Текст книги "Ермолай и сердце Злобушки"

Автор книги: Мая Кармашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

   А запах какой вкусный! Надышался всласть Ермолай, пока спускался вниз к прибою по замшелой, нагретой солнцем скале. Дважды чуть не сорвался.

   Хотел идти вдоль берега, искать ведьмин знак, но сообразил – на то много времени надо. Берег похож на гребень для волос – высокие скалы глубоко в море врезаются. На вид близко от одной до другой, но попробуй – дойди.

   Можно плот справить, но сперва отдохнуть немного.

   Потрогал ладонью влажный песок, зачерпнул морской воды. Прибой шумит, в небе чайки кричат. Умылся и присел на валун. Сидит, любуется, как цвет моря меняется, под небо приноравливаясь. Так спокойно, только репа в животе бурчит, никак не уляжется. Смотрел Ермолай на море, смотрел и задремал.

   Проснулся, когда чья-то крепкая рука схватила за шиворот и потащила волоком по гальке. Хотел закричать, но увидел рядом с берегом корабль под серым, заплатанным парусом с бычьим черепом на носу и передумал.

   Знак. Все, как ведьма предсказала. Ермолай тут же успокоился и даже расслабился. Лишь старался коленки поджимать при виде особо острых камней да воздух вкусный ртом поглубже глотать. Про запас. На тот случай, если на корабле запах другим окажется.

   Корабль так и назывался – «Бычий череп». На корме добыча сложена, на носу два вечно спорящих брата – Фарульф и Хёрдгейр. С ними сестра их двоюродная – Регинлейф.

   В мужской одежде, за спиной круглый щит из дерева, снежные волосы коротко острижены, а в силе уступает только кузнецу Храфнхильду, за что получила прозвище Бера, Медведица. В остальном Беру-Регинлейф от обычной девушки не отличить – глаза синие, губы полные. Немножечко широка в кости. Ну и что? Подумаешь, широкая кость. Зато Бера может сражаться получше иных воинов. Даже в бурге таких девушек нет. Говаривали, за дальним лопарским капищем жила похожая, да ее недавно валуном придавило. Бера теперь одна такая на весь белый свет. А кто говорил, что Бера слишком толста, получал кулаком в лоб.

   «Бычий череп» возвращался с набега на рыбацкую деревню губанов, кто-то из команды увидел лежащего на берегу Ермолая. Фарульф приказал плыть мимо, но Хёрдгейр заявил, что безоружный человек, спокойно спящий на камне в диких местах, наверняка ведун, и колдовством может принести пользу в походе. Например, туман разогнать. На что брат возразил, скорее всего, это беглый раб, да с таким скверным характером, что и скупые губаны искать не стали.

   Пока они препирались, Бера-Регинлейф прыгнула в воду с деревянным щитом, добралась до берега и собиралась плыть обратно, взвалив Ермолая на спину. Тут уж братья оставили спор и направили корабль за сестрой.

   Успевшего хлебнуть соленой воды Ермолая втащили на борт. Первым делом осмотрели – нет ли чародейских меток, ощупали – человек ли? Потом по-норжски спросили, кто таков, почему на скалах в одиночестве спит и умеет ли колдовством разгонять туман?

   Ермолай на вопросы отвечал честно. Про родные места, про булгарина Рокоша, про любушку свою, Злобушку, про ведьмино предсказание и даже про навья – без утайки рассказал. А под конец из-за пазухи котомку с сердцем вытащил.

   У Хёрдгейра покатилась слеза по щеке в бороду. От жалости даже палуба скрипнула. А Фарульф лишь хмыкнул – и не такое видал.

   Подумали норги и так рассудили – раз боги свели два пути воедино, спорить не о чем. Огорчились немного, что Ермолай не ведун. А узнав, что он плотник и с деревом ладит, и вовсе обрадовались – починка на корабле всегда нужна. Ермолаю тут же вручили топор, веревку и доску – нос брешью воду черпал, да ветер в пробоине гудел, если с востока дул. К вечеру Ермолай дыру заделал, какие щели нашел, стружкой законопатил, смолой заворонил, два больших щита, что по правому борту треснули, веревкой стянул. Сделал все так славно, что норги залюбовались. Не просто надежно – еще и красиво получилось у плотника. Стал корабль словно новый. Сунули Ермолаю в руки кувшин с крепким медом и вяленую рыбу. Славно потрудился, пусть передохнет.

