Текст книги "Самая страшная книга 2021"

Автор книги: Майкл Гелприн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– С этим что?

– Он с нами, – сказал Солдат. – Ключевой сотрудник.

– Общественный порядок нарушает ваш сотрудник.

– К сожалению, без него никак. Ведем преследование опасного преступного элемента, и для опознания и розыска вынуждены задействовать все силы.

– Ясно. – Красноармейцы вернули удостоверение. – Удачи.

Солдат коротко кивнул. Патрульные двинулись по улице положенным маршрутом – столь же бдительные, столь же бравые, как и прежде, только облеванный постоянно смотрел на испачканные сапоги и громко матерился. Солдату пришлось схватить Поэта за локоть – почуяв свободу, тот рванулся дальше, но Анархисту потребовалась почти минута, чтобы заставить Попа подняться.

По Новгородской они добежали до Кирочной, и здесь Поэт нырнул во дворы. Там царила полная тьма. Постоянно окликая друг друга и поскальзываясь в невидимой грязи, спецгруппа товарища Багряка летела сквозь ночь, из одного колодца в другой, летела на зов Красной Дамы. В какой-то момент оказалось, что они уже поднимаются по узкой деревянной лестнице. Скрипели под подошвами некрашеные доски, ноздри наполнял запах свежей смерти.

– Опоздали-таки, – пробормотал Поп, едва войдя в квартиру. В коридоре не было никакой мебели, кроме старинного зеркала в пыльной раме. На этом зеркале темнели кровавые брызги. В дальней комнате двое сидели в креслах перед раскрытым окном. Сырой ветер успел намочить их одежду. Запрокинутые лица были белы словно снег. Под одним из сидящих натекла внушительная лужа мочи. Крови почти не осталось – так, несколько капелек на манжетах рубашки да на подоконнике. Наверняка оставлены намеренно, как и брызги на зеркале.

– Дразнится, гнида, – сказал Анархист. – Поймаю – убью.

– Ты лучше с этими разберись, – сказал Поп. – Я бы сам, но милостью Божией рука моя нетверда.

Анархист пожал плечами, вынул из заплечного мешка киянку с кольями и пустил их в ход. Быстро и деловито, ничуть не смущаясь святости людской плоти. Будто курицам на кухне головы отсекал.

Бросив быстрый, испуганный взгляд на пронзенные деревяшками тела, Поэт подошел к окну, оперся о подоконник:

– Она там. Рядом. Манит меня. Моя прекрасная дама.

– Красная Дама, – поправил Поп. – Так эта дрянь по документам проходит. Властям не нравится, но против народа не попрешь. Поэтому лучше добавляй «так называемая», чтобы чего не вышло. Например, «меня манит моя так называемая Красная Дама».

– Не поэтично, – сказал Анархист, убирая киянку.

– Что бы ты еще в стихах понимал, грамотей.

Солдат встал рядом с Поэтом, посмотрел в серую петроградскую ночь, спросил:

– Куда теперь?

– Совсем близко. Я знаю. Я покажу. Они спустились по парадной лестнице, освещенной масляными светильниками, и вышли на улицу. Поэт больше не колебался. Он повел их на другую сторону, там миновал три дома, в четвертом поднялся на второй этаж, остановился перед запертой дверью, ткнул пальцем:

– Здесь.

Ни слова не говоря, Анархист поплевал на руки, перехватил поудобнее топор и за три удара вырубил замок. Солдат ворвался первым, с пистолетом наготове. Их встретили сквозняк и тишина. Трупы лежали в кроватях, в мирных позах людей, так и не успевших понять, что умирают. Но на сей раз крови было больше. Она пропитала простыни и одеяла и до сих пор капала из-под самой маленькой кроватки на пол.

– Мразь! – сказал Поп и отвернулся. – Нажралась. Развлекается просто.

– Играет с нами, – сказал Солдат.

– Ага, – рыкнул Анархист. – И не она одна!

Он подошел к Поэту, ткнул его пальцем в грудь:

– Ты ведь намеренно водишь нас кругами, стихоплет. Так?

– Нет, и в мыслях не было. Я просто следую за ее зовом. Он иногда стихает, иногда совсем прерывается, но после возобновляется снова. Возможно, она догадывается, что мне нельзя верить.

– Знаешь рифму на слово «кулак»?

