Текст книги "Распутин. Почему? Воспоминания дочери"

Автор книги: Матрена Распутина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 5
Новый Содом

Петербургские непотребства – Мнимые пророки – Последние времена

Петербургские непотребства

Санкт-Петербургу тогда только перевалило за две сотни лет. Город был основан 16 мая 1703 года, и о строительстве его возвестил залп из множества артиллерийских орудий, расставленных по берегам Невы. Для начала работ потребовалось около двадцати тысяч человек. Петру Великому суждено было сделать этот город памятником Богу и самому себе.

Тридцать один болотистый остров предстояло соединить мостами, возвести чудно изукрашенные великолепные дворцы и правительственные здания, разбить парки и бульвары. И сделать все это на европейскую ногу.

Только Петр, с его самолюбием, мог задумать подобное. Ему не давали покоя красоты Стокгольма, виденные в пору ученичества.

В который уже раз Россия отспоривала у мира то, что, как ей казалось, вернее, как она знала, по праву принадлежало ей.

Рим («Москва – Третий Рим, а Четвертому не бывать!») – отспорила.

И Венецию – отспорила. (Первая Венеция – итальянская, вторая – Стокгольм, называемый в допетровские времена Северной Венецией, третья – и есть Петербург). Кроме Петра вряд ли кто решится на такое дело.

Царь Петр строил город Святого Петра. Но, видно, не хватило праведников, и город не устоял.

Как, впрочем, и сама Россия. Представлявшаяся глыбой, она расползлась по ниточкам за несколько дней.

«Дурак спорить горазд», – говорил отец. Правда. За Рим спорили, за Венецию спорили… Да как… А Россию проспорили ни за что.

После моего отъезда из России прошло уже достаточно времени. В моем положении не странно, что за эти годы я узнала о русской жизни гораздо больше, чем знала, живя в Петербурге. В первые годы особенно, и понятно почему, разговоры среди эмигрантов велись исключительно о прошлом в России. Кто что сказал, кто чего не сказал, кто как поступил, кто как не поступил. Чем заслужили мы и Россия то, что с нами и с ней произошло.

К началу века Петербург впору было называть не Новой Венецией, а Новым Содомом.

Хлыстовские радения могли показаться шалостями в сравнении с тем, чем наполняли свой досуг (то есть дни напролет) столичные искатели удовольствий.

Несметные толпы веселых девиц ночами прогуливались по Невскому проспекту.

Полиция сбивалась с ног, следя за порядком в бесчисленных домах терпимости. Девушек для них привозили из Азии, Южной Америки и Африки, в том числе десятилетних, спрос на которых был весьма велик.

Зрители Порная покраснели бы, покажи им зрелища, которыми наслаждались завсегдатаи аристократических закрытых клубов.

Пределом могли служить лишь границы воображения.

Одним из самых популярных представлений подобного рода были сценки, изображающие совращения. От совращения малолетних до скотоложества.

Интересно заметить при этом, что члены столичных клубов никогда бы не признались в том, что стали развратниками. Происходящему они придавали роль какой-то эстетической игры. Явно полагая (когда дело касалось их самих), что наблюдать – не значит участвовать.

Публика, и дамы в том числе, еще вчера приходившая в негодование от откровений Мопассана, с патологической жадностью набрасывалась на литературу самого низкого сорта, не гнушавшуюся передачей грязнейших деталей.

Более того, в этом даже стали находить шик, уверяя, что просто необходимо открывать все низкие стороны человеческого существования.

Большие города всегда были средоточием порока, но никогда раньше порок так усердно не окружали флером респектабельности. Никогда пороком так не гордились.

Кокаинисты-декаденты задавали тон. И их принимали в аристократических домах.

Самым невинным из времяпрепровождений, пользовавшихся тогда огромным успехом у праздной публики, было «столоверчение». Приглашение на спиритические сеансы считалось хорошим тоном. Почти во всех модных салонах столицы собирались те, кто желал испытать судьбу.

Даже видные материалисты (ученые) не были чужды этому занятию. Химик Менделеев, чья слава тогда находилась в зените, давал пример. Он написал целый труд, который так и назывался – «О столоверчении».

Надо заметить, что светские люди из тех, кто принимал участие в этом предосудительном, с точки зрения церкви, занятии, не переставали полагать себя истинными христианами и не усматривали никакого греха в призывании духов. Не укоряю их нисколько, а только говорю, что собственная нетвердость в вере всегда кажется простительной или даже не заслуживающей внимания.

