Текст книги "Аракчеев. Реформатор-реакционер"

Автор книги: Майкл Дженкинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Теперь Аракчеев колебался. Он считал, что трудно оценить те два обстоятельства, о которых говорил Александр, а они действительно были жизненно важными для успеха любой операции. Поэтому он не использовал своих полномочий и не сопротивлялся Кноррингу в его попытке вовлечь шведов в настоящие переговоры о мире. Вскоре стало ясно, что стремления Кнорринга не увенчаются успехом, но генерал продолжал доказывать, что цель экспедиции в любом случае достигнута, так как сопротивление шведов сломлено и не стоит рисковать и продолжать поход, который будет, в сущности, бесцельным. Сначала Аракчеев держался, говоря: «Мы прекратим войну, только если возьмем Стокгольм». Но наконец аргументы военных победили, и он согласился, что русские должны уйти в Финляндию. На Аландских островах был оставлен гарнизон, и со шведами заключили соглашение, что они не будут приближаться к островам и Финляндии. Возвращение завершилось как раз вовремя, потому что во время перехода ветер усилился и во льду начали появляться огромные трещины.

Между тем Александр выехал из Санкт-Петербурга и после заседаний финского парламента в Борго 19 марта прибыл в Або. Несмотря на решение уходить, Аракчеев не сомневался, что император будет доволен результатами похода; он поощрил Багратиона и Барклая, отправив свои поздравления Барклаю заранее перед прибытием Александра ⁸¹. Действительно, император был очень доволен достигнутым и порицал лишь бедного Кнорринга за его руководство кампанией. За два дня, проведенные в Або, Александр ни разу не принял Кнорринга и не сказал ему ни слова; и через некоторое время генерал передал командование Барклаю.

Но Кнорринг был прав, говоря, что шведы надолго потеряют охоту к войнам. Вторжение русских и переворот в Швеции сделали свое дело. Единичные стычки произошли весной, но в сентябре был заключен мирный договор, по которому шведы согласились отдать Финляндию и Аландские острова окончательно.

На Пасху Аракчеев с триумфом вернулся в Санкт-Петербург с императором. Успех перехода залива был справедливо приписан ему одному: как боевой подвиг его сравнивали с блестящим переходом Суворова через Альпы во время итальянской кампании 1799 г. По столице поползли слухи, что он должен стать «князем Финским». 6 сентября, когда мирный договор был заключен, Александр писал Аракчееву: «Хвала Всемогущему, я заключил мир на основе наших предложений. Чтобы выиграть время, я отошел от традиции и приказал адъютанту поехать в крепость с указанием дать салют из 101 орудия. Я прилагаю к этому письму то, что вы честно заслужили; и, чтобы показать вам еще более явно, как я доволен вашей работой, и так как вам будет более приятно надеть это, посылаю вам мой орден, который носил до этого момента».

К письму прилагался орден Святого Андрея Первозванного – высшая награда, которой мог быть награжден человек, не принадлежавший к императорской фамилии. В тот же день Аракчеев вернул награду императору. На протяжении карьеры ему пришлось несколько раз повторить этот жест отказа от почестей, и его враги, не колеблясь, интерпретировали это как маневр с целью добиться еще большего расположения императора, пытаясь показать, что его почитание не зависело от жалования ему наград. С тех пор он принимал лишь те награды, которые были предназначены лично ему. Если это и был маневр, он все же успешно подействовал на Александра. В данном случае ответом императора стал необычный приказ: «В знак признания преданной и ревностной службы военного министра графа Аракчеева войска должны оказывать ему подобающие почести в местах, где также присутствует его императорское величество».

Однако успех Аракчеева в шведской кампании не примирил с ним высшее командование армии. Военный министр и его генералы вели непрекращающуюся тайную вражду. Аракчеев писал генералу Буксгевдену, который был в отставке с тех пор, как передал командование русской армией в Финляндии Кноррингу, и жаловался, что проверка обнаружила недостачу пороха на складах, за которые отвечал Буксгевден. В то же время он поместил в санкт-петербургских газетах объявление, что он не может оплатить долги армии, пока не будет получен запоздавший отчет Буксгевдена.

