Текст книги "Ермолай и сердце Злобушки"

Автор книги: Мая Кармашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

   Прикинул Ермолай, кивнул. Можно и скрепить. Надрал лыка, наделал по бокам шкур дырок, сидит, из кусков мастерит одно целое.

   – А теперь нужно связать плот, – объясняет Бера. – В центр крепко-накрепко воткнуть мачту, к ней вот это приделать, – и на скрепленные плащи кивает.

   Парус, понял Ермолай, принялся за работу и между делом спрашивает: – А зачем плот с парусом, когда Мокша ленивая между лугов еле ползет?

   Бера в ответ лишь улыбается загадочно.

   Два часа провозился, мачту трижды менял – Бера каждый раз притаскивала из леса дерево попрочнее. Уж небо светлеет, надо бы бежать, но Бера не торопится. Проверила плот, парус, мачту.

   – Пешком или по реке нам не спастись, – улыбается. – Догонит Кемай. Да и до теплого моря далеко. Но благодаря тому, что у тебя в дырявых карманах чудеса водятся, спасемся.

   Бера чародейский платочек внимательно осмотрела, Ермолаю показывает.

   – Всего узелка три: первый – для легкого ветерка, второй – для сильного ветра, третий лучше без особой нужды не развязывать.

   – Поволочет по земле, плот не выдержит, – предупреждает Ермолай.

   А Бера снова улыбается.

   Собирались недолго. В мешок сложили мясо и оружие, какое было, ремешком к мачте прикрутили, ножом приткнули – вот и все сборы. Щит Бера за плечами оставила.

   – Я буду парус держать, чтобы ненароком не унесло. А ты сзади к плоту привяжись и по одному узелки распутывай, – и Бера ухватилась за нижние концы сшитых шкур, а ногами уперлась в мачту.

   Ермолай оставшимся лыком к плоту припеленался, вздохнул глубоко – направо лес, налево предрассветный сумрак. И развязал первый узелок.

   Пылевые буруны вокруг закрутились, плот затрясся, но с места не сдвинулся. Пожал плечами Ермолай, на Беру для верности взглянул – занята Бера, парус крепко держит – и второй узелок распутал.

   Ярый поток ледяными искрами о землю рассыпался, морозом щеки обжег. Траву с обочины сдуло, мелкие каменья в воздух побросало. В лесу деревья звонко затрещали, волки тоскливо завыли в чаще. Плот же со скрежетом проволокло чуть, но пользы особой от всего этого не случилось.

   – Что на море перо, на суше скала! – кричит Бера сквозь порывы. – Давай третий!

   Ветер северный, холодный, пальцы замерзли, не слушаются, но Ермолай упорно узелок теребит. Еще немного, самую малость.

   А уж первый луч солнца в небе сверкнул. И увидел Ермолай, из леса выходит Кемай, а за ним уже не двое – десять братьев. Ох, страшно Ермолаю стало. Ногти в кровь содрал, а узелок мигом распутал.

   Ураганом плот ввысь подкинуло и по небу понесло. Быстро-пребыстро, стриж позавидует.

   Волки внизу остались. Черный мещерский лес, блестящий от росы луг, покрытая рябью волн Мокша – всё мигом превратилось в точки и полосы.

   И почудилось Ермолаю, будто небосвод растёкся в серебряные реки и ручьи. То небесные светила и звезды растянулись вдруг в тончайшие линии. Ермолай запереживал было о небожителях, но потом смекнул, что с ними-то все в порядке, это не они, а он мчится над землей по воздуху с такой прытью, с какой ни один горячий жеребец в степи не скакал.

   Внизу леса да луга сменяются болотами и селами. Иногда бург промелькнет, иногда выгон, а уж людей не разглядеть. Дубравы и те в крошечные пятнышки превращаются. Посмотрел Ермолай вверх, дыхание захолонуло. Прямо в облако уносит суомский ветер, кряхтит от натуги плот, развеваются, трепещут крыльями снежные волосы Беры, что от скорости вмиг до пояса выросли и в льняное полотно ветром соткались.