– Чт… – переспросить Поэт не успел. Анархист, не замахиваясь, ударил его в живот.

Поэт осел на колени, хватая ртом воздух и силясь вдохнуть. Анархист довольно хмыкнул и кивнул Попу:

– Твой выход, батюшка.

– Ну наконец-то, уж думал, что все зря! – ответил Поп, закатывая рукав.

Оголилось мучное предплечье с прожилками вен, и слезящиеся глаза Поэта затравленно забегали. Поп взял протянутый Солдатом траншейный нож и, поморщившись, чиркнул по коже. Тускло блеснула капля крови, за ней – вторая. Поэт облизнул синие губы.

– На-ка, отрок, отведай, – пьяно икнув, протянул руку Поп.

Лицо Поэта нервически дернулось, и он решительно замотал головой.

Солдат устало вздохнул, зашел к нему со спины, одной рукой крепко вцепился в волосы, задирая голову вверх, а второй обхватил тонкую шею.

– Пей давай, не ерепенься, – осклабился Анархист. – Глядишь, разговеешься, повеселеешь.

Поп приблизил руку к губам Поэта и лишь скривил губы, когда желтые клыки впились в плоть. Поэт припал к кровоточащему предплечью, присосался к ране и, сопя, закатил глаза.

– Хороша красненькая с водочкой, а? – подмигнул ему Поп.

Прошло добрых две минуты, прежде чем Поэт напился и обмяк в руках Солдата, сытый и обессиленный. Он обвел спецгруппу осоловелым взглядом, утер влажные губы рукавом и, растягивая слова, спросил:

– А что дальше-то, господа?

– А дальше, – ответил Анархист, – даме твоей телефонировать будем.

Поэт поднял на него удивленный взгляд, раскрыл было рот, но в эту же секунду кулак Анархиста глухо бухнул ему в челюсть. Зубы Поэта клацнули, и он повалился на окровавленный ковер, раскинув руки.

Поп задумчиво почесал затылок.

– Крепко ты его, – сказал он Анархисту. – Меру ж знать надо. Поди, шею своротил, глянь, какая она у него худосочная.

– Цыц, – бросил Анархист, дуя на ссаженные костяшки. – Я свое дело знаю. Не покалечил.

– Да откуда ж тебе знать, морда? – осклабился Поп. – Ума-то Бог явно недодал, знает он.

Солдат присел на корточки над распластавшимся на полу Поэтом. Анархисту на миг показалось, что сгорбленная темная фигура напоминает ему степного стервятника. Что Солдат снимет сейчас свое жестяное лицо и вопьется зубами в прозрачную белую кожу и красную – а она красная, наверняка красная, как и у людей! – плоть под ней. От одного этого образа, от почудившегося на миг жалобного звяканья отброшенной маски ему стало дурно. Он отвел взгляд, уставился в окно. За окном на сером небе зияли силуэты соседних крыш, а стылый ветер волочил между ними клочья дыма.

Солдат по-собачьи склонил голову набок. Поп цыкнул языком:

– Что там?

Солдат тут же вскинул руку, призывая к тишине.

– Он бредит, – донесся сдавленный голос из-под маски. – Говорит с ней.

Поп округлил глаза и пьяно икнул. Он опустился рядом с Солдатом и прислушался. Синюшные губы Поэта шевелились, и до Попа донесся голос, тихий, как шелест опавшей листвы:

– Прошу тебя… Мне больно видеть это… Ты целуешь их, ты касаешься их… Молю тебя, скажи… Скажи, чем они лучше меня, они ведь даже не люди… Останки… Лишь останки людей, и они удостаиваются твоих поцелуев… Боже, я вижу Вавилон, я вижу огни Содома… Прошу тебя, молю, не надо… Ты будешь зачумлена, заклеймена этой грязью, этой траншейной слизью, не способной быть людьми…

Поп брезгливо скривился:

– Что-то в этот раз не работает. Что он несет? Юродивый, ей-богу. Воистину сказано в Писании – у хорошего человека не бывает белых рук.

– Не сказано там такого, – вклинился Анархист.

– Мне виднее, что там сказано, а что нет! – огрызнулся Поп. – Как научишься читать и пальцем по странице не водить, тогда и будет у нас диспут.

Солдат выпрямился. Влажно блеснули глаза в прорезях маски, скрипнула кожа его перчаток.

– Я понял, где тварь, – сказал он.