   Наутро парус бодро вздохнул, и «Бычий череп» быстро заскользил под грозовыми тучами. Вскоре начался ливень. Ермолай укрылся от грозы под щитом, от грохота казалось, вода пробьет дерево насквозь. Норги спустили парус и налегли на весла, чтобы отвести корабль подальше от берега. К полудню тучи разошлись, но за кормой появилась другая напасть – губаны снарядили погоню.

   И снова братья Фарульф и Хёрдгейр заспорили, как поступить. Один предлагал развернуться и принять бой, второй, понятное дело, настаивал, что разумнее уйти от сражения. Бера-Регинлейф тем временем готовила стрелы и крепила к веслу большой крюк, чтобы закогтить борт вражеского судна и притянуть поближе. А если не удастся, так и по веслу можно перебраться. Посмотрели на нее братья, переглянулись и молча один копье, другой топор в руки взяли.

   Славно сражался Фарульф. Копье в кровь двоих губанов окунул, еще одному щитом голову размозжил, а четвертого к борту прижал, навалился и голыми руками горло рвал, пока тот не затих. Но, видно, время Фарульфа пришло. Верный нож из-за пояса скользнул в ладонь, чтобы в живот врагу вонзиться. Но с губанского корабля пустили стрелу коварную – прямо в грудь стрела попала. Охотится теперь Фарульф в Валгалле с Одином.

   Отважно бился Хёрдгейр. Ни в чем не уступал старшему брату. Топор орошен кровью троих губанов. Да, видно, время Хёрдгейра подошло. Оскользнулся на залитой кровью палубе и принял смерть на вражеском мече. Пирует теперь Хёрдгейр в Валгалле. В свое войско Фрейя его взяла.

   Вся команда «Бычьего черепа» честно сражалась, доблестно и смерть встречала. Только Ермолай не брал в руки оружия, потому как все равно воевать не умел. Да и слова ведьмы Силви помнил.

   Подожгли губаны норжский корабль. Бросился Ермолай за борт – и к берегу, на спасение не слишком рассчитывая. Уж почти ко дну пошел, но вновь крепкая рука схватила и потащила вверх. Сам бы не выплыл.

   Из всей команды на пустынный берег пятеро выбрались: трое к вечеру от ран умерли, остались только Ермолай и Бера-Регинлейф.

   Спрятались за скалами. Сидит Бера, к порезам особый лист прикладывает, в мешочке на поясе припасенный, на Ермолая сурово поглядывает.

   – Мне бы с двоюродными братьями в бою пасть, – говорит вдруг горько, – да остался долг неоплаченный.

   И рассказала Бера, что вторую жизнь живет, взятую у кита взаймы.

   Бера-Регинлейф и китовая руна

   Совсем не похожа на других девочек Регинлейф. Стройна, но широка в кости, руки цепкие, плечи крепкие. Если бы не милое девическое лицо – большеглазое да пухлогубое – сошла бы за парня.

   Красива Регинлейф? Пожалуй. Скулы острые, волосы снежные, а глаза голубые и глубокие, как северные озера. Добавить румян, красных лент да платьице понаряднее, и можно жениха искать. Но Регинлейф не смотрит на женихов. Волосы собраны в две тугие косы за спину, вместо юбки – льняные штаны в сапоги заправлены, на поясе нож поблескивает, что в прошлом году в крови Бадво-вандала искупала.

   Дело так было.

   Вандалы через два фьорда жили. Целая деревня. Пока старый Ярве в норжском селе заправлял, с вандалами война была. Одной весной Ярве ушел на корабле с дружиной Биркилы, да так и не вернулся. Старики говорили, Ярве заранее решил, что на смерть идет, хотел от меча в бою погибнуть, а не на медвежьей шкуре лежмя.

   Едва весть о гибели Ярве достигла вандальского старейшину, тот сразу же к норгам явился. Три бочонка меда, кадка масла и десять коров – столько стоил вандальской деревне мир. А куда денешься? Кругом норги, а до своих пять дней пути. Хотели бы жить иначе, селились бы в другом месте.