В обществе широко распространилось учение Елены Петровны Блаватской, основательницы теософии. Одни только и говорили о карме, реинкарнации, об Учителях. Другие посещали лекции мистиков… Третьи искали смысла жизни в дыхательной гимнастике и медитации по методу йогов.

Мнимые пророки

О тех же самых днях обер-прокурор Синода князь Жевахов писал, что «с духовной стороны столица была и лучше, и чище провинции. Религиозная атмосфера столицы резко отличалась от провинциальной. Жизнь столицы представляла исключительно благодарную почву для духовных посевов. Петербургская аристократия не только чутко отзывалась на религиозные вопросы, но искренно и глубоко искала в разных местах удовлетворения своих духовных запросов. Салоны столичной знати точно соревновались между собою в учреждении всевозможных обществ и содружеств, преследовавших высокие религиозные цели. Во главе каждого из этих обществ стояли представители высшего столичного общества, объединявшие вокруг себя лучших людей столицы. В притонах нищеты, среди чернорабочих Петербургской гавани, в подвалах и трущобах, в тюрьмах и больницах, всегда, и я это подчеркиваю не как случайное явление, можно было встретить представителей столичной знати, с Евангелием в руках и всякого рода приношениями… Нужно ли говорить о том, что при этих условиях ни одно явление церковной жизни не проходило мимо без того, чтобы не найти своей оценки и отражения в этих салонах! Излишне добавлять и то, что такое отражение было часто уродливым и свидетельствовало об изумительном незнакомстве столичного общества с церковной областью и о религиозном невежестве.

Вопросы христианского социализма привлекали в то время особое внимание петербургского общества, и имя доцента Духовной академии, архимандрита Михаила (Семенова), выпускавшего серии своих брошюр, под общим заглавием «Свобода и христианство», пользовалось чрезвычайной популярностью. Эти брошюры ходили по рукам, читались нарасхват и производили сильнейшее впечатление на тех, кто не прозревал их сущности и не догадывался о намерениях автора, еврея, принявшего православие, впоследствии перешедшего в старообрядчество, с возведением в сан старообрядческого епископа, и убитого при крайне загадочной обстановке…

На смену ему явился священник Григорий Петров. Трудно передать то впечатление, какое он произвел своим появлением. Залы, где он читал свои убогие лекции, ломились от публики; многотысячная толпа молодежи сопровождала каждый его шаг; знакомства с ним искало как высшее общество, так и широкая публика; газеты были переполнены описаниями его лекций; издательство Сытина не жалело ни денег, ни бумаги для распространения его «сочинений» в народе; фотографические карточки и портреты его красовались в витринах магазинов на Невском, и «общественная» мысль была погружена в созерцание его облика, создавая ему небывалую славу. Даже такие авторитеты, как незабвенный, великий пастырь земли русской, отец Иоанн Кронштадтский, не могли поколебать той почвы, на которой утвердился бездарный Григорий Петров, человек неумный, необразованный, этот типичный «оратор», умевший трескучими фразами прикрывать свое скудоумие.

В чем же была причина такого успеха Григория Петрова? Она очень несложна. Он пел в унисон с теми, кто был хозяином общественного мнения, кто, сидя за кулисами, создавал его и управлял им.

После его развенчания религиозный Петербург стал искать ответов на свои сомнения и духовные запросы в иной плоскости и вступил на почву народной веры, не знающей никаких религиозных проблем, не сталкивающейся ни с какими противоречиями, не связанной ни с какою наукою… Сделать это было тем легче, что в представителях такой веры не ощущалось недостатка… Наиболее почетное место среди них занял косноязычный Митя. Это был совершенно неграмотный крестьянин Калужской губернии, и притом лишенный дара речи, издававший только нечленораздельные звуки. Тем не менее, народная молва наделила его необычайными свойствами, видела в нем святого, и этого факта было достаточно для того, чтобы перед ним раскрылись двери самых фешенебельных салонов. В тех звуках, какие он издавал, безуспешно стараясь выговорить слово, в мимике, мычании и жестикуляциях окружающие силились угадывать откровение Божие, внимательно всматривались в выражение его лица, следили за его движениями и делали всевозможные выводы. Увлечение высшего общества «Митей» было так велико, что, в порыве религиозного экстаза, одна из воспитанниц Смольного института благородных девиц предложила ему свою руку и сердце, какие «Митя», к ужасу своих почитателей, и принял».