Буксгевден ответил язвительным письмом, в котором красноречиво выражал еле сдерживаемый гнев всего военного штаба по поводу позиции Аракчеева. «В различных случаях вы показали мне знаки вашего недовольства, – писал генерал, – а сейчас решили повторить их публично через газеты, не думая, что оскорбляете должность, которую я занимаю и которую вынужден защищать от вашей любви к власти. Знаете ли вы, милостивый государь, что значит быть главнокомандующим? Главнокомандующий – это солдат, проверенный в своей любви к Отечеству, испытанный на поле боя и своей службой доказавший преданность государю. Император вверяет ему безопасность, покой и славу государства. Он вверяет его командованию тысячи солдат, чье благополучие и сама жизнь зависят от мановения его руки, от его бдительности и многочисленных мер, которые он принимает им во благо. Когда он принимает свой жезл, то обязуется перед императором и перед своей страной посвятить все помыслы и сердце делу, которое ему доверили; и своими действиями приумножить военные доблести солдат, находящихся под его командованием, которыми обладают только истинные солдаты, – доблести, которые дают возможность поселянину возделывать свои поля в разгар битвы, несмотря на бушующую вокруг грозу. Сейчас по вашей вине русский солдат больше не может отчитываться за свои труды перед самим императором! Скажите мне, где вы овладели такой пагубной методой? Какой будет реакция наших солдат, характер и служба которых достойны, чтобы они занимали более высокое положение, чем то, на которое вы их ставите? И с какой целью? Вы думаете, что снискаете уважение тем, что вы делаете? Нет, милостивый государь, вы ошибаетесь. Человек, который не бывал ни в битвах, ни на борту корабля, ни на императорских советах, ни лицом к лицу с врагом, никогда не добьется уважения своих сограждан, какие бы жесткие меры он ни принимал. Ясно, что милосердный император, который бдит за благополучием государства, не знает, с каким человеком он столкнулся в вашем лице» ⁸².

Содержание этой тирады вскоре просочилось за пределы канцелярии Аракчеева. В Санкт-Петербурге вовсю обсуждали письмо Буксгевдена. Лишь Аракчеев не понял, что оно стало всеобщим достоянием, и, к великому смущению своих гостей, продолжал распространяться на обеде о качествах, необходимых командиру, в тех самых словах, которые использовал Буксгевден ⁸³. Но когда он обсуждал свой подвиг в Финляндии, то высказывал пренебрежение к генералам, работу которых он все-таки сделал лучше. «Так что есть еще люди, которые мне доверяют, спасибо вам, друг мой, – говорил он молодому офицеру, поздравившему его. – Я не армейский командир и не собирался руководить переходом войск, но Бог дал мне достаточно чувства, чтобы отличить правильное от ложного. Бог знает, чем бы все кончилось, если бы мы отложили изгнание шведов из Финляндии до будущего года. Буксгевден считает меня своим врагом, но он очень не прав. Зачем мне с ним бороться? Мои враги – те, кто не выполняет своей работы как должно. Я боролся с прекращением военных действий, которое он предлагал, используя свои собственные аргументы. Если бы я прислушался к ним, вместо того чтобы послать Барклая по льду к шведам, мы бы еще два года воевали в Финляндии» ⁸⁴.

Хотя подвиги русской армии привлекли большое внимание, завоевание Финляндии оказалось не таким популярным, как рассчитывал Александр. Многие смотрели на эту войну как на хитрый план Наполеона, направленный на ослабление России, в то время как тот продолжал укреплять свою европейскую империю. Оценка стратегической важности этого завоевания была невысока, и тревоги Александра по поводу общественного мнения, а также продолжающаяся непопулярность его политики побудили его основать первую в России правительственную газету «Северный вестник».

