Текст книги "Закон о невиновности (ЛП)"

Автор книги: Майкл Коннелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Майкл Коннелли
Закон о невиновности
_{6-й роман о Микки Холлере}

Часть первая.
Башни-Близнецы

 Глава 1

Понедельник, 28 октября

День выдался для защиты весьма успешным. Мне удалось добиться освобождения клиента прямо из зала суда: обвинение в тяжких телесных было переквалифицировано присяжными в оправданную самооборону. Во многом этому поспособствовал перекрёстный допрос, в ходе которого свидетели со стороны обвинения и защиты – включая бывшую супругу потерпевшего – предоставили убедительные свидетельства его склонности к насилию. Кульминацией стало приглашение самого потерпевшего на стенд: благодаря моим вопросам он вышел из себя и начал угрожать мне прямо в зале, предложив «разобраться по-мужски» уже за его пределами.

– И что же, – поинтересовался я, – вы потом заявили бы, что я на вас напал так же, как утверждаете про подсудимого?

Прокурор тут же возразил, и судья встал на его сторону. Но мне этого было достаточно: присяжные увидели всё сами. Решение они вынесли менее чем за полчаса – один из самых быстрых оправдательных вердиктов в моей практике.

В нашей фирме принято отмечать такие победы в баре, не иначе как гольфисты празднуют «хоул ин уан»: угощаются все, кому повезёт оказаться рядом. Я устроил вечеринку в «Красном Дереве» на Секонд-стрит – не элитное заведение, зато атмосферу понимали все коллеги, да и до здания суда рукой подать. Открытый бар затянулся до самой ночи, и когда татуированная барменша Мойра принесла мне счёт, цифры на чеке казались выше гонорара за любого из недавних клиентов.

Выбравшись на улицу, я решил не рисковать: машину оставил на стоянке на Бродвее. Сел, выехал налево, потом снова налево – и снова оказался на Секонд-стрит. Светофоры подыгрывали, мигая зелёным, и я въехал в туннель под Банкер-Хиллом. Как раз на его середине увидел, как синие всполохи заиграли на покрытых копотью изразцах тоннеля. В зеркало заднего вида – патрульная машина. Я включил поворотник, перестроился в правый ряд, уступая дорогу, но патрульная последовала за мной, впритык. Тут я всё понял: остановят меня.

На выезде из туннеля я свернул направо, на Фигероа-стрит, остановился, заглушил мотор и опустил стекло. В боковое зеркало увидел, как ко мне подходит полицейский.

Он был один. Бейдж: Милтон.

– Ваши права, регистрация и страховка, пожалуйста.

– Конечно, офицер Милтон. Не подскажете, за что остановили? Скорость не превышал, светофоры были зелёными.

– Документы, – повторил он сухо.

– Без проблем, но надеюсь, позже объясните причину. Права – в кармане, страховка и регистрация – в бардачке. С чего начнём?

– Покажите права.

Я достал бумажник, размышляя, не дежурит ли Милтон у «Красного Дерева» в поисках адвокатов, которые после успешной защиты решились отметить победу чуть слишком бурно. Поговаривали, что на Новый год здесь устраивали засаду, чтобы поймать пару-тройку защитников на дорожных проступках. Наутро – отстранение: отличный подарок прокурорам.

Передал права, протянул документы из бардачка. Всё по инструкции.

– А теперь скажете, в чём дело? Я же понимаю – не...

– Выйдите из машины, сэр.

Я удивился:

– Вы серьёзно?

– Пожалуйста, выходите.

Я распахнул дверь – слишком резко, Милтон отпрянул. Вылез, встал рядом.

– Чтобы вы знали: последние четыре часа провёл в «Красном Дереве», но не пил. Не пью уже больше пяти лет.

– Я рад за вас. Проходите к задней части автомобиля.

– Убедитесь, что камера у вас включена. Иначе будет неловко.

Я двинулся к багажнику, в разрезе огней патрульной машины. Бросил через плечо:

– Предложите пройти по линии? Отсчитать в обратном порядке? Коснуться кончика носа? Я юрист, знаю, к чему это – но всё это полная дребедень.