Последние времена

В этот бурлящий водоворот и попал мой отец, когда приехал в столицу.

Всюду только и говорили о «последних временах».

Здесь необходимо сделать небольшое отступление.

В записках великого князя Александра Михайловича мне бросилось в глаза следующее. Он описывает разговор с тогда еще великим князем Николаем Александровичем, наследником Александра Третьего. Тот только что узнал о смерти отца и, значит, о близости своего коронования. «Сандро, что я буду делать?! – патетически воскликнул он. – Что будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро!

Помочь ему? Мне, который в вопросах государственного управления знал еще меньше, чем он! Я мог дать ему совет в области дел военного флота, но в остальном… Я старался успокоить его и перечислял имена людей, на которых Николай мог положиться, хотя и сознавал в глубине души, что его отчаяние имело полное основание и что все мы стояли пред неизбежной катастрофой».

Ощущение надвигающейся катастрофы было общим.

Потом слишком многие из участников событий времени появления в Петербурге отца утверждали, что это он принес несчастье двору и России. Но всякому непредвзятому человеку видно, что это совершенно не так.

Он стремился помочь, но болото оказалось слишком топким.

«По грехам нашим и кара».

Глава 6
Новоявленный

«Мы его ждем» – Тысяча лиц – Первобытный человек – «Меня держит здесь» – Новые знакомства – Житейский ключ – Опытное применение – Украсть червонец и сбежать – Кто терся, а кого звали

«Мы его ждем»

Труфанов: «В конце 1902 года, в ноябре или декабре месяце, среди студентов Санкт-Петербургской духовной академии пошли слухи о том, что где-то в Сибири, в Томской и Тобольской губерниях, объявился великий пророк, прозорливый муж, чудотворец и подвижник по имени Григорий.

В религиозных кружках студенческой молодежи, группировавшихся вокруг истинного аскета, тогдашнего инспектора академии – архимандрита Феофана, рассуждения о новоявленном пророке велись на разные лады.

– И вот теперь такого мужа великого Бог воздвигает для России из далекой Сибири. Недавно оттуда был один почтенный архимандрит и говорил, что есть в Тобольской губернии, в селе Покровском, три благочестивых брата: Илья, Николай и Григорий. Старший из них – Григорий, а два первых – его ученики, еще не достигшие высокой ступени нравственного усовершенствования. Сидели как-то эти три брата в одной избе, горько печаловались о том, что Господь не посылает людям благословенного дождя на землю; потом Григорий встал из-за стола, помолился и твердо произнес: «Три месяца, до самого покрова, не будет дождя…» Так и случилось. Дождя не было, и люди плакали от неурожая… Вот вам и Илья-пророк, заключивший небо на три года с месяцами! Господи! Господи! – глубоко вздохнувши, заключил о. Феофан.

– А не приедет ли сюда тот старец?

– Приедет, приедет! Один архимандрит обещал его привезти. Мы его ждем…»

Тысяча лиц

Весь облик отца, его поведение, манера говорить, сам ход его мыслей мало вязались с традиционными представлениями о старцах – благостных, спокойных (прежде всего – спокойных!). Он был новый тип, рожденный самим временем. Новый – это очень важное объяснение. Однако оно нуждается в дополнении, которое никто до сих пор так и не сумел или не осмелился сделать. Мой отец действительно был старцем, но только старцем, которому не был чужд мир, старцем, помыслами живущим на земле. Он был мирской со всех точек зрения. Он знал секрет – как спастись в этой жизни.

Симанович: «В петербургском обществе Распутин нашел хорошо подготовленную почву. Он отличался от других сомнительных личностей, ясновидящих, предсказателей и тому подобных людей своей изумительной силой воли. Кроме того, он никогда не преследовал личных мелочных интересов.

Распутин прибыл в Петербург не по железной дороге, а пешком и при этом босиком. Он остановился в монастырской гостинице как гость архимандрита Феофана».

Интересный опыт может представлять собой сравнение описаний внешнего вида отца.

