал ее со стаканом в руке, но хуже всего были его намеки на то, что он знает, где находится Робби, а она нет.
Назло всем она налила себе еще, потом, так и не закончив снимать грим, пошла к Робби, чтобы сообщить ему неприятную новость.
Но он не воспринял это как плохое известие. Конечно, ему было жаль Филипа, он был шокирован происшедшим, но его радовала возможность закончить своего «Макбета» без советов и вмешательства Чагрина. Фелисия всегда забывала, каким безжалостным было его честолюбие.
Арест Чагрина привлек внимание прессы к постановке. «Звездный час Вейна!» – восклицала «Дейли экспресс» на первой полосе, сопровождая свою статью двумя фотографиями: на одной был Филип Чагрин, выходящий из здания суда с гордо поднятой головой, а на другой – Роберт Вейн, задумавшийся как Гамлет над свалившимися на него обязанностями. В какой-то мере «вейновский «Макбет» (как его теперь называли в прессе) заинтересовал всех, даже людей, далеких от Шекспира и от театра. Конечно, здесь налицо были все элементы газетной драмы – скандал на почве секса, пара знаменитых любовников, «заколдованная» пьеса и вечно не прекращающаяся гонка за театральными лаврами, в которой бедняга Филип так споткнулся, что практически дисквалифицировал себя.
За два дня непрерывной работы Робби сумел наложить свой отпечаток на «Макбета» Филипа Чагрина, но не смог полностью стереть все следы первоначальной концепции Чагрина. Было слишком поздно менять вагнеровские декорации или оперные световые эффекты и дым в сцене появления ведьм, и уже невозможно было что-то сделать с кинжалом, который плавал – или иногда отказывался плавать – в воздухе.
Филип хотел, чтобы Макбет был холодным, расчетливым негодяем, которого толкает на преступления его требовательная, чувственная жена. Эта интерпретация было не по вкусу Робби, поэтому он старался сделать Макбета более приятным, показать, что его герой в конечном итоге не такой уж плохой человек – при таком подходе леди Макбет оставалась главной злодейкой.
Критики обвиняли Фелисию в том, что она прибегала к «кошачьим чарам» всякий раз, когда у нее возникали сомнения, как играть ту или иную сцену, и она не отрицала этого. «Кошачьи чары» отлично сработали в роли Клеопатры, они были бы хороши для Джульетты, но леди Макбет больше походила на тигрицу, чем на котенка. Она была воплощением зла, без всяких добродетелей, в ней не было даже любви к Макбету, которого она презирала за нерешительность.
Тем не менее – и почти без помощи Робби! – Фелисия нашла ключ к тому, как заставить себя, уж если не публику, поверить в леди Макбет. Она играла ее с затаенным раздражением неудовлетворенной женщины. Когда у нее возникали сомнения, она вспоминала, с каким выражением Натали Брукс часто смотрела на Рэнди, когда думала, что никто этого не видит, и все сразу же вставало на место. Фелисия не могла не видеть, что ей удалось заставить Робби так нервничать, что в одном месте он даже начал заикаться.
Она повернулась в ту сторону, откуда в любой момент должен был появиться Робби, и заметила Пентекоста, сидящего в тени в дальнем конце первого ряда с книгой в руках – и тут же забыла свою следующую реплику.
– Что, черт возьми, он здесь делает? – прикрыв глаза рукой от яркого света, закричала она.
Из тени позади декораций, изображавших стены замка, раздался приглушенный звук, в котором она расслышала сдержанное проклятие. Появился Робби, неузнаваемый из-за длинной бороды, густых бровей и богато украшенного шлема.
– Ради Бога, Лисия, продолжай. «Вход жалости закройте…»
– Может быть, ты не слышал меня, Робби? Что этот паршивый мальчишка делает здесь, шпионит за мной? И как он смеет читать книгу?
– Гиллам не читает книгу. Он следит вместо меня по тексту пьесы.
– Прогони его!
Робби быстро вышел к стенам замка, будто спасался от врагов, и приблизился к тому месту, где стояла Фелисия.
– Гиллам, – мягко сказал он, – будь другом – исчезни. – Он сердито посмотрел на Лисию. – Он только пытается помочь.
– Благодарю. Я не нуждаюсь в его помощи.
– Ты, может быть, и нет, но я нуждаюсь. Я не могу находиться в двух местах одновременно.
– Я не хочу, чтобы мою игру оценивал этот неопытный мистер Пентекост.
– Он ничего не оценивает. Он суфлирует.
– Либо он, либо я, Робби. Выход только один. – Она знала, что поступает неразумно, но ей было все равно. Она понимала, что она прислушивается к голосу разума не больше, чем леди Макбет. Она стала леди Макбет, и проблема была уже не в том, как сыграть ее, а как остановиться. У нее была злость на Робби и в реальной жизни и по роли.