Поп вскинул бровь. Анархист довольно заурчал, поправляя ранец.

– Увечный дом, – сказал Солдат. – Дом призрения для ветеранов. Она там. Место знаю. Полчаса отсюда.

Поп лишь вздохнул. Хмель отступал, а на его место приходили промозглый ветер, редкие капли дождя, запах гари и страх. Как, впрочем, и всегда.

– Дохлика здесь бросаем? – спросил Анархист.

Солдат утвердительно кивнул:

– Да, по нему она нас приметит на подходе. Пусть отдохнет тут.

Снова улицы, серое на сером. Пыль в лицо и вороньи крики высоко над изломанными крышами. Закопченные красные растяжки между стенами проулков. Чернолицые старухи и дети, пропадающие навсегда во мраке колодцев.

– Этот город – идеальная кормушка, – пробурчал Анархист. – Человек исчезнет – никто искать не станет. Будто даже дома жрут людей.

– Город – обеденный стол самого диавола, – пробурчал Поп. – Пир, каких цари вавилонские не видывали.

Солдат молчал. Он словно не слышал товарищей и вышагивал вперед, прямой, как штык-нож. Как тень статного и справного человека, которым когда-то был.

Они свернули во дворы и ныряли из подворотни в подворотню, и вскоре колодцы, слившиеся в одно темное, заваленное мусором, гильзами и шелухой семечек ущелье, выпустили их в утробу шелестящей невидимыми ветвями аллеи. В конце ее горел фонарь, бросая оранжевые блики на стену дома, вспучившуюся пузырями штукатурки. В проплешинах багровели кирпичи.

– Мы на месте, – сказал Солдат. – Увечный дом впереди.

– Как действуем? – спросил Анархист.

– У меня есть план, – ответила жестяная маска. – Там содержится мой сослуживец. Его потребуем предоставить. Не имеют права отказать. Не положено.

– Вставай, сука, Колчак пришел! – Тяжелая лапища Анархиста хлопнула по столешнице, и вслед за этим звуком заплясали тени в приемном покое, а уснувшая за столом изможденная санитарка подскочила, недоуменно вращая глазами.

– Ты кто? По какому праву… – залопотала она, но тут же умолкла, увидев протянутое Солдатом удостоверение.

Она подняла глаза и замерла перед жестяной маской как завороженная. Поп знал, что она смотрит в прорези для глаз. Знал, что видит санитарка. Что за прорезями блестит влажный кафель прозекторской. Поп не любил глаза Солдата. В них еще никто не смог найти ничего хорошего.

– Прочитала? – раздался голос, похожий на змеиное шипение.

Санитарка угодливо кивнула и сглотнула. Ее щеки дрожали.

– Не слышу.

– Прочитала.

– Нам нужен ваш подопечный. Товарищ Липатов. Павел Сергеевич.

– Но не положено по распорядку… – Голос санитарки звучал сдавленно, будто на ее шее сомкнулись стальные пальцы. В перчатке из скрипучей кожи, разумеется.

– А содержать контрреволюционных элементов у вас положено по распорядку? – Солдат повернул голову, изучая испуганное лицо девушки с гадливым интересом. – Может статься, что тогда положено допрашивать и медперсонал. Я могу. Прямо здесь. Сначала тебя подержит мой матрос, – он кивнул на Анархиста, и тот широко ощерился. – А я допрошу. Потом мы поменяемся. А потом и батюшка допросит и отходную прочитает. Идет?

Санитарка вытянулась по струнке. Лицо ее дрожало. По щеке пробежала слеза. Поп знал, какие картины она видит в глазах Солдата теперь.

– Липатов. Павел Сергеевич.

– Минуту! – И девушка стрелой вылетела из покоя.

Солдат обернулся к напарникам, поправил пистолет на поясе:

– Ее тоже пьют. Похоже, тут пьют всех. Дело дрянь.

– Дерьмо дело, – сплюнул Поп. – Прости Господи.

Солдат приложил пальцы к горлу. Каждое слово давалось ему тяжелее предыдущего. Анархист, глядя на него, вспомнил, как давным-давно один знакомый казак хлебнул из бутылки, в которой оказалась царская водка. Потом, много месяцев спустя, когда к нему вернулся голос, он говорил точно так же, с таким же трудом выдавливая слова из влажного заструпованного отверстия на месте рта.

