Текст книги "Самая страшная книга 2021"

Автор книги: Майкл Гелприн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Сбоку посмотри, – ответила Светка. – Вон старая машина, а внутри как будто гнездо из костей. Эти твари там сидят, и их никто не видит просто так.

Сашка посмотрел, хоть ему и было ужасно страшно. Повертел телефоном в разные стороны, перелез к маме на колени, направил камеру на то место, где убили папу. Что хотел там увидеть? Может быть, живого папу, который всех разыграл и просто спрятался?..

Папы, конечно, там не было, зато Сашка увидел что-то другое – следы. Светящиеся отпечатки ботинок на асфальте, петляющие между рядов машин. Сашка улыбнулся. Это было как в компьютерной игре: путь к спасению, спрятанный от посторонних глаз. Секретный.

И тут сквозь пелену дождя он заметил, как за соседний грузовик заходит папа. Кто ж еще-то? Так просто его не победить! Наверное, из-за этих чудищ он вывалился из нормальной реальности в ту, которую можно разглядеть только через телефон. И продолжал помогать уже оттуда, оставляя следы.

Следы вели к яркой полосе света вдалеке за торговым центром. Там как будто не было дождя и туч – их отгоняло солнце. Сашка убрал телефон и разглядел только сырую черноту.

– Там следы и еще что-то есть, – сказал он, протягивая телефон маме. – Как будто дождь туда не попадает. А эти гады боятся солнца, да? Значит, нам туда надо!

Он пытался говорить взрослым голосом, отгоняя испуганную писклявость.

– А если они нас поджидают снаружи?! – рявкнула мама. – Ты же видел, что случилось!

– Но там же следы! И солнце отгоняет чудищ! Ну мам!

Сашка огляделся. Снаружи дождь бомбардировал стоянку, тут и там мелькали силуэты людей – нормальных людей, а не тварей. Нужно было бежать прямо сейчас. Пока чудища не пришли, пока не свили гнездо прямо тут, пока…

Сзади охнула Светка. Сказала дрожащим голосом:

– Мам, он написал: «Встречайте гостей».

Сашка быстро поднял телефон и направил камеру на ржавый «форд». Гнездо опустело. Тучи заслонили небо, дождь зарядил еще сильнее. Твари вышли на охоту.

– Мам!

Сашка оглянулся на маму.

– Уходим, быстро!

Она перевалилась через заднее сиденье, открыла дверцу багажника и выбралась наружу. За ней последовала Светка. Сашку переполняли эмоции: хотелось прыгать на месте, искать монстров, бежать по следам, кричать, плакать, реветь зверем, защищая маму с сестрой. Он пробирался по пакетам, крепче сжимая папин телефон. Сашка верил, что с его помощью выведет всех к свету. Только бы успеть, только бы успеть…

Когда все трое оказались снаружи, сестра накинула на Сашку ветровку. Мама закричала, оглядываясь:

– Помогите! Кто-нибудь, пожалуйста! На помощь!

Беспомощно сделала несколько шагов в сторону торгового центра, но быстро вернулась к машине как единственной защите в пелене дождя.

– Кто-нибудь!..

Рядом прошлепал по лужам мужик в желтой куртке, одной рукой толкая перед собой тележку, а другой держа газету над головой. Мама буквально бросилась на него, но тут же отлетела назад, словно от удара. А мужик ее даже не заметил.

Они выбрались из машины, но остались для всех невидимками. Точнее, почти для всех.

Первую тварь Сашка заметил в соседнем ряду. Она подняла уродливую голову над капотом «мерседеса», как будто принюхивалась.

– Надо уходить отсюда, – сказал Сашка, вылавливая камерой те самые следы. – Они видят нашу машину, мы ее заляпали… Туда!

Из-под машины рядом с их «ниссаном» проворно выползла еще одна тварь. Сандалия окончательно слетела с Сашкиной ноги, он споткнулся и упал в лужу, болезненно сдирая кожу с ладоней. Услышал, как за спиной дружно закричали мама с сестрой.

В воде заколыхались отражения чудовищ.

Твари лезли со всех сторон – большие, неуклюжие и страшные. Сашка заметил, что все они смотрят на него – и только на него. Окружают, медленно подбираются ближе. Как гиены из мультфильма.

