Текст книги "Элрик — Похититель Душ (сборник)"

Автор книги: Майкл Джон Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

А Уэддрейк тем временем учит четырех цыган песне с шумным и вульгарным припевом. Роза беседует с хозяином на тему меню. Он предлагает кускус с крольчатиной. Ничего другого у него нет. Хозяин принимает заказ, и они едят столько, сколько могут вместить их желудки, а потом удаляются на зловонный чердак, где спят постольку, поскольку это удается – на чердаке полно клопов и всевозможных мелких паразитов, которые обследуют их тела: не удастся ли найти чего питательного. Но их поиски большей частью тщетны. Насекомым кровь Элрика не по вкусу.

На следующее утро еще до пробуждения своих спутников Элрик потихоньку спускается на кухню, находит там воду, бросает в кружку крупицу драконьего яда. Он едва сдерживает крик, когда боль терзает каждую его клеточку, каждый атом его существа, но зато потом его сила и высокомерие возвращаются. За его спиной словно вырастают крылья, которые поднимают его в небеса, где его ждут братья-драконы. С губ его рвется драконья песня, но он подавляет и ее. Он хочет наблюдать, а не привлекать к себе внимание. Только так сможет он найти душу отца.

Поэт и Роза, спустившись, находят своего спутника в хорошем расположении духа, он улыбается шутке цыган о голодном хорьке и кролике – эти буколические зверьки постоянно присутствуют в их разговорах, давая пищу для множества шуток.

Однако попытки Элрика включиться в их разговор с подобными же шутками вызывают у них недоумение, но, когда к ним присоединяется Уэлдрейк со своими историями об овцах и ботфортах, лед наконец-то ломается. К тому времени, когда они пускаются к западному утесу и дороге, цыгане приходят к выводу, что у них вполне приемлемые попутчики, и заверяют их, что им будут более чем рады в среде цыган.

– Внимаю, внимаю собачьему лаю, – щебечет Уэлдрейк, все еще держа в руке кружку с вином, которое подавали на завтрак. Он вальяжно расселся в седле, восхищаясь великолепием пейзажа. – Говоря откровенно, принц Элрик, мне стало скучновато в Патни. Хотя уже и возникали разговоры о переезде в Барнс.

– Там что, так уж плохо? – спрашивает Элрик, который рад этому пустому разговору на ходу. – Там множество злобных колдунов и еще чего-нибудь в том же духе?

– Хуже, – отвечает Уэлдрейк. – Это место к югу от Реки. Я думаю, что слишком много занимался сочинительством в последнее время. В Патни практически больше нечего делать. На мой взгляд, истинный источник творчества – это кризис. А в Патни ты можешь быть уверен, что тебя не подстерегают никакие кризисы.

Вежливо внимая, как внимают кому-либо из друзей, рассуждающему о тех или иных темных или неприятных вопросах веры, Элрик слушал слова поэта, воспринимая их как своего рода колыбельную. Слова Уэлдрейка слегка усмиряли его боль. Элрик теперь понимал, что организм не вырабатывает привыкания к яду, но при этом он, по крайней мере, чувствовал в себе силы без особого труда расправиться с цыганами, если те окажутся предателями. Он не без презрения относился к мнению местных жителей. Возможно, эти негодяи терроризировали здешних фермеров, но против настоящих бойцов им было не выстоять. Еще он знал, что в любой ситуации может положиться на Розу, но вот Уэлдрейк в бою будет абсолютно бесполезен. В нем чувствовалась какая-то неуклюжесть, по которой было ясно, что, возьми он в руки меч, это не столько напугает, сколько развеселит противника.

Время от времени он обменивался взглядами со своими друзьями, но по ним было видно, что у них нет никаких особенных предложений. Поскольку те, кого они искали, отправились на поиски народа цыган, то у них были все основания хотя бы выяснить, что собой представляет этот самый народ.

Элрик смотрел, как Роза, явно чтобы избавиться от снедавшей ее тревоги, внезапно пустила лошадь в галоп по узкой дорожке над бездной, в которую срывались из-под копыт камни и комья глины и дерна – срывались и летели в темноту навстречу реву невидимой реки. Следом за Розой с бесшабашной удалью пустили один за другим своих коней в галоп и цыгане.