   На совете решили о приношении в бург не сообщать, а чтобы мир укрепить, поженить дочь Ярве Фрейлауг и Бадво, внука вандальского старейшины.

   То старики решили, а у молодых иное разумение. Бадво пятнадцать зим разменял, хотя и отважен, и с копьем мастер управляться, но на щеках пух еще. А Фрейлауг осень жизни готовится встречать, сорок шесть зим видела, а замуж так никто и не позвал.

   Совсем не хочет ее Бадво в жены брать. Хоть Фрейлауг из рода знатного, а страшна, как пугало огородное – тощая и мосластая.

   Грустно Бадво. Бродит по норжскому селу взад-вперед, пыль ногами пинает. До кузницы дойдет, задержится. Косит Бадво глазом на Регинлейф, равнодушно как бы, а внутри все закипает, и сердце стучит быстро-быстро.

   Случилось в ту ночь, что Регинлейф у горна задержалась, огромному Храфнхильду помогала ковать оружие.

   Старый кузнец ее как дочь любил и поблажек не давал. Раз решила в ученицы пойти, полную чашу пить должна. Но Регинлейф с легкостью справлялась с мехами и даже ворочала тяжеленный молот, на будущее к руке прикидывая. Пытается взмахнуть и рычит от натуги. За то ее в селе Берой и прозвали, Медведицей.

   Стемнело. Взгляд от горна отводишь – уж не видно ничего.

   Пошла Бера-Регинлейф из кузницы через рощу. Тут из-за широченного векового дуба Бадво выходит. На губах улыбка, а глаза недобрые, словно вселился кто. Отмахнуться не успела, как оглушил палкой, повалил и набросился, одежду на Бере разрывая.

   Потом клялся, извинялся, признавался в любви, но сердце Регинлейф не пробил. Дождалась Бера, пока Бадво заснет, вытащила из голенища нож и перерезала вандальскому сынку горло.

   Сидит в ночи под мудрым дубом, слезы по щекам вместе с кровью размазывает.

   Что сделано, то сделано. Пришла домой, честно обо всем рассказала.

   Отец Беры, Хродмунд, выслушал внимательно, ни слова не произнес, собрался и пошел будить соседей. Собаки во дворе до утра лаяли.

   Наутро общий сход устроили. Рассмотрели улики, посовещались и решили, что за Бадво Хродмунд должен выплатить вёргельд – одну овцу и пять кур. Вандалы начали возмущаться, крови требовать, но с норгами разве поспоришь?

   Фрейлауг Беру после того возненавидела, но Регинлейф это все равно было. Она больше в сторону моря смотрела. Храфнхильд подметил и понял с тоской в сердце, что ученицей его Бера не станет.

   Всю зиму после смерти Бадво Регинлейф отца упрашивала с собой в поход взять, настаивая, что доблесть собственную вполне доказала. А как отца в бурге в пьяной драке убили, стала двоюродных братьев изводить. До того дошло, что нож из-за пояса выхватила и косы отсекла, а потом пригрозила грудь отрезать, чтобы на мужчину больше походить.

   Фарульф с самого начала не был против, а вот Хёрдгейр сомневался. Но как увидел решимость сестры, переглянулся с братом, плечами пожал да руками развел. Понял, что никак с Берой не совладать. Уж лучше с ними, чем за кем другим увяжется.

   – Хорошо, – кивнул, – по весне с нами поплывешь. Готовься.

   Долгий месяц Бера выбирала оружие под руку. Хотела сперва молот, но с досадой признала, тяжеловат для нее. Взяла копье, что сама сделала, за пояс заткнула острый топор, за голенище нож, за спину забросила круглый дубовый щит, окрашенный охрой.

   И вот время пришло. Бера стояла на корме, жадно ловила ветер. Никогда еще не чувствовала она большей свободы. Шли на трех кораблях через северное озеро сквозь пойму реки, минуя бедные земли, где хлеб ценится дороже золота и серебра; по реке Итиль мимо белокаменного дворца норжского кнеза, что на высоком берегу издалека виден; слева широкие долины оставили, где не растут деревья, а люди едят лошадей; справа козровская крепость, где кроме торговых много боевых кораблей стоит, даже пришлось за проход платить; пришли в земли плодородные, где крепкий мед из ягод делают, а люди подошвы обуви не из шкур мнут, а вяжут из древесной коры. И так попали в теплое море, где уже можно было грабить, если не приближаться к Чоле.