   Раз – и белая плена кругом, подсвеченная снизу розовым, два – и рассвет исчез, в глаза ударило яркое солнце. Зажмурился на миг Ермолай, а когда осмелился вокруг оглянуться, заметил справа то ли огненную колесницу, то ли жар-птицу, запряженную в телегу. Возница, лицом хитер и бородат, Ермолаю ласково подмигнул. Хотел Ермолай ответить на приветствие, да тут плот обратно в облака нырнул.

   Трясти стало меньше, дышать легче, и Бера прокричала, что поймала воздушную реку и теперь лететь будут медленнее, но вернее. И точно, дальше добрались почти без приключений. Одна напасть, ветром мешок с припасами с плота сдуло. Ну да после такого полета не о сушеном мясе горевать.

   Полдень облака разогнал. Поселки на земле уже не так быстро мелькают, Ермолай смог людей разглядеть, кто и чем занимается. Тем и развлекался всю дорогу. А Бера за ветром следила.

   Долетели до Итиля. Тут иссяк последний порыв ветра. Прямо напротив крепости в воду рухнули. Хорошо, часовой на тот миг сонный был, не приметил. А если б и приметил, ни за что не поверил бы собственным глазам.

   Смотрит Ермолай на отражение в воде и не узнает. Щеки впали, тело высохло, словно почернело, вихры отросли, борода аж до груди достает.

   – Еще бы меч в руку – и варг, из липы выструганный, – то ли пошутила, то ли всерьез сказала Бера. Вытащила из голенища нож и принялась лишние пряди Ермолаю отрезать.

   Ермолай промолчал. Грустно на сердце сделалось. Понял, пришло время прощаться.

   Так и вышло.

   У подножия великой горы Альберис, которую севернее называют Шат-горой, а южнее горой счастья, Бера и Ермолай расстались.

   – Твой путь лежит на юг, в страну джиннов, а мне идти на восток, искать след китовой руны, – сказала Бера. – Караванные тропы нахоженные, не пропадешь уж теперь.

   По-сестрински поцеловала Ермолая в лоб, щит за спиной поправила и ушла прочь, не оборачиваясь.

   А Ермолай поклонился вслед, и впервые за долгое время печальная улыбка коснулась обветренных губ.

   Сошел с дороги, присел на валун. Одиноко на душе сделалось. Подобрал ветку потолще и ножиком, что Бера подарила, стал свистульку строгать. Не спеша. Будто сидит на завалинке в деревне древичей, а кругом детишки стоят, за плотником наблюдают.

   Подул – тихим переливом отозвалась деревянная птичка, но радости в сердце не добавилось. Только глаза стали слипаться, что и неудивительно, после всех-то передряг.

   Лег Ермолай на теплую землю, прислонился спиной к валуну, солнцем согретому, дрема тут же одолела.

   И снился Ермолаю сон.

   Ермолай и синий бес

   Застрял топор в сосновом стволе, смола натекла, топорище окутала да и застыла – не вытащить теперь. Кинулся Ермолай за веревкой, топор спасать, пока бегал, топорище наполовину в ствол затянуло. Что за невидаль? Даже воздух как-то по-особому звенит. Смекнул Ермолай, дело тут не простое. Чьи-то проделки, шалость ехидная.

   Один глаз сощурил, принялся озираться, чтобы беса найти. И только о бесе подумал – он уж тут как тут. Синий, плотненький, росточком с локоток, голова больше туловища, а на лысом лбу черные рожки торчат. Рожица хитрая, но глаза не злые.

   – Твоих рук дело? – насупился Ермолай. – Зачем топор отнял?

   А бес шустро так по сосновому стволу перебежал, в воздухе перекувыркнулся и Ермолаю прямо на плечо плюхнулся. И писклявым голосочком бодренько говорит:

   – Здоров, Ермолай – деревья ломай, жену потеряй, топором балуй, сам тоскуй. Давай знакомиться! – это уже прямо в ухо.

   Попытался Ермолай беса с плеча смахнуть, но тот цепко держится, смеется. Крутился Ермолай, вертелся, руками махал, даже по земле немного покатался – ничего не помогает.

   Присел на поваленную сосну, глаза от солнца яркого ладонью прикрыл, опилки с рукава отряхивает, с тоской на топор косится – топорище на две трети в ствол ушло.

   – И что ты все вертишься, крутишься, – пищит на ухо синий бес. – Я от тебя не уйду, привыкай. Звать меня Синюшонок, умения мои такие – время вспять возвернуть, счастье с ног на голову обуть. А про тебя всё знаю, можешь не представляться.