Злость зародилась где-то внутри, заклокотала, пытаясь вырваться наружу. Нет уж! Не возьмете!

А твари только облизывались, только этого и ждали.

– Саша! – мама дернулась к нему, но Светка остановила. Крикнула что-то, потащила в другую сторону. Мама вырывалась, падала и поднималась, звала Сашку срывая голос. Твари на нее не реагировали.

И это было хорошо, правильно. Папа бы тоже так сделал, защитил семью. Он просто не успел.

– Попробуйте поймайте! – завопил он, срываясь на писк, пополз под машину, вылез с другой стороны и что есть силы побежал – к спасению, к свету, по мерцающим на экране телефона следам, как по хлебным крошкам из сказки. У него открылось второе дыхание, теперь он чувствовал себя настоящим героем – даже супергероем! – способным на подвиг. Как и хотел папа. Крышечка с газировки слетела, «ментос» высвободил энергию! Много энергии!

Сашка уводил чудовищ от мамы и сестры и уже видел, как доберется до полоски света, как следом за ним туда ворвутся твари и как они сгорят там или разлетятся на кусочки, будто киношные вампиры. Делов-то – бежать быстрее света!

Машины на пути стояли странно, перекрывая дорогу и превращая стоянку в лабиринт. Сашка петлял между ними, то и дело смотрел на асфальт через телефон и спешил вперед. Где-то за спиной бежали твари, не догоняли, но повизгивали, посмеивались, похрюкивали…

За припаркованным в конце ряда домом на колесах Сашка заметил знакомый силуэт. Богатырское телосложение, лысая голова, светлая футболка.

– Пап! Пап, я тут!

Не сбавляя скорости, обогнул фургон и влетел в папу. Он был здесь, на этой стороне реальности, теперь его не требовалось разглядывать через камеру!

Только это был не папа. Кто-то просто неумело скопировал образ – вблизи это становилось особенно заметно.

– Мотыльки летят, – проворковал чужак, – на яркий свет, ничего нового, впрочем. Вы такие наивные всегда, аж смеяться хочется.

Сашка врос в землю, переводя дыхание и наблюдая, как растворяется знакомое и родное лицо, стирается, будто ластиком. Через несколько секунд перед Сашкой стоял парень в бейсболке, с бородкой и черным влажным носом, которым он по-собачьи втягивал воздух.

Под весом тварей скрипели машины вокруг, из дома на колесах пыталось выбраться что-то большое и тяжелое, но Сашка не мог отвести взгляд от парня: от его жуткой ухмылки, от змеиного языка, от окровавленных перстней на пальцах. В объективе камеры гасли следы, которые не привели к спасению, а заманили в западню.

Сашку трясло – от страха, обиды, злости. По щекам катились слезы, смешиваясь с дождевой водой. Боковым зрением он видел, что тварей вокруг стало намного больше. Теперь ему не убежать.

Из папиного телефона, зажатого в руке, внезапно заиграла та самая тягучая мелодия.

Парень нагнулся к Сашкиному лицу и принюхался. Потом размахнулся, резко ударил по щеке, расцарапав перстнем. Принюхался снова. Разочарованно покачал головой. Из глаз Сашки уже струился целый водопад, но он крепче сжал телефон.

Мелодия прервалась, из динамика вдруг раздался голос Светки:

– Тупой маменькин сынок. Чертов стукач. Нытик. Нытик. Нытик. Только и делаешь, что бесишь всех!

Сашка закачал головой так сильно, что она могла отвалиться. Сказал, стараясь унять дрожь в голосе:

– Ты все подстроил. Она так не говорила.

Сашке прилетела еще одна пощечина, а голос Светки продолжал:

– Заноза в заднице. Малолетний зассанец.

– Нет. Она так не думает, понял, ты?!

Сашка уже плохо видел своего мучителя, картинка перед глазами расплывалась.

Парень сжал Сашкину руку с телефоном, с силой согнул ее в локте, так что динамик оказался прямо возле уха. Светкин голос холодно произнес:

– Без тебя всем было бы лучше.

Сашка, не сдерживаясь больше, закричал:

– Все ты врешь! Ты все придумал! Все! Все! Все!

Сильная рука схватила Сашку за волосы, дернула, усмиряя; парень нагнулся прямо к его лицу. Принюхался и на этот раз остался доволен.