   Перво-наперво разорили крепость младшего в тех местах кнеза по имени Султан.

   Сверкает меч под луной, блещет топор под солнцем, купается в чужой крови на радость богам, рвутся жилы врагов во славу братьев.

   Синие с золотом стены чужого капища предали огню, охрану перебили и занялись грабежом. Мужчины нашли большую комнату, заполненную молодыми женщинами, и там задержались. А Бера, следуя за запахом, свернула на кухню. Очень ей хотелось заморской еды отведать.

   Кругом дым, крики людей и животных, а Бера прямо с вертела мясо ест. И на душе до того хорошо и спокойно, кажется, всю жизнь так бы за трапезой и просидела.

   День мед рекой лился, золото в одну кучу кидали, оружие – в другую. Что на корабли не поместилось, в море бросили. Кто из слуг султановых сражаться не хотел, в рабы попал. Остальных поубивали.

   С богатым грузом корабли норгов направились к безымянному острову, о котором ведал только старый Рафнсварт. Шли медленно. Много подводных скал, если не знать, как плыть, ни за что не доплывешь.

   На острове жили козровские купцы, что торговали людьми и оружием. Норгов привечали издавна, те иногда нанимались охранять караваны и справлялись лучше прочих.

   У причала был рынок. Рабов продали выгодно. Ближе к поселению – две больших корчмы и кузница. Фарульф с местными кузнецами чинил оружие, остальные пять дней пировали.

   Бера хмельного не пила, мед из ягод не по нраву пришелся. А в кузницу идти не захотела, чтобы тоска по дому не охватила сердце.

   И пока команда веселилась, Бера забралась на утес, птичьих яиц набрать. Тут удача ей изменила – соскользнула рука, сорвалась Бера со скалы прямо в море.

   Лететь – всего ничего, а успела всю жизнь вспомнить. И как соседскую козу украла и у ругов на острый нож выменяла. И как штаны взамен платья надела и отказалась за коровой смотреть, а вместо того помогала в кузнице целыми днями. И как Бадво над ней снасильничал, и как в ответ горло вспорола сонному мальчишке. И как клялась отрезать груди, если братья не возьмут в поход.

   На той мысли в воду и упала.

   И случилось так, что сверзилась Бера прямо на кита. Он в тот час мимо утеса по делам проплывал.

   Удивился кит неожиданному обстоятельству и вежливо у Беры поинтересовался, не желает ли она продолжить погружение в море, чтобы окончательно расстаться с жизнью? Бера с внезапным смирением в голосе отвечала, что не желает, а даже напротив. Тогда кит предложил доставить ее до берега, с чем Бера горячо согласилась.

   Высадил кит девушку возле утеса. Опустилась Бера на колено, правую руку к сердцу прижала. Замерла, подчеркивая значимость мгновения, и сказала, кто от смерти позорной спас, брат навек. Никак нельзя воину не в бою погибать. Женщин и так в Валгаллу неохотно пускают.

   Кит в ответ хвостом махнул, дескать, какие мелочи. Но к словам девушки прислушался.

   – Вера твоя мне знакома, – профыркал кит. – Она из мест, откуда я родом. Там китам жить привольно, а здесь невмоготу. И еда не та, и вода другая. Всю жизнь мечтаю с семьей вернуться в родные моря, но не могу. Закрыт путь темным колдовством. Чтобы киту течение из теплого моря на север открыть, особая руна требуется. Самому не успеть раздобыть ее, стар я и по человеческим меркам, и по китовьим. Но вот детей жалко...

   И предложил кит Бере договор. Тем, что девушку спас, он против воли богов пошел. Но чтобы умилостивить их, отдаст остаток жизни, а взамен Бера китовую руну разыщет и китенышей из теплого моря выпустит на север.

   Сделка выгодная.

   Перво-наперво – Бера не хотела с богами ссорится. Кто знает, что у них на уме. Может, и правда решили путь ее пресечь, а тут кит помешал. Затем – как известно, кто от кита или морской черепахи жизнь взаймы берет, на тот же срок приобретает удачу в битве необычайную. Ни стрела не возьмет, ни меч, ни черное колдовство.

