Текст книги "Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно"

Автор книги: Матвей Любавский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

В духе «государственной» школы Любавский идеализирует деятельность князей «устроителей наряда» в Киевской Руси и «организаторов» народного труда Руси «удельной», не замечает факты сословной борьбы горожан и крестьян XI–XV вв. против феодального гнета[337]337
  Павлов-Сильванский Н. П. Иммунитет в древней Руси // ЖМНП. 1901; Его же. Иммунитет в удельной Руси. СПб., 1901; Его же. Феодальные отношения удельной Руси. СПб., 1901.


[Закрыть]. Социальные категории крестьянства интересуют историка только в правовом аспекте. Все это следствие методологической позиции исследователя-позитивиста, представлений о государстве как демиурге истории, показатель теоретической основы, его общественно-политических взглядов.

Отразились подобные взгляды и в лекциях Любавского по истории Московской Руси последнего периода «древней» русской истории[338]338
  ЛюбавскийМ. К. Лекции… С. 90.


[Закрыть]. Прежде всего это проявилось в понимании существа рассматриваемого исторического процесса, для которого характерна эволюция удельного княжения в самодержавное абсолютистское (неограниченное) государство[339]339
  Там же. С. 181.


[Закрыть]. Такое понимание было господствующим не только среди историков либерального направления, но и официального, охранительного[340]340
  ТихомировМ. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси в XI–XII вв. М., 1955.


[Закрыть]. Государство, по его мнению, сыграло решающую роль в формировании сословий и социальных групп. В отличие от предыдущих лекций роль экономического и географического факторов здесь выделена более выпукло, а характеристики князей-собирателей под влиянием Ключевского лишены идеализации. Несомненное влияние на интерпретацию роли социально-экономических явлений оказало использование в курсе результатов авторитетных специальных исследований историков России конца XIX начала XX в. (В. О. Ключевский, М. А. Дьяконов, С. В. Рождественский, Н. П. Павлов-Сильванский, А. С. Лаппо-Данилевский, А. С. Авалиани и М. Н. Покровский)[341]341
  Любавский М. К. Лекции. С. 237. Современная советская историография при всем разногласии трактовок объединена представлением о XVI в. в России как времени формирования сословно-представительной монархии (Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960. С. 325–326; Его же. Россия на пороге нового времени. М., 1972. С. 397 и др.; Скрынников Р. Г. Начало опричнины. Л., 1966. С. 127, 317; Носов Н. Е. Становление сословно-представительных учреждений в России. Л., 1965. С. 12; Шмидт С. О. Становление российского самодержавия. М., 1973. С. 191; Черепнин Л. В. К вопросу о складывании сословно-представительной монархии в России (XVI век) // История СССР. 1974. № 5. С. 251–270; Его же. Земские соборы русского государства. М., 1978.


[Закрыть].

Переломный момент в процессе перехода от удельных порядков к самодержавной России (сходный с установлением централизации во Франции), по Любавскому, княжение Ивана III; исходная его точка это XVI в.[342]342
  Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. 9-е изд., испр. СПб., 1915.


[Закрыть], а конечная первая четверть XVIII в. Основная причина, способствовавшая «собиранию», объединению Северо-Восточной Руси, это «скопление материальных сил в руках московских князей» вследствие «прилива» населения, обусловленного выгодным географическим положением Москвы вдали от татарских погромов. К этой основной причине присоединилась и «второстепенная», «производная» «симпатия» ханов к Москве, которая в силу своего богатства и многолюдства исправнее всех платила дань[343]343
  Дьяконов М. А. Власть московских государей. СПб., 1889; Рождественский С. В. Служилое землевладение в Московском государстве XVI в. СПб., 1897; Павлов-Сильванский Н. П. Государевы служилые люди. 2-е изд. СПб., 1909; Лаппо-Данилевский А. С. Очерк истории образования главнейших разрядов крестьянского населения в России // Крепостной строй. СПб., 1906. Т. 1; Ключевский В. О. Боярская Дума древней Руси. 4-е изд. М., 1909; Авалиани А. С. Земские соборы. Одесса, 1910; Покровский М. Н. Местное самоуправление древней России // Мелкая земская единица. СПб., 1905.


[Закрыть]. Вторая главная причина успехов собирательской деятельности князя «типичного кулака» лежала, по мнению историка, в той политической среде, в которой она проходила. Крайняя степень политической раздробленности Северо-Восточной Руси в XIV–XV вв. не могла способствовать дружному отпору и сопротивлению со стороны других князей, да и сам размер мелких княжеств облегчал, как считал Любавский, собирательную деятельность Москвы[344]344
  ЛюбавскийМ. К. Лекции… С. 210.