Вокруг плотоядно заклокотали твари и бросились на Сашку.

Когда первые когти вспороли кожу, он закричал так громко, что его могли бы услышать на другом конце земли. Но на деле его не услышал никто – даже мама.

СВЕТА

Тупой маменькин сынок. Чертов стукач. Нытик. Малолетний зассанец…

Слезы не заканчивались. Света вытирала их, вытирала и вытирала снова, но все без толку. Будто трубу прорвало. Она вспоминала всякие гадости о Сашке – благо, их хватало, – но подсознание предательски подкидывало много хорошего.

Да, младший брат ее доставал, дразнился, жаловался на нее, рассказывал родителям ее секреты, не давал спокойно посмотреть кино, входил без стука, лез в ее вещи, придуривался, постоянно отнимал время, но… Но ведь это был Сашка, маленький смешной человечек, который делился с ней самым сокровенным, мог одной фразой улучшить настроение, защищал во время ссор с родителями, обнимал, когда ей было плохо. Он был добрым, искренним и светлым, пусть порой вредным и приставучим. И он ее любил. А что Света?.. Почему, чтобы разобраться в чувствах к человеку, его обязательно нужно потерять?

Она понимала, что никогда больше не увидит Сашку. Всезнайка не обманывал. Они договорились, Света сделала все, как он сказал.

Пришлось выбирать меньшее из зол, но утешение было так себе. Свету разрывало изнутри, выворачивало наизнанку, в голове звучал Сашкин смех, перед глазами мелькало его улыбающееся лицо. Из нее будто выдрали большущий кусок, а залатывать рану не стали. И теперь это место будет гнить до конца жизни.

– Саша! – мама продолжала бегать по стоянке и срывать голос. – Саша!!!

В какой-то момент они будто вывалились из пластикового пакета. Огибали очередную машину, как вдруг звуки стали громче, живее, даже цвета окружающего мира изменились. Теперь их видели и слышали, но помогать никто не спешил.

Завибрировал телефон. Света открыла мессенджер, увидела три десятка друзей онлайн и кучу пропущенных сообщений. Но прочитала она только одно: «Было весело. Я наигрался. Прощай, Светик, но по мни: всегда смотри по сторонам, чтобы не вляпаться в очередное дерьмо. Оно воняет».

Дождь кончился, сквозь тучи проступил ярко-оранжевый диск, отражаясь в лужах повсюду. Мама металась между машин, кричала, звала Сашку.

Света включила камеру и навела ее на их «ниссан». Внутри машины светилось гнездо, из окон вылупились уродливые морды.

Гнезда были по всей стоянке – Света насчитала не меньше десятка. Твари копошились в костях и озирались по сторонам, пряча головы от солнца. Распахивали рты, ухмылялись, скребли когтями по окнам. Ждали новых жертв.

И Света не сомневалась, что очень скоро они дождутся.

Александр Матюхин, Александр Подольский

Медуза

Кинотеатр находился в конце тенистой аллеи, и, судя по внешнему виду, последний фильм здесь крутили задолго до мировой премьеры «Аватара». Да – прикинул Артем – где-то между второй «Матрицей» и «Аватаром».

На небе не было ни облачка, жара изводила. Под кепкой зудел скальп, чесалась кожа под футболкой. Артем вынул из рюкзака полупустую пластиковую бутылку и промочил рот. Минералка, купленная у железнодорожного вокзала, успела нагреться.

Кинотеатр частично прятался за зелеными кронами. Ветви каштанов смыкались над неухоженной дорожкой, ведущей к псевдоантичному фонтану. В щербатую чашу набилась листва.

Артем поморщился, вспоминая ночь, адскую духовку общего вагона. Не спасали ни кондиционер, ни безвкусное, зато ледяное пиво. Путь к туалету преграждали торчащие с верхних полок ноги, ядрено пахло чужими носками. Захмелевший попутчик называл тридцатилетнего Артема «малы́м» и спрашивал, тыча в него пальцем:

– К бабе едешь, да? В Зализном бабы – высший сорт.

Он кивал – не рассказывать же правду, про кинотеатр? Даже друзья сочли его сумасшедшим. Тратить выходные, чтобы переться черт-те куда ради руин? Ладно бы греческих, скифских, киммерийских… но совдеповских?