   Без особых колебаний согласилась Бера. На белой гальке заключили договор, морского бога в свидетели призвали, слова кровью скрепили. Вернулась Бера к братьям, про китовую руну расспросить. Оказалось, старый Рафнсварт и о том осведомлен. Где руна лежит, кто ее сторожит и как правильно добыть.

   А кит к детям поплыл – прощаться и умирать.

   Ермолай и Бера

   – Все гадала я, когда за китовой руной время идти, – закончила сказ Бера. – Да вот понимаю, что теперь.

   И принялась на берегу оружие раскладывать, а Ермолай пошел камни собирать, чтобы погибших завалить. Костер складывать опасно – ну как губаны вернутся?

   Наутро Бера галькой подбила чайку. Утолили голод и пошли среди валунов и сосен пробираться.

   – Вдоль воды идти опасно, – поясняла Бера, – у всех на виду. Да и с берега рыба морская не ловится.

   Ермолай хотел было сказать, для него лодку построить при помощи топора, что у Беры за пояс заткнут, плевое дело, но решил промолчать.

   – Налево пойдем – попадем к губанам, – продолжала Бера. – Сам понимаешь, там нам и конец. Потому пойдем направо. Как найдем озера, свернем.

   Бера зашагала вперед, подбородок высоко поднят, короткие снежные волосы ветерок треплет, за спиной щит дубовый, сама от мошкары отмахивается. Ермолай за ней едва поспевает, о камни спотыкается.

   Он попутчице искренне радовался. Вместе веселее.

   Бера смастерила из пояса пращу и птиц влет сбивала, а еще голыми руками ловила рыбу в ручьях, Ермолай же добычу на костре готовил, а на ночь шалаш ставил. Говорили мало, сокровенного не касались. Теплыми вечерами Ермолай, сидя у костра, в звездное небо вглядывался. Надеялся, небожители какой знак подадут. Смотрел с опаской. А ну как недобрый? Но ничего приметного не случилось.

   Прошли земли норжские, где что ни дерево, то камень; миновали становище ругов, где всякий день ссора и всякую ночь драка; затем попали во владения хитрой колдуньи Зеиры, что волчицей обращалась и в мещерских лесах над бирюками верховодила.

   Про Зеиру такая история ходила.

   В лунный год, что от касогов до мери море пересохло, родилась у богатого караванщика Юсупа Ибн Саула Аль Бакри дочка с золотыми глазами. Конечно, глаза не из золота, а цвета такого, и лучились, будто частички солнца внутрь попали.

   Юсуп Аль Бакри назвал дочь в честь прабабки Суламифь и подарил двадцать рабов из числа рожденных в неволе. Пять девочек, чтобы одевали и купали Суламифь, пять мальчиков, чтобы охраняли днем, и десять евнухов, чтобы охраняли ночной покой.

   Девочка взрослела и с каждым годом становилась красивее. Слухи о необычайной красе дошли до Окиста, правителя крепости Самандар. Его сын, юный Булан, давно не мог разыскать подходящую невесту. Придирчив был по части женской красоты.

   В день прихода каравана Юсупа Аль Бакри в Самандар встречали не обычного торговца, а почетного гостя.

   Гулким рокотом возвестили о приближении повозок тяжелые длинные трубы с крепостных ворот, жители по приказу Окиста приветствовали караван, осыпая цветочными лепестками, а юный Булан в сопровождении свиты лично встретил гостей. И едва увидев Суламифь, которой в ту пору едва исполнилось пятнадцать, влюбился без памяти. Черноволосая, солнцеглазая, статная, с хищной восточной красотой в лице – она походила на воплотившуюся в человеческом теле пантеру.

   Булан вежливо заговорил с гостями и пригласил в большой шатер, что специально установили на площади. Внутри столы ломились от яств – пятнадцать разных рыб на двадцати больших блюдах, мясо ягненка, запеченного в глине, и теленка, целиком зажаренного на вертеле, свежие плоды и диковинные сладости. Рабы подавали пряные вина, а музыканты играли грустные мелодии с родины караванщиков.

   Юсуп Аль Бакри смекнул, что стало причиной радушия, и подсчитывал в уме возможные выгоды, улыбаясь в густую черную бороду.

