Текст книги "Багряная игра"
Автор книги: Майкл Джон Муркок
Жанр:
Космоопера
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Роффрей почесал в затылке – ему уже не терпелось:
– Тогда к делу наконец!
– Да не дергайтесь,– вмешался Морден.– Начнется очередной раунд, поймете что почем.
О'Хара провел их в свободную секцию – три кресла, обычный экран, ниже – экраны поменьше. Прямо перед ними – миниатюрные блоки управления, очевидно, для работы с сенсопроекторами и другим оборудова нием.
– У нас тут сложился определенный язык, во время Игры мы будем общаться друг с другом только на нем,– сказал О'Хара, водружая на голову некое подобие ермолки.– К примеру, «дай звук» означает, что в какой-то момент, когда вы сосредоточены на передаче вкусовых ощущений, я решил, что более действенным оружием против врага окажется звук. Если скажу «дай вкус», вы будете посылать вкусовые ощущения. Проще некуда, понимаете?
Кивнув, они расселись в ожидании своего первого – а возможно, и последнего – раунда Багряной Игры.
Аскийоля мало беспокоило, согласуются ли с моралью действия человечества, вторгшегося в эту вселенную и пытающегося отвоевать господство в ней у коренной расы.
– Какие там права! – ответил он Мордену, когда Лорд Галактики сообщил ему о некоторых сомнениях, тревожащих иных переселенцев.– Какие права у них? Какие права у нас? Если чужаки существуют здесь, это не значит, что у них есть какое-то особое право здесь существовать. Пусть они – или мы – докажут свои права. Посмотрим, кто победит в Игре.
Аскийоля волновало нечто более глобальное, чем конфликт из-за права собственности, как бы страшно этот конфликт ни обернулся для человечества.
У Человека была последняя возможность вступить в свое право первородства – сам Аскийоль, способный одновременно чувствовать целую вселенную, в него почти вступил,– перенять его у Родоначальников.
Он, Аскийоль, должен каким-то образом научить свою расу реализовать ее потенциал. И для этого, пожалуй, пригодятся Игроки, вернее, те из них, кто сможет выжить. /
Его расе следовало перейти к следующему этапу эволюции, и переход этот должен быть настолько внезапным и резким, что правильнее было бы говорить о революции.
И ко всему – хоть это и его личное дело – ощущение собственной незавершенности; он испытывал мучительную неудовлетворенность, зная, что недостающая его часть, та, что смогла бы сделать его цельным, совсем рядом – это-то он чувствовал,– чуть не на расстоянии вытянутой руки. Но что она из себя представляет?
Печальные мысли не покидали Аскийоля.
Даже он не мог предугадать развитие событий в случае победы его расы в Игре. Конечно, он мог охватить их ход лучше, чем все остальное человечество, но в определенном смысле он пребывал в таком же временном вакууме, как и оно, и так же был совершенно не способен соотнести прошлый свой опыт с теперешним, а теперешний – с предвидимым будущим…
Да, он существовал в каждом из множества измерений мультиверсума и все же, почти как любой другой, был скован единым для всего мультиверсума измерением – Временем. Он может сбросить цепи пространства, но, как, вероятно, и все когда бы то ни было обитавшие в мультиверсуме, не избавится от иных оков – от размеренной, непреклонной, вкрадчивой поступи Времени, ибо
Время не знает остановок и не терпит вмешательства, равно направленного на ускорение или замедление его.
Время изменяет все, но самое его изменить нельзя. Пространство, материальную среду завоевать, пожалуй, можно, Время – никогда. Оно несет тайну Первопричины, тайну, неизвестную даже Родоначальникам, выстроившим огромный и все же конечный мультиверсум – питательную почву, лоно для своих преемников. А должно ли человечество переживать родовые муки и наследовать Родоначальникам или нет – ключ к тайне не в этом, чувствовал Аскийоль.