[Закрыть]. К объединению подталкивала и внешнеполитическая переориентация московских князей (на востоке от союза с Ордой до открытого стремления сбросить иго татар; на западе борьба за «киевское наследство»), вызвавшая появление новых сильных врагов (Великое Княжество Литовское). Усложнение внутриполитических и внешнеполитических задач заставило Ивана III прийти к мысли о невозможности их разрешения при существующем удельном порядке[345]345
  Там же. С. 218.


[Закрыть].

В такой трактовке проблемы централизации русских земель ученый, верно отмечая «материальные факторы» как основные причины успехов централизованных усилий Москвы, неправомерно сводит их по существу к одному географическому, добавив также связанную с ним демографическую концепцию в объяснении причин «возвышения» Москвы. Производительные силы Северо-Восточной Руси, их рост в XIV–XV вв. остаются в тени. Разумеется, игнорируется и сословная борьба крестьян с феодалами, заставившая последних искать союза с великокняжеской властью.

Объяснение политических потрясений XVI в. решалось историком по Ключевскому и Платонову. Боярство, которое смогло бы потенциально составить аристократическую оппозицию абсолютизму, ослабляется еще до опричницы, которая в своих конечных результатах привела к торжеству «монархического абсолютизма, к падению его (боярства. Д. К) общественного и политического значения»[346]346
  Там же. С. 220.


[Закрыть]. Удар был нанесен главным образом той части боярства, которую составляли князья (потомки удельных князей «княжата» Ростовские, Белозерские, Оболенские и др.), с целью покончить с опасными для царского абсолютизма «пережитками удельной эпохи»[347]347
  Там же. С. 223–224.


[Закрыть]. Но общественно-политическое значение высшего московского боярства было подорвано еще раньше. Причины его экономического ослабления заключаются в установлении обязательной службы с княжеских и боярских вотчин, чрезвычайно тяжелой и разорительной, миграции крестьян XVI в. из центральных районов страны в пограничные районы Дикого поля[348]348
  Любавский М. К. Лекции… С. 254.


[Закрыть], которая подорвала основы вотчинного землевладения.

Одновременно с возвышением дворянства как правящего сословия (с последней четверти XV в.) укрепляется поместье главное средство для его содержания. В силу наследственной обязанности военной службы поместье по существу становится уже в XVI в. наследственным владением[349]349
  Там же. С. 255. В советской историографии высказывалось мнение о том, что опричная политика не была чем-то единым на протяжении 7 лет ее существования. Как мера антикняжеская она просуществовала не более года (Скрынников Р. Г. Россия после опричнины. Л., 1975. С. 7).


[Закрыть]. Развитие поместного землевладения, по верному наблюдению историка, имело огромные последствия для крестьянина.

Оно приводило к обезземеливанию крестьянской массы и подчинению ее землевладельцам; косвенным образом отразилось на положении самостоятельного крестьянства (крестьянский двор стал «редеть», терять переманиваемую помещиками рабочую силу), парализовало развитие городского посада, лишало городскую промышленность главных потребителей и покупателей-служилых людей, тормозило торгово-промышленное развитие страны[350]350
  Там же. С. 256–257.


[Закрыть].

Эти довольно проницательные наблюдения о роли «материальных» факторов и социальной истории России в XVI в. историк, к сожалению, не развил и при объяснении причин закрепощения крестьянства придерживался обычных представлений либеральной историографии конца XIX в. В «формуле» крепостного права он пытался сочетать две точки зрения: прикрепление крестьянства к тяглу государством или рост задолженности крестьян помещикам. «Так законодательным путем и часто экономическими и чисто политическими мерами крестьянская масса все более и более прилеплялась к своему крестьянскому состоянию, к тяглу, в известной мере к владельцу. Хотя общих мер прикрепления не издавалось, но рост такого закрепления, несомненно, шел вперед заметными шагами»[351]351
  Там же… С. 260–265.