   И все вышло бы хорошо, и даже распрекрасно, если б в ту ночь в Самандар не пришел еще один караван. Этот возвращался из земли Тан, груженный шелком. Во главе ехал младший сын персидского купца Назияра Фархад. Из первого торгового похода он возвращался с прибылью, рассчитывая на еще большую в землях гишпанов, где шелк ценился высоко.

   И случилось, что Фархад увидел Суламифь, когда та, окруженная рабами, шла ночевать в башню, которую Окист отвел для будущей невесты. И она заметила Фархада. Взгляды их пересеклись, сердца на миг слились в едином ритме.

   Как молодой дубок пронзенный молнией застыл Фархад. Вернулся к каравану с поникшим взором, потому как знал, что это за девушка и чья она невеста.

   Янар, наставник Фархада из числа огнепоклонников, поняв все, решил: пусть Фархад с малым числом воинов, охранявших шелк, похитит Суламифь из башни, и караван тронется в путь до рассвета. На развилке Янар с грузом пойдет одной дорогой, а Фархад с девушкой на быстрых конях помчатся к морю, чтобы отплыть засветло в сторону Аштарака, где жили родственники Назияра.

   Недолго думая, Фархад выбрал троих воинов из личной охраны. Двоим дал таурменские сабли, одному длинный тисовый лук. Сам взял лишь тонкий кинжал, украшенный изумрудами. С тем и пошли к башне, где проводила ночь Суламифь.

   Без звука убили евнухов и проникли в опочивальню. И Фархад увидел, Суламифь уже зарезала спящих рабынь, чтобы те не подняли шума. И понял, возлюбленная ждала и была уверена, что он придет, и осознал, нет между ними секретов и тайн, как это всегда бывает у настоящих влюбленных.

   Юноша взял Суламифь на руки и вынес из башни. Вскоре караван Назияра двинулся в путь, объяснив поспешность стражникам тем, что лошади отдохнули, пошлины уплачены, а хозяин давно ждет товар.

   На развилке, как и было задумано, Фархад и Суламифь, переодетые в простые одежды, пересели на двух коней и поскакали к дальней пристани, откуда уходили корабли с невольниками. Янар считал, что погоня, которая вскоре обязательно случится, уйдет по следам каравана. Старый огнепоклонник верил, Окист не станет разграблять товары Назияра. Купец возил много всего через те земли и платил богатые пошлины.

   Не учел Янар, что в погоню отправится сам Булан – молодой и горячий.

   Булан настиг караван к полудню. Не обнаружив Суламифи, приказал убить всех, что и было немедленно исполнено. Затем вернулся к развилке. Он догадался, что произошло.

   Фархаду с возлюбленной оставалось проскакать совсем немного. Пристань уж показалась вдали, высокие мачты с белыми парусами сулили свободу и счастье. Еще чуть-чуть.

   Булан настиг беглецов у самых ворот.

   Лично зарубил Фархада, а Суламифь бросил в придорожную пыль и овладел ей – жестоко и грубо.

   И в миг, когда Булан извергал семя, в груди обесчещенной девушки, как порой случается, воспламенились колдовские силы.

   Всем известно, таковые силы, если бывают даны от природы, пробуждаются либо черным колдовским обрядом, либо насилием, но всегда с потерей невинности.

   Суламифь оттолкнула Булана, выгнулась и взмыла над землей так высоко, что встань два человека на плечи один другому – не дотянулись бы. Все, кто был при том, замерли от ужаса, узрев, как меняется девичья суть на колдовскую.

   Будто сбросила кожу Суламифь, а поверх кровавого мяса наросла грубая черная шерсть. И на землю опустилась уже не беззащитная девушка, а грозная волчица с оскаленной пастью. Лишь золотые глаза напоминали, кем она была совсем недавно.

   Волчица набросилась на отряд преследователей и загрызла троих до смерти. Булану же удалось бежать.

   А девушка, понимая, что дороги обратно нет, оплакала Фархада и горькую судьбу свою, а потом отправилась от Самандара на север, в земли мещёры.