Они гикали, подпрыгивая в седлах, наклоняясь, делая нырки, словно это было совершенно естественным для них делом, и Элрик весело рассмеялся, видя их радость. Уэлдрейк хлопал в ладоши и свистел, как мальчишка в цирке. А потом они оказались перед огромной горой мусора, которая была выше всего, что Элрик видел прежде. Там они встретили других цыган, ждавших у прохода, который они проделали в этой горе. Они самым сердечным образом приветствовали своих соплеменников, а Элрика, Уэлдрейка и Розу смерили такими же небрежно-презрительными взглядами, какими они удостаивали всех, кто был не из их племени.

– Они хотят присоединиться к нашему свободному табору, – сказал высокий цыган в красно-белом одеянии. – Я им сказал, что мы никогда не отказываем желающим. – Он расхохотался, приняв слегка перезревший персик, предложенный ему одним из цыган. – Запастись, как всегда, почти нечем. В конце сезона это обычное дело. Как и в начале. – Внезапно он склонил набок голову. – Но сезон наступит довольно скоро. Мы отправимся ему навстречу.

Элрику показалось, что земля под ним чуть подрагивает, что он слышит словно бы звук рожка вдалеке, барабанный бой, голос волынки. Может быть, их бог ползет по своей дороге от одной своей берлоги к другой? Может быть, его и его товарищей собираются принести в жертву этому богу? Может быть, именно над этим и смеются цыгане?

– Какой сезон? – спросила Роза, в голосе ее послышалась тревога, ее длинные пальцы нервно теребили волосы.

– Сезон нашего ухода. Хотя, если говорить точнее, сезоны нашего ухода, – сказала женщина, выплевывая сливовые косточки в пепельную грязь дороги.

Потом она запрыгнула в седло и повела их по проходу к мясистой плоти огромной дороги, которая подрагивала и тряслась, словно откликаясь на далекое землетрясение, случившееся на востоке. Элрик посмотрел на эту дорогу шириной в милю и увидел движение, услышал новый шум и тут понял, что в этот самый момент им навстречу устремляется нечто.

– Великий боже! – закричал Уэлдрейк, в недоумении снимая шляпу. – Что же это такое?

Они видели какую-то темноту, мелькание тяжелых теней, редкие вспышки света. Нарастала тряска, от которой кучи мусора раскачивались, а крылатые падальщики, пронзительно крича, взмывали вверх, образуя вихри из плоти и перьев. Все это пока еще происходило за много миль от них.

Цыганам это явление было так хорошо знакомо, что они не обращали на него ни малейшего внимания, но Элрик, Уэлдрейк и Роза напряженно всматривались в даль.

Колебание усиливалось. Источником этого ритмического движения явно был пролет дороги, повисший над бухтой. Затем движение перешло в мелкую непрекращающуюся качку, словно рука великана раскачивала их в какой-то странной колыбели. Тень на горизонте становилась крупнее и крупнее, заполняя собой все пространство дороги.

– Мы свободные люди. Мы идем по дороге, и у нас нет хозяина! – скандировала одна из женщин.

– Верно! Верно! – верещит Уэлдрейк. – Да здравствует свободная дорога! – Но его голос срывается, когда они начинают понимать, что за нечто приближается к ним. Причем нечто – это одно из многих.

Оно похоже на корабль. Это огромная деревянная платформа, ширина которой вполне соответствует размерам какого-нибудь поселения, у нее огромные колеса на гигантских осях, и на них она медленно движется вперед. С платформы свисает что-то вроде кожаного занавеса, а на платформе имеется частокол, за которым видны крыши и шпили города, медленно, но неуклонно движущегося на платформе вместе с жилищами всех его обитателей.

Это только одна из сотен таких платформ.

За первой движется следующая платформа со своим собственным поселением, собственными домами и собственными флагами. А следом за ней – еще. Дорога заполнена этими платформами, они громыхают и скрипят и с черепашьей скоростью неизменно продвигаются вперед, вминая мусор в землю, еще больше выравнивая и без того ровную дорогу.