   – И за что такое наказание? – с тяжелым вздохом спрашивает Ермолай.

   – А заместо топора! – веселится Синюшонок. – Да ты не боись, я тебе помогу, коли и ты мне службу сослужишь!

   В деревне древичей домовым блюдечко молока ставили, чтобы мелкие вещи не пропадали. Но чтобы кто с бесом на плече ходил, неслыханно. Нет у Ермолая охоты с рогатым дружбу сводить, но куда денешься?

   – И что за помощь? – вопрошает Ермолай, а сам вспоминает, какие у бесов уловки. С ними вечно так: попросишь яиц в лукошке, принесут, да яйца будут битые, а лукошко краденое.

   – Помогу счастье вернуть, – говорит бес.

   – А тебе от того какая польза?

   – Мы, бесы, так устроены, что питаемся переживаниями людскими, – поясняет Синюшонок. – А материя эта настолько невесома и бесплотна, что и поесть, и по нужде – все одним вдохом-выдохом делается. Конечно, если кто страдает сильно, тут прямо пир для бесов, одним выдохом не обойдешься. Но для того, чтобы отдышаться после обильной трапезы, отходить в сторонку не требуется.

   Покачал головой Ермолай, удивляясь устройству бесова тела, и подумал, не зря люди считают, будто рогатые всякую рознь между ними сеют. Выгода-то приличная выходит. А если война или мор, там уж и вовсе главный бесовской праздник.

   – Ну что? Согласен? – Синюшонок еще хитрее рожицу корчит. – Тогда покажу, плотник, как могло быть и как будет, стоит только вслух пожелать.

   И с этими словами хвостиком синим махнул.

   Видит Ермолай – день, не день, всё вокруг яркое, светом залитое, до того белое, что не верится. По лугу идет под руку с любушкой своей, Злобушкой. На ней венец свадебный, а вокруг родственники со всей деревни, и смотрят на плотника с улыбкой, приязненно.

   Взлетели голуби белые в синее небо, Ермолай на пороге дома. Сруб новый, свежий, смолой пахнет, а Злобушка над колыбелью воркует, дитё укачивает.

   На сердце медово сделалось, по щекам слезы радости потекли.

   А бес в уши шепчет:

   – Вслух пожелай и сбудется.

   Только собрался Ермолай уста раскрыть и попросить счастья для себя, как видит, над колыбелью-то совсем не любушка его склонилась. Похожа, да не она.

   Понял Ермолай, чего бес хочет. Чтобы от цели отказался, от любви отрекся. И жалел потом горько, страданиями беса потчуя.

   Потемнело все в один миг.

   – Ну что? – Синюшонок на плече вновь оказался. Морда нахальная, хвостиком машет, глазки блестят. – Свернешь с пути – счастлив до конца дней будешь. Уж я озабочусь, чтобы никаких битых яиц в краденом лукошке.

   И смеется заливисто, как синичка чирикает.

   – Испытываешь? – понуро Ермолай вопрошает.

   – Ах, какой ты догадливый! – притворно удивляется бес. – Три испытания на пути тебе уготованы. И три преграды, – и снова лукаво Ермолаю подмигивает. – Решился?

   – А какие испытания, что за преграды? – насторожился Ермолай.

   – Испытание воли, испытание силы, а теперь вот и души, – просто отвечает бес. – Преграду ты пока одну только преодолел, а об остальных сам узнаешь. Если не передумаешь дальше идти. – И локотком в щеку толкает легонько: – Так что? Грусть отберу, дом поставишь, дети, жена, соседи уважать будут. До старых лет доживешь в здравии, – соблазняет бес.

   Набрал Ермолай побольше воздуха в грудь и выкрикнул: – Нет!

   Вскочил, что было сил побежал по лугу, забыв, это лишь морок. Надеялся, если быстро ногами перебирать, беса с плеча сдует.

   Видит – обрыв впереди, зажмурился – и как сиганет вниз. Там беспросветная мгла, а за ней – звездная пропасть, и лишь тонкая радужная полоска по центру.

   Летел долго, даже одежда изорвалась. Приземлился пушинкой на красный гребень радуги, и дальше бежит, ног под собой не чувствует. Рукав оторванный от ветра звездного задрался, пол-лица закрыл.