   И вскоре местные землепашцы узнали, что в лесах завелась злая колдунья Зеира, что каждому встречному загадывает три загадки. Если ошибешься хоть раз, загрызет, а ответишь правильно на всё – подарит волчью метку. И будешь в полнолуние обрастать шерстью и приходить на зов, чтобы выть на луну вместе с колдуньей о её несбывшейся любви.

   Ветер гонит по небу рваные клочья облаков. Гроза собирается. Нужно искать укрытие.

   Ермолай думал к дальнему лесу идти, валежник искать да шалаш ставить, но Бера остановила.

   – Разве запах дыма не чувствуешь? – спрашивает и носом по сторонам водит, словно хищник добычу вынюхивает. – Неподалеку чей-то костер. Там и заночуем.

   Сказала и топор на поясе погладила.

   И надо же случиться, что в грозу за рекой Мокшей Ермолай с Берой остановились у одного костра с лихими людьми, что оказались слугами Зеиры.

   Бера по пути кролика подбила. Не с пустыми же руками к огню проситься? Ермолай хвороста набрал и пять подосиновиков нашел. С тем к костру и вышли.

   Смотрят – вкруг пламени бродники сидят. Всего трое. Старший бородой до пояса порос, средний хмурый и тощий, а взгляд цепкий, младший же при виде гостей осклабился и к ножу потянулся. Но старший жестом остановил.

   – Нам бы только заночевать, – сказала Бера, кролика на землю бросая. – Вы люди лихие, но делить нам нечего, кроме пыли дорожной и свежего кролика. Кроме ножей у нас ничего нет, а ножи у вас и свои имеются.

   – Когда гость не с пустыми руками приходит, ему вдвойне рады, – кивает старший. – Гроза ночью будет. Слышите, как ветер воет? Подсаживайтесь к огню, грейтесь. Мы вас не обидим.

   На добрые слова Бера чуть улыбнулась, но вслух ничего не произнесла.

   Расположились по разные стороны костра, Ермолай принялся кролика разделывать и на ореховой ветке над огнем жарить.

   – Меня зовут Кемай, – говорит старший и бороду оглаживает. – Это мои братья – Нуят и Ризават. Мы местные, охотники. А вы кто, откуда и куда путь держите?

   – Я – Ермолай из мест к северу отсюда, – просто отвечает Ермолай. – Иду к теплому морю. А это – Бера из норгов, попутчица моя.

   Покивал Кемай, ножку кроличью обгладывая, переглянулся с братьями, ничего больше не спросил.

   Ермолай из дерна и валежника рядом с костром два укрытия соорудил. С виду неказистые, но до утра продержатся.

   Дождь уж вовсю хлестал. Ермолай с Берой по одну сторону устроились, Кемай с братьями по другую.

   Не спалось Ермолаю. Сна ни в одном глазу. Лежит, смотрит то на тлеющие угли, то на всполохи молнии на горизонте.

   К середине ночи гроза прочь унеслась. И едва полная луна выглянула из-за туч, бродники-то шкурой сразу и обросли. Стоят вкруг, скалятся, с зубов слюна в дорожную пыль капает.

   Ермолай в ужасе Беру кинулся тормошить, а она уже топор из-за пояса тянет да щит с земли подбирает.

   Что дальше было, Ермолай помнит плохо. Молодой бирюк на плотника бросился, спиной в погасший костер загнал, в самые угли. Будто ледяной ветер по сердцу хлестанул, когда волк выть начал, так жутко, что Ермолай уши поспешил заткнуть. Кажется, Бера старшего топором угомонила, но средний тоже хозяйку звать принялся. Та и не замедлила явиться.

   Огромная, словно покрытая инеем черная скала, волчица на тяжелых лапах ступила в полосу лунного света. Глазами золотистыми Ермолаю в душу вперилась. От того взгляда без чувств и упал.

   Очнулся, когда Бера в лицо водой из лужи плеснула.

   Старый волк вдалеке раны зализывает, рядом два других стоят, неотрывно на Ермолая смотрят, тоскливо.

   На тюке, бродниками оставленном, красавица сидит. С виду хрупкая, в лице мощь. Даже Бера чуть в сторону отвернулась.

   – Проснулся? – холодно улыбается Зеира. От слов ее по коже дрожь. – Что ж, и ты слушай.

   И говорит, что попали они в волчье царство. И проход надо оплатить.

