Текст книги "Шарлотта Маркхэм и Дом-Сумеречье"

Автор книги: Майкл Боккачино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Глава 2
НЕУДОБНЫЙ ВЫХОДНОЙ

Отпевали покойную в церкви Святого Михаила, в крохотном игрушечном приходике на вершине холма с видом на затейливое деревенское кладбище, заросшее полевыми цветами и плющом. Священник, мистер Скотт, холостяк средних лет, чьи тонкие пушистые волосы реяли над головой словно нимб, прочел необычайно мрачную проповедь; в нее то и дело вклинивались пьяные возгласы мистера Уоллеса. Бедолага пил не просыхая с тех пор, как узнал, что едва не случилось с Сюзанной после того, как та отвела его домой из паба неделю назад. Жена мистера Уоллеса, Милдред, чопорно стояла рядом, вцепившись в его руку, и, стараясь не кряхтеть, поддерживала, не давая ему упасть на протяжении всей службы. Оба раскачивались вперед-назад, так что у остальных скорбящих едва морская болезнь не началась. Полагаю, няня Прам такому спектаклю весьма бы порадовалась.

Я сидела вместе с семейством Дэрроу в первых рядах, прямо перед громадным гробом, купленным мистером Дэрроу. У няни Прам родственников не было, или по крайней мере она никогда о них не упоминала, и мистер Дэрроу на похоронные расходы не поскупился. При жизни няня была женщиной видной, и размер гроба лишний раз подчеркивал странность ее смерти. Еще более странно вели себя мальчики. Джеймс держал меня за руку и ерзал на скамейке, не в состоянии надолго заинтересоваться даже таким чрезвычайным событием, как убийство няни. Он не плакал; а вот его старший брат, Пол, рыдал так безутешно, что весь перед рубашки промок от слез. Я пыталась его утешить – взять за руку, поцеловать в лоб, как на моих глазах столько раз делала няня Прам, – но он отстранялся от прикосновений, предпочитая остаться наедине со своим горем.

Мистер Дэрроу с отрешенным видом сидел по другую сторону от детей; взгляд его ярких синих глаз был устремлен куда-то в далекое прошлое. Я поступила к нему в услужение только три месяца спустя после смерти его жены, но думаю, что ее похороны мало чем отличались от погребения няни Прам: те же самые люди, то же самое кладбище, даже пора одна и та же. Смерть походила на еще одно, дополнительное время года или, может быть, на неудобный выходной, от которого отмахиваешься как от докучной обязанности, но который, чуть о нем забудешь, наступает снова – напоминая, что время прошло, жизнь изменилась и ничто не осталось прежним.

На следующий день миссис Норман и я разбирали вещи няни Прам. Констебль Брикнер и его люди уже обшарили ее комнату в поисках улик, хотя сами же уверяли, будто нападение совершил какой-то дикий зверь. Обыск велся небрежно и бесцеремонно: выдвижные ящики вывалили на кровать, вещи разбросали по полу.

Одежды обнаружилось немного: всего-то пара строгих черных хлопчатобумажных платьев с высоким воротником и еще одно, мягкое и бархатное темно-бордовое, для особых случаев. Еще были книги: Библия короля Иакова, сборник сказок и какой-то мелодраматический роман в трех частях. Рядом с кроватью я нашла деревянный сундучок, битком набитый всяким бумажным хламом, украшениями и выцветшими фотографиями – видимо, памятными сувенирами. Я представила себе, как няня каждым вечером перед сном просматривает свои сокровища, вспоминая всех своих маленьких воспитанников, что давно выросли, оперились, обзавелись семьями и собственными воспоминаниями. И утешается тем, что они, наверное, думают о ней иногда, вспоминая детство, – и, вспомнив, улыбаются.

– А я ее предупреждала, что так будет. – Миссис Норман, заглядывая в полутьму гардероба, стягивала с вешалок платья и резкими, механическими движениями тощих, как птичья лапка, пальцев, аккуратно складывала вдвое и втрое. На меня она даже не обернулась. Но вот гардероб опустел, как и сама комната.