На перроне Артема встречали нахальные дворняги. В этом городе у него не было знакомых. Никто не окликнет, не спросит: «Как жизнь, Тем?»

Зализный предсказуемо оказался типичным индустриальным городом, каких немало в Украине. Трубы комбината, коптящие небеса, копры, наземные башни шахт. Тут – скопление обшарпанных высоток, крикливой рекламы, уродливых ларьков. Там – деревенские домишки, огородики, зеленые балки.

Неприхотливый Артем позавтракал жирной шаурмой, позвонил маме, заверил, что цел. Нырнул в автобус. За окнами хрущевки сменялись полями. «Бабы», по выражению попутчика, сопели, отклеивали липнущую к телам одежду, и никак не тянули на высший сорт.

– «Знаменосец»? – переспросил усатый мужик. – Ты не местный, что ли?

– Киевлянин.

– Так вот, киевлянин. «Знаменосец» заколотили при царе Горохе. Тебе в «Мультиплекс» надо.

– Нет-нет, – возразил Артем. – Я знаю, что заколотили. Это… ну, ориентир.

– А… раз ориентир…

Автобус выгрузил на обочину трассы. Справа толпились панельные новостройки, слева раскинулась бугристая, поросшая жухлой травкой пустошь до рыжих насыпей выработанной горной породы. Театр начинался с вешалки, а микрорайон – с кинотеатра.

Камера шлепала по животу, ремешок натирал шею. Под подошвами шуршала растрескавшаяся плитка. Артем скользнул в сень каштанов. Его охватил азарт. Так, вдохновленный, он шел к провинциальным ДК, сахарным заводам, универмагам, проникал на территорию нефункционирующих детских лагерей и запломбированных станций метрополитена. Расчехлял верный «Кэнон», как охотники ружье.

На soviet-art его подсадила Оленка, художница с бездонными глазами, бисером пирсинга и пушистой челкой. Оленка, как он догадывался, протеста ради, ультимативно презирала современный мейнстрим, но и элитарное искусство отвергала. Дали? Гигер? Уорхолл? К черту их! Она обвешала квартиру картинами советских живописцев, и не каких-то там гонимых концептуалистов или митьков. Настоящим авангардом для нее был хрущевско-брежневский официоз, махровый соцреализм. Сама Оленка рисовала портреты депутатов, повторяла, глумясь, мантру «народность, идейность, конкретность», и в этом было больше эпатажа, чем в коллаже из членов, который сооружал ее сосед по мастерской. Часами Артем и Оленка разглядывали репродукции Яблонской, Налбандяна, Самохвалова, бесконечных балерин, истопников, Ильичей и получали искреннее удовольствие.

Полтора года назад Оленка с присущей легкостью разочаровалась и в соцреализме, и в Артеме. Увлеклась граффити – и заодно столичным райтером по кличке Пикман. В той тусовке все художники были Пикманами, а музыканты – Цаннами.

Забыться Артему помогло новое хобби и новые приятели-единомышленники. Компанией и поодиночке они объездили всю страну. Лисичанск, Энергодар, Саки, Докучаевск, Верховина, Бобровице. Захудалые села, вонючие электрички, и награда – если повезет. Если каток декоммунизации не опередил их.

Брома, артемовского соратника, как-то чуть не избили представители «Правого сектора». Решили, что он коммуняка, – чудом спас задницу. Ни Бром, ни Артем не интересовались политикой. Целью их маленького общественного движения было спасение произведений искусства и каталогизация.

В кронах чирикали воробьи. Прогромыхала фура. Артем обогнул фонтан и очутился перед «Знаменосцем». Широкая улыбка расплылась по его лицу.

Кинотеатр отслужил свой век. Покосились бетонные ступени, целлофан замаскировал стекла, кровля поросла мхом. Но над дверью, подпираемое полуколоннами, выделялось панно, и Артем согласился бы три ночи трястись в поезде, чтобы найти его. В прямолинейную перемычку-архитрав был вписан лучащийся ослепительно-яркий мир советской утопии. Мозаика не потускнела за десятилетия – она казалась сияющим пятном на фоне блеклого фасада. Впрочем, римская смальта пережила целые тысячелетия.