   И видит Ермолай, навстречу кто-то в черной одежде несется, кричит на незнакомом языке, руками машет, лицо все в саже, как у мурина почти. А остановиться не может – боится, радуга под ногами осыпаться начнет.

   Что делать? Столкнулись. Поборолись немного, а потом оба в звездную пропасть и сверзились. Незнакомца в сторону унесло, а Ермолай стал неспешно падать вниз, словно перышко невесомое.

   Пока летел, все растерял. Одежда истрепалась, изорвалась. Тело искрошилось – без боли, словно ветер разогнал песок в разные стороны. Только сердце осталось и превратилось в бабочку.

   Ермолай и злой кукольник

   Вспорхнула бабочка с кромки радуги, на нос Ермолаю опустилась, пыльцой золотистой рассыпалась.

   Проснулся Ермолай. На том же перекрестке, где с Берой прощался. Ни синего беса, ни радуги. Странный сон, смутный.

   Ощупал одежду – все на месте – и по тропе на юг пошел.

   Долго вилась дорога. Пока до Бухары добирался, много караванов повстречал, фарси выучил. Не единожды от грабителей бежал, в холмах песчаных прятался до ночи. Как в полон не попал, о том не ведает.

   В одном из караванов встретил Нисима-Гуляку, что семьсот лет живет. Ермолай поначалу не поверил, но вспомнил, сколько чудес повидал, и перестал сомневаться.

   История же Нисимы-Гуляки была такая.

   Мальчиком Нисим любил с караванами ходить. Сперва нанимался помогать к родственникам. Те возили товары из Кордовы в Чангань и обратно. В одну сторону везли шелк и шафран, в другую вино и рабов, а иногда гнали табун лошадей. И на всем пути в каждом городе у караванщиков были родственники, что снабжали хорошей едой и давали безопасный ночлег.

   Иногда приходилось ночевать в шатрах под открытым небом. Повозки расставляли кругом на случай нападения лихих людей и назначали сторожей до рассвета.

   Как-то Нисим проснулся и обнаружил, что лежит в шатре совершенно один, снаружи незнакомцы разговаривают, а значит, караван ушел без него. Мальчик испугался, принялся просить помощи у чужаков. Люди те, как выяснилось позднее, были навьями, но не простыми, а наделенными даром менять облик – от живого не отличишь. Только по запаху.

   С ужасом догадался Нисим, что караван никуда не уходил, а все родственники перебиты, тела спрятаны в песках. Бросился бежать прочь от шатров.

   Ступни в кровь сбил, ноги чувствовать перестал, за спиной утро на вечер поменялось. Вдруг видит, посреди степи на высоченных ходулях факир идет. Вряд ли навий на ходули залезет, решил про себя Нисим, и к факиру бросился – о защите умолять.

   Факир непростой оказался. Как известно, все глотатели огня двуличны, и лишь немногие из них наделены способностью колдовать. Большинство обходится выдыханием пламени, что само по себе занятие хоть и зрелищное, но, увы, совершенно бесполезное. А этот учился в дальних горах у тамошних колдунов всякой порче и скверне. И хоть прикидывался добряком, на деле задумал Нисима обмануть. Раз за мальчика некому заступиться, можно продать в рабство.

   Идут по степи вдвоем: Нисим в небо голову задрал, спотыкается, сказки факирские слушает, боится пропустить, если тому вдруг вздумается огнем полыхнуть. А злодей знай себе на ходулях вышагивает, макушкой облака задевает, да сочиняет про хитрых наложниц, что падишаха небылицами развлекают.

   Завел факир Нисима в зачарованное место в пустыне – куда ни пойдешь, обратно возвращаешься. Подождал, пока Нисим устанет, а потом предложил на выбор: либо будешь служить, как пес, либо вечно убегать, как кролик.

   Неизвестно, что Нисим выбрал, да только факир в итоге изрыгнул проклятие. Сила колдовства настолько мощной оказалась, что пока Нисим ходит с караванами, даже смерть его достать не может. Но если останавливается на ночлег, начинает стареть на час за ночь.

   – А как ты видишь, с виду мне тридцать, значит, из семи сотен я спал всего пятнадцать лет. И то много, – рассмеялся Нисим-Гуляка, а Ермолай головой покачал. Бывают же чудеса!