Милтон шёл следом: высокий, сухощавый, короткая стрижка, белая кожа. На плече – значок городской полиции, на рукаве – четыре нашивки за двадцать лет службы. Пожилой ветеран Лос-Анджелеса.

– Теперь вы понимаете, почему я вас остановил, – сказал он. – На вашем автомобиле нет номерного знака.

Я посмотрел на бампер: пластины не было.

– Чёрт, – прошептал я. – Это глупая шутка. Мы отмечали победу, и кто-то сдернул табличку. На ней было написано: «Невиновен». Видимо, кто-то решил, что шутка вышла удачной.

Перебрал в мыслях, кто мог это подстроить: Дейли? Миллс? Бернардо? Да кто угодно...

– Откройте багажник, вдруг номер бросили туда, – сказал Милтон.

– Нет, чтобы положить что-то в багажник, нужен ключ. Я собирался позвонить, узнать...

– Сэр, телефон уберите. Будем разбираться, когда закончим.

– Это чушь. Закон я знаю: я не под арестом, имею право на звонок.

Я задержал взгляд на нагрудной камере.

– Телефон в машине, – сказал я и начал было идти назад, к водительской двери.

– Сэр, стойте!

Я обернулся. Милтон просунул фонарик под бампер и осветил землю.

– Это кровь? – спросил он.

Я посмотрел вниз: на потресканном асфальте разливалась лужица – густо-бордовая в центре, по краям почти прозрачная.

– Не знаю, – ответил я. – Но это было здесь до меня, я...

Не успел договорить: с бампера упала свежая капля.

– Откройте багажник, пожалуйста, – сказал Милтон, убирая фонарик.

В голове закрутились вопросы: что там, в багажнике? Есть ли у Милтона законные основания вскрывать его, если я откажусь?

Следом упала ещё одна, уже явственно биологическая капля.

– Выписывайте штраф за отсутствие номера, офицер, – сказал я. – Но багажник открывать не стану.

– Тогда я вынужден вас арестовать. Положите руки на багажник.

– Арестовываете? За что? Я же...

Милтон подошёл, схватил, развернул лицом к капоту. Навалился всем весом, прижал к металлу.

– Эй! Это незаконно...

Резко заломил мне руки, защёлкнул наручники, рывком поднял меня за ворот рубашки и пиджака, оттащил от машины.

– Вы арестованы, – произнёс он.

– На каком основании? – попытался возразить я. – Вы не имеете права ...

– В целях вашей и моей безопасности вы будете находиться на заднем сиденье патрульной машины.

Он закрутил меня, ведя за локоть к патрульной. Придержал голову, чтобы я не ударился, усадил на пластиковое сиденье и пристегнул.

– У вас нет права вскрывать багажник, – сказал я. – Нет достаточных оснований. Не доказано, что там кровь, не доказано, что она из салона. Я мог наехать на это пятно!

Милтон выпрямился и посмотрел свысока.

– Чрезвычайные обстоятельства, – отчеканил он. – Может быть там человек, которому нужна помощь.

Дверца хлопнула передо мной. Я проводил взглядом, как Милтон возвращается к машине, ощупывает крышку багажника, ищет замок. Не найдя, заглянул в водительскую дверь, достал ключи. Нажал кнопку на брелоке – багажник открылся, зажегся внутренний свет. Милтон направил туда фонарь. Я не видел содержимого, но по его движениям – по тому, как он стал осторожней, чуть пригнулся, как заглянул вдоль борта и затем поспешил достать рацию, – понял всё без слов: в багажнике что-то есть.

Он что-то сказал кому-то по рации. Вероятно, вызвал подкрепление… возможно, уже из убойного отдела.

Мне даже не нужно было видеть содержимое багажника. Я и так отлично понимал: Милтон нашёл в моей машине тело.

Глава 2

Воскресенье, 1 декабря

Эдгар Кесада сидел напротив меня за столом в общей комнате, пока я дочитывал последние страницы протокола его суда. Он попросил меня взглянуть на его дело по дружбе – надеялся, что свежий взгляд позволит обнаружить какую-нибудь уязвимость либо найти шанс смягчить его положение. Мы находились в блоке повышенной безопасности исправительного учреждения «Башни-Близнецы» в самом центре Лос-Анджелеса – здесь содержат заключённых, дожидающихся суда или, как в случае Кесады, этапирования в тюрьму штата. Был первый воскресный вечер декабря, и в помещении царил пронизывающий холод. На Эдгаре были белые кальсоны под синим тюремным комбинезоном; рукава натянуты на запястья, словно защита от стужи.