Так видит Труфанов: «Григорий был одет в простой, дешевый, серого цвета пиджак, засаленные и оттянувшиеся полы которого висели спереди, как две старые кожаные рукавицы; карманы были вздутые; брюки такого же достоинства. Особенно безобразно, как старый истрепанный гамак, мотался зад брюк; волосы на голове «старца» были грубо причесаны в скобку; борода мало походила вообще на бороду, а казалась клочком свалявшейся овчины, приклеенным к его лицу, чтобы дополнить все его безобразие и отталкивающий вид; руки у «старца» были корявы и нечисты, под длинными и даже немного загнутыми внутрь ногтями было много грязи; от всей фигуры «старца» несло неопределенным нехорошим духом».

Так видит Юсупов: «В этом мужицком лице было действительно что-то необыкновенное. Меня все больше и больше поражали его глаза, и поражающее в них было отвратительным. Не только никакого признака высокой одухотворенности не было в физиономии Распутина, но она скорее напоминала лицо сатира: лукавое и похотливое. Особенность же его глаз заключалась в том, что они были малы, бесцветны, слишком близко сидели один от другого в больших и чрезвычайно глубоких впадинах, так что издали самих глаз даже и не было заметно, – они как-то терялись в глубине орбит. Благодаря этому иногда даже трудно было заметить, открыты у него глаза или нет, и только чувство, что будто иглы пронизывают вас насквозь, говорило о том, что Распутин на вас смотрит, за вами следит. Взгляд его был острый, тяжелый и проницательный. В нем действительно чувствовалась скрытая нечеловеческая сила.

Кроме ужасного взгляда, поражала еще его улыбка, слащавая и вместе с тем злая и плотоядная; да и во всем его существе было что-то невыразимо гадкое, скрытое под маской лицемерия и фальшивой святости.

Его внешность мне не понравилась с первого взгляда; в ней было что-то отталкивающее. Он был среднего роста, коренастый и худощавый, с длинными руками; на большой его голове, покрытой взъерошенными спутанными волосами, выше лба виднелась небольшая плешь, которая, как я впоследствии узнал, образовалась от удара. На вид ему было лет сорок. Он носил поддевку, шаровары и высокие сапоги. Лицо его, обросшее неопрятной бородой, было самое обычное, мужицкое, с крупными, некрасивыми чертами, грубым овалом и длинным носом; маленькие светло-серые глаза смотрели из-под густых нависших бровей испытующим и неприятно бегающим взглядом. Обращала на себя внимание его манера держаться: он казался непринужденным в своих движениях, и вместе с тем во всей его фигуре чувствовалась какая-то опаска, что-то подозрительное, трусливое, выслеживающее. Настороженное недоверие светилось и в его прозрачных глубоко сидящих глазах».

Смею уверить, что в этих описаниях гораздо больше проявились сугубые черты личности авторов, чем отца. (Я имею в виду, конечно же, не покрой платья или привычки, прививаемые всей жизнью и воспитанием, а манеру, с которой некоторые дают характеристики другим людям.)

Труфанов с особым сладострастием указывает на грязь на руках и одежде отца. Но ведь он встретил его сейчас же по прибытии. Да и представления о гигиене у крестьян и окультурившихся студентов Духовной академии несколько разнятся.

Если бы Труфанов встретил отца гладко зачесанным, в чистом платье и белых перчатках, он бы наверняка возмутился – почему чисто?

А именно так и случалось. Когда отец ходил плохо остриженный, ему пеняли за это. Когда подстригся с претензией на тщательность – снова ругали. Когда мазал сапоги дегтем, были недовольны, когда капал на бороду духи – стыдили в глаза и за глаза. Когда принимал посетителей в поддевке – был плох. Когда оделся для этого в белую рубаху – обвинили в гордыне. Все не так…

Еще будет место сказать о Феликсе Юсупове и открыть всю его нечестность, и это мягко сказано, по отношению к отцу.

Сам фальшивый и лицемерный насквозь, Юсупов хочет найти и находит эти черты в тогда совсем ему незнакомом человеке.

Замечу только одно. Он пишет о недоверии, сквозившем в глазах отца. Вот это правда. Отцу всегда было достаточно одного взгляда, чтобы понять, с кем он имеет дело.

Еще одно важное замечание: «Кто ни писал о Распутине, все, даже враги его, признавали его замечательность, ум, необыкновенную проникновенность взгляда и т. д.».

Вот описания другого рода.

Ковыль-Бобыль: «Вышесредний рост, широкоплечий, с большими мужицкими руками, большая темная, рыжеватого оттенка борода, закрывающая почти весь овал лица, мясистый нос, полные чувственные губы, серые глаза с белесоватыми точками в зрачках, обычно мутные и сверкающие резким, стальным блеском в момент раздражения – таков Распутин. Обыкновенный, рядовой тип сибиряка-чалдона».

