Текст книги "Прикосновение невинных"

Автор книги: Майкл Доббс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Мне бы хотелось его прочесть.

– Там есть такие медицинские подробности, которые вы наверняка не поймете, другие больно ранят вас.

– Я журналист, – напомнила она.

– Акт вскрытия строго конфиденциальный документ, – резко сказал управляющий, – особенно для журналистов.

– Я… – Она чуть было не рассказала им о Бенджамене, но вовремя остановилась. Бесполезно. Воспоминания ребенка против их убежденности. Они ничего не воспримут. Она сама с трудом разбирает картавые фразы сына, а уж эти тупицы и пытаться не станут. Нужно быть женщиной или очень чутким мужчиной, чтобы признать, что воспоминания трехлетнего малыша могут чего-то стоить.

Психолог тоже пришел к мнению, что разговор зашел в тупик. Он стащил с носа очки и махал ими перед лицом Изы.

– Вы должны согласиться, дорогая, что эмоциональные сомнения вполне естественны для женщины, которая пережила такие мучительные моменты, как вы. Этого следовало ожидать. Это совершенно нормально. Мы должны дать вам возможность избавиться от тревог, примириться с реальностью. Я считаю, вам полезно посетить место катастрофы. Это будет болезненно, без сомнений, но станет чем-то вроде… катарсиса, освободит вас от сомнений. Поможет взглянуть в лицо реальности, тому факту, что вы потеряли ребенка. И мы дадим вам возможность поговорить с некоторыми из тех, кто заботился о маленькой… – он посмотрел в бумаги, – Изабелле.

– Я уже это сделала. Поговорила с работником морга. Мне это не слишком помогло, не так ли?

Черт побери эту женщину и ее настырность! Очки вернулись на место. Переносица психолога ярко блестела, гнев и раздражение противоречили застывшей профессиональной улыбке.

– Думаю, мы будем регулярно встречаться, вы и я, каждый день, пока вы будете на амбулаторном лечении. Попытаемся лучше узнать друг друга.

– Кроме того, мы можем прописать вам транквилизаторы, чтобы вы лучше спали, если вы, конечно, сами этого хотите! – Уэзерап очень хотел помочь.

«Вот, – подумала Иза, – традиционный рецепт: окружить и успокоить».

Психолог опустил руку в карман жилета и вытащил маленький календарик.

– Давайте начнем наши консультации в по… Нет. А что, если во вторник? – Его карандашик в серебряной оправе был готов занести Изу в список, записать и… списать.

Боже, она понимала, что нуждается в помощи. Злой и голодный пес поселился у нее внутри, порождение ее боли, чувство вины, ощущения, что она ответственна за судьбу своей дочери, что она предала Бэллу.

Облегчение ей могли принести только факты, но она знала, что не получит ответов на свои вопросы, лежа на кушетке на приеме у этого человека или сидя у его ног в продавленном кресле. Ей следовало признать, что в конце концов он, возможно, окажется прав, что она просто обманывает себя, цепляется за иллюзий, пытаясь уйти от реальности, придумать надежду и мир, который просто-напросто не существует. Бэлла умерла, вряд ли в этом могут быть какие-то сомнения.

Но Иза в силу своей профессии была скептиком, она привыкла не верить свидетельствам, которые нельзя потрогать обеими руками, вытащив их из темноты на безжалостный дневной свет.

И она была женщиной, которая скорее даст отрезать себе руку, чем позволит мужчинам покровительственно похлопывать себя по плечу.

Будь разумной, говорят они. Но разве может мать быть разумной?

Он смотрел на нее, держа серебряный карандашик наготове. Бывают моменты, когда следует нанести удар, но иногда правильнее замаскироваться, то есть попросту соврать. Их внимание она себе сейчас обеспечит. Иза глубже погрузилась в мягкое объятие кресла, скрестила ноги таким образом, чтобы обнажились колени, и улыбнулась. Если они решили, что перед ними глуповатая жеманная женщина, пусть остаются в счастливом заблуждении.

– Конечно. Вы правы. Я позвоню, чтобы договориться о встрече. Как только устроюсь.