Быть может, через много поколений, если каждое из них сумеет стать этапом эволюции Человека, ключ и будет найден. Только во благо ли разгадка такой тайны? Не только современники Аскийоля, но, возможно, и их праправнуки не смогут усвоить и сохранить это Знание. Ибо стоит им сменить Родоначальников, и ляжет на них долг подготовить своихпреемников. Так, вероятно, и будет продолжаться, возможно, до бесконечности, но во имя какой, более великой цели?
Тут Аскийоль отбросил бесплодные мысли. Он был в определенном смысле прагматиком и не позволял себе тратить время на абстрактные размышления.
Сейчас в Игре наступило временное затишье. Возвращение корабля Роффрея и отпор, который он дал чужакам, на какое-то время привели тех в замешательство. Но у Роффрея пока не было опыта настоящего противоборства сознаний – сознаний, тому обученных, способных на самое разнузданное из вообразимых надругательств – на разрушение индивидуальности, "эго", тех самых качеств, что ставят человека над прочими животными.
На миг он подумал о Толфрине, но тут же оборвал себя – а цепочка мыслей подводила его еще к одному мучительному вопросу.
Он позволил себе на миг расслабиться, насладиться той щедрой поддержкой, что давало ему ощущение одновременного пребывания на всех плоскостях мультиверсума. Он думал: "Я подобен младенцу во чреве матери, с той лишь разницей, что знаю – я во чреве. Да и с той еще, что я младенец без некоей части и это чувствую. Что она такое? Что сделает меня цельным, довершит? Кажется, часть эта, довершив меня, тем самым довершит и себя…"
Тут, как случалось все чаще, резкий сигнал коммуникатора прервал его размышления.
Он наклонился к аппарату, не вставая с кресла, и вокруг заплясали диковинные тени, странные, полуреальные образы. Область пространства, что была заключена между ним и коммуникатором, казалось, разбрызгивалась, истекала, двигаясь судорожно и аритмично, будто вода, взбудораженная вторжением постороннего тела. Так было при любом его движении, хотя сам он полностью отдавал отчет лишь в одном – что рука его способна проходить сквозь множество предметов, почти не ощущая их.
Он мог не только видеть мультиверсум, но и чувствовать его, обонять, ощущать его вкус. Правда, в делах с чужаками прок от этого невелик: понять подлинную психологию нападающих на них нелюдей ему было почти столь же трудно, как и остальному человечеству.
Экран коммуникатора ожил.
– Слушаю,– сказал Аскийоль.
И опять Морден смотрел в сторону, чтобы избавить себя от утомительного для глаз зрелища мерцающего тела собеседника.
– Несколько сообщений,– сбивчиво заговорил Морден.– Исчез корабль-госпиталь ОР-8. Оттуда передали, что поле интерконтинуального перемещения стало неустойчивым, занялись ремонтом и вдруг… вообще исчезли. Будут указания?
– Я видел, как это случилось. Там, где они находятся сейчас, они в безопасности. Если им удастся подрегулировать свое поле, при некотором везении они смогут присоединиться к флоту.
– Роффрей и Толфрин, те двое, что так успешно отразили нападение, прошли у профессора Зелински полный цикл обследования, сейчас он обрабатывает результаты. Тем временем они обучаются Игре.
– Что еще? – Аскийоль видел, что Морден чем-то обеспокоен.
– На корабле Роффрея были две женщины. Одна из них – безумная Мери Роффрей. Другая именует себя Уиллоу Ковач. Я уже доводил до вашего сведения эту информацию.
– Да. Это все?
– Мисс Ковач просила меня кое-что передать вам. Она утверждает, что поддерживала с вами личное знакомство на Мигаа и, похоже, на Призраке. Она хотела бы, чтобы вы, если выберете время, связались с ней. Для конфиденциальных переговоров на ее корабле зарезервирована волна 50 м.
– Спасибо.
Аскийоль отключил связь, откинулся в кресле. Какая-то часть сильного чувства, которое он некогда испытывал к Уиллоу, все еще жила в нем, хотя Аскийолю и приходилось дважды изгонять его. Сначала, когда Уиллоу отказалась последовать за ним на Рос, и потом, после встречи с Родоначальниками. Теперь образ ее казался чуть расплывшимся, столько с тех пор всего произошло.