Артем восхищенно глазел на панно. Лазурное небо вызывало ностальгию о детстве, цвет стяга транслировал в мозг песню из старого кинофильма – песню, под которую неуловимые мстители скачут к закату. Лица пионеров были розовее, чем изнанка морской раковины, и вкупе это походило на аппетитный глазурный торт. Не все могли оценить простую и честную красоту архитрава. Артем мог.

Отечественные монументалисты разбросали свои шедевры по отдаленным уголкам бывшей УССР. Идеологически верные фрески канувшего в Лету государства, чуждые и ненужные Незалежной. Народное достояние, не имеющее охранного статуса, хиреющее и гибнущее из года в год. Визуальная пропаганда – выкорчевать и забыть клятые серпы и молоты и навесить побольше рекламных баннеров. Исполины-монтажники на торцах девятиэтажек. Хоккеисты в спортивных комплексах. Ученые, проникающие в суть атома в институтах. Молочницы из забытого богом колхоза. Черт, даже остановка на окраине ПГТ оказывалась шедевром советского модернизма. Архитектурные ансамбли украшала мозаика из стекла, фарфорового боя, цветного кирпича, керамики, мрамора, полудрагоценных минералов…

Хобби Артема напоминало квест. Добраться до пункта назначения, отыскать объект, идентифицировать, запечатлеть, внести в реестр… и все на топливе энтузиазма, как говаривал Бром.

Энтузиасты обожали Вартана, Хомякову, Галину Зубченко, Арнаутова и Грыгира Довженко, взахлеб спорили о Тетяниче, Зарецком, Ламахе, о прекрасной Алле Горской. Когда речь заходила о Галасе, они переходили на уважительный полушепот.

Галас был верен себе. Хитросплетение орнамента, потрясающая детализация, ее величество симметрия. Шесть метров в длину, три – в высоту: меньше, чем его же одесская работа. Артем с Бромом пришли к неутешительному выводу: остальные панно Льва Галаса не сохранились. По крайней мере те, про которые им было известно. Но ведь и о «Знаменосце» они узнали практически случайно. Что это великий Галас, а не какой-то безымянный ремесленник.

Мозаика, в отличие от всего кинотеатра, была в хорошем состоянии, лишь в нескольких местах выпала плитка, да и то так симметрично, что Галасу понравилось бы.

В центре панно скрестились древками два алых флага. По бокам от полотнищ взмывали ввысь ракеты, салютовали потомкам космонавты, рабочие, колхозницы и пионеры: лес рук. Это звучало скучно, но на деле – для ценителя – выглядело превосходно. Композиция безупречна, цвета первозданны. Искусная работа мэтра!

Обидно, что люди, назначавшие свидание у фонтана, идущие под руки на вечерний сеанс, жующие попкорн, скорее всего, чхать хотели на монументалиста Галаса и на его космонавтов.

У «Знаменосца» не было ни души. Вжикали по трассе автомобили, мелькали стрекозы, щебетали птицы. Артем припал к глазку камеры. Примерялся, щелкнул. Он ходил взад-вперед, фотографируя архитрав, и думал: в чем же фокус?

Артем верил, что фокус есть. Бром возражал:

– Вовсе не обязательно. Посейдон может быть штучной вещью.

Ну, поглядим…

Звездой – в узких кругах – покойного киевлянина Галаса сделала одесская мозаика. Эпичная фреска на стене санатория. Тематика предсказуемая: парусники, моряки, чайки, строгая симметрия. Но картина имела двойное дно.

Артем читал байку о спичках, на коробке которых, в абрисе пламени, был якобы припрятан профиль Троцкого. Галас, член Союза художников, не занимался антисоветской агитацией. В панно он спрятал всего-то Посейдона. Но как спрятал! Смотри в упор битый час – не найдешь и намека на хитрую подставу. А стоит зрителю застыть в определенной точке, у лодочной станции, – и корабли, матросы, волны сливаются в добродушное лицо древнегреческого бога. Бескозырки становятся бровями, иллюминаторы – глазами, паруса переквалифицируются в волосы, а морская пена стекает пышной бородой…

– Гражданка, не желаете полюбоваться иллюзией? – верно, так подкатывали сведущие мужчины к одиноким курортницам. – Пойдемте, не пожалеете. Как, по-вашему, нарисован ли на этой стене владыка морей? А ежели нарисован?