– Бог ты мой, – шепчет Уэлдрейк, – Это настоящий кошмар с картины Брейгеля. Так Блейк представляет себе Апокалипсис!

– Да, такое кого угодно выведет из равновесия. – Роза затягивает ремень у себя на поясе чуть потуже и хмурится. – Вот уж воистину кочевой народ.

– Похоже, вы вполне самодостаточны, – говорит Уэддрейк одному из цыган, который снисходительно соглашается с ним. – И сколько же поселений у вас передвигается таким образом?

Цыган пожимает плечами и трясет головой. Он не уверен.

– Тысячи две, – говорит он. – Но не все двигаются так быстро. Есть города второго сезона, которые следуют за этими, а потом еще и третьего сезона.

– А четвертого?

– Ты же знаешь, что у нас нет четвертого сезона. Его мы оставляем для вас, – Цыган смеется, словно разговаривает с недоумком. – Иначе у нас не было бы пшеницы.

Элрик прислушивается к гомону и шуму, несущимся с огромных платформ, видит людей, которые забираются на стены, перевешиваются через них, что-то кричат друг другу. Он вдыхает запахи – такие же, как в обычном городе, слышит обычные звуки и удивляется тому, что видит: все там сделано из дерева, скреплено железными заклепками, схвачено медными, латунными или стальными скобами. Дерево такое древнее, что видом своим похоже на камень, колеса такие огромные, что раздавят человека, словно муравья, попавшего под колесо тележки. Он видит стираное белье, которое сушится на веревках, видит вывески разных лавочек и мастерских. Скоро двигающиеся платформы подходят так близко, что он чувствует себя карликом и ему приходится задирать голову, чтобы увидеть поблескивание смазанных маслом осей, старых, обитых железом колес, каждая спица которых по высоте не уступает имррирским башням. Он вдыхает запах – насыщенный запах жизни во всем ее изобилии. А высоко над его головой гогочут гуси, собаки поднимаются на задние лапы, лают и рычат, высовывая головы поверх стен. Дети смотрят на чужестранцев со стен и стараются плюнуть так, чтобы попасть им на головы, выкрикивают обидные словечки и детские остроты в адрес находящихся внизу. Родители награждают их затрещинами, но и сами в свою очередь отпускают замечания, глядя на необычных чужестранцев, и вовсе не исполняются радости, видя, что их рядов прибыло. Теперь по обе стороны от них скрипят колеса, из-под которых вылетают помои и экскременты, образуя справа и слева валы. За платформами идут мужчины, женщины и дети, в руках у них метлы, которыми они сгребают отходы в кучи, тревожа недовольных стервятников. Над ними поднимается пыль, роятся тучи мух. Иногда они останавливаются и начинают спорить и тузить друг друга из-за какой-нибудь понравившейся им вещицы, обнаруженной в мусоре.

– Вот уж помойка так помойка, – говорит Уэлдрейк, прижимая к лицу свой огромный красный платок и громко кашляя. – Прошу вас, скажите мне, куда ведет эта огромная дорога?

– Ведет? – недоуменно спрашивает цыган, тряся головой. – Она ведет в никуда и куда угодно. Это наша дорога. Дорога свободных путников. Она ведет сама за собой, маленький поэт. Она опоясывает мир!

Глава четвертая
ВМЕСТЕ С ЦЫГАНАМИ. НЕКОТОРЫЕ НЕОБЫЧНЫЕ
ОПРЕДЕЛЕНИЯ, КАСАЮЩИЕСЯ ПРИРОДЫ СВОБОДЫ

И вот, бродя в изумлении между крутящихся колес, Элрик и его спутники увидели, что за первым рядом двигающихся поселений идет огромная масса людей. Мужчины, женщины, дети всех возрастов, всех классов и самого разного облика, они разговаривали, спорили и играли на ходу в разные игры. Некоторые из них шли среди этих скрежещущих ободов с видом беззаботным, у других вид был необъяснимо несчастный, и они плакали, держа в руках шляпы. С ними шли их собаки и другие домашние животные, которые сопровождают кочевых людей. Потом появились конные цыгане, они присоединились к своим соплеменникам, не обратив ни малейшего внимания на трех чужаков.