Взяв на себя управление флотом, он был вынужден отказаться от многих приятных эмоций. Не из честолюбия, нет, и не из жажды власти. Просто в его положении сознание должно быть максимально управляемым, а значит, эмоциями, которые не приносят непосредственной пользы делу, следовало пожертвовать. Он стал с точки зрения привычных человеческих взаимоотношений очень одиноким человеком.
Восприятие мультиверсума с лихвой компенсировало вынужденный разрыв человеческих контактов, и все же он предпочел бы, чтобы на разрыв идти не пришлось.
Обычно он никогда не действовал по первому побуждению, но сейчас с удивлением обнаружил, что настраивает коммуникатор на волну 50 м. И делает это с нетерпением, чуть не нервничает.
Уиллоу заметила, что экран воспрял к жизни, и стала торопливо настраивать аппаратуру. Спешила, волновалась,– а то, что в результате увидела, заставило ее на миг оцепенеть.
Потом Уиллоу немного пришла в себя, но движения стали медленнее, она как зачарованная не сводила глаз с экрана.
– Аскийоль? – голос у нее срывался.
– Привет, Уиллоу.
В лице этого человека еще проглядывали черты прежнего Аскийоля, того, что некогда с хохотом бесчинствовал по всей галактике, оставляя за собой хаос.
Она помнила беззаботного, легко поддающегося переменам настроения юношу, которого тогда любила. А тут… восседал воплощенный Люцифер, некое подобие падшего ангела; это мерцающее золотом изображение не имело никакого отношения к тому, кого она помнила.
– Аскийоль?
– Увы…– сказал он и улыбнулся; да, это был грустный и усталый падший ангел. На лице Уиллоу вспыхивала непередаваемая пляска цвета, отсветы бесчисленных изображений Аскийоля. Она отступила от экрана, плечи ее поникли. Теперь у нее осталась только память о любви.
– Не надо было мне упускать свой шанс,– прошептала она.
– Боюсь, он был единственным. Знай я это тогда, я бы, вероятно, попробовал уговорить тебя отправиться с нами. Но я не хотел подвергать твою жизнь опасности.
– Понимаю…– сказала она.– Не сговоримся, да? Вместо ответа он стал вглядываться куда-то вдаль.
– Я отключаюсь, противник начал новый раунд Игры. Всего хорошего, Уиллоу. Возможно, нам удастся еще поговорить – если победим.
Сверкающее золото изображения уже исчезло с экрана, а она так и не нашлась, что сказать.
16
О'Хара обернулся к партнерам.
– Вот вам и проба,– сказал он.– Готовьтесь.
В огромном круглом зале послышалось едва уловимое гудение.
О'Хара подстроил экран – и они увидели, как корабли чужаков бороздят космос, подбираясь к их флоту. Всего в нескольких милях от флота они притормозили, сохраняя этот интервал.
Роффрей неожиданно поймал себя на мыслях о детстве, о матери, о том, как он завидовал брату и каким ему казался отец. С чего это он вдруг решил?.. Он поспешил отогнать странную задумчивость, но в сознание вползла еще какая-то шальная мысль, вызывающая легкую тошноту. Знакомое ощущение, он когда-то испытал его, но сейчас оно было куда сильнее.
– Роффрей, будьте внимательны – это начало,– спокойно сообщил О'Хара.
Нет, не начало даже – так, разминка в сравнении с тем, что последовало.
Чужаки пускали в дело все, чему их научило человеческое подсознание. Роффрей и вообразить не мог, что они накопили такой чудовищный объем информации, хотя люди-психиатры были готовы обратить против своих врагов не менее мощный арсенал подобного оружия.
Оборудование чужаков вылавливало каждую постыдную мысль и каждую нездоровую прихоть, каждое мерзкое желание, когда бы ни случились они в жизни Игроков, и, усилив стократ, вдалбливало их в сознание противника.
Контрприем, как инструктировал О'Хара, состоял в том, чтобы забыть о понятиях добра и зла, права и произвола и принимать -внушаемые впечатления за то, чем они, в сущности, и являлись,– за желания и мысли, которые в определенной мере присущи любому.