Психолог обнял себя за плечи, радуясь победе. Он подтолкнул свои очки на переносице, убрал календарик и серебряный карандашик, довольный своим маленьким триумфом. Он полагал, что понял Изидору Дин.

Кретин.

Они подъезжали к дому Деверье по длинной аллее, обсаженной кизилом, чьи кроваво-красные на концах шипы расцвечивали осеннее увядание, как… что? Обещание жизни и надежды? Или они похожи на пальцы мертвеца? Иза не знала.

Шофер Деверье ждал ее. Из-за ее путешествия в морг и встречи с врачами ждать пришлось долго. Он показался ей грубоватым, неразговорчивым, резким, может быть, это свойственно всем провинциалам, когда они имеют дело с иностранцами?

Во всяком случае, беседовать они не могли: он вел машину, а она сидела на заднем сиденье, прижимая к себе Бенджи, напуганного новым путешествием в неизвестность. Не то чтобы автомобиль Деверье напоминал потрепанный «рено»: «роллс-ройс» модели «Силвер клауд» почти сорокалетней давности, классическое сочетание голубого и серого в обивке, чуть-чуть потрескавшаяся натуральная кожа. У Деверье было чувство стиля.

Фамилия садовника-шофера была Чиннери, только это ей и удалось из него выудить, он даже не назвал ей свое имя. Ему было около сорока, лицо смуглое, волосы густые и коротко подстриженные, на руках татуировка, одет в комбинезон, поношенный, но удобный и чистый. Только на ботинках осталась грязь. Иза предположила, что он служил в армии, рядовым или сержантом, привык исполнять приказы, но не имел опыта общения в офицерской среде. Такие же обветренные, недоверчивые лица она встречала на каждом пропускном пункте, на баррикадах, в зонах военных действий, где делала свои репортажи и где мотыгу слишком часто сменяли «Калашников» и патронташ и где холмики свежей земли означали что угодно, только не сельскохозяйственные работы.

Дом Деверье, как и его машина, был большим и великолепно оборудованным. Старый фермерский дом из кирпича и песчаника со слегка обветшавшим фасадом, выдержавшим немало бурь в течение столетий, под новой черепичной крышей. Место было великолепным, на многие сотни акров вокруг росли леса и желтели поля, виднелись шпили небольшого городка Бауминстер, уютно устроившегося в объятиях невысоких холмов. За Бауминстером с его игрушечными крышами, милях в двенадцати от поместья, плескались серые воды Ла-Манша.

Это был край Томаса Харди, самое его сердце, красота и вечная тайна наполняли вечерние сумерки. И личная трагедия, у Харди всегда присутствовала личная трагедия. Есть ли хоть в одном из его произведений счастливый конец? Иза не могла припомнить.

Когда они миновали извилистую аллею и оказались на вымощенном булыжником дворе, окруженном плетеной изгородью, она ощутила непонятное беспокойство. Уединенность этого дома напомнила ей о собственном одиночестве. Она привыкла к суете федеральных шоссе округа Колумбия и к самоубийственным скоростям автобанов, облакам выхлопных газов, но не к морскому ветерку и не к пасторальности маленьких английских городков, располагающих к размышлениям, расслабленности и покою. И вовсе не к тому, чтобы доискиваться до истины о смерти Бэллы.

К тому моменту, когда «клауд» мягко затормозил, Иза уже нетерпеливо барабанила пальцами по дверце. Во дворе стоял черный «форд», который, судя по свежей грязи на дверцах, приехал издалека. Номера были дипломатические.

Появился водитель, небольшого роста безупречно одетый человек, субтильный, но пышноусый. Он поспешил открыть Изе дверцу машины. Высоко поднятой головой, выпяченной грудью и тощими ногами он напомнил ей цыпленка. По покрою костюма и длине брюк, из-под которых виднелись носки, Иза догадалась, что он американец. Кентуккского разлива.

– Помфрит. Гарри Помфрит, миссис Дин, из консульского отдела посольства. Мистер Деверье попросил меня встретиться с вами. Я в восторге, что вы поправились и выписались. – Помфрит немного шепелявил, и это становилось гораздо заметнее, когда он волновался или чувствовал себя неловко.