– Здесь не могут ей противостоять. Она как волк в хлеву. Будьте начеку.

Тихий щелчок клапана на кобуре Солдата.

Анархист поправил топор за поясом.

Поп кашлянул и одернул рясу.

И все обернулись на звук.

Тот доносился из темного коридора по левую руку. Скрип и нервный, частый перестук. Выплывавшая из темноты фигура более всего напоминала бесформенный куль. Солдат прочистил горло. Такие кули, пропитанные кровью и окруженные зелеными мухами, часто появлялись в траншеях, где до того разрывались артиллерийские снаряды. Он видел, как рядовые собирали в эти кули лопатами красную грязь с белыми осколками и розовыми клочками, а грязь сочилась обратно сквозь прогрызенные крысами прорехи.

Но это был всего лишь человек. То, что осталось от человека. Он передвигался на маленькой, грубо сколоченной каталке, толкая себя вперед единственной уцелевшей рукой. Скрипело и стучало расшатавшееся колесико, бьющееся о половицы. Человек сидел скособочившись, и Анархист не сразу понял, что у него нет ног. Штанины армейских брюк были урезаны и подшиты выше колен. Болтался свободно левый рукав некогда белой рубахи. На желтом лице фиолетовые круги под глазами казались черными кавернами, на дне которых поблескивала влага.

Увечный приблизился, за его спиной мутным мороком маячила санитарка.

– Ну-ка, подойди, – поманил ее пальцем Солдат.

Девушка шмыгнула носом и приблизилась, затравленно глядя снизу вверх:

– Отлично. Анархист!

– Я!

– Дай-ка ей покрепче.

Санитарка распахнула рот в испуге, но крикнуть не успела. Тяжелый, как боек молота, кулак врезался ей под ухо. Девушка отлетела к стенке и сползла на пол, закатив глаза.

– Ну, эту ты точно убил, – хмыкнул Поп.

– Будешь много говорить – на тебе опробуем.

– Меня что бей, что не бей – только слышать чуть хуже стану. А тебе за такое святотатство Господь руку отсушит, помяни мое слово, под одеялом ее больше держать не будешь.

Анархист лишь довольно гоготнул в ответ, и эхо его смеха забилось во чреве коридора.

Человек на каталке с любопытством изучал их компанию, держась единственной рукой за ручку двери для равновесия. Солдат шагнул к нему и опустился на одно колено.

– Привет, Пашка, – сказал он.

Глаза увечного распахнулись чуть шире, поползли в стороны восковые губы, обнажая редкие гнилые зубы.

– Земляк? – в тонком и прозрачном голосе послышалось легкое удивление. – Ты?

Солдат кивнул. Улыбка Липатова сделалась еще шире, отчего стала похожа на оскал рыбы-зубатки.

– Земляк! Сколько лет! Дай обниму! – Он подался вперед, чуть не завалившись на Солдата, но тот бережно подхватил Липатова и прижал к себе. – Дружище! Живой! Живой! Дай посмотрю на тебя! Эвон какое тебе лицо сделали, куда краше старого!

Поп озадаченно почесал бороду. Он впервые видел, чтобы кто-то испытывал радость при виде Солдата. И уж тем более чтобы кто-то ее при нем показывал.

– Пашка, – Солдат мягко отстранился от товарища, – мы по делу. И надо его делать быстро. Понимаешь? Потом сможем поговорить обо всем.

Липатов кивнул:

– Дело ваше нелегкое будет, если мы об одном и том же думаем.

Солдат мягко взял его пальцами за подбородок и задрал вверх. На грязной коже виднелись закоростевшие ранки. Следы укусов.

– Она всех пьет, – тихо сказал Липатов. – По очереди. В подвале тварь сидит. Тут подвал – натуральные катакомбы. Там и устроилась. А нас к ней, – он кивнул на санитарку, – эти сволочи таскают. Их тоже пьет. Круговая порука получается. Меня неделю не трогают уже, желтуху подозревают. Держат в лазарете.

– Знаешь, где в подвале? – спросил Анархист.

– Знаю, еще как. Дорогу без глаз найду.

– Рассказывай тогда.

– Не, – покачал головой Липатов. – Так заплутаете. Надо показывать. Я с вами, прямо к ней подвести смогу.

Поп сморкнулся на пол и шагнул поближе к увечному.