Поручая Аракчееву исследовать, как Военное министерство может более эффективно содействовать газете, Александр писал: цель в том, чтобы сообщить публике новости о «достойных событиях» и держать общественное мнение в курсе «благотворной политики правительства». Но создания газеты оказалось недостаточно, чтобы положить конец весьма преувеличенным слухам, которые при почти полном отсутствии источников информации или более или менее эффективных средств коммуникации продолжали распространяться в России и за ее пределами. Зимой 1809 г. даже Австрии достиг слух о том, что Александр отрекся от престола и передал регентство империи Сенату.

Несмотря на свою новую привилегию, Аракчеев никогда не использовал свое положение, чтобы обогатиться или добиться высоких должностей для членов своей семьи и тем более для своих друзей. Он ненавидел, когда люди пытались использовать его как ступеньку в карьере, и не скрывал своего недовольства по этому поводу даже от близких друзей. «Мне не нравится, что вы беспокоите мою мать своими бессмысленными требованиями, – писал он Авдотье Римской-Корсаковой, супруге своего бежецкого соседа. – Вы могли бы написать мне, и я бы ответил вам. Я принял вашего младшего сына в артиллерию; но вашего старшего сына невозможно произвести в офицеры, так как он чрезвычайно ленив и преднамеренно записался в больные. Он, должно быть, очень хорош, но явно метит в деревенские пастухи, а для этого ему не нужен офицерский чин. Пожалуйста, не беспокойте больше меня и мою мать и не просите за него». Его молодой кузен Николай Васильевич Аракчеев, который вел бурную жизнь в столице, получил более жесткую отповедь: «Я не хочу, чтобы в Санкт-Петербурге был пьяница и шут из моей семьи. Советую тебе служить в армии…» ⁸⁵

Тем временем разрыв отношений Аракчеева с женой радикально изменил судьбу Настасьи, которая теперь была полностью восстановлена в своих правах в Грузине. После отъезда жены Аракчеев отказался от надежды на законного наследника и решил сделать все, что мог, для своего внебрачного сына. При рождении мальчик был записан как купеческий сын и окрещен как Михаил Иванович Лукин. Однако для успешной карьеры ему необходим был титул дворянина, и Аракчеев прибег к известной уловке, чтобы добыть для него фальшивое дворянство. В Латвии можно было приобрести фальшивые документы, но друг Аракчеева генерал Букмейер, к которому он обратился за помощью, случайно узнал о бедном витебском дворянине Шумском, старший сын которого умер. Были добыты подлинные документы ⁸⁶, и в шестилетнем возрасте мальчика привезли в Санкт-Петербург под именем Михаила Шумского и отдали в частную школу, которой руководил Николай Греч. Михаил обнаруживал значительные способности, но также несерьезное отношение к учебе и склонность валять дурака. Греч часто писал Аракчееву записки о поведении Михаила. «Я не уверен, отпустить ли Мишеньку сегодня домой, – говорилось в одной из них, – потому что на этой неделе он плохо себя вел, лгал, плохо писал и озорничал в классе, за что был наказан» ⁸⁷. Аракчеев внимательно следил за образованием своего сына и особенно был обеспокоен тем, что его недостаточно учили математике. У мальчика обнаружились способности к языкам, и по окончании школы Греча его послали в академию, которой руководил пастор Коллинз, для изучения иностранных языков.

Внешняя политика, все больше поглощавшая Александра, не заставила его забыть о конституционной реформе. Этот вопрос был тесно связан с проблемой приведения в порядок государственных финансов, которые к 1808 г. оказались в критическом положении. «Негласный комитет» к тому времени прекратил свое существование; Чарторыйский, Новосильцев и Строганов уехали за границу, так и не дождавшись каких-либо реальных изменений. Только Кочубей остался в Министерстве внутренних дел. Его влияние на императора уменьшилось; однако Александр внезапно выбрал себе в помощники в новом витке реформ его молодого протеже, работавшего с ним в министерстве, – Михаила Сперанского.