[Закрыть]. Известное преодоление взглядов, концепций «государственной школы» намечалось там, где в основу наблюдений брались исследования историков, стоявших на позициях экономического материализма. Так, на характеристику в курсе «земельной реформы» середины XVI в. явно повлияли выводы труда М. Н. Покровского. Любавский считает, что осуществление этой реформы, несомненно, стояло в связи с некоторыми успехами народного хозяйства в первой половине XVI в. «с накоплением у населения денежных капиталов», его причины: 1) общая «прилив» драгоценных металлов из Латинской Америки и 2) частная, русская, свержение татаро-монгольского ига и прекращение оттока денег из страны[352]352
  Там же. С. 269–270.


[Закрыть]. Но в целом выводы по периоду давались по Ключевскому: русская история XVI в. характеризовалась как эпоха начала закрепощения крестьянства, возвышения и господства дворянства и создания национального государства[353]353
  Любавский М. К. Лекции… С. 278.


[Закрыть].

С таким капиталом, как отмечает Любавский, страна вступила в XVII–XVIII вв. новый период своего развития. Характеристику его историк попытался дать в лекционных курсах по истории России XVII первой четверти XVIII в. и XVIII в., которые читались им в 1911–1915 гг. слушательницам Высших женских курсов и студентам Московского университета. До нас дошли тексты литографированных изданий курсов, прочитанных в 1911 и 1913 гг. Отсутствие специальных научных интересов и изысканий в этой области у историка, ориентация на чисто учебные цели предопределяли их компилятивность. Основательную зависимость от специальных исследований, созданных представителями отечественной буржуазно-дворянской историографии, заметить несложно. Например, от исследований С. Ф. Платонова в оценке Смутного времени, от социологической схемы русской истории XVII–XVIII вв. В. О. Ключевского, от трактовки крестьянского вопроса в XVIII в. у В. И. Семевского, от выводов М. М. Богословского относительно реформ Петра I[354]354
  Там же. С. 287.


[Закрыть]. Отсутствие самостоятельных версий в объяснении русского исторического процесса этих столетий привело к тому, что в отборе источников и в характере их использования историк руководствовался прежде всего задачами учебного процесса. Вне всякого сомнения, на широту и глубину исторического видения ученого в этих курсах повлияла его стойкая приверженность основным установкам «государственной» школы: идее «надклассовости» государства как института в целом и русского самодержавного государства в частности[355]355
  Там же. С. 279, 290.


[Закрыть]. Как и в курсе «Древней русской истории», они направляли внимание М. К. Любавского в основном на правовые государственные институты России XVII–XVIII вв., ее внутреннюю политику. Одни важные проблемы истории феодальной России выпали из его поля зрения (экономика, внешняя политика), другие оказались неправомерно суженными (вопросы культуры), третьи (проблемы социальной истории) интересуют его главным образом своей правовой стороной и нередко рассматриваются как производные «от политики»[356]356
  Любавский М. К. Русская история XVII первой четверти XVIII вв. Курс, прочитанный в весеннем семестре 1911 г. М., 1911; Его же. Русская история XVIII века (по запискам слушателей). М., 1913.


[Закрыть]. В целом эти курсы создают впечатление компилятивного повествования об истории русских госучреждений, построенного на основе пересказа законодательства XVII–XVIII вв. и опубликованных мемуаров (дневников и «записок» Котошихина, А. Олеария, Я. Рейтенфельса, Невиля, Ф. Прокоповича, де-Лириа, В. Н. Татищева, И. Посошкова, Ю. Крижанича, А. Болотова, Екатерины II и др.). Манеру работы с источниками в этих курсах нельзя охарактеризовать иначе, как иллюстративно-описательную. Она особенно бросается в глаза в лекционном курсе по истории России XVIII в. В нем в большинстве случаев преобладает пересказ законодательства, систематизированного (из исследований) материала по рассматриваемому вопросу. Степень «реализации» законодательства в жизни, как правило, уходит на второй, а то и на третий план. Преобладают историко-учрежденческий и историко-правовой аспекты рассмотрения проблемы.

Главным критерием для выделения нового периода русской истории является изменение форм политического управления. На смену старому, московскому («вотчинному») государству с «отпечатком удельной эпохи» пришло после «смуты» новое «земское», где государь из хозяина-вотчинника «стал первым слугой отечества»[357]357
  Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI–XVII вв. 3-е изд. СПб., 1910; Ключевский В. О. Соч. М., 1957–1958. Т. 3–4; Семевский В. И. Крестьяне в царствовании Екатерины II. СПб., 1901–1903. Т. 1–2; Богословский М. М. Областная реформа Петра Великого. Провинция. 1719–1727. М., 1908.