– Смотри мне, – дыхнул он перегаром в лицо Липатову. – Обманешь – не посмотрю, что Господь таких убогих любит…

– Отставить! – резко обернулся Солдат и тут же повторил, уже мягче: – Отставить. Не обманет. Даже перед страхом смерти не обманет. Вы перед человеком чести стоите.

– Есть вещи и похуже смерти, – буркнул Поп.

Липатов словно ничего не услышал.

– Надо через кладовую идти, – сказал он. – Чтобы сначала вам тылы обезопасить.

Он ловко развернулся на каталке и, перебирая рукой, устремился обратно во тьму коридора.

– Санитары, что ли, в кладовой? – спросил Анархист.

Липатов остановился и кивнул, устремив на Анархиста мокрые тусклые глаза:

– Суки белохалатные. Хужей любых кровососов. Вещи все поотобрали, даже медали.

– Веди, – клацнул затвором трехлинейки Анархист, но Солдат предостерегающе вскинул руку.

– Давай без стрельбы, – сказал он. – Пока надо тихо. Чтобы не спугнуть нашу Красную Даму.

В темноте сверкнуло лезвие траншейного ножа.

Анархист перекинул винтовку через плечо и взвесил в руке топор.

Поп отрыгнул густым перегаром и хрустнул пальцами.

То оказались не санитары, а настоящие ухари в некогда белых халатах. Пятеро душегубов с отупевшими маслянистыми глазами. Рыла из тех, что заблудший путник видит последними в своей жизни, свернув в незнакомую сырую подворотню. Щеки и лбы, изрезанные, как столы в кабаке. Кулаки стесанные, шеи короткие, фиксы с позолотой. Кулаки трещали, шеи хрустели, а фиксы застревали в щелях меж половицами.

Анархист тяжело дышал, слизывая кровь с костяшек. Поп кашлял, склонив косматую голову и упершись в стену руками. Солдат вытирал тряпицей лезвие ножа. Под их ногами вповалку лежали тела в белом, а подошвы липли к полу, залитому кровью. Где-то рядом раздался тихий стон, и Анархист саданул прикладом на звук. Стальной тыльник чавкнул – и стон оборвался.

Липатов смотрел на распростертые тела с неподдельным злорадством, а коридор позади него полнился звуками. Скрипели сетки кроватей в черных палатах, скрипели открывающиеся двери, скрипели кривые костыли. Тянулся шепоток множества осторожных голосов, похожий на шелест веток в облетевшем сквере. Возникали во мраке призрачные фигуры, косые, незавершенные, ломкие. Увечные покидали свои кельи.

– Я думал, все ваши внизу? – Убрав нож, Солдат положил руку на плечо Липатову.

– Тут только безнадежные, – ответил тот. – У кого уже пить нечего и кто сам никуда не денется.

К Липатову, бухая по полу мозолистыми костяшками кулаков, подполз один из безнадежных, безногий с бугристой нижней челюстью, покрытой волнистыми шрамами. Он промычал что-то, ухватив Липатова за пустой рукав и косясь то на тела санитаров, то на спецгруппу.

– Нет, Прошка, это не Ленин пришел, – мягко и ласково ответил Липатов.

Снова мычание, на сей раз – с недоумевающими нотками.

– Нет, Прошка, еще орден тебе не дадут.

Прошка презрительно фыркнул и сцедил на пол нитку слюны.

– Зато, – улыбнулся Липатов, – они тебе твой китель вернут. Сейчас кладовую откроют и вернут. Вместе со всеми орденами и медалями.

Прошка вмиг просиял, как ребенок, которому взрослые пообещали леденец на ярмарке, и снова оглядел спецгруппу, на сей раз – взглядом, полным надежды и неподдельной благодарности.

Анархист покрутился, глядя под ноги, наклонился и обхватил пальцами рукоять топора, теплую и липкую. Уперся ногой в белую спину и вытянул лезвие из расколотого затылка одного из санитаров.

– Раз – и квас, – пробормотал он услышанную недавно в московском кабаке присказку.

Дверь кладовой слетела с петель с первого удара, и Липатов первым устремился внутрь. Поп сунулся было следом, но Солдат удержал его за рукав, пропуская вслед за Липатовым вереницу пациентов увечного дома. Из кладовой доносилось шуршание и тихие радостные голоса. Внутрь заходили калеки, а обратно выходили бойцы. Пыльные кители словно возвращали их взглядам огонь, пальцам – былую хватку, а спинам – солдатскую осанку. Бледные тени, они вновь становились теми, кем некогда были.