Но Роффрею это давалось с трудом.
И это не всё. Используемые чужаками изощренные и мощные средства внушения делали передаваемые мысли еще и невероятно впечатляющими – настолько, что разрушалось сознание…
Теперь Роффрей едва мог разграничить зрительные и обонятельные, вкусовые или звуковые ощущения.
И болезненной сущностью каждого из них был всепроникающий, кружащийся и взвихренный, крикливый и дребезжащий, вонючий и липкий, мучительный цвет, воспринимаемый как кроваво-красный.
Сознание словно взрывалось. Содержимое его свернулось в сгустки, а те затопила кровь и агония оголенных мыслей, с которых сорвали привычные одежды предубеждения и самообмана. В мире, где внезапно очутился Роффрей, не было покоя, не было там и облегчения, передышки, надежды или спасения. Сенсорные проекторы чужаков заталкивали Роффрея во все более потаенные глубины его собственного сознания, подтасовывали то, что там было, если оно не отвечало их целям, придавая фальшивке видимость подлинника. Все его сознательные мысли были взболтаны, превращены в нечто аморфное, переиначены. Все его подсознательные ощущения маячили перед ним, как повешенные на виселице, а ледяная воля извне не позволяла отвести взгляд.
Но в глубине его сознания теплилась искорка здравомыслия, она внушала ему вновь и вновь: "Будь разумным! Будь разумным! Не поддавайся на обман! Все в порядке!" А ему к тому времени уже и в собственном голосе чудились десятки других голосов, будто он плакал, как младенец, и выл, как собака.
И все же вопреки всему, что обрушилось на него и его команду, вопреки отвращению, которое он начинал испытывать к себе и своим партнерам, искорка эта теплилась, оберегая его разум.
Именно на нее нацеливали основные свои силы чужаки,– и точно так же более искушенные по человеческим меркам Игроки стремились загасить крохотную искорку здравомыслия, еще сохранившуюся в сознании чужаков.
Никогда за всю свою историю человечество не сражалось в столь безжалостной битве, где воюющие стороны казались скорее порочными демонами, чем материальными созданиями.
Все, что мог Роффрей, – не дать погасить эту искорку, пока он, обливаясь потом, отражал боевые колонны звука, огромную гудящую волну запахов в стонущем непокое цвета.
И в такт с происходившим на поле боя кроваво-красное месиво восприятия наплывало и откатывалось, содрогалось и вздымалось во всем замученном естестве Роффрея; оно броском проскакивало нервные волокна, походя оскверняло клетки коры мозга, терзало синапсы, перемалывало тело и мозг в бесформенную, никчемную, желеобразную массу навязанных извне ощущений.
Кроваво-красное… Теперь не существовало ничего), кроме кроваво-красного визга, текучего, ледяного, зловонного вкуса и парализующего чувства предельного отвращения к себе, которое прокрадывалось повсюду, в каждую трещинку и закоулок его сознания и индивидуальности,– и ничего так не хотелось Роффрею, как отряхнуть все это, бежать куда глаза глядят.
Но он уже попался в кроваво-красную западню, и для побега ему был оставлен единственный путь– отступать коридорами времени, чтобы удобно свернуться калачиком во чреве…
Искорка вспыхнула, на момент к Роффрею полностью вернулся рассудок. Он увидел обливающиеся потом, сведенные напряжением лица коллег-операторов. Увидел искаженное судорогой лицо Толфрина и услышал его стон, увидел худую руку О'Хара на своем плече и проворчал что-то в знак благодарности. Взглянул мельком на крошечный экран, мерцающий от пляски графиков и пульсаций света.
Рука его потянулась вперед, к блоку управления, бородатое лицо породило некое подобие кривой улыбки, он заорал:
– Кошки…
…Карабкаются по вашим хребтам, рвут когтями нервы. ..
…Прут валы грязи. На дно, твари. Тоните!
Сами по себе слова не играли большой роли, да это от них и не требовалось, они высвобождали эмоции и впечатления собственного сознания Роффрея.