– Что вы ей сказали?

Экономка на миг замерла, вытянув шею, вгляделась в дверной проем, вслушалась в многообразие звуков, заполняющих дом: женские пересуды да хихиканье, тяжелые шаги, скрип половиц, отдаленный кашель, скрежет металла по дереву… Потом на цыпочках подкралась к двери и с тихим щелчком захлопнула ее. А затем миссис Норман взяла меня под руку, усадила рядом на кровать, придвинулась совсем близко, щека к щеке, и заговорила тихо и настойчиво:

– Сказала, что ей угрожает страшная опасность. – Волна ужаса захлестнула меня. Сразу же вспомнился человек в черном, что стоит над телом няни Прам и того и гляди накинется на Сюзанну. – Кто-то должен приглядеть за этой семьей, теперь, когда бедная миссис Дэрроу нас покинула, да упокоит Господь ее душу, и я стараюсь, как могу. Я убираю со стола после каждого вечернего чаепития, всякий раз убираю – как тут не прочесть роковых знаков в спитом чае! – Экономка поджала губы и в эту минуту показалась мне куда более усталой, нежели когда-либо на моей памяти. – Кто-то должен приглядеть за ними и, когда понадобится, предостеречь о грядущей опасности. Зло не дремлет. Я свой долг выполнила, я няню Прам предупреждала, да только она меня не послушалась.

За все девять месяцев моего пребывания в Эвертоне миссис Норман ни разу еще не вела со мной беседы столь долгой. И хотя слова ее резали слух, говорила она так убежденно, что просто отмахнуться от нее я не могла.

– Миссис Норман, что же вы ей сказали?

– В ее жизни был какой-то мужчина. Кто – не знаю. Но он замыслил против нее недоброе. И, судя по тому, что видела Сюзанна Ларкен, недоброе – это мягко сказано.

– Вы еще кому-нибудь об этом говорили?

– А толку-то? Люди нынче ни во что не верят. – Миссис Норман внезапно схватила меня за руку и заглянула в глаза. – Шарлотта, а вы – верите?

Мне вспомнилось мое детство в Индии: вспомнились святые и мистики и моя мать, задыхающаяся на смертном одре. Когда она умерла, рядом с ней была только я; отец кричал на врача за дверью. Я так и не рассказала ему про человека в черном, который внезапно появился у изголовья больной. В комнате царил полумрак, так что черт его лица я толком не разглядела. Но вот он шагнул ближе и коснулся моей матери, а я накинулась на него и принялась пинать и кусать что есть силы. Однако стоило мне до него дотронуться – и он исчез. Мгновение спустя в комнату вновь вошел отец в сопровождении врача – и горю его не было предела. Незнакомец никак не сумел бы скрыться незамеченным, так что я не стала о нем упоминать – думала, это все мне привиделось. Но спустя много лет история повторилась – когда мы с отцом сели обедать в оранжерее при нашей усадьбе.

Отец курил трубку и, оборотившись к азалиям, бурно жестикулировал – изливал свои чувства к некоей политической партии; дым ореолом клубился вокруг его головы. А в следующий миг он уже схватился за грудь – и начал сползать на плиточный пол. Я опустилась на колени рядом с ним, прижала его к себе и упрямо сдерживала слезы, пока не подоспел врач. Позвонили в дверь, лакей отца пошел открыть. Мы остались вдвоем. В это самое мгновение я отчетливо ощутила: на самом-то деле мы не одни. Действительно: рядом со мной стоял человек в черном, утирая каплю пота с отцовского лба. И я поняла: отец умер в моих объятиях.

«Кто ты?» – закричала я незнакомцу.