Артема Посейдон пленил, как какую-нибудь влюбчивую нереиду. Он втемяшил себе в голову, что подобные трюки – конек Галаса. Что и уничтоженные/самоуничтожившиеся панно хранили тайну. И «Знаменосец», безусловно, тоже.

Но где она?

Артем приближался и отдалялся. Залез в кусты, подумывал вскарабкаться на дерево.

«Погодите-ка…»

Доверившись интуиции, он опустился на колени напротив кинотеатра. Догадка оказалась верна. Секрет открывался снизу и не был никаким секретом для детей определенного роста.

Текстура алых стягов складывалась в женское лицо. Строгое, худое, с искривленным гневно ртом. Ничего подобного Артем не встречал на советских полотнах. Красный, словно омытый кровью лик. Тонкий нос, образованный стыком древков. И самое сложное: волосы из рук пионеров, космонавтов, пролетариев. Именно волосы помогали идентифицировать личность героини. Ибо они были змеями, извивающимися вокруг головы, а лишь одна известная Артему женщина носила змеиную шевелюру.

В панно Лев Галас зашифровал Медузу горгону.

– Бром обалдеет.

Завороженный Артем щелкал затвором. Сделал фото на телефон. Впалые щеки и черные губы – складки на знамени. Мелкие зубы во рту – белые блики. Античная бестия была слепа, но не от рождения. Исчезли две фаянсовые плитки, по воле случая те, на которых были нарисованы глаза Медузы. Две серые проплешины испортили уникальную мозаику.

«Попробуем восстановить в фотошопе».

Артем вытер пот. Щебенка жалила колени, но он не замечал. Сколько еще теоретически существовавших богов Галаса погибло вместе с панно? Зевсы, Артемиды, Афины…

– Не молись ей.

Артем вздрогнул от неожиданности. Застав врасплох, из «Знаменосца» вышел крепко сбитый мужчина с проседью в темных короткостриженых волосах. Спецовка обтягивала круглый живот. Артем начал подниматься – и тут земля просела, ноги сделались ватными, небо и асфальт поменялись местами.

Он лишился чувств.

– Живой?

– Ага. – Артем взял у мужчины пластиковый стакан и отпил хлорированную воду. – Спасибо. Это из-за жары.

На своей памяти он ни разу не терял сознание. Дебют.

– Давай в тенек зайдем, – предложил мужчина. Сторож, судя по всему. Артем, осторожно ступая, двинулся за ним в недра здания. Опасность снова грохнуться в обморок миновала. Ноги окрепли. Артем осмотрел фотоаппарат, убеждаясь, что не повредил технику, так глупо свалившись посреди аллеи.

Медуза заколдовала, не иначе.

– Ты кто? – в лоб спросил мужчина.

Было ему лет сорок. Жилистый, глаза навыкате и чуть косят.

Артем представился. В вестибюле был развешен целлофан, громоздились заляпанные белилами козлы. Побелка вспучилась, бетон усыпало строительной пылью. Давно выветрился запах воздушной кукурузы.

«Кинотеатр переоборудуют в очередное «АТБ», – подумал Артем с тоской. – Быдловатый Персей воткнет в Горгону жало отбойного молотка».

– Садись, Тема, – сторож кивнул на стул. – Отдышись. Я, кстати, Вадик.

Стул заскрипел под худеньким Артемом. В голове и на сетчатке отпечатался красный лик богини. Как вспышка молнии или дуговой разряд. Артем помассировал веки.

– Ну, рассказывай.

Он рассказал. Про Киев, про увлечение советским искусством. Про то, насколько ценна мозаика, и надо непременно поведать о ней людям. Вадик слушал и хрустел пальцами.

– Как-то так, – заключил Артем.

В глубине вестибюля, у пологого пандуса, ведущего к кинозалу, зашебаршило. Тень мелькнула за полиэтиленом.

– Молодцы вы, ребята, – громко сказал Вадик. – Молодое поколение только деньгами и интересуется. А вы вон мозаику спасаете! Молодцы!

– Вы видели Медузу горгону? – спросил Артем, отворачиваясь от грязной полиэтиленовой пленки.

– Кого-кого?

– На мозаике есть скрытое лицо.

– А, врубился! – Вадик поскоблил обкусанными ногтями щетину. – Я ее в детстве Бабой-ягой называл. И забыл уже, что она там.

– Представляете, насколько это сложная работа?