Кесада выглядел здесь абсолютно своим. Он уже не раз проходил этот круг, и татуировки на его теле подтверждали это. Третий по счёту член банды «Белые Защитники» из Бойл-Хайтс в своей семье, он не раз доказывал преданность банде и мексиканской мафии – крупнейшей тюремной организации Калифорнии.

Из материалов дела, которые я только что дочитал, следовало: Кесада сидел за рулём вместе с двумя членами банды, которые открыли огонь из автомата по витринам винного магазина на Первой Восточной. Владелец задержал выплату «налога» на две недели – выплаты, которую исправно вносил вот уже четверть века. Стреляли выше голов, подразумевая «предупреждение», но рикошет увёл пулю вниз – она настигла внучку хозяина, скрывавшуюся за прилавком. Девочку звали Марисоль Серрано. Согласно заключению заместителя коронера, она погибла мгновенно.

Ни один из свидетелей не рискнул опознать стрелков – это было бы смертельным приговором. Но дорожная камера сняла номер машины, скрывшейся с места, а затем камеры в районе Юнион-Стейшн засекли угонщика – Эдгара Кесаду. Суд завершился за четыре дня: присяжные признали его виновным в заговоре с целью убийства. Оглашение приговора назначено на следующую неделю. Минимум 15 лет, скорее всего – больше. И всё это – за то, что он был за рулём, когда другие открыли стрельбу.

– Ну и как? – спросил Кесада, когда я перевернул последнюю страницу.

– Ничего хорошего, Эдгар, – ответил я. – Ты по уши в дерьме.

– Чувак, только не гони. Неужели вообще нет вариантов? Совсем никаких?

– Вариант всегда есть. Но и риск велик. На мой взгляд, у тебя есть основания ходатайствовать об «НПА» – неэффективной помощи адвоката. Твой защитник проваливал возражения один за другим, практически не сопротивлялся ходам обвинения. Вот, например, – я раскрыл страницу со знакомой отметкой, – судья прямо спрашивает: «Мистер Сеген, собираетесь ли вы возражать или мне продолжать делать это за вас?» Классическая непрофессиональная работа. Теоретически, ты можешь доказать это и добиться нового процесса. Но проблема в том, что доказательства не изменятся. Все улики останутся прежними, и перед новой коллегией присяжных ты окажешься ровно в той же ситуации, разве что с адвокатом посильнее.

Кесада опустил голову и покачал ею. Он не был моим клиентом – я не знал всех подробностей его биографии, но выглядел не старше тридцати пяти. Будущее у него рисовалось мрачным.

– Сколько у тебя судимостей? – спросил я.

– Две, – ответил он коротко.

– Оба раза – уголовка?

Он кивнул, и тут всё стало предельно ясно: шансов мало. Практически никаких.

– Ты осознаёшь, почему тебя держат в усиленном блоке, а не среди «братвы»? – продолжил я. – В любой момент могут привести в комнату и задать один вопрос: кто был с тобой в машине в тот день?

Я кивнул на стопку документов.

– Здесь нет ничего, что помогло бы тебе. Единственный выход – попытаться сократить срок: назвать имена.

Последнюю фразу я почти прошептал. Но Кесада выдал громко, на весь зал:

– Да это полная фигня!

Я бросил взгляд на зеркальное окно диспетчерской в углу – зная, что разглядеть за ним ничего нельзя. Затем посмотрел на Кесаду: было видно по раздувшимся венам на его шее, где поверху легла татуировка с кладбищем.

– Спокойнее, Эдгар, – сказал я. – Просил меня посмотреть – я посмотрел. Я не твой адвокат. Тебе стоит поговорить с ним...

– Я не могу к нему идти, – жестко перебил Кесада. – Холлер, да ты просто ничего не понимаешь!