Сперанский, сын сельского священника, в молодости занимал самую нижнюю ступень социальной лестницы. Но благодаря незаурядному уму он очень быстро проложил себе путь к правящей верхушке. Он был блестящим управленцем, буквально фонтанирующим идеями и обладающим чиновничьим даром выразить их на бумаге одновременно ясно и таким образом, что они становились привлекательными для начальства. Он был широко начитан в области политической философии XVIII в. и использовал свои знания для развития собственных политических теорий, но, в отличие от многих других русских, попавших под влияние идей Просвещения, включая Екатерину и Александра, обладал даром применять свои теории на практике в соответствии с потребностями и условиями своей страны.

Карьера Сперанского складывалась успешно, и было невозможно представить, чтобы он не поднялся к вершине и не получил, по крайней мере, чина государственного секретаря, руководя одним из самых больших учреждений в государстве. В действительности он достиг гораздо большего. В 1808 г., когда Кочубей заболел, Сперанский, заменяя его, составил недельный рапорт министерства императору. Александр был поражен его способностями и вскоре доверил Сперанскому два важных задания. Его попросили обдумать государственный бюджет и воспрепятствовать быстрому обесцениванию бумажных денег по отношению к серебряному рублю, а также составить план, как реорганизовать систему управления Россией.

До сих пор система управления Российским государством была устаревшей и неэффективной. Единственным источником власти и законности был сам император, и в начале своего правления Александр имел только несколько комитетов, которые консультировали его по разнообразным государственным делам, таким, как оборона или внешняя политика, и исполняли императорские указы. Одним из основательных достижений его молодых советников была замена этих комитетов министерствами, но это не решило проблему ограничения произвольной и часто саморазрушающей природы императорского права, и слабый и реакционный Сенат оказался не способен этому помочь. По мнению Сперанского, следовало в большой мере систематизировать и узаконивать императорскую власть, чем отрицать ее основу. Однако он не смягчил слов, описывая ошибки существующей системы и пороки российского социального строя. «Чего стоят гражданские права, когда они могут каждый день разбиться о столп самодержавия? – писал он. – Я не буду говорить о более важном предмете – отношении крестьян к своим владельцам, об отношении миллионов людей, составляющих большую часть населения, к горстке паразитов, которые присвоили бог знает как и почему все права и привилегии» ⁸⁸.

Чувства, подобные этим, не способствовали тому, чтобы Сперанский снискал любовь дворянства, и действительно, с того момента, как Александр приблизил его к себе, дворяне все больше его ненавидели. Но знаком особого расположения императора стало то, что он сопровождал Александра на вторую встречу с Наполеоном, состоявшуюся в Эрфурте осенью 1808 г., когда Наполеон безуспешно попытался убедить Александра участвовать вместе с ним в завоевании Австрии. В течение этого года оппозиция французскому альянсу в России скорее росла, чем уменьшалась, но в этом вопросе Александр был непоколебим. Присутствие Сперанского в Эрфурте не пошло на пользу его репутации в Санкт-Петербурге. Ходили слухи, что он попал под влияние Наполеона и пытался навязать императору отвратительные республиканские законы. Сперанский не собирался защищаться. Как и Аракчеев, он был безразличен к общественному мнению, пока его поддерживал император.

И Сперанский, и Александр не понимали, что, прежде чем проводить реформу, надо создать для нее благоприятные условия. Как бы то ни было, Александр держал в строгой тайне все, что касалось Сперанского, и впоследствии по столице поползли еще худшие слухи. Сперанский писал, что «законы не имеют никакого значения, когда они составляются на основе личного доверия, обсуждаются тайно и издаются без оглядки на общество». Как раз эта ошибка и была совершена.