[Закрыть]. Характерно и его понимание главных «фактов» в истории страны XVII первой четверти XVIII в. На первом месте стоит изменение понятий о государстве (оно мыслится теперь «уже как общественное здание, а не государева община», много нового было внесено и в сферу государственного механизма земские соборы стали его «маховым колесом», резко усилена власть воевод на местах)[358]358
  Любавский М. К. Русская история XVII первой четверти XVIII вв. … С. 92, 103.


[Закрыть]. На втором крупные социальные изменения (возвышение рядового дворянства и начало «Дворянской России», закрепощение податных классов крестьянства и посадских людей, их прикрепление к тяглу вследствие тех же «государственных» потребностей в деньгах и т. д.)[359]359
  Там же. С. 64, 198, 281.


[Закрыть]. Третье перелом в народной психологии (протест против тяжелого положения, от которого «страдали молча» до конца XVI в., в целом ряде «мятежей в царствование «тишайшего» Алексея Михайловича)[360]360
  Там же. С. 51–53.


[Закрыть] по причине обострения процесса «сословной дифференциации» на почве экономических интересов и «государственного тягла»[361]361
  Там же. С. 60, 61, 66.


[Закрыть]. Рассматривая основные направления внутренней политики России в 20-80-е годы XVII в., Любавский приходит к выводу, что новшества Петра I не были совершенно не знакомы русскому обществу: «Петр вступил в уже господствовавшее течение русской жизни»[362]362
  Там же. С. 72, 75.


[Закрыть]. Таким образом, в своем выводе историк проводит линию Соловьева об ограниченности петровских преобразований, их естественной преемственности с предшествующей эпохой. Само включение эпохи петровских реформ в курс по истории XVII первой четверти XVIII в. уже заранее готовило читателя к принятию этой позиции автора.

В противовес концепции П. Н. Милюкова[363]363
  Там же. С. 77.


[Закрыть] Любавский показывает естественный характер петровских реформ, подготовленность и успешность основных направлений экономической политики Петра I[364]364
  Любавский М. К. Русская история XVII первой четверти XVIII вв. … С. 100.


[Закрыть]. Вслед за Ключевским он верно отметил, что стоимость этих преобразований оплачена народной массой, которая «изнемогала под бременем налоговых тягостей и натуральных повинностей»[365]365
  Там же. С. 198.


[Закрыть]. Но как у учителя, так и у ученика при обрисовке личности Петра I (типичного представителя «просвещённого деспотизма»[366]366
  Там же. С. 237, 247, 259, 263, 269, 290, 305, 341.


[Закрыть]) и его политики отсутствует понимание классовой основы сути самодержавия. По Любавскому, Петр прибегал «к обирательству только под давлением неизбежных государственных нужд»[367]367
  Там же. С. 235.


[Закрыть]. Создание «регулярного европейского полицейского» государства итог его деятельности[368]368
  Там же. С. 269.


[Закрыть]. Время Петра это та грань, с которой начинается второй этап «новой русской истории».

Главной его чертой, особенностью, как утверждает Любавский в предисловии к спецкурсу «История царствования Екатерины II», прочитанному весной 1911 г. студентам университета, есть кульминационное развитие двух основных течений, начавшихся еще в XVII в.: «превращение старого военнослужилого класса в земледельческий», господствующий политически и социально над остальным народом, постепенное порабощение земледельческого класса, полное развитие и господство крепостного права[369]369
  Там же.


[Закрыть]. Тесное сочетание этих двух течений и определило характер XVIII в., с ними были связаны все черты быта. Хотя этой формулировки и нет в курсе по истории XVIII в., но полное текстуальное сходство второй его части с текстом спецкурса позволяет говорить о сохранении прозвучавшего в 1911 г. тезиса. Рассказ ученого о XVIII в. и строится на раскрытии этого положения на конкретно-историческом материале. Рассмотрение основных аспектов социально-политической и социально-экономической жизни России XVIII в. на основе законодательства Любавский приводит к заключению о дворянских тенденциях в мероприятиях правительства и в это время («расширялись права и привилегии дворянства и суживались права других классов общества, особенно крестьян»[370]370
  Там же. С. 259.


[Закрыть]). Результат этих мер развитие «социальной пропасти между землевладельцами и земледельцами»[371]371
  Там же. С. 305, 343.


[Закрыть], которая все более и более увеличивалась и вследствие тех культурных перемен, которые произошли в быту высших классов русского общества[372]372
  Любавский М. К. История царствования Екатерины II. Курс, читанный в имп. Московском университете весной 1911 г. С. 3.