Я задержал на нём взгляд и наконец понял: адвокат Эдгара действовал под диктовку банды «Белых Защитников». Если бы Кесада решил на него положиться – не сегодня, так завтра его бы убили.

Меня выручила сирена отбоя. Раздался сигнал: оставалось пять минут до окончания общего времени. Кесада резким движением сгреб бумаги, поднялся, собрал их в аккуратную стопку. Не поблагодарил, не бросил ни единого слова – ни "спасибо", ни "пошёл ты" – и направился к себе в камеру.

Я – к себе.

Глава 3

Ровно в восемь вечера стальная дверь моей камеры закрылась автоматически – с таким металлическим лязгом, что казалось, он сотрясал меня изнутри. Этот звук всегда проходил сквозь меня, как грохот несущегося поезда. Пять недель в одиночке, и к этому я не мог – да и не хотел – привыкать. Я сел на матрас и закрыл глаза. Знал: верхний свет ещё долго не погаснет, и это время стоило бы использовать на подготовку, но я следовал своему ритуалу. Остановиться, попытаться укротить страх и приглушить резкие звуки. Напомнить себе, кто я. Я – отец, я – адвокат, я не убийца.

– Ты, конечно, выводишь Кью из себя, – донёсся голос из соседней камеры.

Я открыл глаза. Там был Бишоп. Высоко в стене, разделявшей наши бетонные коробки, находилась решётка вентиляции.

– Не специально, – сказал я. – В следующий раз, когда тут кому-то понадобится тюремный адвокат, просто откажусь.

– Самое разумное, – заметил Бишоп.

– А где ты вообще был? – спросил я. – Встреча с Кесадой могла для меня плохо закончиться, я искал тебя, но не нашёл.

– Не переживай, Холлер. Я тебя прикрывал. Стоял на лестнице и не спускал с тебя глаз.

Я платил Бишопу четыреста долларов в неделю за защиту – деньги через третьих лиц передавались его девушке и матери его сына в Инглвуде. Его "зонтик" охватывал четверть нашего восьмиугольного сектора: два уровня, двадцать четыре одиночные камеры – двадцать два "соседа", каждый из которых представлял отдельную, пусть и невидимую, степень угрозы.

В мою первую ночь Бишоп сразу предложил выбор: безопасность или боль. Я не стал торговаться. Обычно он был рядом, когда я появлялся в комнате отдыха, но сегодня, когда я должен был сообщить Кесаде не самые радостные вести, вдруг исчез с горизонта. О самом Бишопе я знал немного: тут не принято задавать вопросы. Темная кожа скрывала татуировки, смысл которых я мог разве что угадывать. На костяшках обеих рук было выведено "Искалеченная Жизнь".

Я нагнулся под кровать, вытащил картонную коробку – здесь хранились мои бумаги по собственному делу. Сначала проверил резинки: каждую из четырёх пачек я перематывал двумя лентами – горизонтально и вертикально, чтобы пересечения приходились в разных местах. Это был мой индикатор: если кто-то, будь то Бишоп или другой "доброжелатель", лез бы в мои документы, я сразу бы это заметил. Однажды у меня чуть не сфабриковали признание для клиента – после того, как стукач пролистал его тюремные файлы. С тех пор я неукоснительно использовал резиновые "ловушки".

Теперь под угрозой пожизненного срока оказался я сам, и защищать себя собирался тоже сам. Да, я слышал, что говорил Линкольн, – многие умники тоже произносили это после и до него, – что адвокат у самого себя – не лучший вариант, но я не способен был доверить чью-либо судьбу никому, кроме себя. Так что в деле "Штат Калифорния против Майкла Холлера", центральный штаб защиты размещался в камере 13, уровень К-10, "Башни-Близнецы".

Я вынул из коробки пакет ходатайств, развязал резинки, убедился, что все цело. Уже завтра утром слушание – надо было готовиться. У меня было три ходатайства, начинал я с просьбы о снижении залога. При предъявлении обвинения мне выкрутили сумму в пять миллионов долларов: обвинение убедило суд в том, что я не только склонен к побегу, но и представляю угрозу свидетелям. И помогло им то, что судьёй на предварительных слушаниях оказался достопочтенный Ричард Роллинз Хейген, чьи решения я дважды опротестовывал в апелляции. Он, кажется, решил со мной рассчитаться, услышав прокурора, и поднял планку вдвое – от стандартных двух миллионов до целых пяти.