Желая помочь, он потянулся к Бенджи, и тот отпрянул назад, в страхе, что его опять заберут у матери.

– Прости, малыш, – поторопился успокоить его Гарри. – Могу я помочь вам с багажом?

– Вряд ли. Все мое имущество на мне. Помфрит отступил на шаг и пригладил усы. Да, тут не проявить инициативу. Он подождал, пока Чиннери, не говоря ни слова, не провел их в дом и не усадил вокруг обеденного стола в кухне с выложенным плиткой полом.

Помфрит решил, что может попытаться еще раз и с энтузиазмом хлопнул в ладоши.

– Пора выпить по чашечке хорошего английского чая, – заявил он.

Совершенно недвусмысленно, хотя и не намеренно, не желая обидеть ее, Помфрит предположил, что чай приготовит она. Иза не удивилась. Где бы они ни работали, операторы всегда ждали, что именно Иза, то есть женщина, вовремя разбудит, закажет еду в ресторане, поработает секретаршей или сыграет роль хозяйки на приеме. В конце концов, это так естественно…

Мужчины. Ей вспомнился эпизод, когда она получила право на эксклюзивное интервью с недавно вступившим в должность президентом Перу, меньше чем через две недели после военного переворота. Он сидел, такой величественный и увешанный медалями, за своим письменным столом под собственным огромным портретом, а она стоя задавала ему вопросы об отрядах смерти и лидерах оппозиции, исчезавших по ночам. Терпеливо и вежливо президент отвечал на все ее вопросы, но смотрел он в лицо мужчинам, составлявшим его свиту. Ни разу за полчаса он не посмотрел ей в глаза, только шарил по груди похотливым взглядом; и в голову ему не приходило, что она здесь не только для того, чтобы покрасоваться. Или приготовить чай. Иза посмотрела на Помфрита и кивнула.

– Благодарю вас. Мне без сахара.

Чиновник из консульства в замешательстве оглядел кухню; он не знал, как обращаться с плитой. Затравленно оглянувшись, Помфрит поискал электрический чайник, пока, к его великому облегчению и радости, не появилась огромная, как буфет, женщина, оказавшаяся домоправительницей Салли. Она очень хорошо заваривала крепкий оранжевый чай.

– Я очень благодарна, что вы приехали так быстро, мистер Помфрит, – сказала Иза в знак примирения.

Помфрит поставил чашку и аккуратно вытер усы. С его стороны было ошибкой отпустить их такими длинными, это лишь подчеркивало полное отсутствие у него подбородка.

– Рад помочь вам, миссис Дин. Особенно если просьба исходит от такого человека, как мистер Деверье.

– Он имеет вес в посольстве?

– О, не только в посольстве. – Его голова дернулась, как будто он собирался склевать зернышко на дворе. – Между нами – я уверен, что могу говорить откровенно, – многие считают, что у него превосходные шансы занять кресло премьер-министра в ближайшие два года. Да и сейчас, на посту министра обороны, у него в руках довольно мощная дубинка. – Помфрит опять начал шепелявить.

Ноздри Изы раздулись от негодования. Типичный представитель истеблишмента. Вчерашние телевизионные новости выдает за конфиденциальную информацию.

– Вы имеете ввиду «Дастер»? – спросила она.

– Вы знаете о проекте? Конечно, это же ваша работа. Впрочем, секрета из этого никто не делает, администрация очень заинтересована в проекте, идет большая игра. У Пола Деверье чертовски хорошие карты, вы понимаете, что я имею в виду. Мы хотим быть с ним в дружеских отношениях.

Иза обняла Бенджи, сидевшего у нее на коленях. В тепле кухни он быстро заснул. Она молилась про себя, чтобы он не описался.

– Скажите, почему это так важно?