[Закрыть].

Оценки Любавским крепостного права как тормоза для развития русской экономики, обрекавшего ее «на рутину и застой»[373]373
  Любавский М. К. Русская история XVII первой четверти XVIII вв. … С. 49, 85–86.


[Закрыть], резко отрицательное отношение к нему как системе «рабовладения», взгляд на помещиков второй половины XVIII в. как на паразитическое сословие («состоятельный материально, но бедный духовно класс дворян»[374]374
  Любавский М. К. Русская история XVII первой четверти XVIII вв. … С. 98.


[Закрыть]) все это характеризует с достаточной полнотой его взгляды по крестьянскому вопросу. Но в понимании причин проволочки с отменой этих античеловеческих порядков он опять показывает себя «государственником». Препятствием к раскрепощению крестьян явилась якобы незначительность населения на весьма значительной территории, вследствие чего «правительству поневоле приходилось приписывать крестьян, а помещикам укреплять за собой рабочие руки»[375]375
  Там же.


[Закрыть]. Характеристика второй половины XVIII в. наполнена кричащими противоречиями между приводимыми ученым фактами, вскрывающими социальную подоплеку политики правительства и тяжелую участь народа с явной идеализацией личности Екатерины II как проводницы излюбленной «государственником» Любавским идеи «общего блага». Социальный смысл проводимых ею мероприятий затушевывается историком в угоду предвзятой идее[376]376
  Там же. С. 222–226.


[Закрыть]. Но попытка изобразить Екатерину II как либеральную государыню с «ясным сознанием народных интересов и патриотическими чувствами сроднившейся со своей страной»[377]377
  Там же. С. 239–240.


[Закрыть] не удалась Любавскому. Под впечатлением данных известного исследователя В. И. Семевского он вынужден был признать, что Екатерина в «крестьянском вопросе начала за здравие, а кончила за упокой»[378]378
  Там же. С. 66.


[Закрыть]. К аналогичному выводу пришел он и при попытке представить царицу как покровительницу народного просвещения[379]379
  Там же. С. 83, 89, 135, 138.


[Закрыть]. Причины противоречий в курсе следствие полной несовместимости исходных ложных посылок и реальных исторических фактов. Думается, что многое проясняет и знание биографии историка. Тесная связь сына сельского дьячка с крестьянским миром делает понятным его симпатии к крестьянству и антипатию к дворянину, «барину». Однако положение ректора обязывало быть осторожным при оценке «августейших особ».

Время создания и чтения курсов эпоха, хранившая памятные отголоски революционной бури 1905–1907 гг., не могла не обратить внимание историка на такую проблему, как народные движения в феодальной России XVII–XVIII вв. (восстания и крестьянские войны). Давая им характеристику, Любавский отмечает объективную основу, причины этих социальных взрывов.

Ограничение свобод и прав «крестьянской массы» и стремление уничтожить донское казачество «ненавистным правительством» Годунова привело к грозным событиям начала XVII в. Движение Болотникова в этих событиях явилось, по мнению историка, «войной низших классов общества против высших»[380]380
  Там же С. 193.


[Закрыть]. Смута вполне определенно «приняла характер гражданской войны, междоусобия различных общественных классов»[381]381
  Там же. С. 213.


[Закрыть]. При этом историк верно указывает на причину непрочности «войска Болотникова»: в нем произошло соединение на время «социальных врагов, которые расходились в самых существенных интересах». Повсюду в это время шла «война имущих против состоятельных»[382]382
  Любавский М. К. Русская история XVII первой четверти XVIII вв. … С. 284.


[Закрыть].

Движением, направленным против «правящих классов», был мятеж 1648 г. в Москве[383]383
  Там же. С. 90, 185.


[Закрыть]. Ясно выраженный «противогосударственный характер» носило движение («бунт») Стеньки Разина «естественное последствие страшного давления государства на народную массу»[384]384
  Там же. С. 21.


[Закрыть].

Таким образом, «непомерное обременение народной массы» вследствие огромных затрат государства на войны, внешнюю политику, преобразования признаются основной причиной ее тяжелого положения и недовольства в XVIII в. Оно же в совокупности с утверждением крепостного права явилось причиной «крестьянских мятежей» XVIII в., в том числе и носившего антигосударственный характер «движения» Е. Пугачева, которое «грозило всему установившемуся общественному порядку»[385]385
  Там же. С. 28.