Она резко повернулась на каблуках, поднялась на стену замка, дождалась, пока прожектор осветит ее, и начала сначала; ее голос звучал победно – истинный голос леди Макбет, – заполняя собой зал. Потом она сбежала вниз к тому месту, откуда должен был появиться Робби, увидела его за кулисами и, поддавшись внезапному порыву, бросилась к нему.
Прежде чем он успел произнести: «Любовь моя, Дункан приедет к ночи»,[65]65
У. Шекспир «Макбет».
[Закрыть] она спрыгнула с края декорации и протянула руки, чтобы обнять его, застав врасплох. Ничего страшного не случилось бы, но в этот момент луч прожектора ушел в сторону, оставив их обоих в полной темноте. Фелисия оступилась, упала на колени и на слове «Дункан» увлекла Робби за собой на пол. Он вскрикнул от боли, и его шлем с шумом покатился по сцене.
На мгновение ей показалось, что повторился несчастный случай как на «Ромео и Джульетте», но Робби все-таки встал, ощупывая свои кости.
– Ничего не сломано, – сказал он. – По крайней мере, хоть в этом повезло.
– Может быть, ты поможешь мне встать!
Он протянул ей руку. Фелисия подумала, что сейчас он обнимет ее и рассмеется, как раньше, но как только она была на ногах, он отвернулся и пошел за своим шлемом. Потом он холодно посмотрел на нее из-за кулис и крикнул:
– Начнем сначала?
Только когда она, проклиная свою судьбу, осветителей и его, вновь поднялась на стену замка, до нее дошло, что Робби, должно быть, решил, что она пьяна.
И она знала, кого ей надо за это благодарить!
Фелисия давно перестала бояться дня премьеры (чего нельзя было сказать о Робби), тем более в таком совершенно нешикарном месте, как Манчестер военного времени.
«Что в воздухе я вижу пред собою? Кинжал!» Из-за кулис она видела, как Робби, спотыкаясь в темноте, идет за светящимся кинжалом, который на мгновение повисает в воздухе перед ним, а потом внезапно смещается в сторону так, что ослепляет его. Она испытывала некое мрачное удовлетворение, видя как он неуверенно поднимается по крутым ступеням как человек, который пытается поймать бабочку руками.
Фелисия предвидела, что освещение и спецэффекты могут стать причиной провала, и она была права. В любой момент можно было ждать самого ужасного звука на представлении трагедии – хихиканья или сдавленного смеха.
Своим талантом актера, выразительностью взгляда Робби мог заставить публику хоть ненадолго хранить молчание. Но со своего места Фелисия видела, как на его лице появилось выражение ужаса, когда он понял, что поднимается по невероятно узким ступеням в полной темноте, глядя на сверкающий кинжал, который раскачивался у него перед глазами. В любой момент он мог оступиться и с грохотом покатиться по лестнице вниз на сцену.
Так ему и надо! – сказала она по себя. Любой, кто играл в театре, знал, что нет ничего опаснее темной сцены, особенно когда луч прожектора светит тебе прямо в лицо и ослепляет. Робби сам поставил мизансцену, где и то и другое было практически неизбежно. Уж он-то должен был предвидеть опасность.
Фелисия поплотнее завернулась в наброшенную на плечи шаль: после Калифорнии она все время страдала от холода и сырости английской погоды. Робби наконец добрался до верхней ступеньки лестницы и остановился на узкой платформе, которая для зрителей должна была изображать лестничную площадку. Здесь мерцающий кинжал в конце концов поднялся вверх и исчез, и Робби смог вынуть свое настоящее оружие.
Это был прекрасный монолог – не из тех, что старые театралы знают наизусть, так что со сцены иногда можно услышать, как они бормочут слова, – но достаточно живой, чтобы у Робби был отличный шанс привлечь внимание публики еще до того, как начнет разворачиваться настоящее действие пьесы. Фелисия знала, как это было важно, и она также видела, что у него что-то не ладилось. Его Макбет почему-то пока казался менее значительным, чем на репетициях. Она услышала осторожное покашливание за спиной и, оглянувшись, увидела Тоби Идена, который смотрел в зал у нее из-за плеча.
– Полный зал, – шепотом сказал он. – И никто не заснул!
Фелисия почувствовала исходивший от него запах джина, хотя на вид он был абсолютно трезвым. Конечно, по Тоби Идену никогда невозможно было что-либо заметить – это она знала. Он играл Банко с такой мрачной важностью, что создавалось впечатление, будто он был епископом, а не закаленным в боях солдатом, но он вполне мог в последний момент передумать и изменить характер роли.
– Он какой-то тихий, – шепнула в ответ Фелисия.
Тоби вытаращил на нее глаза.
– Я его отлично слышу.
– Я не это имела в виду.
– Он что-то придерживает на потом? Конечно. Правильно делает! У него еще много важных сцен впереди, не так ли? Нет смысла выкладываться в первом акте, верно?