– Это важно само по себе, миссис Дин. – У Гарри Помфрита была раздражающая привычка постоянно повторять в разговоре имя собеседника, как будто он старался убедить его в своей честности и добрых намерениях. Прямым ходом к Фогги Баттому минуя Дейла Карнеги. – Это важно для нашего министерства обороны, от этого зависят тысячи рабочих мест. Впрочем, есть и еще кое-что, гораздо более важное. Видите ли, этот проект нужен, чтобы произвести впечатление не только на наших потенциальных противников, но и на союзников. Если мы сумеем договориться, появятся новые совместные проекты в Европе. Сверхзвуковые транспортные самолеты, классом превосходящие «Конкорд». Космические проекты – возможно, новая космическая станция.

– Конечно, с использованием «шаттлов» НАСА, – добавила Иза заговорщическим тоном.

Кажется, Помфрит не заметил ее сарказма.

– Возможно даже сотрудничество в проектировании атомных электростанций и строительстве предприятий по переработке отработанного топлива. Как видите, миссис Дин, на этого пони взвалили очень тяжелый груз, а вожжи в руках у мистера Деверье.

– Кажется, я попала в высшие сферы…

– О да! Но позвольте заверить, что мы поспешили бы к вам на помощь в любом случае. Вы так много пережили, и посольство радо помочь.

Усы топорщились, то поднимаясь, то опускаясь, как будто жили собственной жизнью, Иза поняла, что он пытается улыбнуться.

– Итак, миссис Дин, расскажите мне о катастрофе.

Она могла рассказать совсем немного. Несколько деталей из вторых рук, провалы в повествовании… Иза даже не была уверена, когда и где точно это случилось.

– Никаких документов у вас не осталось?

– Остались, но в Париже.

– Не может ли помочь ваш муж?

– Может. Но не станет. Мы разводимся.

– А кто-нибудь в Париже? Друзья, знакомые? Кто-то же убирает вашу квартиру и может выслать документы.

Некоторое время Иза напряженно вспоминала.

– Уверена, что у меня была уборщица, мистер Помфрит. Беда в том, что память отказывается помочь мне.

– А номер вашего паспорта?

– Я помню дату своего рождения.

Усы Помфрита уныло повисли. Да, помощи от Изидоры Дин было маловато.

– Понимаю. Возможно, мне понадобится пара дней, чтобы разобраться с этим. Нужны будут ваши фотографии. Я должен получить информацию от местной полиции о деталях происшествия, послать в Вашингтон запрос о ваших данных и все проверить. Только после этого мы сможем выдать вам дубликат паспорта. А пока я принес вам это. – Он извлек из своей папки конверт с американским гербом в углу. – Это рекомендательное письмо, то есть временное удостоверение личности, в нем засвидетельствована ваша личность. Каждому, кто хочет что-то проверить, предложено обращаться ко мне, в посольство. Можете его использовать, если потребуется.

– Забавно, – заметила Иза, – без официальной бумаги я как будто и не существую.

– Вы существуете, миссис Дин, уверяю вас. – Улыбка Гарри стала более оживленной. – Только беда в том, что вы пока не можете этого доказать.

– Есть кое-что еще, в чем мне очень пригодилась бы ваша помощь, мистер Помфрит.

– Я весь внимание.

– Моя девочка. Мне сказали, что моя дочь погибла в катастрофе. Я им не верю.

Усы Помфрита замерли.

– Боже мой! Что вы хотите этим сказать?

Иза аккуратно подбирала слова.

– Я… я просто не уверена. Понимаете, кто-то мог допустить ошибку.

– Но кто?

– В этом я тоже не уверена. Но я не верю, что ребенок, умерший в больнице, моя дочь Бэлла.

– О, понимаю. – Помфрит замолчал, ожидая неизбежных слез. Холостяк, он полагался только на себя, был скрытым гомосексуалистом и не мог позволить, чтобы женские заботы внезапно затопили эмоциональную пустыню его души.

– Почему вы так думаете, миссис Дин?

– У ребенка, который умер в больнице, был другой цвет волос, чем у Бэллы.

– Вы просили их перепроверить?

– Это невозможно. Они кремировали тело сразу после вскрытия.