В тот момент эта разница на деле мало что значила – решение было простым: вложить всё в залог или потратить ресурсы на собственную защиту. Я выбрал второе и оказался здесь – "адвокатом", но в роли обвиняемого, в среде, где потенциальный враг мог найтись в каждой камере.

Но завтра меня ждёт другой судья – по иронии, единственный, с кем я почти не пересекался в суде, – и я попрошу о снижении залога. У меня было ещё два ходатайства; сейчас я штудировал свои заметки, чтобы быть готовым встать и спорить, глядя судье в глаза, а не уткнувшись в бумагу.

Гораздо важнее самой возможности выйти под залог было ходатайство об открытии материалов дела, обвиняя прокуратуру в сокрытии доказательств, а также заявление с обжалованием самой достаточности оснований для остановки, приведшей к аресту.

Я понимал: судья Вайолет Уорфилд, ведущая это дело, вряд ли даст много времени на дебаты по всем трем ходатайствам. Нужно было быть кратким, чётким и готовым к любому повороту.

– Эй, Бишоп? – позвал я. – Не спишь?

– Нет. Чего тебе?

– Хочу на тебе потренироваться.

– В каком смысле?

– Аргументы свои проверить, Бишоп.

– Это не входило в контракт, чувак.

– Знаю, знаю. Просто скоро свет вырубят, а я не готов. Выслушай меня – скажешь, что думаешь.

Как раз в этот момент свет на этаже погас.

– Ладно, – отозвался Бишоп. – Готов слушать. Но за это – доплата.

Глава 4

Понедельник, 2 декабря

Утром я отправился первым автобусом в здание суда, позавтракав сэндвичем с колбасой и красным, помятым, яблоком. Каждое утро – один и тот же рацион, который для убедительности повторялся и на обед. За пять недель, проведенных здесь, перерыв случился лишь на День благодарения, когда колбасу заменили ломтем индейки и подали ее на все три приема пищи. Отвращение к пище в «Башнях-Близнецах» давно меня покинуло: это стало рутиной, и я быстро, без суеты расправлялся с каждым завтраком и обедом. Тем не менее, по моим расчетам, за время заключения я сбросил от пяти до десяти килограмм – и расценивал это как пролог к борьбе с лишним весом, которая, несомненно, может стать для меня вечной темой.

В автобусе со мной ехали тридцать девять заключенных, большинство – на утренний суд для предъявления обвинения. Как юрист, я много раз видел испуганно распахнутые глаза своих клиентов при первой встрече – но то было уже в суде, где я успокаивал их и готовил к предстоящей процедуре. Здесь же, в автобусе, меня окружала эта паника со всех сторон. Мужчины, впервые оказавшиеся в тюрьме. Мужчины, сидевшие уже не раз. Новички или рецидивисты – от всех одинаково исходил густой запах отчаяния.

Поездки в суд и обратно были для меня самыми страшными моментами. Это был лотерейный барабан: тебя просто загружали. У меня не было ни Бишопа, ни телохранителя. Если бы что-то случилось, спереди за решеткой сидели помощники шерифа – водитель и, как его величали, помощник по безопасности. Их задача сводилась к тому, чтобы отсортировать мертвых и умирающих, когда все закончится. Они находились здесь не для того, чтобы «служить и защищать», а чтобы беспрепятственно перегонять человеческий поток вверх по ступеням судебной системы.

На этот раз нам достался один из новых автобусов с раздельными сиденьями, вид которого внушил еще большую тревогу. Новый парк появился после того, как в старых машинах вспыхнули полномасштабные беспорядки, вышедшие из-под контроля. Поскольку департамент шерифа отвечал за безопасность заключенных, все закончилось множеством исков о неспособности защитить раненых и убитых. Я сам подал пару таких исков и потому хорошо знал слабые места и прежнего, и нынешнего проекта.