Уэлдрейк свесился со своей лошади и обратился к приветливого вида женщине, принадлежащей к тому типу, который нередко проявлял к нему интерес. Он снял со своей рыжей гривы шляпу, его маленькие куриные глаза сверкали.

– Прошу простить меня за назойливость, мадам. Мы новички среди вашего народа, и мы полагали бы разумным снестись с вашими властями…

– У нас, у цыган, нет никаких властей, петушок, – рассмеялась она, услышав столь глупое предположение. – Мы здесь все свободны. У нас есть совет, но соберется он не раньше следующего сезона. Если вы присоединитесь к нам, что вы, судя по всему, уже сделали, то вы должны будете найти деревню, которая примет вас. Если не найдете, то вам придется уйти. – Она, не останавливаясь, сделала жест рукой куда-то назад. – Попробуйте лучше там. Передние деревни полны чистокровных, а они не очень-то приветливы. Но кто-нибудь непременно вас возьмет.

– Мы вам признательны, мадам.

– Не за что, всадник, – сказала она и добавила, словно поговорку: – Нет никого свободнее цыгана на коне.

И вот вместе с этой огромной колонной, занявшей всю дорогу от одной осклизлой насыпи до другой, двинулись на своих конях Элрик, Уэлдрейк и Роза. Иногда они приветствовали тех, кто шел пешком, иногда слышали приветствия в ответ. В этом шествии чувствовалась какая-то праздничная атмосфера. То там, то здесь слышались песни. Иногда под шарманку, звучавшую на манер скрипки, возникал танец. А в других местах в ритм шагам люди хором распевали популярный, видно, куплет:

 
Мы даем обет цыган —
Соблюдать закон цыган.
Всем ослушавшимся – смерть!
Всем ослушавшимся – смерть!
 

Уэлдрейк по причинам нравственного, этического, эстетического и метрического характера к этому пению отнесся неодобрительно:

– Я не против примитивизма, друг Элрик, но только примитивизма более утонченного. А это чистой воды ксенофобия. Не годится для национального эпоса…

Однако Роза сочла это пение очаровательным.

В это время Элрик, по-драконьи поднимающий голову и принюхивающийся к ветру, увидел мальчика, который стремглав выскочил из-под колеса одной из гигантских платформ и бросился к мусорному валу, пополняемому проезжающими мимо поселениями. Мальчишка попытался взобраться на этот вал; к ногам и рукам у него были прикреплены дощечки, которые должны были бы способствовать этому, но на самом деле только затрудняли его продвижение.

Он совсем обезумел от ужаса и громко кричал, но толпа с песней шла мимо, словно его и не существовало. Мальчишка попытался было спуститься назад на дорогу, но доски затягивали его глубже и глубже в мусор. И снова над толпой двигающихся с песней цыган раздался его жалобный крик. Потом откуда-то вылетела стрела с черным оперением и пронзила мальчишке горло, оборвав крик. Кровь заструилась между его перекошенных губ. Мальчик умирал. Но никто даже и глазом не повел.

Роза проталкивалась сквозь толпу, крича на людей, обвиняя их в черствости, пытаясь добраться до мальчика, чьи предсмертные судороги приводили к тому, что он еще глубже погружался в кучу отбросов. Когда Элрик, Уэлдрейк и Роза добрались до него, он был уже мертв. Элрик протянул руку к телу, но тут прилетела еще одна стрела с черным оперением и вонзилась мальчику в сердце.

Элрик в гневе поднял голову, и лишь совместными усилиями Уэлдрейку и Розе удалось удержать его, иначе он вытащил бы из ножен свой меч и бросился искать лучника.

– Гнусная трусость! Гнусная трусость!

– Может быть, преступление этого мальчика было еще хуже, – осторожно предположила Роза. Она взяла Элрика за руку, для чего ей пришлось свеситься с седла. – Успокойся, альбинос. Мы здесь для того, чтобы узнать то, что могут сообщить нам эти люди, а не оспаривать их обычаи.