Теперь нападал уже он. И оружием были те же эмоции и впечатления, которые посылали враги. Он уже кое-что понимал в их возможной реакции: несколько впечатлений, внушенных чужаками в их атаке, были лишены смысла в сенсуальном мире Роффрея. Их он и отбрасывал силой воли назад, в чужаков, и одновременно, в страшном ритме бешено работающего сознания, занялся возведением собственной надежной защиты.
Для начала он отослал назад ощущения кроваво-красного: они, очевидно, соответствовали своеобразной разведке боем н служили основой для собственно Игры. Почему так заведено, он пока не понимал, но обучался Роффрей быстро. Чему-то он уже научился – в частности, понял, что в ходе Игры роль рассудка невелика, что оружием должен служить инстинкт. А копаться в результатах сейчас не время, позже ими займутся эксперты.
И вдруг он почувствовал, что истерия спала и в помещении стоит тишина.
– Стол! Стол, Роффрей! Раунд окончен, они победили. Боже, у нас и надежды не осталось!
– Победили? Я не закончил…
– Взгляните сюда.
Несколько Игроков, лишившихся разума, ползали по полу, мяукая и пуская слюни. Остальные скрючились в позе утробного плода. К ним на помощь бежали медики.
– Мы потеряли семерых. Значит, победили чужаки. Мы выбили, по-видимому, пятерых. Не так уж худо. Вы почти дожали соперника, Роффрей, но они вовремя отступили. Возможно, вам еще представится случай. Для дебютанта вы выступили исключительно удачно.
Они обернулись к Толфрину; тот был без сознания, но это не беспокоило О'Хара:
– Дешево отделался.. Похоже, вырубился на минутку, всего-то и дел. Думаю, теперь, когда он побывал в Игре, на раунд-другой сил у него вполне хватит.
– Это было… мерзко,– сказал Роффрей.
Его тело было сведено напряжением, нервы расстроены, голова раскалывалась, сердце выскакивало из груди. Даже О'Хара ускользал у него из фокуса зрения.
Выглядит неважно, решил О'Хара, достал из кармана коробочку со шприцем и вкатил Роффрею укол, прежде чем тот успел запротестовать.
И Роффрей стал отходить. Усталость еще чувствовалась, но тело понемногу расслаблялось, да и головная боль стала более терпимой.
– Такая она, значит, эта Кроваво-красная Игра,– заключил он минуту спустя.
– Какая есть,– сказал О'Хара.
Зелински просматривал материалы, представленные ему Манном.
– В этом определенно что-то есть,– сказал он.– Не исключено, что Призрак особым образом влияет на сознание людей, приспосабливая его к отпору атакам чужаков.
Он оторвался от бумаг и поискал глазами Цуня, колдовавшего с оборудованием где-то в углу лаборатории:
– Вы говорили, что первый раунд лучше других перенес Роффрей?
– Точно,– подтвердил миниатюрный монголоид.– И главное, по собственной инициативе перешел в атаку. Такое не часто бывает.
– Да, есть ли у него какие-то особенности, нет ли, человек он ценный,– согласился Зелински.
– Так что вы думаете о моих соображениях? – Манну не терпелось получить "добро" на развитие собственного направления исследований.
– Занятно,– ответил Зелински,– и все же недостаточно конкретно для обсуждения. Пожалуй, стоит договориться о встрече с Роффреем и Толфрином и расспросить подробнее, что с ними происходило на Призраке.
– Попросить их зайти? – осведомился Цунь.
– Уж не сочтите за труд! – после знакомства с записками Манна Зелински явно помрачнел.
…Мери выплывала из хаоса, беспорядка, сумятицы – и хаосом этим было ее обращенное в руины сознание. Сама того боясь – в минуты просветления ее всегда мучила мысль о собственном безумии, – она попыталась задержаться на этом островке здравого рассудка.
И вдруг смятение прошло. Она лежала, и перед глазами не было ничего – ни зрелища взбаламученного мироздания, ни кошмарных тварей, ни опасности. И слышала она только тихий звук шагов совсем рядом.