Новые автобусы были рассечены стальными ограждениями на секции, каждая – на восемь мест. Так, если вспыхивала драка, в ней могли участвовать максимум восемь человек. В автобусе было пять таких отсеков, и заполняли их от хвоста к носу – начинали с задних рядов и двигались вперед. Заключенных сковывали наручниками с цепочкой по четверо– по одной цепи на каждую сторону прохода в отсеке.

Эта конструкция, впрочем, порождала новую проблему. Если автобус в пути, а драка возникает в самом хвосте, то невооруженному «помощнику по безопасности» приходилось открыть пять дверей и пройти сквозь четыре отделения – тесные клетки, набитые людьми, нередко обвиняемыми в насильственных преступлениях, – чтобы остановить драку в пятом. Затея казалась абсурдной, и, на мой взгляд, решение департамента лишь усугубляло ситуацию. Бойня в дальнем отсеке, как правило, продолжалась до прибытия к пункту назначения. Кто мог уйти – уходил, за теми, кто не мог, ухаживали.

Автобус въехал в пещерообразный гараж под Центром уголовного правосудия имени Клары Шортридж Фольц; нас выгрузили и провели в вертикальный лабиринт временных камер, обслуживавших двадцать четыре зала суда.

Как собственный адвокат, я имел право на некоторые процессуальные удобства, недоступные большинству тех, кто сходил с автобусов. Меня отвели в отдельную камеру для консультаций – там я мог встретиться со своим следователем и дублером-адвокатом: помощником, назначенным для распечатки, подачи бумаг и, временами, доработки ходатайств и иных документов по делу. Моим следователем был Деннис «Циско» Войцеховски, а дублером – моя партнерша по юридической работе Дженнифер Аронсон.

В тюрьме все течет медленно. После моего подъема в четыре утра в «Башнях-Близнецах» я добрался до своего приватного конференц-зала в 8:40 – преодолев в общей сложности четыре квартала. Я принес с собой пачку документов, перехваченную резинкой, – ходатайства – и как раз раскладывал их на металлическом столе, когда ровно в девять ко мне впустили моих помощников.

Циско и Дженнифер заняли места напротив. Никаких рукопожатий и объятий. Встреча была конфиденциальной, охраняемой адвокатской тайной. Но в углу под потолком висела камера. За нами наблюдали, однако звук, как уверяли, не передавался помощнику шерифа, следящему за монитором. Я в это верил не до конца, и на случай нелегальной прослушки, во время предыдущих совещаний, время от времени бросал реплику или отдавал «распоряжение», призванные увести обвинение по ложному следу. В каждую такую фразу я вставлял кодовое слово «Баха», чтобы команда понимала уловку.

На мне был темно-синий тюремный комбинезон с нашивкой «Арестованный» – и спереди, и на спине. Как и Эдгар Кесада накануне вечером, я был в кальсонах: опыт научил, что утренние поездки и временные камеры, в здании суда не отапливаются, и я оделся соответственно.

Дженнифер пришла одетой официально – темно-серый костюм и кремовая блузка. Циско, как обычно, выглядел так, будто собрался катить на закате по Пасифик-Кост на своем классическом «Харлее Панхед»: черные джинсы, ботинки, футболка. Холодный, влажный воздух конференц-зала будто не брал его кожу. Возможно, сказалось висконсинское происхождение.

– Как поживает моя команда в это прекрасное утро? – бодро спросил я.

Несмотря на тюремную форму и статус заключенного, я понимал: важно держать своих людей в тонусе, не давать им тревожиться из-за моего положения. Веди себя как победитель – и станешь победителем, как любил повторять Дэвид Сигел, партнер моего отца и человек, у которого я учился ремеслу.

– Все хорошо, босс, – ответил Циско.

– Как ты? – спросила Дженнифер.

– Лучше быть в суде, чем в тюрьме, – сказал я. – Какой костюм выбрала Лорна?

Лорна Тейлор была моей помощницей, а заодно – консультантом по гардеробу. Эту вторую роль она взяла еще в бытность моей женой – моей второй женой, – брак длился всего год и предшествовал ее свадьбе с Циско.