Он взял меня затянутой в перчатку рукой за подбородок и развернул лицом к себе. Даже на таком близком расстоянии его черты скрывала непроглядная завеса тьмы. Я в ужасе отпрянула и крепко прижалась к отцу, но этот человек шагнул в сторону – и исчез, а растения, оказавшиеся в непосредственной близости от него, побурели, пожухли и рассыпались в пыль.

Когда я вышла замуж, то рассказала Джонатану о том, что пережила в миг смерти матери и отца. Поначалу мне показалось, что он мне не поверил. Затем Джонатан обнял меня за талию и прошептал на ухо: «Сдается мне, мир куда сложнее, нежели мы способны понять. Может, тебе случилось увидеть тень чего-то такого, чего большинству людей видеть не полагается. Смерть приходит к нам всем, любимая».

Она и пришла. Пожар отнял у меня мужа всего-то спустя несколько месяцев; и когда Джонатан испустил последний вздох на обугленных руинах нашей усадьбы, я в третий раз повстречалась с человеком в черном. Я была слишком слаба, чтобы напасть на него или хотя бы накричать – когда он закрыл Джонатану глаза затянутой в перчатку рукой. Я лишь задала вопрос: «Ты – причина всего этого, или ты всего лишь стервятник, прилетающий обглодать кости моей жизни?»

Он склонил голову набок, но был ли это ответ – я так никогда и не узнала. Поутру меня нашли по-прежнему обнимающей тело мертвого мужа, а деревья и трава вокруг нас отчего-то пожухли и увяли, хотя огонь до леса не добрался.

С каждым минувшим годом я все больше убеждалась, что Джонатан был прав: смерть показывается мне, унося души тех, кого я люблю, по Ту Сторону. Однако об этом я экономке рассказывать не стала. Я встретила ее взгляд – и отозвалась:

– Сдается мне, мир куда сложнее, нежели мы способны понять.

– Значит, вы мне поверите, если я скажу, что вам угрожает опасность?

– Какая опасность?

– Та же, что няне Прам. Кто-то караулит вас. Караулит и ждет.

Лицо мое ярко вспыхнуло, но от ужаса или от гнева – как знать? Сюзанна тоже видела человека в черном. Если это тот же самый персонаж, что являлся и мне, значит ли, что смерть ходит за мной по пятам? А если так, кого смерть заберет следующим? Я с трудом сдерживала дрожь.

– Как же мне помешать ему?

– Не теряйте бдительности. Будьте осторожнее. – Миссис Норман сняла чемодан с кровати и выволокла из комнаты, бросив на меня многозначительный взгляд, но больше не сказала на эту тему ни слова. Все остальное мы сложили в коробки и мешки и оставили в прихожей. Роланд погрузит все нянины пожитки в телегу и отвезет в церковь. В начале зимы устроят благотворительный базар, жители Блэкфилда станут рыться в вещах няни Прам, и воспоминания о ней развеются, точно семена по ветру.

Вскоре после похорон я перебралась в комнату, примыкающую к детской, и поневоле мрачно гадала про себя – как это свойственно людям, пережившим не одну потерю, – а что станется с моими вещами, если я внезапно умру? Обручальное кольцо я убрала в выдвижной ящик прикроватного столика, не в силах больше его носить: слишком тяжким бременем стал для меня этот талисман. Прядь волос матери, перевязанная тонкой синей ленточкой, что еще хранила ее аромат, служила мне закладкой для книги и лежала на тумбочке. Отцовская трубка с треснувшей чашкой, иссохшая шелуха воскресных вечеров, проведенных в его кабинете, на его коленях, за чтением вслух стихов, теперь покоилась вместе с драгоценностями матери в особой шкатулке в гардеробе. Вот так я и хранила свои воспоминания сокрытыми в мелких памятных вещицах, что в глазах других людей не будут иметь никакой ценности. А какой люди запомнят меня? Что заставит их много лет спустя помедлить мгновение и воскресить в мыслях женщину по имени Шарлотта?