Сегодня план Сперанского выглядит как оригинальная схема согласования власти трона с существующими социальными и административными элементами, которые могут быть использованы для работы с монархом и влияния на него. Он обеспечивал четкое разделение власти в ее основе с тремя ветвями управления: судебной, возглавляемой Сенатом; исполнительной, включающей в себя министерства и губернаторов; и законодательной, в которой должны быть народные собрания различных уровней. Эти три ветви объединялись в Государственном совете, возглавляемом императором, который по-прежнему обладал высшей властью. Несомненно, Сперанский надеялся, что император будет все больше и больше руководствоваться предложениями совета; тот будет представлять законы, предлагаемые законодательными органами, и одновременно контролировать их исполнение министерствами. Наконец, в совете должны были быть созданы четыре департамента, включавшие в себя различные министерства.

Когда Александр увидел план Сперанского в целом, то проявил свойственную ему нерешительность. Становившийся болезненно чувствительным при малейшем покушении на его власть, он боялся лишиться даже части своей свободы действий. Ему не приходило в голову, что предлагаемая система, вовлекая в управление страной наиболее влиятельных людей, могла при умелом с ней обращении скорее увеличить, чем уменьшить власть императора и открыть ему путь для осуществления фундаментальных социальных реформ. Хотя Сперанский ясно сказал ему, что план имеет смысл, только если осуществить его полностью, Александр предпочел действовать постепенно и принимать половинчатые меры. Он решил на время проигнорировать судебный и законодательный органы и первым делом создать Государственный совет, департаменты которого ратифицировали бы мероприятия, представленные министерствами, и контролировали бы их исполнение.

Лишь четыре человека – Кочубей, Салтыков, Лопухин и Румянцев – в полной мере знали о масштабе этих планов. О реформе собирались объявить в начале 1810 г., И В последние недели 1809 г. Сперанский и Александр работали вместе. Из всех людей, приближенных к императору, которые не были посвящены в план, Аракчеев, пожалуй, обиделся больше всех. Он всегда высоко ценил свою особую дружбу с Александром и после шведской кампании полагал, что ему удалось полностью восстановить доверие императора. Строго говоря, его полномочия не выходили за рамки военного дела, но он полагал, что его хотя бы проинформируют, если не обратятся к нему за консультацией по такому важному вопросу. Он не только боялся растущего влияния Сперанского, но чувствовал, что его престиж оказался под угрозой. Поэтому Аракчеев с нарастающим раздражением прислушивался к слухам и наблюдал за приготовлениями к переходу на новую систему.

В конце ноября Александр приехал в Москву, и там к нему присоединились несколько министров и чиновников, включая Аракчеева. Сперанский в Санкт-Петербурге поддерживал ежедневный контакт с императором с помощью оригинального метода передачи конвертов без адреса со специальной печатью на них Мельникову, одному из камердинеров Александра, который затем посылал их в Москву. Чиновники в Москве были заинтригованы прибытием этих писем от камердинера и слышали, как Аракчеев с усмешкой заметил: «Мельников – важный человек» ⁸⁹.

Когда император со свитой вернулся в Санкт-Петербург, Аракчеев собрался ехать в Грузино. Он решил покинуть столицу, когда объявят о начале реформ, в подготовке которых он не участвовал. Однако Александр догадывался о раздражении Аракчеева и попросил его остаться, пообещав, что он вместе с ним ознакомится с реформой до того, как она будет опубликована в Новый год. 27 декабря Аракчеев наконец получил письмо, в котором сообщалось, что император встретится с ним вечером этого же дня. Проходили часы, но его не вызывали. Поздно вечером раздался звон колокольчика, и в дом вошел Сперанский. Александр прислал с ним лишь главы из проекта указа и распорядился, чтобы он устно объяснил все военному министру.