– Сложная работа, – парировал Вадик, – здоровье на шахте гробить. Я, прости, не шибко в искусстве разбираюсь. Ты б с Иваном Борисовичем поговорил.

– А кто он?

– Иван Борисович Куприянов – местный скульптор. Монтировал в семидесятых эту картинку.

– Он… делал панно?

– Плиточка к плиточке. Говорит, намучились они с художником, шишка какая-то столичная, капризная…

– Лев Галас?

– Может, и Лев. Говорю же, у Ивана Борисовича спроси. Славный мужик.

– А где его найти?

Идея пообщаться с человеком, лично знавшим Галаса, захватывала.

– Я номер дам. – Вадик лениво вытащил старую модель айфона в затасканном чехле. – Записывал как-то.

«Ничего себе, совпадение!»

– Ты как, очухался?

– Да, все хорошо. – Артем тоже вынул мобильник.

Вадик покопался в телефонной книжке.

– Пиши. Ноль девяносто восемь…

Покинув кинотеатр, Артем еще раз оглядел архитрав. Ничто не указывало на тайную роль выпростанных рук, скафандров, складок, бликов, огня, рвущегося из сопел ракет. Но теперь он знал, что Медуза горгона смотрит на него серыми квадратами недостающей плитки. Странную же тему выбрал Галас для провинциального «Знаменосца». Посейдон на одесском пляже – вполне логично. А вот Горгона в индустриальном городе… Кто позволил? Неужели Галас оставил в неведении комиссию, утверждавшую его проект?

«Очень любопытно!»

Возбужденный, Артем зашагал по немноголюдным улицам спального района и вышел к гипермаркету. На парковке, в пиццерии на первом этаже – шаром покати. Официантка принесла меню, он заказал большую пиццу и пепси. Желудок заурчал.

– Прием, прием.

– Здорово, Бромище.

– Здорово, Артемий. Нашел Галаса?

– Не просто нашел. Во-первых, он как новенький, не считая пары сколов. Во-вторых, я был прав.

– Нет…

– Да! Лови пруфы. – Он скинул другу фотографии. Через минуту из динамиков полетела восторженная нецензурщина.

– Медуза? Реально? Охренеть! Он точно был гением! Это круче, чем Октавио Окампо! Эх, жаль, глаза потерялись.

– Она скоро вся потеряется. В здании ремонт. К гадалке не ходи, откроют сетевой магазин или отделение «Новой почты».

– Будем бить в набат! Писать в министерство культуры! Сегодня же набросаю письмо.

– Ты их знаешь. Отмахнутся: совок, сносите к чертям.

– Но мы попытаемся хотя бы. Медуза! Охренеть!

Когда Бром отключился, Артем увеличил фотографию панно. Нет, на дисплее смартфона Медуза Галаса не производила того впечатления, какое производила воочию. Фото передавало мастерство художника, но не злобу горгоны.

– Сфоткали наш кинотеатр? – это официантка принесла деревянный поднос с пахнущим круглым блином и бесцеремонно заглянула в телефон посетителя. Брюнетка с надутыми вульгарными губищами и приклеенными ресницами.

– Видели? – Артем повернул к официантке экран.

– Конечно, видела. В детстве. Я тут с рождения живу.

«В детстве», – зацепился Артем за фразу. «В детстве» – не потому, что, повзрослев, она перестала ходить в кино. Просто выросла, а иллюзия рассчитана на детский рост. Если, конечно, не приседать. Галас создал монстра для идущих по аллее детей.

– Знаете, кто это? – спросила официантка. В бутылочке пепси шипели пузырьки.

– Кто?

– Медуза горгона из сказки. От ее взгляда люди каменели. Мы с девочками друг друга пугали разными историями.

– Какими историями?

– Про детей, которые превратились в камень. Однажды у меня затекла нога, и я испугалась, что становлюсь каменной.

– А в вашем детстве, – спросил Артем, – у Медузы были глаза?

– Были, – поразмыслив, сказала официантка. – Ох и страшные.

Слопав половину пиццы и утолив голод, Артем набрал номер, предоставленный сторожем Вадиком. Ответили после пятого гудка. Голос был глухим, далеким.

– Слушаю.

– Здравствуйте, – взбодрился Артем. – Мне ваш телефон дали в «Знаменосце». Мы с друзьями боремся за сохранение советской мозаики. Говорят, вы собирали панно с Медузой и флагами и лично знали художника.