В память о няне Прам я сохранила резную брошь слоновой кости с изображением какой-то дамы: этот аксессуар няня носила на воротнике под горлом. Может, это портрет ее матери или бабушки? Я так и не спросила. А может, она купила украшение на каком-нибудь развале или хранила в память об утраченной подруге, как я? Строгая и элегантная, брошь напоминала мне о нашей первой встрече в день моего приезда в Эвертон.

В пожаре погиб не только Джонатан. Еще – шестеро слуг, семьи которых остались без средств к существованию. Вопреки пожеланиям нашего поверенного, мистера Кройдона, я употребила остатки моего состояния на то, чтобы поддержать их в нужде, – жалкая замена навсегда утраченным близким! Однако в противном случае я не смогла бы жить в ладу с собой, а мысль о том, чтобы создать новый дом для себя, одинокой вдовы и сироты, казалась невыносимой. Военной пенсии отца не хватало на привычный образ жизни, и мистер Кройдон неохотно согласился подыскать для меня место гувернантки, чтобы я могла войти в чью-то еще жизнь и семью, хотя бы на время.

Не прошло и нескольких недель, как я уже бродила по этажам и переходам Эвертона. Я восхищенно замерла перед картиной – суровым сумеречным пейзажем, отмеченным загадочной подписью «Л. Дэрроу», когда навстречу мне по коридору вперевалку поспешила дебелая женщина в жестко накрахмаленных черных юбках и с вышеупомянутой брошью.

– Миссис Маркхэм!

Ее голос отразился от стен громким раскатистым крещендо. Она надвигалась на меня, распахнув объятия, и ее крупный рот с тонкими губами растянулся в искренней улыбке, а щеки цвета спелых яблок округлились. Эта женщина могла показаться некрасивой, если бы не ее заразительная жизнерадостность. Незнакомка обхватила меня толстыми, мясистыми ручищами; и я, к своему удивлению, расхохоталась.

– Счастлива с вами познакомиться, дорогая моя! Я – няня Прам. – Она разомкнула объятия, и я облегченно перевела дух.

– Мне тоже очень приятно.

Женщина рассмеялась кудахтающим смехом, смачно хлопнув меня по спине похожей на бифштекс ручищей. А затем подхватила меня под локоть и увлекла за собой по коридору.

– Думается, мы с вами будем словно сестры или по крайней мере словно пара глупых тетушек для маленьких Джеймса с Полом! Такие хорошие мальчики, детишек милее в жизни не встречала. Заметьте, характеры совершенно разные, но оба на диво милы. Ангелочками я их, понятное дело, не назову, они – дети, однако сердечки у них золотые. Впрочем, вас, наверное, заботит скорее их ум, верно?

– В первую очередь меня заботит их благополучие.

Няня Прам одобрительно кивнула. Мы поднялись по парадной лестнице, стараясь не наступать на дыры в красной ткани, застилавшей ступени, и на трещины в древесине.

– Значит, вы уже познакомились с мистером Дэрроу?

– Да. Он показался мне образцом джентльмена.

– В самую точку! А какой представительный! Его покойная жена, мать мальчиков, тоже славилась редкостной красотой! Что за прекрасная была пара! Печально, что ей пришлось так рано покинуть этот мир. Ну да не нам здесь решать. Надо помочь детям забыть.

– Я не уверена, что «забыть» – это правильное слово.

Оглядываясь в прошлое, скажу, что это было наше первое и единственное разногласие, и, должна признаться, я в нем одержала верх. Я никогда не позволю детям забыть ни их покойную маму, ни их няню.

Мы завернули за угол рядом с картиной, изображавшей ночной пейзаж и замок вдалеке. Не останавливаясь, няня Прам указала на полотно.

– Миссис Дэрроу посвящала много времени изящным искусствам; живописи, пению, скульптуре. Хотя смею заметить, вкус у нее был мрачноватый. – Няня остановилась в конце коридора и толкнула дверь в детскую.