– Это… как-то необычно, – согласился дипломат, покачав головой. Они вступили на тонкий лед бюрократических процедур. – Вы должны понять, миссис Дин, мы практически бессильны. Вы знаете, я бывал во многих странах мира, так вот, в Англии самая надежная система регистрации в здравоохранении, даже лучше, чем в Штатах.

– Мистер Помфрит, я тоже объехала почти весь мир и знаю, что ошибка может произойти где угодно.

– Но что произошло в вашем случае?

– Этого я не знаю. Именно поэтому и прошу вас о помощи.

Помфрит попытался прихватить ус нижней губой. Он явно нервничал.

– Миссис Дин, кроме путаницы с цветом волос, что у вас есть еще?

Иза помолчала. Придется сказать правду.

– Мой сын сказал мне, что Бэллу унесла женщина. Блондинка.

– Ваш сын. Бенджамен. – Помфрит кивнул на спящего мальчика.

Иза кивнула.

– И это все, миссис Дин?

Она собралась с духом. В конце концов, рано или поздно придется произнести эти слова вслух.

– Материнский инстинкт. – Неубедительно. – И я все время вижу сны, – добавила она поспешно.

– Инстинкт. И сны. – Дипломат как будто выносил ей смертный приговор.

«Вот оно, начинается», – сказала себе Изидора.

– Пожалуйста, миссис Дин, выслушайте меня очень внимательно. Я хочу вам помочь, поверьте, действительно хочу. Но самая главная помощь, которую я должен вам оказать, это быть честным: не могло ли так случиться, что авария, тяжелые травмы, кома, в сочетании с глубочайшей душевной травмой каким-то образом… – он запнулся, – ввели вас в заблуждение? Лишили способности рассуждать здраво? Заставили поверить в то, во что вы хотели бы верить, и пренебречь фактами?

– Это возможно. Хотя… – Иза оборонялась, понимая, что ее рассуждения несостоятельны, как, впрочем, и доказательства.

– На минуту отрешитесь от своих проблем, станьте опять журналисткой. Если бы кто-нибудь пришел к вам с подобной историей, что бы вы ему ответили?

Иза опустила голову. Она знала ответ. Утешения. Совет обратиться к психиатру. Успокоительные средства. Скептицизм. Все то, что они обрушили на нее сегодня. Ее молчание было красноречивее любых слов.

– Послушайте, почему бы вам не обдумать все еще раз в течение пары дней? Попробуйте разобраться, не искажаете ли вы факты. Позже мы вернемся к разговору. Обещаю.

Что могла Иза возразить на столь разумный совет? У нее нет доказательств. Ничего, кроме грызущего душу сомнения, что что-то не стыкуется. Надежда, мистическая и безосновательная, что Бэлла жива. Где-то. С кем-то.

Не было никакого смысла настаивать. Она поблагодарила Помфрита, и он быстро уехал – похлопал крылышками и улетел, не дожидаясь второй чашки чая.

Изидоре потребовалось немного времени на обустройство. Распаковывать, кроме дорожной сумки, было нечего. Туалетные принадлежности, смена белья для нее и Бенджи, пластмассовая гоночная машинка и мягкий кролик с оторванным ухом.

Салли провела ее в спальню, расположенную в старой части дома, фермерском коттедже семнадцатого века с маленькими комнатками и низкими потолками. Снаружи дом выглядел как традиционное сельское жилище, внутри Деверье все переделал и расширил, так что комнаты были светлыми и просторными, сохраняя старинное очарование, с балками на потолке и чудными каминами. Главным помещением был кабинет Деверье, широкая комната-ротонда в южной части дома, откуда открывался вид на долину. Казалось, что стоишь на капитанском мостике и смотришь на приближающийся берег.

Дом был полон неожиданностей и ловушек. За крепкими дубовыми дверями и традиционно увитыми розами окнами Иза ожидала увидеть предметы старинного английского быта – несколько металлических грелок, блестящую начищенную медную посуду и гравюры с видами охоты, возможно, пару охотничьих собак, но никак не подлинники восточного искусства, к которому Деверье явно имел вкус. Особенно ей понравилась статуя бирманской танцовщицы, выполненная в натуральную величину. Ей было не меньше двух столетий, хотя сохранилась первоначальная позолота. Иза в восхищении остановилась перед резной деревянной панелью, в мельчайших деталях демонстрирующей, как молодая женщина занимается любовью с четырьмя партнерами. Это был фриз из древнего храма, очевидно, индийского, Бог есть Любовь.