Очень осторожно стала она возвращаться мыслями к прошлому. Извлечь из хаоса памяти представление о времени удавалось с трудом, казалось, чуть не всю жизнь она прожила в каком-то водовороте, заполненном бессмысленными действиями,– пилотировала корабль, открывала воздушные шлюзы, писала в блокноте уравнения – а те куда-то уносились и бесследно пропадали.
Там были периоды, когда хаос водоворота стихал, периоды здравомыслия, когда она хоть и подходила к самой границе безумия, но не переступала ее.
Там был первый ее визит на Призрак, куда она отправилась, понадеявшись на приобретенные в Голунде знания. Там была посадка в Энтропиуме, а после – сумбурный полет в пространстве, где вместо законов – непостоянство и непоследовательность; никчемная посадка, находок никаких; она еще контролирует свой разум, но он вот-вот сдаст; и, наконец, полет на Рос, где сознание окончательно покинуло ее. Только тепло, беззлобное, бесплотное тепло… Потом прочь с Роса – как это было, ей никогда не удавалось вспомнить, назад, в Энтропиум; там какой-то человек расспрашивал ее – человек, назвавшийся Ринарком,– а кошмар полубезумия был в конце концов сметен катаклизмом, обратившим Энтропиум в руины; рывок к хозеру, аварийная посадка на мирной планете – Экиверше, кажется? – там передышка, отдых, затем на Рос… и там хаос… тепло… хаос…
Почему?
Что заставляло ее вновь и вновь возвращаться на Рос, ведь с каждым разом она по капле расточала рассудок? Нет, последний раз был особым, стал для нее поворотной точкой – она, как бы завершая полный цикл, пустилась в обратный путь, к разуму. Там, на Росе, она встречалась с бестелесными светящимися созданиями, они говорили с ней. Нет, это, пожалуй, была галлюцинация…
Со вздохом облегчения она открыла глаза. Над ней склонилась Уиллоу Ковач. Мери узнала женщину, которая ухаживала за ней, и улыбнулась.
– Где мой муж? – спокойно спросила она; черты ее лица разгладились.
– Ну как сейчас, получше? – Улыбка Уиллоу была грустной, но Мери знала: Уиллоу расстроена не из-за нее.
– Намного. А Адам?..
– Его забрали участвовать в Игре,– Уиллоу в двух словах рассказала обо всем, что ей было известно.– Он собирался вскоре связаться с нами.
Мери кивнула. Она чувствовала себя отдохнувшей, умиротворенной, ужас ее безумия стал уже смутным воспоминанием, которое она отгоняла все дальше и дальше. Больше не повторится, думала она. Так было, но теперь я здорова. И так было в последний раз. Ее клонило в сон, глубокий сон здорового человека.
Роффрей и Толфрин вошли в лабораторию Зелински.
Смоляная борода Роффрея воинственно топорщилась от переизбытка жизненных сил, когда он спрашивал:
– Пообследуемся еще, профессор?
– Нет, капитан. Просто появились один-два вопроса. По правде говоря, ни у одного из вас мы не нашли каких-то ярких особенностей, которые могли бы объяснить вашу победу над многочисленным противником. По нашим данным, фактор, позволивший вам со столь несомненной легкостью разгромить корабли чужаков – а ведь поражение потерпел каждый из их Игроков,– это сокрушительное воздействие такой мощности, что оно может передаваться через пространство без помощи трансляционного оборудования. Приемники чужаков обратили эти эманации в силу, полностью разрушившую их сознание. Но мощность ваших ментальных импульсов недостаточна, они не могли бы привести к такому результату. Получается, что вы должны были пользоваться… чем-то вроде своеобразного усилителя. Вы не могли бы это разъяснить?
Роффрей покачал головой.
А насупившийся Толфрин сначала никак не отреагировал – он глубоко задумался. Наконец он внятно и медленно произнес:
– А как насчет Мери?
– Да, вполне может быть,– оторвался от записей Цунь.
– Не может,– угрюмо сказал Роффрей.