[Закрыть]. В лексиконе историка появилось даже слово «революция»[386]386
  Там же. С. 38.


[Закрыть], правда, понимаемое им всегда лишь как быстрый, насильственный переворот. Но значит ли это, что Любавский расценивал народные движения как явления положительные и прогрессивные? Отнюдь нет. Об этом свидетельствует как терминология, применяемая для характеристики восстаний и восставших («бунт», «мятеж», «чернь», «воры»), так и отрицательное отношение к этим вспышкам народного гнева как явлениям прежде всего антигосударственным. Страх перед революцией, боязнь развала государства этой «надклассовой» организации, признанной по своей природе реализовать идею «общего блага», осуществлять социальное равновесие в обществе, как видим, явственно отразились и в исторических представлениях ученого.

Лекционные курсы М. К. Любавского по истории феодальной России, созданные в тот период жизни, когда в области политики и идеологии ясно обозначался поворот от революции к реакции, являются наглядным свидетельством методологического кризиса, в котором оказалась русская либеральная историография накануне Октябрьской революции. В курсах Любавского он проявился прежде всего в подчеркнутом эмпиризме, предопределившем эклектизм ряда его концептуальных решений. Слабое внимание к изучению экономики, недооценка роли народа как субъекта истории, выдвижение на первый план государства все эти характерные черты «государственной» школы предопределяли неспособность историка найти исторические предпосылки тех событий, которые составляли содержание современной ему эпохи.

В курсах отразились и общественно-политические взгляды ученого, представителя того либерально-монархического, оппозиционного центра, который после Революции 1905–1907 гг. пошел на сближение с официально-охранительным направлением в русской историографии. Искаженное позитивизмом восприятие русской истории оказало ему плохую услугу в оценке русской действительности 1905–1907 гг. Совершившаяся в октябре 1917 г. социалистическая революция ознаменовала окончательный крах прогностических попыток позитивистской историографии. А между тем позитивистские оценки истории, как был убежден Любавский, должны были быть главными основаниями «практической политики»[387]387
  Любавский М. К. Русская история XVII первой четверти XVIII вв. … С. 90.


[Закрыть].

Однако в курсе лекций М. К. Любавского по «Древней русской истории» видно и другое в условиях кризиса буржуазной исторической науки ее развитие не прекращалось, а в рамках разработанных ею концепций исторического развития отдельные его стороны могли находить более или менее верное освещение. Это особенно ощутимо в тех местах курса, где историк акцентирует свое внимание на «материальных» факторах истории географическом и экономическом. Продуктивную постановку и решение ряда крупных вопросов истории феодальной России во многом определяло широкое использование ученым данных большого комплекса источников, результатов специальных историко-географических исследований, сравнительно-исторического метода. Любавский сумел сказать новое слово, продвинуть вперед исследование ряда проблем отечественной истории. К числу его творческих достижений можно отнести, например, понимание им истоков древнерусской истории отнюдь не как начала Древнерусского государства; наличие историографических экскурсов по рассматриваемым вопросам, наблюдения и выводы о многоукладности восточнославянского быта в начале IX в. В исследование Киевской Руси историк внес ряд интересных наблюдений: 1) о неповсеместности разрушения родовых союзов у восточных славян в эпоху активных миграций (VII–IX вв.); 2) о федеративном устройстве Киевской Руси IX–XI вв.; 3) о роли географического фактора в эпоху феодальной раздробленности; 4) о преобладании земледелия над торговлей со второй половины XII в. Не приняв версию Ключевского, он пришел к выводу об отсутствии глубокой пропасти между Киевской и «удельной» Русью, иначе, более верно, чем Соловьев и Ключевский, решая вопрос о влиянии татаро-монгольского нашествия на Русь. В вопросе о наличии феодализма на Руси М. К. Любавский, вопреки господствующим в историографии взглядам, поддержал выводы Н. П. Павлова-Сильванского. В трактовке проблемы централизации Русского государства обосновывал «демографическую» концепцию «возвышения» Москвы. Все вышесказанное не позволяет оценить курс по «Древней русской истории» как компиляцию, хотя эклектизм его методологических установок и зависимость от «схемы» русской истории В. О. Ключевского очевидны.

Компилятивность в гораздо большей степени характерна для лекционных курсов по истории России XII–XVIII вв. В историографическом плане они представляют интерес в основном как источники, отражающие общественнополитические и исторические взгляды М. К. Любавского в эпоху русских революций начала XX в.