Хотя сегодня я не должен был выступать перед присяжными, я заранее получил согласие судьи Уорфилд на то, чтобы являться в открытый суд в профессиональной одежде. Мое дело привлекало повышенное внимание прессы, и я не хотел, чтобы снимки в робе заключенного стали ходовым товаром. Мир за пределами здания суда состоял из потенциальных присяжных, двенадцать из которых рано или поздно окажутся в моем деле. Я не собирался показываться им в тюремной форме. Аккуратно подобранный европейский костюм добавлял уверенности, когда я выходил спорить за свою правоту.

– Синий «Hugo Boss», розовая рубашка и серый галстук, – сказала Дженнифер. – Уже у помощника шерифа в зале.

– Идеально, – кивнул я.

Циско закатил глаза, увидев, какую важность я придаю туалету. Я сделал вид, что не заметил.

– Что по времени? – спросил я. – Секретаря застали?

– Да, судья выделила час, – ответила Дженнифер. – Хватит?

– Скорее всего, нет – учитывая аргументы Даны. Возможно, придется кое-что отложить, если Уорфилд решит держаться графика.

Дана – это Дана Берг, звезда отдела по особо тяжким, которой поручили осудить меня и упечь до конца дней. Среди защитников в центре она была известна как «Дана Эшафот» – за привычку добиваться максимальных сроков, – или, попеременно, как «Дана Скала» – за манеру вести переговоры о признании вины. Ее решимость почти невозможно было сдвинуть, и чаще всего ей давали дела, обреченные на судебный процесс.

Так было и у меня. На следующий день после ареста, я через Дженнифер сделал заявление для прессы: решительно отрицал предъявленные обвинения и обещал оправдаться в суде. Вероятно, именно из-за этого дело и отдали Дане Берг.

– Тогда от чего откажемся? – спросила Дженнифер.

– Давайте отложим залог, – сказал я, – на потом.

– Постой, нет, – вмешался Циско.

– Что? – спросила Дженнифер. – Я как раз хотела сейчас сказать то же самое.

– Нам нужно вытащить тебя оттуда, – сказал Циско, – и проводить неограниченные стратегические совещания в офисе, а не в камере.

Дженнифер подняла руки, обводя взглядом тесное пространство, где мы сидели. Я знал: оба они будут протестовать против моего решения отложить вопрос об освобождении под залог. Но я рассчитывал, как лучше использовать сегодняшнее время перед судьей.

– Послушайте, не то, чтобы я отлично проводил время в «Башнях-Близнецах», – сказал я. – Это не «Ритц». Но есть вещи поважнее, которые нужно успеть сегодня сделать. Мне нужно выяснить, какие основные причины могли привести к тому, что со мной случилось. Это вопрос номер один. А затем – перейти к вопросам залога. Вы готовы к этому, Буллокс?

Прошло много времени с тех пор, как я называл Дженнифер ее студенческим прозвищем. Я взял ее сразу после выпускного курса в Юго-Западной юридической школе, чье здание когда-то было универмагом «Bullock’s». Мне нужен был выпускник из рабочей среды – энергичный, цепкий, с волей неудачника, который отказывается сдаваться. За прошедшие годы она доказала, что я не ошибся: прошла путь от младшего юриста, которому я поручал малозатратные дела, до полноправного партнера и доверенного лица, способного встать и победить в любом суде округа. Я не собирался использовать ее как простого сборщика бумаг. Я хотел, чтобы она сама обсудила с Даной Берг, задержки обвинения в раскрытии материалов. Это было важнейшее дело в моей карьере, и мне нужно было, чтобы она сидела рядом со мной за столом защиты.

– Готова, – сказала она. – Но я также готова настаивать на залоге. Тебе нужно выйти, чтобы готовиться к процессу и перестать нуждаться в телохранителе, который прикрывает тебе спину, пока ты жрешь чертовы сэндвичи с колбасой.

Я рассмеялся. Похоже, я слишком часто жаловался на меню «Башен-Близнецов».

– Понимаю, – сказал я. – И смеяться не хотел. Но мне нужно продолжать платить зарплату, и я не хочу выйти из этого дела банкротом, оставив дочери пустые карманы. Кто-то должен оплатить ей юридическую школу, и это будет точно не Мэгги Макферсон.