Элрик согласился с этой мудростью. Он был свидетелем деяний куда более жестоких, деяний, совершенных его соплеменниками, и прекрасно знал, что даже самая жестокая пытка может кому-то казаться делом совершенно справедливым. Он взял себя в руки, но теперь с еще большей настороженностью оглядывал толпу. Роза повела их к следующему ряду двигающихся деревень, которые с невероятной медлительностью поскрипывали колесами своих платформ, перемещаясь со стариковской скоростью по телесного цвета дороге. Длинные кожаные фартуки, свисающие с платформ, мели землю по мере их продвижения, и все это очень напоминало дородных вдов, вышедших на вечернюю прогулку.

– Какое колдовство движет эти платформы? – пробормотала Роза, когда им наконец удалось протиснуться сквозь толпу. – И как нам подняться на какую-нибудь из них? Эти люди не хотят с нами разговаривать. Они чего-то боятся…

– Несомненно, госпожа.

Элрик оглянулся, чтобы посмотреть на то место, где умер мальчик. На куче мусора все еще было видно его распростертое тело.

– Свободное общество вроде этого не собирает налогов, а значит, им нечем заплатить тем, кто выступил бы в роли полицейских. А потому семья и кровная месть становятся важнейшими инструментами правосудия и порядка, – сказал Уэлдрейк, который все еще был обескуражен произошедшим. – Они – единственное прибежище. Я думаю, мальчик заплатил своей жизнью за грех кого-нибудь из родичей, а может, и за свой собственный. «Кровь за кровь! – проревел царь пустынь, – глаз за глаз – клянусь! На заре, лишь прольется свет на Омдурман, погибнет назарей!» Нет-нет, это сочинил не я – поспешно добавил он. – Это, как мне сказали, написал популярнейший среди обитателей Патни М. О’Крук, прославившийся в искусстве пантомимы…

Полагая, что коротышка-поэт просто бормочет что-то себе под нос, сам себя таким образом утешая, Элрик и Роза не обращали на него внимания. Роза приветственно махала ближайшей гигантской платформе, чей фартук со скрежетом и шипением скользил по земле. Из отверстия в кожаном занавесе вышел человек, одетый в ярко-зеленый бархатный костюм с алой оторочкой. В ухе у него красовалась золотая серьга, на руках были золотые браслеты, на шее – ожерелье, на поясе – цепочка, тоже золотая. Он оглядел их своими темными глазами и вернулся туда, откуда пришел. Уэлдрейк хотел было последовать за ним, но передумал.

– Интересно, какую плату потребуют они с нас за разрешение войти?

– Войдем – и узнаем, – сказала Роза, откидывая с лица волосы. С этими словами она направилась к следующей неторопливо двигающейся платформе, из-за фартука которой высунулась женская голова в красной шапочке, посмотрела на них без всякого любопытства, а потом исчезла. Затем выглянула еще одна голова, потом еще. Какой-то человек в раскрашенной кожаной куртке и медном шлеме выказал больше интереса к их лошадям, чем к ним, но в конечном счете выставил большой палец, словно говоря: убирайтесь вон. Увидев это, Элрик пробормотал, что больше не собирается иметь дело с такими грубиянами, а найдет другой способ вести свои поиски.

Следующая деревня выслала им навстречу состоятельного старого цыгана в головном платке и вышитом камзоле. Его черные штаны были заправлены в белые носки.

– Нам нужны ваши лошади, – сказал он. – Но что-то у вас больно умный вид. Только смутьянов нам в нашей деревне не хватало. Так что лучше я распрощаюсь с вами.

– Ни наш внешний вид, ни наши мозги их не устраивают, – сказал, усмехаясь, Уэлдрейк. – Единственное, к чему они еще проявляют какой-то интерес, так это к нашим лошадям.

– Настойчивость и упорство, господин Уэлдрейк, – мрачно сказала Роза. – Мы должны найти наших сестер, а мне кажется, что деревня, которая выразила готовность их принять, не откажет в гостеприимстве и нам.