   В Бухару Ермолая сперва не пустили, велели надеть особую робу: черную, подпоясанную веревкой.

   Вошел и встал столбом – до чего ж красиво! Слева базар, справа торжище, а посреди огромная белая крепость. Пахнет свежими лепешками, жареным мясом и конским навозом. Люди все в разноцветных одеждах – аж в глазах пестрит.

   Тут Ермолая под руку хватает молодой парень. Глаза хитрые, рот в улыбке от уха до уха змеится, а сам так и вьется – то с одной стороны шепнет, то с другой.

   – Вижу, – щурит глаз, – чужестранец ты. Судя по бороде и очам лазоревым, с холодных земель прибыл.

   Говорит по-норжски без запинки, будто всю жизнь по соседству с Ермолаем прожил.

   – Да, – отвечает Ермолай, чуть склонив голову в уважительном приветствии, – с северных краев, из древичей родом.

   – Меня Насыром кличут, – юркий ладонь к сердцу прикладывает. – А твое имя как будет?

   – А я Ермолай.

   – Чем кормишься, Ирмола-нури? – спрашивает Насыр.

   – Плотничал раньше, а теперь в дороге, – говорит Ермолай.

   – Прекрасно, прекрасно, – сладко улыбается Насыр. – Плотник -хорошее занятие. Что же заставило тебя отложить топор в сторону?

   Помрачнел Ермолай. Уже не такой красивой Бухара кажется. Шумной, людной, суетной.

   – Есть важное дело, – и рассказал Насыру, что булгарин Рокош с любушкой его, Злобушкой, сотворил. Поведал коротко, как совет получил искать могучего колдуна на востоке. А про остальное умолчал.

   – Ах, ах, – причитает Насыр, ладонями всплескивает. – Как мудро было, прийти в Бухару. Это не город, а средоточие знаний. Через Бухару много караванов проходит, тут люди со всего света обретаются. Уж если где и знают о твоем колдуне, так только здесь.

   Призадумался Насыр и продолжает:

   – У нашего эмира придворный поэт живет. Много стран повидал, тысячу тысяч историй запомнил. Может, он что-то слышал? Но к поэту легко не попасть – во дворец просто так не пускают.

   – И как быть? – озадачился Ермолай и поделился опасениями с Насыром. – Поначалу мне путь прямым казался, потом я по чужому совету шел, а в Бухаре и не знаю никого.

   – Ирмола-нури, не вешай нос. Как никого не знаешь? Зачем такие слова говоришь? А я? Меня знаешь, – притворно обижается Насыр. – Я же сказал, плотник – почетное занятие. Просто так во дворец не войти, а вот если с подарка начать, тут другой разговор.

   – Но где же я возьму подарок? – удивляется Ермолай. – У меня и денег-то нет. Сам питаюсь, что боги посылают – то кроликом, то карасиком, а то и ящеркой. Из всего богатства одна свистулька деревянная.

   Увидел Насыр искусно сделанную птичку – будто живая, глаза заблестели.

   – Смотрю, – улыбается Насыр, – не очень ты догадливый, Ирмола-нури. Но это дело поправимое. Хвала Аллаху, что послал меня навстречу. Для того чтобы я помощь оказал, не иначе.

   И рассказывает, есть знакомые среди городских краснодеревщиков, делают для эмира кровати, столы и сундуки. Они в обмен на работу и покормят, и дерево хорошее дадут, чтобы Ермолай подарок изготовил. А уж что смастерить – самому решать.

   Приободрился Ермолай. Чего ж теперь унывать, когда дело знаемое? С теслом да с долотом поработать.

   И вот пошел с Насыром к столярам. Краснодеревщики жили за стенами крепости, вдали от города, за рынками, не доходя до караван-сараев, где селились персы, рахдоны, индусы и хани.

   Идет Ермолай, на стену любуется, гадает, сколько времени ушло, чтобы такую построить? Глядь, а Насыра-то и след простыл. Пошарил за пазухой – нет свистульки! Пропало воспоминание о счастливых деньках.

   Закручинился совсем, голову повесил. Так к столярам и явился. Те родного языка Ермолая не знали, но говорили на фарси.

   Рассказал им Ермолай про ловкача. Выслушали и засмеялись:

   – Сам Насыр Аддин тебя обманул. Это не страшно, главное, урок вынести.