– Допустим, – буркнул Иван Борисович.

– Могу я задать вам несколько вопросов? Касательно Галаса? Он был выдающимся монументалистом, но в Интернете о нем очень мало сведений. Ни родственников не осталось, ни коллег, которые бы его помнили…

– Завтра, – сказал Борисович односложно. – В полдень возле «Макдоналдса». Мой зять вас встретит.

– Эм, – замялся Артем. – Я в Зализном проездом, я киевлянин… Возможно, вы…

– Завтра, – прервал его глухой голос.

В динамиках повисла тишина. Артем поаллокал и глянул на экран, на заставку с кобзарем работы Аллы Горской.

– И вам хорошего дня, – пробормотал Артем.

Он спросил у губастой официантки по поводу гостиниц и был проинструктирован. Снова ехал в автобусе, глядя сквозь замызганное стекло на пятиэтажки и порыжевшие от жары каштаны. Отсутствие пробок на дорогах было едва ли не единственным плюсом города. Самым популярным словом на уличных вывесках являлось слово «Аренда». Редкие пешеходы сонно плелись в знойном мареве. Их облаивали чумазые псы. Бросалось в глаза запустение. Неубранный мусор разлагался у обочин, а промышленные объекты напоминали декорации к постапокалиптическому фильму.

Центр отличался от окраин лишь количеством рекламы: баннерами постарались облепить каждый сантиметр домов и магазинов. На площади торчал осиротевший постамент без скульптуры, украшенный полустертым трезубом.

В Зализном не было хостелов, но был пафосный отель по соседству с убитой, разваливающейся поликлиникой. Артем отвалил полторы тысячи гривен за ночь и поднялся в номер. Окна выходили на заросший сорняком двор поликлиники, но сам номер оказался не хуже столичных.

Прохладный душ подействовал, как энергетик. Втирая в волосы шампунь, Артем пел про молодого Ленина и грядущий Октябрь. Он даже отжался от пола, чего не делал с весны. Распаковал рюкзак, сменил плавки и переоделся в свежую футболку. Вооружившись телефоном, рухнул на кровать.

Первая же фотка, загрузившаяся в новостной ленте, изображала Оленку. Голубые глаза, вздернутый нос. Полтора года прошло, но сердце Артема до сих пор щемило при виде бывшей. Оленка и ее Пикман зазывали на столичную выставку райтеров. Артем закрыл вкладку, отмел ностальгические мысли. Решительно защелкал клавиатурой, вбивая в строку поиска имя Галаса.

Пятидесятилетняя жизнь творца ссохлась до кратких биографических фактов. Украинский художник-монументалист, родился в тридцатом году. Учился в Львовском государственном институте прикладного и декоративного искусства на факультете керамики. Позже окончил Ленинградское высшее художественно-промышленное училище имени Веры Мухиной. Работал на Киевском заводе художественного стекла. С шестьдесят пятого – член Национального Союза художников Украины. В середине семидесятых впал в немилость властей, расписав библиотеку портретами поэтов Мыколы Бажана и Максима Рыльского. В рисунках усмотрели национализм – росписи были уничтожены. Умер от инфаркта в восьмидесятом году.

На фотографиях – интеллигентный мужчина с клиновидной бородкой и одесский Посейдон. Про «Знаменосца» Интернет пока не знал.

«Исправим», – подумал Артем.

О современном скульпторе Куприянове информации было и того меньше. Конкретно – куцая заметка в газете «Червони Зори». Две тысячи пятнадцатый, художники Зализного устраивают аукцион, собирают средства на лечение внука своего товарища И. Б. Куприянова.

Статью о Медузе иллюстрировала картина Караваджо. Извивы пресмыкающихся на отсеченной голове чудища. Артем освежил в памяти классический сюжет. Одна из трех сестер горгон (наряду с Эвриалой и Сфено), Медуза была обманута и обезглавлена Персеем. Чтобы не окаменеть, Персей смотрел в отражение на полированном медном щите. Чего Артем не помнил, так это того, что Медуза была беременна от Посейдона. Вместе с потоком крови из обрубка шеи вылез великан Хрисаор, крылатый конь Пегас и змеи, уничтожившие все живое в Ливии. Умели греки рассказывать истории.