На взгляд альбиноса, это была ущербная логика, но тем не менее хоть какая-то логика, тогда как он ничего другого предложить не мог.

Их подвергли осмотру и не приняли еще пять деревень. Наконец из деревни, которая казалась меньше других и чуть более ухоженной, чем большинство проехавших ранее, ленивой походкой вышел высокий человек, чья несколько пугающая наружность смягчалась парой любопытных голубых глаз. Его шикарная одежда свидетельствовала о том, что он любит пожить себе в удовольствие, что несколько противоречило суровому выражению его лица.

– Добрый вам вечер, господа, – сказал он музыкальным и чуть манерным голосом. – Меня зовут Амарин Гудул. В вас есть что-то необыкновенное. Вы, случайно, не художники? А может быть, вы рассказчики? Или вы разыгрываете свою собственную историю? Как видите, наша жизнь в Троллоне скучновата.

– Я Уэлдрейк, поэт. – Маленький фат вышел вперед, ни слова не говоря о своих спутниках. – И я писал стихи для королей, королев и простолюдинов. Кроме того, мои стихи издавались в разные времена, и я оставался поэтом на протяжении нескольких инкарнаций. Я чувствую ритм, сэр. И этому завидуют все – пэры и прочие высшие по положению. А еще у меня дар импровизации. Вот. В Троллоне, дивном и неспешном, жил Амарин Гудул, известный нарядом и умом. Друзья Гудула так ценили, что берегли…

– А меня зовут Роза. Я отправилась в путь в поисках отмщения. Я уже побывала в самых разных мирах.

– Ага! – воскликнул Амарин Гудул. – Значит, ты плыла по мегапотоку! Ты разрушила стены между мирами! Ты пересекла невидимые границы мультивселенной! А ты, мой господин? Ты, мой бледный друг? Каким даром обладаешь ты?

– У себя дома, в моем маленьком тихом городке, у меня репутация фокусника и философа, – кротко сказал Элрик.

– Замечательно, мой господин. Но ты бы не оказался в этой компании, если бы тебе нечего было нам предложить. Возможно, философия, которую ты исповедуешь, необычна?

– Должен признать, она абсолютно традиционна.

– И тем не менее. Тем не менее. У тебя есть лошадь. Входи. Добро пожаловать в Троллон. Я не сомневаюсь, вы найдете здесь людей, близких вам по духу. Мы в Троллоне все немного не от мира сего! – И, издав дружелюбный гогот, он тряхнул головой.

Он повел их в поселение на колесах, в его сумрачную темноту, лишь едва освещаемую слабыми лампадами, так что поначалу они могли разглядеть лишь самые общие контуры предметов, которые здесь находились. Им показалось, что они попали в огромную конюшню с таким множеством стойл, что их ряды терялись где-то вдалеке. Элрик чувствовал запах лошадей и человеческого пота. Они шли по центральному проходу, и он видел сверкающие от пота спины мужчин, женщин, юношей, которые изо всех сил упирались в шесты-весла, дюйм за дюймом двигая вперед гигантское сооружение. В другом месте рядами стояли лошади в упряжи; упираясь мощными ногами в землю, они тащили платформу за мощные канаты, прикрепленные к стропилам крыши.

– Оставьте ваших лошадей этому парню, – сказал Амарин Гудул, указывая на одетого в тряпье мальчишку, который протягивал руку в надежде заполучить монетку, а наконец ее получив, расплылся в ухмылке. – Вы получите расписку, не волнуйтесь. Вы можете расслабиться по меньшей мере на два сезона. А если проявите себя с лучшей стороны, то, возможно, и навсегда. Как я, например. Конечно же, – тут он понизил голос, – вы должны будете взять на себя и кое-какие обязательства.

По длинной винтовой лестнице они поднялись наверх и оказались на узенькой улочке. Из окон домов, не прерывая своих разговоров, лениво посматривали люди. Эта картина была настолько обычной, что входила в явное противоречие с тем, что они видели внизу.

– И что же те люди, сэр, – они рабы? – поинтересовался Уэлдрейк.