Симанович: «Своей внешностью Распутин был настоящий русский крестьянин. Он был крепыш, среднего роста. Его светло-серые острые глаза сидели глубоко. Его взгляд пронизывал. Только немногие его выдерживали. Он содержал суггестивную силу, против которой только редкие люди могли устоять. Он носил длинные, на плечи ниспадающие волосы, которые делали его похожим на монаха или священника. Его каштановые волосы были тяжелые и густые.

Он всегда носил при себе гребенку, которой расчесывал свои длинные, блестящие и всегда умасленные волосы. Борода же его была почти всегда в беспорядке. Распутин только изредка расчесывал ее щеткой. В общем он был довольно чистоплотным и часто купался».

Первобытный человек

Как бы пристрастны ни были наблюдавшие за отцом, никто из них не смог обойти главного – в нем заключалась недюжинная сила.

Именно она и заставляла одних нападать на него, боясь и ненавидя, а других – искать его защиты и покровительства.

Это очень скоро признают все.

Юсупов: «Огромная память, исключительная наблюдательность».

Родзянко: «Недюжинный пытливый ум».

Белецкий: «Это была колоссальная фигура, чувствовавшая и понимавшая свое значение».

Гиппиус: «Он умен. В соединении получается то, что зовут «мужицким умом», – какая-то гениальная «сметка», особая гибкость и ловкость. Сметка позволяет Распутину необыкновенно быстро оборачиваться, пронизывать острым взором и схватывать данное, направлять его».

Евреинов: «Крайне талантливый».

Руднев: «Вообще надо сказать, что Распутин, несмотря на свою малограмотность, был далеко не заурядным человеком и отличался от природы острым умом, большой находчивостью, наблюдательностью и способностью иногда удивительно метко выражаться, особенно давая характеристики отдельным лицам».

И множество подобных слов, сказанных, кстати, по преимуществу недоброжелателями отца.

У Гиппиус же есть наблюдение: «Распутин – первобытный человек из вековой первобытной среды». Это способно объяснить, почему многое в нем оставалось непонятным и даже враждебным для людей, далеких от народной жизни и не желающих ее понять.

Я привела только малую часть описаний отца, как они даны в записках современников. Попробуйте ответить хотя бы на вопрос, так какого же роста был отец, среднего, выше среднего? Раньше я говорила о том, что многие путались в цвете его глаз. Не найти и одинаковых описаний черт лица, фигуры и т. п. Более того, посмотрите на фотографии отца – иногда кажется, что на них сняты разные люди.

В этом смысле интересно привести еще одно описание, сделанное Труфановым и потому приобретающее особое значение. Труфанов сопровождал отца в его поездке в Царицын. Там отец, стоящий на возвышении у церкви и говорящий с толпой, пришедшей его послушать, виделся Труфанову очень высоким, тонким, готовым почти взлететь.

«Меня держит здесь»

Итак, отец появился в Санкт-Петербурге.

Город ему не понравился. Потом он говорил мне, что ему душно здесь. Нежелание свое сразу уехать обратно объяснил так: «Меня держит здесь».

Поначалу отец, мало с кем знакомый тогда, не знал, что делать дальше.

Он уже давно слышал о священнике из собора в Кронштадте – знаменитом Иоанне Кронштадтском. Говорили, он обладает огромной духовной силой. И вот в одно из воскресений отец решил поехать в Кронштадт, на проповедь.

Говорили, что собор, где служит Иоанн Кронштадтский, – оазис покоя в бурлящем море. Отцу предстояло убедиться в этом.

Сама служба проходила необычно: она включала в себя публичную исповедь. Под конец, перед самым причастием, по сигналу, поданному священником, все присутствующие выкрикивали во всеуслышание свои грехи.

Отец бывал во многих церквах и монастырях, но нигде не встречал подобного. Прихожане, не стыдясь, в полный голос объявляли о своих прегрешениях, просили у Бога прощения, а затем вкушали тело и кровь Христа.

При этом не было суеты, толкотни – один обряд сменял другой.

Отец был ошеломлен таким проявлением искренней веры в Бога.

Считается, что Бог пребывает в церкви. И это, конечно, так. Это знают все верующие. Но не всем дано почувствовать Бога рядом с собой во время церковной службы.