И Бог есть Смерть. Бог есть. Но в душе Изы не было ничего. Она чувствовала себя выпотрошенной рыбой.

Она спросила, где находится телефон. Салли ответила, что Деверье просил ее пользоваться его кабинетом, уже убранным и подготовленным для нее, он выглядел просторным и очень удобным, вот только нигде не было ни одного документа, видимо, все тщательно сложили и заперли на ключ в высоком металлическом шкафу.

Иза посмотрела в окно на долину. Поля напоминали лоскутное одеяло; только что вспаханные, низко расположенные участки земли были пропитаны влагой, окружающие их холмы зеленели и выглядели так по-английски.

Ей отчаянно хотелось вернуться в свой собственный мир, который она покинула так давно, что, кажется, прошла целая жизнь. Этот мир за окнами был полон тишины и спокойствия. Место, где можно восстановить силы, забыть обо всем. Но это не ее мир. И она ничего не хочет забывать, какую бы боль ни приносили воспоминания. Иза подошла к телефону.

Прежде всего она позвонила Кэтти, чтобы сообщить, где она и как с ней можно связаться. Кэтти уже начала проверять факты, собирая информацию о Бэлле, и пообещала скоро связаться с ней. Дня через два, пообещала она.

Следующим стал звонок Граббу.

– Бог мой, Иза, как ты, черт возьми? Мы все так о тебе беспокоились, – возбужденно закричал он.

– Конечно, Эл. Вы почти похоронили меня под своими заботами.

– Послушай, Иза, – продолжил ее шеф, понизив голос, – он не мог не почувствовать ее сарказма. – Я сожалею о письме. Черт, ты знаешь, я всегда открыто говорю то, что думаю, если мне нужно кого-то обругать, я не интригую… Но… ты понимаешь, как это бывает. Новое руководство. Новые времена. Новые распоряжения.

– И ты только исполнял приказ.

– Конечно, – быстро ответил Грабб, не замечая издевки. – Как прекрасно, что ты скоро вернешься! Нам тебя действительно не хватает. Ты у нас лучше всех, сама знаешь. Мы не сможем обойтись без малышки Изы. – Грабба явно понесло.

– Значит, вы можете дать мне еще пару недель?..

Последовало молчание.

– Две недели, Эл. Я прошу всего две недели!

– Но мы уже дали их тебе. Ты просишь еще две? Я правильно понял?

– Да, четыре. Я вернусь через месяц.

– Две, Иза.

– Грабб, отпусти меня! До Нового года. Разве я прошу так много? Мне нужно еще немного времени.

– Зачем? Ты больна? Ведь ты сказала К.С., что вернешься к Рождеству.

– Нет, я хорошо себя чувствую, с каждым днем лучше. Но есть кое-что, чем я должна заняться, Эл, после смерти Бэллы. И Бенджи нужно прийти в себя…

– Твой шеф тоже нуждается в тебе, Иза. – Он засопел от отвращения. – «Большой плохой» мир не станет ждать, пока ты изображаешь няньку. Черт, если бы дело было только во мне! У руководства АКН свои проблемы, и они назначили крайний срок. Возвращайся через две недели или… не возвращайся вообще.

– Великодушные люди, наши боссы.

– Вот именно. Ты подставилась, когда исчезла из Парижа. Они могли предъявить тебе ультиматум гораздо раньше. Послушай, я понимаю, на тебя навалилось все сразу. К.С. сказала мне о разводе. Я сожалею. – Слова были слишком казенными, но других Грабб не нашел; всем было хорошо известно, что он не умеет говорить на личные темы. – Твое поведение было чертовски непрофессиональным, Иза, и ты это знаешь.