Раздался глухой стук костяшек по полу, и показался Прошка. Полы его кителя волочились по полу, а на груди звенела целая россыпь орденов и медалей. Прошка подполз к Солдату, ухватил его за штанину и замычал, еле шевеля челюстью. Солдат видел, как ворочается в беззубом рту темный язык.

– Благодарит тебя, – сказал Липатов, показавшись на своей каталке. – Ленин бы больше для него не мог сделать, говорит.

Солдат пожал протянутую ему снизу сухую и грубую, как хлебная корка, ладонь. Прошка уважительно кивнул, не сводя радостных глаз с выцветшей жести.

– Все готовы? – спросил Липатов. – Пойдем вниз?

Прошка оглянулся на него и вопросительно угукнул.

– Нет, тебе не надо, – ответил Липатов. – Ты здесь за главного будешь.

Возмущенное мычание перебило его, но Липатов лишь поднял руку в примирительном жесте:

– Прошка, без тебя никак. Кто всех остальных построит и порядок наведет?

Прошка обиженно рявкнул неразборчивое, но послушался. Отпустил штанину Солдата, споро развернулся на кулаках и гнусаво заголосил на весь коридор. Остальные увечные, разбредшиеся кто куда, тут же поспешили обратно и начали кое-как строиться у стенки, а безногий ветеран, переваливаясь с руки на руку, двинулся вдоль строя, время от времени порыкивая на своих неказистых подчиненных.

– Пойдем, – позвал Липатов. – Тут без нас все организуется. Сейчас наряды раздаст, начнут порядок наводить. Этих вон, – он кивнул на санитаров, – приберут.

Поп дернул Анархиста за рукав:

– Отдай ребятам ружьецо. Тебе оно в подземелье ни к чему будет, а им здесь пригодится.

Анархист шагнул к строю, подцепил пальцем за ворот одного из калек. Того, что стоял на обеих ногах и сохранил обе руки.

– Держи, – протянул он ему трехлинейку. – Охраняй своего командира.

Калека загукал, затряс хохлатой головой.

– Он глухой, – сказал Липатов. – И слепой на один глаз. И друзей мертвых в башке слышит только.

– Ничего, справится. – Анархист силой всучил оружие калеке. Прошка махнул тому рукой, сложил пальцами одной руки несколько фигур, и калека тут же пристроился за его спиной, удерживая трехлинейку на плече.

Липатова пришлось спускать по лестнице на руках, но внизу он мигом сориентировался и повел группу за собой через захламленное помещение, ныряя на каталке в узкие проходы между сваленными одна на другую койками, шкафами с выбитыми дверцами и стопками рассохшихся книг и тетрадей. В темноте Анархист постоянно натыкался на острые углы то ли ящиков, то ли опрокинутых шкафов. Позади вполголоса ругался Поп.

– Тут раньше учебные классы были для студентов, – прошептал Липатов. – А дальше проход в сами катакомбы. Вроде какие-то тайные ходы для дворян, а может, еще что. Все позавалено давно, небольшой кусок сохранился, тупиковый. Там эта гнида и прячется. Прямиком к ней выйдем.

Он свернул, уводя группу в неприметный закоулок. Анархист с Попом еле протискивались следом за Солдатом. Поп чувствовал, как навстречу тянет сырым затхлым сквозняком, как в заброшенных подвалах или в покинутых ночлежках.

Вскоре закоулок оборвался, выведя группу в зал со сводчатым кирпичным потолком. Вперед убегал коридор, подсвеченный масляными лампами. Благодаря им было видно, что дальше коридор сменяется анфиладой таких же залов, по которым разлились тени, разбавленные редкими пятнами света.

– Три зала вперед, потом налево, еще два зала, на право, и мы на месте, – голос Липатова угас до еле различимого шелеста. – Она спит. Не знает, что мы здесь, но чувствует неладное. Я слышу, как она шепчется с тенями во сне.

Солдат кивнул и обернулся к напарникам:

– Группа, дальше двигаемся тихо. Смотрим по сторонам и особенно – на потолок. Держаться друг от друга на вытянутую руку. Анархист – вперед. Я следом. Начну стрелять – сразу все в стороны и ориентируйтесь по ситуации. Поп, замыкаешь. Пашка с тобой. Вопросы?