Отец простоял на коленях всю службу. Молился, вручая свою судьбу Господу.

Люди, обладающие духовным зрением, узнают друг друга. Архимандрит Иоанн вышел из алтаря, остановился перед отцом, взял его за руку и заставил встать.

Сказал, что почувствовал присутствие отца в храме:

– В тебе горит искра Божья.

Отец попросил благословения у архимандрита.

– Господь тебя благословляет, сын мой, – ответил тот.

В тот день отец принял причастие из рук Иоанна Кронштадтского, что было большой честью.

После архимандрит позвал отца к себе.

Отец рассказал Иоанну о себе все. «Как на духу». Впрочем, он и воспринимал происходящее как продолжение исповеди, начатой еще в храме во время службы.

Разумеется, рассказал и о явлении Казанской Божьей Матери, о смутных догадках, наполнивших его после этого. Рассказал о том, что пришел в Петербург как бы не по своей воле:

– Вело меня сюда…

Архимандрит слушал отца, не перебивая. Когда отец закончил говорить, спокойно сказал:

– Бог привел, значит так тому и быть.

У отца вырвался вопрос:

– Чему быть?

Архимандрит так же серьезно ответил:

– А что Бог даст, тому и быть. Его слушай, он вразумит.

Даже Труфанов так передает слова Иоанна Кронштадтского:

– Странствуй, странствуй, брат, тебе много дал Бог, помогай людям, будь моею правою рукой, делай дело, которое и я, недостойный, делаю…

Архимандрит, пересказывая другим встречу с отцом, называл его «истинным старцем».

Вскоре он пригласил отца пожить в монастыре. Отец приглашение с радостью принял.

Новые знакомства

Иоанн Кронштадтский, искренне расположившийся к отцу, познакомил его с Гермогеном Саратовским, в то время одним из самых популярных церковнослужителей в России; монахом Илиодором (в миру – Сергей Труфанов), известным тогда суровыми проповедями, собиравшими огромные толпы слушателей; и архимандритом Феофаном, инспектором Духовной академии Санкт-Петербурга, духовником семьи императора.

Они были поражены высказываниями простого мужика. За простодушием таилось глубокое понимание религиозных истин.

Приведу здесь замечание именно Симановича. Он, иудей, по понятным причинам сам совершенно не способен был понять ничего из тех религиозных откровений, которые давались отцу. Значит мог только переносить мнение других. А таких мнений он слышал много. И, зная его натуру, возьмусь утверждать, что если бы в описываемом вопросе до него дошло что-нибудь неприятное для отца, он бы непременно передал это во всеуслышанье. В других случаях так и происходило… Итак: «Распутин своими религиозными познаниями приводил в изумление даже епископов и академически образованных богословов».

К словам Симановича прибавлю слова Белецкого, по должности своей – министра внутренних дел – и по собственному рвению (с целями как раз тут уж точно – «притереться» к влиятельным интриганам двора) собиравшего документы, в основном компрометирующие. На этот раз и ему пришлось трудно, здесь упрекнуть отца было не в чем: «С ним считались многие, в том числе видные иерархи церкви, не говоря уже о средних духовных слоях».

Нельзя сказать, что компанию, собравшуюся в доме Иоанна Кронштадтского, кто-то осмелился бы отнести к легкомысленной. Они были очень пристрастны, когда речь заходила о вопросах веры.

Возможно, они ждали от отца – сибирского мужика – даже чего-то, граничащего с еретическим взглядом. Но быстро поняли, что он тверд в православии.

Превосходная память позволяла отцу цитировать длинные куски из Священного Писания. Уже только одно это поразило искушенных собеседников. Умением толковать священные тексты образованных богословов удивить было сложнее. Но и это удалось сделать отцу.

По меткому замечанию одного из слышавших отца, его «безыскусность граничила с изощренностью».

Житейский ключ

В этом месте интересно будет передать следующее.

Как-то в самом начале знакомства князь Юсупов стал свидетелем рассуждений отца на темы Священного Писания.