   – И какой же урок? – насупился Ермолай.

   – А такой, что за все платить приходится, – смеются столяры. – Но направил он тебя верно. И про поэта не соврал. Мы поможем, не печалься. А что до свистульки – забудь, подумаешь, игрушка.

   Хотел Ермолай возразить, а потом про сон и синего беса вспомнил и решил, что свистулька ему больше без надобности.

   С краснодеревщиками такой уговор вышел. Увидели, что Ермолай искусен в ремесле, и в обмен на дерево и инструмент попросили, чтобы научил северному узору. Очень понравилось им, как ловко плотник птиц, оленей и волков изображает. Ермолай с радостью согласился.

   Времени на подарки ушло много, но иначе Ермолай не мог – делал все на славу, а то душа не на месте, если плохо получается.

   Через две недели и четыре дня изготовил Ермолай резных безделушек. Синичек да скворцов крошечных. В каждой птичке свой секрет. Одна под крылом тайник хранит. Другая, если в хвост подуть, трель испускает. Третья клюв раскрывает и крыльями машет, стоит на лапку нажать.

   По одной синичке раздал стражникам, по скворцу подарил охранникам, а самую красивую птичку пришлось визирю отдать. Так во дворец и попал.

   Звали поэта Юзеф Аль Бахуди. Худощав и ликом бледен, а взгляд, будто в каждом глазу по молнии притаилось.

   – Человек ты не обычный, хоть и прост с виду, – грустно вымолвил Юзеф Аль Бахуди, узнав историю Ермолая. – Я расскажу, как найти дорогу к радуге. Был там однажды, но взбираться наверх не рискнул. А ты взамен должен помочь мне.

   И поведал поэт, что уже год в Бухаре творится страшное зло: кто-то по ночам крадет души семилетних детей, и те наутро превращаются в глиняных кукол. Сыну поэта через три дня должно исполниться семь лет. И боится он за маленького Джугу, как никогда в жизни не боялся.

   – Даже в день, когда морское чудовище поглотило корабль, что нес меня через мировой океан, я большего страха не испытывал, – произнес Юзеф Аль Бахуди и закончил так: – Сможешь злодея найти, что черное колдовство насылает, тогда узнаешь дорогу и еще другую награду получишь. А не справишься... – Юзеф Аль Бахуди помолчал, – а не справишься, что ж, дорогу я тебе все равно укажу.

   На всякий случай Ермолай вооружился палкой, хотя и обещал оружия в руки не брать, но рассудил, что разговор про меч был, а палка – дело другое.

   Первый день Ермолай расспрашивал тех, у кого дети куклами обратились. Страшным был день. Скорби чужой много Ермолай познал. Мир ближе стал казаться, когда понял, что не один он в горечи живет.

   Второй день со стражей говорил и торговцами на базарах. Мало кто соглашался на вопросы отвечать, всякий боялся на себя проклятие навлечь.

   На третий день совсем отчаялся Ермолай. А как тут не опустить руки, когда узнать ничего не смог, кроме того, что каждому ребенку накануне семилетия дарили глиняную куколку? Да вот только таких кукольников по Бухаре больше полусотни. Поди, угадай, кто из них колдун.

   Ничего лучше не придумал, как к каждому кукольнику в окно заглядывать. Ходит по Бухаре, уже стемнело, базары затихли, слышно лишь, как собаки вдалеке лают да стражники перекликаются. Тут за спиной голос знакомый:

   – И что это Ирмола-нури ищет в такую пору под чужим окном? – то Насыр с хитрым видом на глиняной ограде напротив сидит.

   Ермолай все вору напрямую и рассказал.

   Посерьезнел Насыр Аддин.

   – Был я в одном доме по своим делам, – говорит уклончиво, – видел в подвале много одинаковых кукол. Так похожи на настоящих детей, я аж поразился мастерству кукольника. Может быть, туда тебе нужно?

   Привел Насыр Ермолая к самому далекому дому на ремесленной улице. Хозяина, как ни странно, в поздний час внутри не оказалось. Спустился Ермолай в подвал, а там сотня детей из глины вылепленных – точь-в-точь как живые.

   – Поторопись, Ирмола-нури, полночь скоро, – шепчет сверху Насыр.