Поп покачал головой. Полез руками под воротник рясы, подцепил ремень на шее и стянул его через голову. Одну руку запустил под рясу, присел и вытянул из-под облачения автомат Федорова. Снова накинул ремень – уже поверх одежды – повел плечами, примеряясь к оружию, щелкнул предохранителем.

– Я готов, – сказал он и погладил орудие убийства, словно ласковую кошку. – Патрон уже в патроннике.

Анархист округлил глаза:

– Ты все это время с заряженным автоматом ходил? А если бы мудя себе отстрелил?

– А на кой божьему человеку мудя? То-то же, деревня. Всё для благого дела. Мы с Господом Богом порой поражаемся твоему скудоумию.

Анархист оскалился, одобряя услышанный ответ. Сам он распахнул ранец, передал несколько кольев с киянкой Солдату, и тот прибрал их за пояс, поближе к ножу. Анархист же перевесил открытый ранец на грудь, а сам вооружился топором.

– Все готовы? – спросил Солдат. Ему никто не ответил. – Ну, с Богом.

Три зала до поворота налево показались бесконечными. Поп прислушивался к каждому шороху, а шорохов было полно. Шуршали в углах крысы, тут и там сыпались с потолка редкие струйки песка и пыли. Хрустели под ногами крошки кирпича. Или кости. В темноте было не разглядеть, а на светлых участках никто под ноги не смотрел – взгляды четырех пар глаз приковывала окружающая темнота.

Анархист боялся. Пальцы на рукояти топора побелели от напряжения. Шаг. Еще шаг. Один зал позади. Второй. Огни за тонкими стеклянными стенками дрожат, колышутся в оранжевом мареве. Свет их обрывается уже через пару метров. Граница темноты четкая, будто очерченная углем. Будто свет отрезали ножом. Шаг. Еще шаг. От лампы к лампе через гулкие, таящие в себе предательское эхо пространства, залитые тьмой. Колесико на тележке увечного Липатова стучит слишком громко. Его должно быть слышно на другом конце Петрограда. Его вдвое лучше слышно в темноте. Шаг, еще шаг. Потолок, не забывать про потолок. Очередной островок света во мраке – и стены уходят вверх, теряясь в непроглядном небытии. Еще шаг.

Пальцы на рукояти топора онемели, и Анархист чувствовал, как наливается в нем тягостная густая ярость, как зарождается в груди глухой звериный рык, как пружинят ноги, готовые бросить тело вперед, на противника, едва тот покажется.

Света не стало, когда они свернули налево. Никто не почувствовал ни дуновения, но огни в лампах задрожали, затанцевали и разом погасли. В ноздри пополз дымок остывающих фитилей.

– Твою мать, – процедил Анархист. – Ну, конечно же.

– Тихо, – донесся приглушенный маской голос. – Пашка, сколько еще идти?

– Еще шагов тридцать всего и направо. Там на углу ниша есть, в ней два фонаря карбидных. Для санитаров там лежат. Они сюда без света даже под страхом смерти не ходят.

Тридцать шагов. Это было безумно далеко. Поп весь обратился в слух, но не услышал ничего. Мрак сожрал звуки вместе со светом.

– За мной, – скомандовал Солдат, и до Попа донеслись его удаляющиеся шаги.

Покрепче обхватив цевье автомата, он двинулся следом. Тут же справа скрежетнуло и застучало колесико каталки. Поп скосил глаза и в темноте увидел серый на черном профиль Липатова. Колесико стукнуло о камень и стихло, жалобно скрипнув напоследок. На руку Попа легла холодная сухая ладонь увечного, и он тут же замер, шикнув шедшим впереди товарищам.

– Она знает, что мы здесь, – еле слышно прошептал Липатов, поднимаясь на ноги. Его лицо оказалось вровень с лицом Попа. – Она видит нас.

Темнота вокруг зашипела, захлопала кожистыми крыльями и тут же стихла. Поп смотрел на лицо Липатова, на его молочную кожу, словно бы еле-еле светящуюся изнутри.

– Эта сука видит нас, – повторил Липатов, глядя перед собой.

– Пашка! – позвал откуда-то спереди Солдат. Издалека, шагов за сто от Липатова с Попом.

– Эта сука видит нас, – голос Липатова сделался громче. Голова дернулась, и на белом лице на миг пролегла черной траншеей страдальческая складка.