Ей было больно. Грабб прав, но ей больно. Разве могла она объяснить, как отчаянно необходим ей был этот отъезд, как хотела она расставить все по своим местам, скрыться от Грабба, от телефонов, от бешеной гонки и постоянного давления, выяснить, что же для нее самое главное в жизни… В хорошем расположении духа шеф сумел бы понять ее, но он никогда не простит. Давление входит в правила игры, оно стимул, и никто не станет за него извиняться.

Изидора всегда считала себя профессионалом, была страстно предана своему делу, старалась делать новости как можно лучше. Ей говорили, что это не женское дело, но она отказывалась признавать, что пол играет хоть какую-то роль в работе. Конечно, за исключением периода беременности.

Оператор-мусульманин отказался работать с Изой, когда узнал, что она на пятом месяце, и, несмотря на негодующие и оскорбительные замечания в свой адрес, упорно стоял на своем.

Изидора знала, что он прав. Живот осложнял жизнь. Не мог не осложнять.

Потом была Болгария. Безумная поездка на атомную электростанцию, которая, казалось, была построена из мешков с песком и старых дренажных труб. Взрыв там оказался почти таким же страшным, как в Чернобыле. За двадцать миль от станции, в детском саду, ее счетчик Гейгера зашкалило в одну секунду. Но они остались, чтобы все снять, это заняло двадцать минут, и через неделю детишек перевели в незараженную зону. А Иза «схватила» дозу в пять раз большую, допустимой.

Ничего страшного, нормы специально устанавливаются с запасом, заверял ее доктор, пока не выяснилось, что она беременна.

– Конечно, это осложняет дело, но я уверен, что беспокоиться не о чем, – сказал он с застывшей улыбкой, которую все врачи оттренировывают на сестрах, прежде чем обернуться к пациенту. Гинеколог Изы вздохнул с облегчением, когда через несколько недель у нее случился выкидыш и она потеряла своего первого ребенка.

– Знаете, это к лучшему. Я не хотел вас огорчать, но тревожился из-за всех этих единиц, которые вы хватанули. Никогда не знаешь, что будет с ребенком в такой ситуации. Забудьте. Отдохните пару месяцев и принимайтесь за дело.

Она так и поступила, но отказалась от услуг врача, который, в своем мужском шовинизме, не захотел довериться женщине и сказать ей правду о ее собственном теле.

Значительно труднее было справиться с болью, которую причинил выкидыш. Не только с кровотечением и дикой болью, которая раздирала ее изнутри, но и с душевной раной, которая никогда не заживет. Вина, которую нельзя искупить. Дитя, которое никогда не родится.

Иза пыталась смириться, думать о достигнутых профессиональных успехах. Убеждала себя, что ее работа спасла жизнь множеству детей.

Но она стоила жизни ее первому ребенку. Иза была виновата в выкидыше. Наверное.

Теперь она отвечает за смерть Бэллы. Может быть. В ее жизни что-то стало слишком много этих «может быть». Но с Граббом все ясно. Он высказался более чем определенно. Вернись в течение двух недель или не появляйся вообще. Киев или дети. Звезда экрана или мать. Балансировать больше не придется. Она должна сделать выбор.

Сложный узор на обоях ручной работы тюдоровской эпохи придавал небольшому кабинету мрачный вид. В палате общин было немного действительно удобных кабинетов для членов парламента. И этот, безусловно, не принадлежал к их числу. Письменный стол, пара кресел, шкаф, который служил одновременно баром, и кожаный диван-недомерок. Даже такие резвые и быстро набирающие силу лошадки, как Деверье, вынуждены были ждать своей очереди «в стойле».