Дети нас уже ждали. Полу еще не исполнилось тринадцати; это был хрупкий, бледный мальчуган с волосами темными, как у матери, чей портрет висел в кабинете мистера Дэрроу, и яркими синими глазами. Его четырехлетний брат Джеймс, малыш с песочно-рыжеватыми кудряшками и круглой, с ямочками, шаловливой мордашкой, вежливо поклонился и протянул мне букетик полевых цветов. Старший брат стоял рядом, прислонившись к стене.

– Мы вам очень рады, – промолвил Джеймс.

– А уж я-то как рада с вами познакомиться! Я знала, что по крайней мере один джентльмен в Эвертоне есть, но думать не думала, что мне посчастливится познакомиться еще с двумя. А цветы какие чудесные! – Я восторженно всплеснула руками и заулыбалась – ведь именно этого от меня ждали! – хотя понятия не имела, что делать с букетом. Цветы меня нервируют, особенно как подарок. Их ведь надо сохранить живыми, дать поцвести еще немного, а если не получится, что, как вы думаете, это говорит о человеке? Из неудачи можно сделать такие глубокие выводы! «Да она даже о цветах позаботиться не в состоянии. Вот уморила! Боже мой, надеюсь, детишкам Дэрроу повезет больше!» – И пахнут так приятно: ничего слаще я не нюхала с тех самых пор, как маленькой девочкой жила в Индии.

– Ой, а вы жили в Индии? – разом встрепенулся Джеймс.

– Да, много лет. Мой отец служил там, когда мне было примерно столько же, сколько тебе сейчас.

– А вы кобру видели?

– В одном шаге от себя! По счастью, она танцевала под дудку заклинателя змей, так что это было не бог весть какое приключение. Но я много чего чудесного повидала. Если тебе интересно, мы, наверное, сможем уделить немного времени рассказам о Дальнем Востоке на наших с вами уроках.

– Ох, мэм, пожалуйста!

На протяжении всего разговора Пол нетерпеливо переминался с ноги на ногу, будто ему не терпелось поскорее уйти.

– Я должна извиниться, Пол. Порой я забываю, что мои истории интересны отнюдь не всем.

– Ох, мэм, нет, дело не в этом. Просто, понимаете, мы уже опаздываем.

– Опаздываете?

Няня Прам отпихнула меня в сторону и взяла мальчика за руку.

– Пол, милый, не сейчас. Мы как-нибудь в другой раз сходим.

Но я не отступалась:

– Напротив, мне бы не хотелось нарушать ваш распорядок дня, тем более если у мальчиков уже назначена какая-то встреча.

– Дело терпит.

– Честное слово, мне будет очень стыдно в первый же день помешать чьим-то планам!

Няня Прам вздохнула, пожала широкими плечами и выпустила мальчика.

– Если вы настаиваете. Я помогу детям одеться.

Я в свою очередь посодействовала чем могла няне Прам и вышла вслед за ними из дома на солнечный свет. Она и я шли рядышком, дети нас обогнали. Пол шагал, засунув руки в карманы, молчаливый и отрешенный; Джеймс бежал вприпрыжку, распевая во весь голос какую-то чепуху. Мы проследовали по тропинке к воротам и свернули на дорогу, которая вела вниз, к деревне Блэкфилд, удобно расположенной у основания холма, что придавал Эвертону солидности.

Деревня – скопление крытых соломой домиков, между которыми вились мощенные булыжником улочки, – была мирным, цветущим местечком, невзирая на наличие целых двух пабов. Почти все жители Блэкфилда считали это обстоятельство приметой прогресса и, возможно, свидетельством того, что деревня постепенно превращается в город, – в сущности, одна только Милдред Уоллес жаловалась всем, кто соглашался слушать, что один паб – это грех, а два – это полное упадничество. Спустя какое-то время единственной аудиторией для ее проклятий остался бедолага мистер Уоллес; все прочие селяне, лишь завидев приближение Милдред, поспешно сворачивали за угол или ныряли в дом. Надо ли говорить, что мистер Уоллес был частым гостем в обоих заведениях.