Липатов сделался еще выше, он нависал над оцепеневшим священнослужителем. Что-то шевелилось на голове у Липатова. Что-то, чего Поп никак не мог разглядеть.

– Вы где там? – это уже Анархист. Голос еще дальше, чем голос Солдата. Как так вышло? Он же шел за ним.

– Эта сука видит нас, – Липатов выдавливал слова из себя почти как Солдат. Слова ворочались внутри рта тяжелыми шарами и падали на пол к его ногам.

Но у Липатова не было ног.

Поп опустил глаза. Культи Липатова болтались в воздухе, Поп видел белые обрубки.

Но ведь Липатов носил штаны.

– Видит. Нас, – вытолкнул Липатов. По белому подбородку побежало черное.

Рубашка его была задрана, а из живота тянулся и уходил вправо, в темноту, шевелящийся отросток. Раздался противный чмокающий звук. Отросток подался назад, а потом обратно – внутрь Липатова, вглубь его чрева. Липатов повернул лицо к Попу, и в волосах увечного шевельнулись бледные пальцы, похожие на жирные паучьи лапы. Липатов открыл рот и вместе с новой черной струйкой, побежавшей на рубаху, сказал:

– Я вижу тебя, батюшка.

И засмеялся. Кожа под ребрами у него натянулась, на животе вздулся бугорок и скользнул вниз. Чавкнула черная дыра в животе Липатова, из нее выскользнула залитая кровью рука. Вторая рука, державшая калеку за волосы, разжала пальцы, и он упал на пол под ноги Попу.

Поп закричал и вскинул автомат.

Очередь осветила метнувшуюся в сторону фигуру, похожую на сбросившую шерсть борзую. Пули ударили в стену, и в лицо Попу брызнули крошки кирпича.

– Солдат! Она здесь! – Поп не слышал собственного голоса, оглушенный выстрелами. Солдат тоже вряд ли его слышал. – Лампы! Быстрее!

И он сам бросился вперед по коридору. Туда, где был последний поворот к логову упырихи.

– Куда ты, батюшка? – подвывало у него над головой, и он дал очередь на звук. Обломки камня застучали по плечам.

Поп налетел на кого-то из своих. На Анархиста, наверное, судя по тому, как жахнуло в ответ по зубам, когда они оба повалились на пол.

– Да я это! – рявкнул Поп, перекатываясь на спину и слепо водя перед собой дулом автомата. – Аз есмь!

Анархист лишь проревел что-то неразборчивое в ответ. Тут до их слуха донеслось шипение карбида, и темноту пробил луч света.

– Быстро сюда! – зарычал Солдат, и от его крика спину Попа продрал мороз. Он слышал этот звук впервые.

Анархист рванул Попа, поднимая его на ноги. Оба бросились к Солдату. Тот зажег второй фонарь, бросил им, и Анархист едва сумел его поймать. Луч второго фонаря тут же забился под потолком, освещая потрескавшиеся своды, скользнул по стенам и опустился на пол.

Наверху, на первом этаже дома призрения, коротали свои последние дни безнадежные и пустые. Те же, в ком еще теплилось достаточно жизни, были здесь. Они заполонили проход с обеих сторон, зажав в клещи спецгруппу. Они ползли, наваливаясь друг на друга, и тянули к троице воспаленные культи и скрюченные пальцы. Они яростно и беззвучно распахивали пасти, усеянные желтыми клыками. Они не сводили с живых и здоровых людей мутных белых глаз.

Ее корм.

И ее охрана.

Сама Красная Дама держалась на потолке, над своим войском. Пепельная кожа, исчерченная тонкими синими венами, обтягивала угловатый костяк ребер и гребень выгнутого коромыслом позвоночника. Ее руки, по-паучьи длинные и тонкие, кончались когтистыми пальцами, и пальцы эти впивались в трещины потолка, подтягивая за собой тело. Ноги, вывернутые в коленных суставах, она расставляла широко, будто готовилась оттолкнуться по-лягушачьи от своей опоры и ринуться вниз. Голова на тонкой вытянутой шее покачивалась, разваленная надвое щелью пасти, полной неровных и вытянутых зубов-иголок, и вслед за покачиваниями этой уродливой башки волочились по полу ее патлы – влево-вправо, влево-вправо, – оставляя виляющий след в пыли.