   – Пусть один из вас другого убьет, – предлагает колдунья, – второй тогда отправится, куда хочет без препятствий. Никто на моей земле не тронет.

   И смотрит оценивающе, выжидает. Но Ермолай не струсил. Уверен был, в Бере достанет чести не предавать. Так и вышло. Лишь головой качнула Бера в ответ на слова колдуньи.

   Оскалилась тогда Зеира и говорит:

   – Хорошо. Есть другой способ вам дальше пройти и дольше прожить. Разгадайте три загадки. Дадите ответ на все, отпущу. Ошибетесь хоть раз, обоих в клочья порву.

   И снова улыбкой как льдом по сердцу провела.

   Первая загадка Зеиры была про солнце. Ермолай сразу понял. Он год назад колоды ставил на дальнем капище у полян. Те Яриле поклонялись.

   Вторую загадку про ветер Бера распознала, потому как часто с Перкунасом накоротке общалась, пока у кузнеца в ученицах бегала.

   А третья загадка оказалась сложнее.

   Зеира золотистыми глазами в свете костра блеснула, в угли веткой ткнула с силой. Из потухшего костра искры в ночь взметнулись. Спрашивает:

   – Что человеку на свете раз дается, при жизни радостью бывает, а после смерти всегда горем оборачивается?

   Переглянулись Ермолай с Берой. Плохо дело.

   Видит Зеира, что ответа у пленников нет, и шерстью обрастать начала, когти выпускает, рот в страшном оскале растягивается, а под губой уж острые клыки блестят.

   Опустил Ермолай голову, Бера подобралась, к последнему бою приготовилась, а Зеира на четыре лапы вскочила, голову мохнатую, волчью в небо задрала и протяжно завыла: – Любо-овь!

   Клацнули клыки перед лицом Ермолая. Плотник от испуга котомку с сердцем из-за пазухи и выронил. А Зеира вдруг ощетинилась, назад подалась, из пасти с клочьями пены вырывается:

   – Что... это?

   Тонок был голос Ермолая и дрожал, когда он колдунье свою историю рассказывал. А волчица сперва недоверчиво слушала, потом в человечий облик вернулась. Росу ночную с глаз смахивает и слова в сторону роняет:

   – Странно, что не угадал ты ответа, раз сам такое пережил. Не стану я тебя, древич, в клочья рвать, все равно боли настоящей не почувствуешь. Дам вам уйти, но с условием, что покинете волчье царство до рассвета. А не сумеете, на себя пеняйте.

   Сказала и вместе с волками в ночи растворилась.

   Ермолай сидит, ни жив, ни мертв. А Бера уже в пожитках копается, что бродники у костра оставили.

   Сушеное мясо собрала, оружие отбросила, свалявшимися лепешками побрезговала.

   – Идти надо, – говорит Бера, а в голосе тревога. – Спешить, а то не успеем до рассвета мещерские леса миновать.

   – Отпустила же колдунья? – откашливается Ермолай, на ноги поднимаясь.

   – Колдунья отпустила, – соглашается Бера, – а вот бродники нет. Кемаю от меня крепко досталось. Ослушаться хозяйку он побоится, но как солнце выйдет – тут уж нам несдобровать.

   Распихал Ермолай сушеное мясо по рукавам и карманам, бежать приготовился. Но Бера головой качает.

   – Выкидывай все лишнее, все, что бег замедлит. Еду потом добудем.

   Ермолай послушно принялся мясо обратно на землю выкладывать. И вместе с ним из дырявого кармана ведьмин подарок потянул – грязный платочек с тремя узелками. При виде этого у Беры чуть глаза на лоб не полезли.

   – Откуда он у тебя? – удивляется.

   – Ведьма варжская дала, – поясняет Ермолай.

   – Я такое только раз в жизни видела, у чародея-суомалайнена, что к нам в бург приходил, – заворожено шепчет Бера. – Ты хоть сам знаешь, что за пазухой носишь?

   Ермолай в ответ только руками развел.

   – Это ж суомский ветер!

   Бера постояла немного потрясенная, потом приказала Ермолаю мясо обратно подбирать. Сама меховые плащи бродников расстелила на траве и спрашивает: – Можешь эти накидки вместе скрепить?