– Рабы? Ни в коем случае! Это свободные цыганские души, как и я. Они свободно бредут по огромной дороге, опоясывающей мир, и дышат воздухом свободы. Просто они по очереди занимают свои места в маршевых отделениях, что всем нам приходится делать время от времени. Они исполняют свой гражданский долг, мой господин.

– А если они не захотят исполнять свой гражданский долг? – тихо спросил Элрик.

– Я вижу, мой господин, что ты и в самом деле философ. Но боюсь, что вопросы столь невразумительные вне моей компетенции. Правда, в Троллоне найдутся люди, которые с удовольствием будут обсуждать с тобой такие отвлеченные предметы. – Он дружески похлопал Элрика по плечу. – У меня есть несколько друзей, которые с радостью вас примут.

– Ваш Троллон – процветающее место. – Роза сквозь пространства между домами посмотрела туда, где с такой же неспешностью двигались другие платформы.

– Да, мы поддерживаем определенные стандарты, моя госпожа. Я сейчас распоряжусь о расписках.

– Не думаю, что мы продадим вам наших лошадей, – сказал Элрик. – Мы не можем двигаться со скоростью пешехода.

– Вы уже так двигаетесь, мой господин. Движение у нас в крови. Но мы должны приставить ваших лошадей к делу. Иначе, мой господин, – усмехнулся он, – мы далеко не уйдем.

И снова взгляд Розы охладил пыл Элрика. Но его раздражение росло, когда он вспоминал о своем мертвом отце и угрозе, нависшей над ними обоими.

– Мы будем счастливы воспользоваться вашим гостеприимством, – дипломатично сказала Роза. – А кроме нас в последние дни никто больше не был принят в Троллоне?

– Кто-то из ваших друзей опередил вас, моя госпожа?

– Как насчет трех сестер? – сказал Уэлдрейк.

– Трех сестер? – Он покачал головой. – Если бы я их видел, то наверняка бы запомнил. Но я узнаю в соседних деревнях. Если вы голодны, то я буду счастлив предоставить вам кредит. У нас в Троллоне превосходная кухня.

Было очевидно, что нищих в Троллоне нет. Краска всюду была свежей, стекла сверкали, улицы были аккуратные и чистые – Элрик, пожалуй, таких и не видел нигде.

– Похоже, что все язвы и печали скрыты внизу, – прошептал Уэлдрейк. – Я буду рад, когда покину это место, принц Элрик.

– Думаю, с этим возникнут трудности. – Роза говорила тихо, чтобы никто чужой ее не услышал. – Уж не хотят ли они превратить нас в рабов, как тех несчастных внизу?

– На мой взгляд, в ближайшем будущем они не собираются отправлять нас туда, – сказал Элрик. – Но у меня нет сомнений – им нужны наши мускулы и наши лошади, но отнюдь не наша компания. Я не собираюсь здесь задерживаться, если мне не удастся быстро обнаружить хоть какой-нибудь ключик к тому, что я ищу. У меня мало времени. – К нему возвращалось его прежнее высокомерие и прежняя раздражительность. Он пытался подавить их в себе, так как понимал, что они – симптомы той болезни, которая привела его к нынешнему затруднительному положению. Он ненавидел собственную кровь, свою зависимость от рунного меча и прочих сверхъестественных средств, которые были необходимы ему для поддержания жизни. И когда Амарин Гудул привел их на центральную площадь, застроенную далеко не новыми магазинами, общественными зданиями и домами, для встречи с приемным комитетом, Элрик пребывал отнюдь не в радужном настроении, хотя и знал, что сейчас им более всего требуются ложь, лицемерие и обман. Его попытка улыбнуться не вызвала ответной любезности.

– Пливет вам, пливет! – воскликнул призрак в зеленых одеяниях с маленькой заостренной бородкой и шляпой, угрожающей поглотить всю его голову и половину туловища. – От имени мужей и дев Тлоллона, говолю вам, что наши селдца наполняются счастьем пли виде вас. Или, говоля плостым языком, считайте нас всех своими блатьями и сестлами. Меня зовут Филиглип Нант, я один из театлальных…

Он принялся представлять разных людей с необычно звучащими именами, странным выговором и неестественным цветом кожи. Уэлдрейк глядел на них с ужасом – словно их внешний вид был ему знаком.