– И все-таки она,– вклинился Толфрин.– Ваша жена, Роффрей. В Энтропиуме она была совершенно безумной. Она путешествовала между планетами Призрака, когда пространство было бешеным и хаотичным. Должно быть, где-то в ней заложены потрясающие резервы самообладания, раз она смогла пережить то, что ей довелось. Она могла столкнуться со всевозможными необычными впечатлениями, воздействовавшими на ее мозг. Точно, это она. Она и была нашим усилителем!
– Так что из этого? – Роффрей резко обернулся и в упор поглядел на троицу: выказывавшие явное нетерпение ученые казались стервятниками, высмотревшими умирающего путешественника.
Зелински вздохнул.
– Думаю, мы правы,– сказал он.
Мери засмотрелась на неясные огни флота, проваливающегося в темноту, к далеким звездам, мерцающим, как свет невероятно длинного туннеля.
– Адам Роффрей,– неожиданно для себя произнесла она и задумалась, что почувствует, увидев его.
– Как вы попали на Призрак? – спросила Уиллоу.
– Я сбежала от Адама. Устала от его неугомонности, неутомимой ненависти к цивилизации и организованному обществу. Меня утомляли даже его консерватизм и его шутки.
Я все же любила его. До сих пор люблю. По профессии я антрополог, путешествия Адама во внешние миры были полезны и мне, помогали сохранять квалификацию. Как-то мы сели на Голунде; по некоторым признакам эту планету посещала раса из другой галактики. Я обшарила всю планету, но полезной информации обнаружила совсем мало. Там я и бросила Адама и, когда в нашем пространстве и времени материализовался Призрак, отправилась на него, надеясь найти там какие-то ответы. Обрыскала всю эту систему, обшарила ее, и разум мой висел уже на волоске. А Рос стал последней каплей. Рос меня доконал.
Она обернулась к Уиллоу:
– Но сейчас, чувствую, благоразумия у меня как никогда – думаю, пора угомониться. Если смогу, конечно. Стану Адаму примерной женушкой. Что скажете, Уиллоу? – она улыбнулась, но глаза оставались серьезными.
– Скажу, что дурочка вы,– без затей выдала Уиллоу.– Не продавайтесь вы за легкую жизнь. Да хоть меня взять…
– Мне ведь тяжело пришлось,– Мери перевела взгляд куда-то под ноги.– Непосильно тяжело, Уиллоу.
– Знаю,– ответила та.
Зазвенел вызов коммуникатора. Мери подошла, тронула клавишу.
Вызывал Роффрей.
– Привет, Адам,– сказала она. Горло перехватило, она непроизвольно положила на него руку.
– Слава Богу,– сказал он; его усталое лицо ничего не выражало.
Она знала, что еще любит его. Только это и утешало.
– Значит, дождалась врача? – спросил он.
– Нет,– ответила она с улыбкой.– Не спрашивай почему, просто знай: я в своем уме. Что подействовало – бой ли с чужаками, что-то на Росе, забота Уиллоу,– я не знаю. Просто чувствую себя другим человеком.
Напряжение чуть отпустило Роффрея, взгляд стал мягче. Он усмехнулся.
– Ладно, я тороплюсь,– сказал он.– Вы с Уиллоу можете прямо сейчас прибыть на Игровой корабль? Поэтому я и вызвал вас, еще ничего не зная.
– Конечно, только зачем?
– Здешняя публика думает, что мы все, вчетвером, сформируем нечто вроде команды, которая ухитрится отразить чувственные впечатления при атаке чужаков. Они хотят, чтобы вы с Уиллоу прошли небольшое обследование. Договорились?
– Отлично,– сказала она.– Высылай за нами катер, мы будем с вами.
Он сразу отключился, и все же Мери успела заметить, что лицо его помрачнело.
Прошло немало времени. На усталом лице Зелински проступили морщины; он то и дело проводил по лбу рукой, энергично тряс головой – верный способ прочистить мозги – и не сводил глаз с двух женщин, что спали под воздействием успокаивающих средств в креслах для обследования.