   И тут из темного угла – будто сама чернота – колдун выходит. Глаза как луны мерцают, скрюченный, сухой, как одинокий куст на ветру, пальцы как когти, и теми когтями к Ермолаю тянется.

   Отшатнулся Ермолай, одну куклу случайно задел палкой. Упала на пол глиняная фигурка, разбилась вдребезги. А колдун вдруг завыл оглушительно. И понял Ермолай, в чем того слабость. Души детей в куклах заточены, ими колдун питался, ими и жил.

   Размахнулся Ермолай и давай крушить глиняные изваяния. И с каждым ударом палки колдун все ниже пригибался к земле, все бледнее становились глаза его. А когда Ермолай освободил последнюю душу, заточенную в кукле, колдун скорчился с хрипением в углу и так издох.

   Про то Юзефу Аль Бахуди сам Насыр поведал, что во дворец по лунной дорожке пробрался. У Ермолая наутро от пережитого сил говорить не осталось.

   Как и обещал, поэт рассказал о тайне радуги, ведущей к чародею, и об испытании на пути.

   Оказалось, вход на радугу охраняет древний змей Тахафут. Вреда случайным путникам не причиняет, но и прикоснуться к радуге не дает.

   – Я обещал и другой подарок сделать, – Юзеф Аль Бахуди протянул свиток. – Прими в благодарность за спасение сына. Там мои вирши. Написаны непростым слогом, зачарованным. Каждая строфа, как ступенька к солнцу. Сам поймешь, когда им воспользоваться.

   Поблагодарив поэта, Ермолай поспешил покинуть Бухару. И то вовремя – про него уже слух пошел, какой он необыкновенный человек, и визирь задумал древича в своих целях использовать.

   Да благодаря ловкости Насыра Ермолай сумел всех стражников обойти и так хитро из Бухары выскользнуть, что о том только на другой день узнали, потому как Насыр целые сутки Ермолаем прикидывался. А Юзеф Аль Бахуди ему помогал, рассказывая страже, будто только что видел плотника на рынке, на площади или возле каравана со специями.

   Ермолай и радуга

   Через несколько дней пути попал Ермолай в скалистый край, где располагался вход в соляную пустыню. Углубляться, как и учил бухарский поэт, Ермолай не стал, а пошел по кромке. Через день увидел тайный знак, что указывал на нужную тропку.

   Шаг, другой – пропала пустыня. Выросли вокруг изумрудные луга, налитые такой спелостью, казалось, выжми траву, родниковая вода польется.

   Вскоре Ермолай увидел вдалеке огромную сияющую дугу, что возвышалась над лугом, окрашивая траву в разные цвета. У основания радуги, как и предупреждал бухарский поэт, свил тугие кольца гигантский змей Тахафут. Чешуя бесцветная, бликов от радуги не отражает, глаза безразличные. Одно слово – сторож.

   Едва Ермолай руку к радуге протянул, как Тахафут зыркнул в его сторону да копотью в лицо дохнул.

   Вздрогнул плотник. Понял, пришло время свиток с виршами читать. Прокашлялся и выкрикнул первую строфу на фарси – выросла из-под земли прозрачная ступенька. А змей не дремлет, тут же пламя изрыгнул и спалил ступеньку. Ермолай следующую читает, Тахафут тут же плавит ее в стекло. Как быть?

   Досада за душу взяла, огорчение когтями в горло вцепилось. И стал тогда Ермолай скороговоркой читать, сам расслышать не поспевает, до того быстро тараторит.

   Растет лестница, да Тахафут тоже разошелся – пламя во все стороны летит, вот-вот Ермолая заденет.

   Уж вирши скоро закончатся, а на глаз до края радуги всего одной ступенечки не хватает.

   Зажмурился Ермолай и начал плести, что в голову придет. О судьбе горемычной, об удивительных странствиях, о любушке своей, Злобушке.

   А потом бросил свиток, взбежал по лестнице, надеясь до радуги дотянуться.

   Почти достал. Стоит на цыпочках, смотрит на полосы радужные вблизи. Залюбовался на мгновение, а лестница уж под ногами горит-плавится. Один миг – и пропадет!

   Решился Ермолай прыгать.