– Похоже на Общество изящных искусств Патни, – пробормотал он. – А может, и того хуже – на Коллегию поэтоведов в Сурбитоне. Я с большой неохотой посещал то и другое. И еще много им подобных собраний. В Илкли, помнится, было худшее.

Он погрузился в мрачное созерцание этой картины, с улыбкой, не более убедительной, чем улыбка альбиноса, слушая имена, пользующиеся здесь известностью. Наконец он задрал свой острый нос к небесам, на которых все еще висели дождевые тучи, и начал в качестве самозащиты декламировать что-то себе под нос. Но его тут же окружили зеленые, черные и алые костюмы, шуршащая парча и романтические кружева, источавшие ароматы сотен садовых цветов и трав – цыганская пишущая братия – и унесли его прочь.

У Розы и Элрика тоже появились свои временные почитатели. Несомненно, они попали в состоятельную деревню, жаждавшую новизны.

– Мы здесь, в Троллоне, космополиты. Как и большинство поселений диддикайимов – ха-ха! – наши деревни почти целиком населены чужаками. Да что там говорить, я ведь и сама чужак. Из другого, видите ли, мира. Если хотите знать, из Хеешигроуинааза. Вам знакомо это название?.. – Размалеванная женщина средних лет в замысловатом парике взяла Элрика под руку. – Меня зовут Парафа Фоз, а мужа, конечно же, Баррибан Фоз. Я тебя не утомила?

– У меня такое чувство, – вполголоса сказала Роза, на которую тоже наседала толпа поклонников, – что это самое трудное наше испытание…

Но Элрику показалось, что она получает от этого удовольствие, в особенности от выражения, которое застыло на его лице.

И он с иронией склонился перед неизбежностью.

Затем последовало несколько ритуалов посвящения, с которыми Элрик не был знаком. Но Уэлдрейк этого страшился, поскольку ему-то они были известны слишком хорошо. Роза приняла их так, будто когда-то прежде была знакома с ними гораздо лучше.

Была подана еда, произносились речи, устраивались представления и экскурсии в старейшие и необычнейшие части деревни, читались небольшие лекции о ее истории и архитектуре, о том, как замечательно она была восстановлена.

Наконец Элрику, которому не давали покоя мысли о похищенной душе его отца, стало невмоготу. Он всем сердцем желал, чтобы все эти люди превратились в нечто ему понятное и знакомое, с чем ему легче иметь дело, например в скачущих, скользких, слюнявых демонов Хаоса или в какого-нибудь безрассудного полубога. Подчас ему очень хотелось вытащить свой меч, чтобы пресечь эту болтовню, замешанную на предрассудках, невежестве, снобизме и предвзятости, чтобы заставить замолчать эти громкие, надменные голоса, настолько уверенные в увиденном и прочитанном ими, что они даже прониклись убеждением в собственной неоспоримой и неуязвимой власти над реальностью…

И все это время Элрик думал и о тех несчастных внизу, что, напрягаясь из последних сил, непрестанно, дюйм за дюймом, двигают эту деревню вместе со всеми другими свободными цыганскими деревнями вокруг мира.

Элрику привычнее было добывать требовавшуюся ему информацию с помощью пытки, а потому он предоставил Розе выведать то, что ей удастся, и наконец, когда они остались вдвоем – Уэлдрейк был взят в качестве трофея на какой-то званый обед, – она позволила себе расслабиться. Им были предоставлены соседние комнаты в лучшей, как их заверили, гостинице деревень второго ряда. Завтра, сказали им, им покажут апартаменты, которые будут предоставлены в их постоянное пользование.

– Думаю, первый день мы провели неплохо, – сказала она, усевшись на сундук и снимая сапоги из оленьей кожи. – Они сочли нас занятными, а потому нам сохранили жизни, мы пользуемся относительной свободой, а самое, на мой взгляд, главное, это то, что нам оставили оружие…