– В этом определенно что-то есть,– сказал он, рассеянно катая между ладонями крохотную лампочку.– И кто нам не давал сразу обследовать всю вашу четверку? Вот ведь глупость! – Он взглянул на хронометр в перстне на указательном пальце правой руки.– Не знаю, в чем дело, но скоро Аскийоль должен обратиться ко всему флоту. По поводу Игры, я думаю. Надеюсь, новости хорошие – стоит немного потерпеть.
Роффрею было не по себе, он погрузился в невеселые размышления и почти не обращал внимания на ученого. Опустил глаза на Мери и внезапно ощутил себя слабаком и неудачником; не может он больше играть никакой роли в ее жизни, он и своей-то не может толком распорядиться. Ощущение непривычное, и связано оно, вероятно, с тем, какой оборот в последнее время принимают события…
А Мери вспоминала. Физически она спала, но сознание ее бодрствовало. Она вспомнила посадку на Росе – свой промах у самой поверхности, падение в бездну первозданного хаоса, которая вытолкнула ее наверх; что-то необычное, теплое, вошедшее в мозг… Ей удавалось все это вспоминать, потому что она чувствовала: совсем близко находится нечто подобное ей самой. Она силилась дотянуться, вступить с ним в контакт – не вышло, ничего не вышло. Будто альпинист на откосе: стремится к руке, протянутой сверху ведущим, старательно, отчаянно вытягивает пальцы – и не коснуться.
За пределами каюты был кто-то – кто-то похожий на нее, более похожий, чем она сама. Да, она уверена. Кто – или что – это? Человек ли в том смысле, в каком она привыкла понимать это слово, или нечто иное?
Адам? Нет, не Адам. И тут она осознала, что произнесла его имя вслух.
– Я здесь,– он, улыбаясь, склонился над ней. Мери почувствовала ободряющее пожатие, огромная ручища крепко охватила ее пальцы.
– Адам… есть здесь что-то такое… не знаю… Рядом с мужем возник Зелински:
– Как вы себя чувствуете?
– Физически прекрасно. Только вот не могу понять…– Она уселась в кресле, свесила ноги, стараясь достать до пола.– Удалось что-нибудь выяснить?
– Пока немного,– ответил тот.– Но вы нам понадобитесь. Хотите многим рискнуть и помочь нам в Игре?
А Мери ломала голову: почему так спокоен ее муж?
17
На этот раз, думал Аскийоль, ему следовало бы лично посетить Игровой корабль, ибо наступил момент, которого он боялся.
Чужаки практически победили в Кроваво-красной Игре. Вокруг простирался изукрашенный самоцветами мультиверсум, до краев наполненный жизнью, изобилующий пульсациями энергий, но и это не радовало его; он был близок к отчаянию. А тут еще и странная боль внутри, боль из-за недостающей части, которая, казалось, находится совсем близко; да, отчаяние уже всерьез грозило овладеть им.
Он до сих пор не мог найти источник этого ощущения, но знал: тот близко. Нечто подобное ему, но стоящее на более низкой ступени развития находилось в постоянном контакте с ним, почти как мультиверсум. И он простер свое ментальное поле, зондируя мультиверсум.
Но разум заставил его оторваться от зондирования и в очередной раз сосредоточиться на неотложных проблемах. Как не раз случалось в прошлом, он установил связь с руководством чужаков. Теперь они с трудом скрывали ликование: исход Игры стал предопределенным.
Чужаки побеждали. Несмотря на неудачу с кораблем
Роффрея, количество набранных ими очков катастрофически росло.
Аскийолю и сейчас было трудно разобраться в их принципе подсчета очков, но он им доверял. Мошенничество было для них немыслимо.
Он связывался с ними способом, которому его и Ринарка научили Родоначальники. В отличие от телепатии, он не основывался на чисто человеческих восприятиях – общение происходило с помощью энергетических волн; ощущать и использовать их мог только тот, кто полностью воспринимал мультиверсум. Тут не было нужды в словах, в ход шли изображения и символы. Именно в результате анализа некоторых таких символов, переданных Аскийолем психиатрам, те ухитрились изобрести "оружие" для борьбы с чужаками.