Минут через десять Сперанский поспешно ушел, а Аракчеев вызвал своего секретаря Марченко. «Я никогда не видел его в такой ярости, – писал Марченко. – Он даже не взглянул на бумаги, которые у меня были для него, но приказал мне прислать их в Грузино, куда, как он сказал, немедленно собирается уехать» ⁹⁰. Аракчеев действительно был разгневан. Он убедился, что Александр продемонстрировал ему свое пренебрежительное отношение и этим жестом хотел подчеркнуть, что положение Сперанского выше, чем его. По прибытии в Грузино он написал императору письмо: «Государь, я пользовался вашим расположением пятнадцать лет, и бумаги, которые я получил сегодня, – еще один знак того, что я продолжаю им пользоваться. Таким образом, я не могу ждать, чтобы изучить эти важные государственные документы. Перед отъездом, государь, я все прочитал, но я не осмелюсь высказывать свое суждение, пока не изучу их еще раз в меру своих знаний и способностей.

Государь, вы знаете, какое образование я получил в юности. К моему сожалению, возможности мои были крайне ограниченны, поэтому я чувствую, что в моем нынешнем возрасте я всего лишь знающий офицер, способный только на управление нашими военными делами. Именно поэтому я по вашему приказанию получил ту должность, которую в данное время занимаю. Но чтобы осуществить ваши мудрые проекты, вы сейчас нуждаетесь в министре, который получил обширное и основательное образование. Я этого сделать не в состоянии, государь, и не могу претендовать на такой пост, дабы не дискредитировать его. Мое сегодняшнее поведение и это письмо тому подтверждение».

Александр довольно холодно отреагировал на эту вспышку раздражения Аракчеева, в которой проявилась не только ревность из-за того, что его не допустили к работе Сперанского, но и чувство ущербности из-за недостатка образования. Аракчеев то презирал тех, кто получил образование лучшее, чем он, то завидовал этим людям. Как государственный деятель, он понимал, в каком невыгодном положении оказался из-за своего незнания истории и права, и офицер, работавший у него, заметил, что «он был хорошим объектом насмешек для тех людей, которые обсуждали эти вещи в заученных, но несвязных фразах» ⁹¹. В своем ответе Александр проигнорировал эти соображения и предпочел объяснить Аракчееву причину, задев самое больное его место: «Алексей Андреевич, не могу скрыть от вас огромного удивления, которое вызвало у меня ваше письмо. Я не могу согласиться с вашими доводами. Если вы до сих были весьма деятельны на своем посту, почему же вам не поучаствовать в создании Государственного совета? Каждый, кто читал новую Конституцию, понимает, что Государственный совет создается только на благо империи… Будьте честны с самим собой и спросите себя, какова же реальная причина вашего отъезда, и вы не обнаружите ее…

…Если вопреки моим надеждам мое письмо не убедит вас, я имею, по крайней мере, право призвать вас продолжить вашу работу, как подобает долг человеку чести. И при нашей встрече вы мне скажете, действительно ли вы все тот же граф Аракчеев, на лояльность которого я могу всецело положиться, или мне придется назначить нового Военного министра» ⁹².

Получив это письмо, Аракчеев вернулся в Санкт-Петербург, но смягчить его было не так-то легко, и он снова пишет Александру и просит его найти ему преемника. Возможно, он знал, что император не позволит ему уйти. Кроме того, в результате предыдущего прошения об отставке он был повышен рангом до министра. В этом случае, поостыв, он решил найти хоть какое-то утешение в том, что Александр его вернул. И он снова оказался в выигрыше. После долгой беседы с императором наедине Аракчеева спросили, останется ли он на своем нынешнем посту или примет назначение на должность главы нового Военного департамента Государственного совета. Выбор был за ним, и Аракчеев решил принять назначение в совет, заявив, что «лучше быть начальником, чем иметь начальника над собой». Примирение произошло, и монарх с министром снова были верными друзьями. В подарок на Новый год Александр прислал Аракчееву сани и пару лошадей. Аракчеев был доволен, а Марченко писал, что «это был знак необычайного расположения».