Мы пошли дальше по дороге, пока дома не сменились возделанными полями и пологими холмами. Небольшая сельская церквушка Святого Михаила с каменными стенами и старинным ухоженным домом священника притулилась на пригорке у самой окраины деревни. Между ними раскинулось кладбище. Едва завидев его, Пол ускорил шаг, нырнул в ворота и запетлял между могильных камней – только тогда я запоздало догадалась, зачем мы пришли. Джеймс догнал брата, и оба опустились на колени перед внушительным надгробием, на котором значилось имя их матери. Земля на могиле еще не осела. Няня Прам удержала меня поодаль, а мальчики возбужденно тараторили без умолку над участком земли, где покоилась их мать. Няня говорила со мной тихим шепотом, настолько отличным от ее обычного голоса, насколько это возможно, в то время как дети рассказывали матери обо всем, что приключилось со времени их последнего визита.

– Они, бедняжки, каждый день сюда приходят. Сдается мне, Джеймс вообще не понимает, что с ней произошло. Он и на похоронах не плакал. Но Пол… он пережил тяжкое потрясение.

Действительно, даже сейчас было видно, что разговаривает с матерью главным образом Пол, а Джеймс уже отвлекся на пару ярких бабочек. К ужасу няни Прам, малыш носился за ними, перепрыгивая с одной могилы на другую.

– Джеймс Майкл Дэрроу, а ну перестань сейчас же! – возопила няня.

Пол, не обращая внимания на брата, продолжал беседовать с матерью и очень удивился, когда я встала у надгробия с ним рядом.

– Пожалуйста, не прерывайся из-за меня, – попросила я его. Солнце тяжело повисло в небе.

Мальчик, сощурившись, взглянул на меня, затем перевел взгляд на няню, что гналась за его братом, подобрав юбки.

– Она считает это странностью.

– Людям, которые никогда не теряли близких, трудно понять, как оно бывает.

Пол вновь уставился на надгробие и провел пальцем по имени матери.

– Только меня одного не было с ней рядом, когда она умерла. – Он поднял глаза на меня, в лице его читался вопрос.

– Почему же? – спросила я.

– Мне было невыносимо видеть ее такой. Я пытался, честное слово, пытался. Я держал ее за руку, я целовал ее в щеку, но тогда она принималась стонать и кричать. Это уже была не она. Казалось, какое-то чужое существо заняло ее место, поселилось внутри – не человек, нет, что-то едва живое. Я не хотел, чтобы мама видела мои слезы, и держался подальше. Я – трус.

– Ничего подобного! – возразила я, нерешительно кладя руку ему на плечо. – Она все понимала, я уверена.

– Она мне почти каждую ночь снится, – вздохнул мальчик.

Я подумала о своих собственных снах. Я дорожила ими больше всего на свете, и даже когда они превращались в кошмары, то все равно обретала в них своего рода утешение, видя, как танцует мама, слыша, как смеется Джонатан. Они обретали реальность – воспоминания никогда не оживляли моих близких настолько ярко.

– Это, должно быть, чудесно.

– Иногда. Но когда я просыпаюсь, приходится вспомнить, что ее больше нет.

Где-то вдалеке завизжал Джеймс. Няня Прам подхватила его за пояс и держала под мышкой. Мальчуган вопил так пронзительно, что из дома вышел викарий – убедиться, не убивают ли кого, не ровен час, на кладбище.

– У вас все в порядке? – Мистер Скотт был несколькими годами моложе моего отца – конечно, если бы тот дожил до нынешнего дня, – и волосы его вздымались волнами вокруг головы – того и гляди ветер унесет! – пока он лихорадочно оглядывался, ища, откуда доносится визг.

Няня Прам вперевалку добрела до него, просто-таки излучая безудержное благодушие.