   За красную полосу хватать побоялся – много в ней огня солнечного. За золотую постыдился, так как жадным до богатства никогда не был. Попытался за зеленую, оказалась она вязкой, не ухватишься, а вот за синюю легко, потому как синяя соткана из небесной тверди. Вцепился и карабкается. Ползет, оглянуться боится, слышит, как на земле Тахафут лютует.

   Повыше взобрался и побежал, опасаясь, как бы радуга не растаяла под ногами. А внизу уж бездна распахнулась. Пропали изумрудные поля.

   Вдруг видит, навстречу спешит кто-то. И не разминуться – узкая радуга в этом месте.

   Лицо незнакомца по восточному обычаю тряпицей закрыто. Ермолай рукой помахал, на фарси к нему обратился. Не понимает встречный. А полоска радужная тонкая, что делать? Уступать никто не хочет. Столкнулись и стали бороться. И так оба с радуги и упали.

   Встречный сразу в облаках затерялся. А Ермолай продолжил падение. Летел, наверное, сутки без малого. Точно не сказать, так как сияние от радуги солнечный свет перекрывало.

   Проголодался страшно, жажда замучила. Тут чувствует, в плечи острые когти впились. Вверх голову задрал – огромный орел.

   «Эх, – кручинится Ермолай, – что за напасть, осталось добежать всего ничего, а теперь или упаду, или птица склюет».

   Думает так, а сам потихонечку плечо освобождает. Орел клюв вниз опустил и на фарси к Ермолаю обратился:

   – Разве ты не знаешь, что под радугой земли нет? Отпущу тебя в бездну, падать будешь, пока с голоду не помрешь, если раньше не погибнешь от жажды.

   Успокоился Ермолай, смирился.

   «Долетим до гнезда, – размышляет, – а там, может, уговорю орла отпустить. Построю ему гнездо побольше или даже крепость деревянную».

   Орел меж тем продолжает:

   – Чувствую я, как сердце твое бьется. Не бойся, я тебя спасу. Только пообещай мою просьбу исполнить. Я бы и сам рад, да не могу.

   Орла звали Ан-Эшер. Ермолай осторожно орлиные лапы руками обхватил и весь в слух обратился.

   – На другом конце радуги чародей живет, – клекочет Ан-Эшер, а сам облака быстро пронзает. Ермолаю вокруг не туман, а перья чудятся. – Самый могучий чародей из всех, что на свете есть. Каждый год отбирает птичьих первенцев, чтобы служили глазами, ушами и крыльями.

   – Великий Ан-Эшер, – догадался Ермолай и попытался перекричать ветер, – ты решил не отдавать чародею первенца?

   – Не хотел, но потом смирился, – честно признал орел. – Да вот беда, последнего, кто чародею яйцо приносит, он пожирает.

   И понял Ермолай, что гордый Ан-Эшер искал спасения.

   – Хорошо, – говорит Ермолай, – я все равно к чародею шел. Отнесу орлиное яйцо от твоего имени, великий Ан-Эшер. Может, меня он и не пожрет.

   На том и порешили. Орел вниз скользнул, словно камень из пращи, и скоро вместе с Ермолаем опустился возле огромного гнезда, лежащего в горах на краю бездны под радугой.

   – Я давно за тобой наблюдаю, – сказал Ан-Эшер, – потому знал, где ты окажешься. Сверху судьбы людей хорошо видно.

   Ермолай заволновался.

   – А скажи, великий Ан-Эшер, не случалось ли тебе видеть судьбу норжской девушки по имени Регинлейф, а по прозванию Бера?

   – Конечно, случалось, – отвечал орел. – Интересная судьба.

   Услышал Ермолай в голосе Ан-Эшера грусть и заволновался еще больше. Сердце в груди от тоски заныло.

   – Расскажи скорее, что с Берой? – попросил Ермолай.

   А с Берой было так.

   Бера-Регинлейф и Ледяной остров

   Руна обнаружилась у козровского торговца, что жил в воздушном пузыре в пещере под водой, где и прятал сокровища. От влаги весь разбух, выбраться из затопленной пещеры самостоятельно не мог.

   Завидев столь горестное положение, Бера предложила торговцу помощь. Извлечь сокровища и его самого из пещеры в обмен на руну. О чем и договорились, соглашение скрепили по козровским правилам клятвой и семью оттисками большого пальца, испачканного кровью.