Моя первая бывшая жена, мать моего ребенка, работала окружным прокурором. Настоящее имя – Мэгги Макферсон. Она неплохо устроилась: вырастила нашу дочь Хейли в безопасном районе Шерман-Оукс, за исключением двух лет в округе Вентура, куда перешла в прокуратуру переждать, пока здесь не улягутся политические пожары. Я полностью оплачивал частные школы, и теперь Хейли училась на первом курсе Университета Южной Калифорнии – после того как в мае закончила школу «Чапмен». Все расходы легли на меня, и это было дорого. Мои накопления не помогут, если я сейчас потрачу их на невозвратный залог, чтобы выбраться и готовиться к процессу. Я прикинул – оно того не стоило. Даже если нам удастся убедить судью Уорфилд сократить залог вдвое, мне все равно пришлось бы выложить 250 000 долларов, чтобы выкупить его – по сути, купить себе три месяца свободы. В конце концов, я решил не отказаться от права на ускоренное судебное разбирательство, и у штата – было шестьдесят рабочих дней, чтобы отдать меня под суд. Значит, до процесса оставалось два месяца, январь и февраль, а приговор либо вернул бы мне свободу, либо отрезал ее навсегда. Я много раз советовал клиентам не выбрасывать деньги на залог, а посидеть в «Башнях-Близнецах».

Обычно – чтобы у них оставались средства заплатить мне. Сейчас я давал этот же совет самому себе.

– Ты говорил с Мэгги об этом? – спросила Дженнифер. – Она вообще навещала тебя там?

– Да, навещала, и да, говорили, – ответил я. – Она твердит то же, что и вы, и я не спорю: так было бы лучше. Но есть приоритеты. Приоритеты в делах.

– Послушай, ты же знаешь: Лорна, Циско и я – мы все сказали, что можем отложить зарплату, пока это не кончится. Я правда считаю это делом первостепенной важности, и тебе стоит пересмотреть решение. И еще – Хейли. Вы уже пропустили День благодарения. Хочешь пропустить и Рождество?

– Хорошо, услышал. Посмотрим, хватит ли времени поднять это сегодня. Если нет, вернемся к вопросу в следующем раунде. Давайте к делу. Циско, что по проработке прежних дел?

– Мы с Лорной просмотрели больше половины файлов, – сказал Циско. – Пока ничего выдающегося. Но работаем и составляем список возможных вариантов.

Он говорил о перечне бывших клиентов и врагов, у которых могли быть мотив и возможности повесить на меня убийство.

– Отлично, это мне нужно, – сказал я. – Я не могу просто выйти и сказать присяжным, что меня подставили. Для теории о виновности третьей стороны нужна третья сторона.

– Мы понимаем, – сказал Циско. – Если это там есть, мы найдем.

– «Если»? – приподнял я бровь.

– Я не то имел в виду, босс, – быстро поправился он. – Я лишь...

– Смотрите, – сказал я. – Двадцать пять лет я повторял клиентам: мне все равно, сделали вы это или нет – моя работа защищать, а не судить. Виновный или невиновная – вы получаете одинаковые условия и одинаковые усилия. Но теперь, когда я по другую сторону, я понимаю, что это чушь собачья. Мне нужно, чтобы вы двое и Лорна поверили в меня по-настоящему.

– Конечно, верим, – сказала Дженнифер.

– Само собой, – добавил Циско.

– Не торопитесь, – сказал я. – У вас наверняка есть вопросы. Доводы штата более чем убедительны. Так что, если в какой-то момент «Дана Эшафот» обратит вас в свою веру – мне нужно, чтобы вы просто ушли. Я не хочу, чтобы вы оставались в команде.

– Этого не будет, – сказал Циско.

– Никогда, – добавила Дженнифер.

– Хорошо, – сказал я. – Тогда начинаем войну. Дженнифер, сходи за моим костюмом и принеси сюда, чтобы я мог переодеться?

– Сейчас вернусь, – сказала она.

Дженнифер поднялась, забарабанила в стальную дверь одной рукой, другой помахала в объектив камеры наблюдения. Вскоре раздался резкий металлический скрежет: помощник шерифа открыл дверь и выпустил ее.