– Да, викарий, в полном порядке! Малышу Джеймсу нужно приучиться чтить мертвых.

Мы с Полом ушли от могилы и присоединились к остальным у дома священника. Няня Прам опустила Джеймса на землю и оправила платье; впрочем, оно было так жестко накрахмалено, что ни складочки образоваться не могло. Затем она представила меня викарию. Тот спросил меня о родных и близких – и готов был сквозь землю провалиться от смущения, едва узнал, что никого-то у меня нет.

Мы так и ходили на кладбище всякий день, невзирая на опасения няни Прам, будто в этом есть что-то нездоровое, и каждый раз мистер Скотт не забывал нас поприветствовать, прежде чем мы уйдем. Даже после смерти няни мы с мальчиками свято придерживались заведенного обычая.

Няню Прам похоронили неподалеку от могилы миссис Дэрроу, и хотя с покойной няней мальчиков не так тянуло поговорить, как с покойной матерью, они и ее держали в курсе последних событий Эвертона. Пол даже начал делиться с ней сплетнями, подхваченными от Эллен и других слуг. Я отчитывала его, объясняя, что подслушивать дурно, но не запрещала приносить няне новости, которые повеселили бы ее при жизни.

Джеймс частенько уставал от этой игры еще до того, как наступало время уходить, и бродил по кладбищу из конца в конец, знакомясь с прочими его жителями. От привычки прыгать с плиты на плиту он излечился благодаря убедительному воздействию тяжелой широкой руки няни Прам на свое мягкое место.

По пути обратно в Эвертон Пол держался уже не так замкнуто и мрачно. Мы ходили через Блэквуд одним и тем же путем: сперва заглядывали в кузницу к мистеру Ингрэмзу: искры летели во все стороны, а мастер знай вытягивал и скручивал раскаленный металл словно ириску. Затем – к мистеру Уоллесу, местному часовщику (не все ж ему в пабах пьянствовать!). Все его часы показывали разное время, так что каждую минуту в его мастерской раздавались лязг и перезвон либо куковала кукушка, но мальчикам это даже нравилось. Джеймс обожал эти звуки, а Пол с неподдельным интересом, а порою так и с улыбкой глядел, как мистер Уоллес открывает крышки часов одну за другой и показывает ему соединения шестеренок и пружинок.

После часовой мастерской миновать пекарню миссис Тоттер было никак не возможно. Она всегда держала дверь открытой, даже в самые холодные дни года, и ароматы свежевыпеченных кексов, шоколадных рогаликов и сладких пирожков, перемешавшись между собою, струились по улицам Блэкфилда – словно хрустящий, золотисто-румяный зов сирены, обещающий теплую, уютную сытость. Я разрешала мальчикам покупать что-то одно только раз в неделю – обычно коржик размером с тарелку, – так что, навещая миссис Тоттер, мы по большей части упражнялись в воздержании.

Дальше наш путь пролегал мимо швейной мастерской миссис Уиллоби, где Сюзанна состояла в ученицах. Неделю спустя после похорон няни Прам мы застали ее одну: она занималась оформлением витрины и только что в сердцах опрокинула манекен. Завидев нас в дверях, молодая женщина подскочила от неожиданности и тут же жарко вспыхнула от смущения: все ее чувства отражались на лице, точно в открытой книге. Манекен продолжал лежать на полу.

– День добрый, – промолвила она удивленным, деланно спокойным голосом, откидывая с глаз рыжую прядь, и нагнулась подобрать манекен. – Как там в церкви?

Я нахмурилась было, воспользовавшись тем, что Сюзанна повернулась ко мне спиной, но тут же прогнала выражение недовольства. Именно в этих словах жители Блэкфилда ссылались на наши ежедневные посещения кладбища. Трудно говорить о таких вещах напрямую, без обиняков, только Сюзанна обычно не стеснялась называть вещи своими именами.