Стариков-парламентариев следовало бы пристрелить, прекратить их жалкое существование, Деверье давно пришел к такому заключению. Не хотел бы он вот так медленно умирать, ожидая, не зазвонит ли телефон, не вспомнит ли о нем кто-нибудь. Он пойдет напролом, до конца. Или уйдет совсем. Наверх, если не изменит удача. В конце концов, ему нетрудно будет найти другое «пастбище» с богатой травой…

Он кое-что предусмотрел. Его дневники. Материал для мемуаров, за которые ему дорого заплатят. Аванс сто тысяч плюс покровительственные рецензии в книжных обзорах воскресных газет, двести, если он назовет имена, даты и факты – предательства, измены, подкуп…

Видит Бог, он нуждается в средствах, отец нанес их семейному состоянию сильный урон. К сожалению, мемуары нельзя использовать дважды. Есть и другие, более изощренные способы добиться финансовых поступлений, особенно в связи со вновь открывшимися возможностями в области оборонной промышленности. Дать консультацию. Получить скромный процент за оказанную помощь – прямо на банковский счет, анонимный вклад. Использовать то, что он уже узнал и еще узнает, находясь на этом посту. Еще одна причина прижать как следует американцев, а потом дать им то, чего они так жаждут.

«Дастер».

Они запомнят и оценят его услугу, а если понадобится, он напомнит.

Интересно, а что запомнила она? Как ее звали? Розалинда. Высокая, элегантная, с крепкой грудью – жена министра транспорта. Или, вернее, бывшего министра транспорта. Она была типичной «вестминстерской» женой, более честолюбивой, чем муж, и такой развратной… Никак не хотела смириться, что стала женой «политического трупа». «Как будто бродишь в римских катакомбах и никак не можешь найти выхода» – так она выразилась.

Деверье столкнулся с Розалиндой в коридоре библиотеки. Она пахла духами Живанши и джином и перемещалась с одного приема на другой, наслаждаясь тем, что предоставляет власть. В более тесный контакт они вступили на парламентском диване, когда она шептала ему на ухо ядовитые предательские замечания о несовершенствах, умственных и физических, своего супруга.

Ее манера заниматься сексом была сродни вакханалии, царящей в ночь парламентских выборов. Невероятно властная женщина, постоянно болтавшая о его «численном перевесе». Это было выше его сил.

И только после того как с сексом было покончено, Розалинда приступила к делу. Она клялась, что избавится от супруга, уверяла, что давно восхищается Деверье и будет счастлива проводить с ним все свое свободное время.

Он сказал, что, судя по всему, грудь у нее такая же фальшивая, как и язык, и вышвырнул ее вон. Пол унижал каждую женщину, с которой имел дело, и все же они возвращались, по крайней мере, женщины определенного типа. Те, кого привлекала власть, кто испытывал оргазм, только видя свои фотографии в колонке светской хроники.

Деверье знал цену чувствам подобных женщин, их поклонению и своим легким победам. Они были не победой, но поражением. Неудачей. Его неудачей, но не его виной. «Как отец», горько бормотал он про себя. Избавление от горечи приносил только глоток виски.

Деверье оглядел комнату, и взгляд его остановился на старом портрете отца, висевшем над письменным столом, – он таскал его за собой из одного своего парламентского кабинета в другой. Портрет лгал, как лгут все портреты в мире. Лицо было значительным: художник смягчил разрушительные последствия времени и алкоголя. Глаза на портрете были ясными, честными, они смотрели на Деверье прямо, так, как отец никогда не смотрел на сына. Отец никогда не мог выдержать взгляд Пола, отозваться на чувство ребенка. Очень долго Деверье считал, что отец его просто не любит. Много позже он понял, что отцу было невыносимо стыдно смотреть сыну в глаза.

Возможно, из-за собаки. Это был маленький щеночек, подарок – как выяснилось, последний, – умирающей матери. Он написал на ковер. Отцу был необходим только предлог, и в тот день им оказалась собака: охотничий сапог Деверье-старшего несколько раз опустился на малыша. Пол, попытавшийся защитить дрожащего щенка, испытал на своей спине всю жестокость главы семьи.

У собаки оказалась вывихнутой задняя нога, и мальчику приказали оставить скулящее животное на конюшне. Нарушив жестокий запрет отца, юный Деверье пробрался холодной ночью в стойло, чтобы утешить нового – и единственного – друга. Последствия были просто чудовищны: когда он, спрятавшись в грязной соломе, прижал к груди любимца, отец вырвал щенка из дрожащих рук сына, поднял за шкирку и в два счета свернул ему шею. Мальчик так никогда и не простил отцу его жестокости и ощущения собственной беспомощности.