– Замечательно, – улыбнулась я, ничуть не осуждая ее за жестокое обращение со смиренным манекеном: может, он сам напросился – не лучшим образом проявил себя в служении изящному искусству пошива! – А вы как поживаете?

Мой вопрос немедленно дал выход эмоциям, что Сюзанна до сих пор успешно пыталась сдерживать. Она судорожно стиснула манекен в руках – я уж испугалась, что металлический каркас погнется, – и села, обреченно выдохнув:

– Ужасно, Шарлотта, просто ужасно!

Я присела рядом с ней среди рулонов ткани. Пол задумчиво их ощупывал, слушая и вместе с тем не особо вслушиваясь, затерянный в своих собственных мрачных мыслях, а Джеймс вытаскивал из подушечек иголки всех форм и размеров и втыкал их в кресла и столешницы с яростью, присущей маленьким мальчикам, которые твердо задались целью не заскучать, пока взрослые ведут свои занудные беседы.

– Брикнер зашел в мастерскую сообщить мне – мне! – что я, дескать, ошиблась и ничего такого не видела, дескать, все это – истерический бред перепуганной женщины. Представляете? – Сюзанна внезапно осознала, что возбужденно жестикулирует. – Да уж, наверное, представляете, и весьма отчетливо! Но никаких истерик у меня не было, тогда, во всяком случае. Уж никак не тем вечером! Я видела то, что видела. Дикий зверь, скажет же тоже! – Выдохшись, Сюзанна откинулась назад и впилась в меня испытующим взглядом в ожидании ответа.

– Безусловно, я вам верю, и половина деревни тоже, если на то пошло.

Сюзанна с неописуемым облегчением перевела дух: то, что отняла у нее ленивая убежденность констебля Брикнера, заменилось новообретенной уверенностью в себе – точно сломанная кость срослась.

– Тогда Брикнер-то почему не верит?

– Простые души предпочитают простые объяснения, – обронила я прежде, чем успела прикусить язык. Пол сдержанно хихикнул.

Сюзанна улыбнулась краем губ, затем посерьезнела и помрачнела.

– Вы ж понимаете, я не ради себя хочу, чтобы мне верили. Мне-то не нужно, чтобы правосудие свершилось, а вот ей – необходимо! – Сюзанна коротко кивнула и поглядела куда-то мимо мальчиков, всматриваясь в некие давние воспоминания о няне Прам: несколько месяцев назад она, надо думать, сидела на этом самом месте и вела очень похожие разговоры о чем-нибудь сравнительно менее сенсационном, чем убийство.

– Полагаю, мистер Дэрроу с вами согласился бы, – осторожно промолвила я, стараясь не слишком ее обнадеживать.

– А его можно убедить поговорить с констеблем Брикнером, да?

– Не знаю насчет «убедить», но навести его на эту мысль, несомненно, надо.

Сюзанна вскочила со стула и повисла у меня на шее.

– Ох, спасибо вам, Шарлотта!

– Благодарить меня рано. Вы подождите, пока я хоть что-то полезное сделаю! – Я обняла ее в ответ и тут же высвободилась: пора было уводить детей, пока на меня не обрушилась та же лавина эмоций, что и на бедолагу манекена, на боку у которого образовалась внушительная вмятина. Пол помог мне оттащить Джеймса от закройных ножниц, пока сорванец их ненароком не сломал. И мы трое зашагали своим путем через Блэкфилд, поднимаясь по тропе на крутой холм, где за строем припорошенных осенью деревьев прятался Эвертон.

Когда мы дошли до дома, я отправила мальчиков внутрь, а сама побродила еще немного по лесу в глубине усадьбы. Я отыскала примятый пятачок земли, где встретила свой конец няня Прам. Даже при том, что вокруг царила осень, невозможно было не заметить характерное кольцо пожухшей травы и ломких, иссохших стеблей вокруг того места, где она умерла. А в центре все еще темнели чешуйки засохшей крови, черные, словно тень, что маскирует улыбающиеся, незримые губы человека в черном.