Смею думать, что и в тот день отец говорил ничуть не хуже, чем во все предыдущие, и не был менее красноречив, чем в беседах с образованнейшими иерархами. Однако Юсупов замечает: «Мне стало противно слушать, как этот неграмотный мужик жонглирует кусками из Священного Писания». Обращу внимание на слово «жонглирует». В отличие от отца князь был абсолютно грамотен и слова расставлял, как ему казалось, с точностью и однозначностью. Значит, князя поразила ловкость, то есть умелость, с какой отец приводил куски из Священного Писания. Ведь жонглировать – это и значит умение сохранять баланс и точность. Но именно это и стало «противно» князю. Он не мог, и никогда не смог, простить «неграмотному мужику» такого умения. Дело не в том, что кто-то лучше, а кто-то хуже знал Писание. Этот момент – только сколок общей манеры Юсупова трактовать события.

Ниже я еще скажу о нем многое. Сейчас же отнесу к нему фразу, услышанную не по его адресу, но способную объяснить и его некоторые действия: «Невыросший ребенок до старости сердится, если хвалят погоду, а не его».

Это житейский ключ, простой, но безотказно открывающий многие кладовые.

Споры из-за догм (говорил: «Из-за буквы») отца не интересовали, он чувствовал, что это пустая трата времени. Его лучше потратить на «разговор с Богом». «Чтобы опыт пересиливал букву, надо чтобы он был в тебе хозяин».

Опытное применение

Жевахов оставил в своих воспоминаниях запись одной из проповедей отца, сделанных им позднее описываемого времени. Я привожу ее здесь, потому что то, о чем именно говорил отец, важно запомнить сейчас, чтобы иметь в виду все время рассказа о его жизни в Петербурге.

«Чтобы спасти свои души, надо-ть вести богоугодную жизнь», – говорят нам с амвонов церковных священники да архиереи… Это справедливо… Но как же это сделать?.. «Бери «Четьи-Минеи», жития святых, читай себе, вот и будешь знать, как», – отвечают. Вот я и взял «Четьи-Минеи» и жития святых и начал их разбирать и увидел, что разные святые только спасались, но все они покидали мир и спасение свое соделывали то в монастырях, то в пустынях… А потом я увидел, что «Четьи-Минеи» описывают жизнь подвижников с той поры, когда уже они поделались святыми… Я себе и подумал – здесь, верно, что-то не ладно… Ты мне покажи не то, какую жизнь проводили подвижники, сделавшись святыми, а то, как они достигли святости… Тогда и меня чему-нибудь научишь. Ведь между ними были великие грешники, разбойники и злодеи, а про то, глянь, опередили собою и праведников… Как же они опередили, чем действовали, с какого места поворотили к Богу, как достигли разумения и, купаясь в греховной грязи, жестокие, озлобленные, вдруг вспомнили о Боге, да пошли к Нему?! Вот что ты мне покажи… А то, как жили святые люди, то не резон; разные святые разно жили, а грешнику невозможно подражать жизни святых. Увидел я в «Четьи-Минеи» и еще, чего не взял себе в толк. Что ни подвижник, то монах… Ну, а с мирскими-то как? Ведь и они хотят спасти души, нужно и им помочь и руку протянуть. Значит, нужно прийти на помощь и мирянам, чтобы научить их спасать в миру свои души. Вот, примерно, министр царский, али генерал, али княгиня какая, захотели бы подумать о душе, чтобы, значит, спасти ее… Что же, разве им тоже бежать в пустыню или монастырь?! А как же служба царская, а как же присяга, а как же семья, дети?! Нет, бежать из мира таким людям не резон. Им нужно другое, а что нужно, того никто не скажет, а все говорят: «ходи в храм Божий, соблюдай закон, читай себе Евангелие и веди богоугодную жизнь, вот и спасешься». И так и делают, и в храм ходят, и Евангелие читают, а грехов, что ни день, то больше, а зло все растет, и люди превращаются в зверей… А почему?.. Потому, что еще мало сказать: «веди богоугодную жизнь», а нужно сказать, как начать ее, как оскотинившемуся человеку, с его звериными привычками, вылезть из той ямы греховной, в которой он сидит; как ему найти ту тропинку, какая выведет его на чистый воздух, на Божий свет. Такая тропинка есть. Нужно только показать ее. Вот я ее и покажу.

Спасение в Боге… Без Бога и шагу не ступишь…

А увидишь ты Бога тогда, когда ничего вокруг себя не будешь видеть… Потому и зло, потому и грех, что все заслоняет Бога, и ты Его не видишь. И комната, в которой ты сидишь, и дело, какое ты делаешь, и люди, какими окружен, – все это заслоняет от тебя Бога, потому что ты и живешь не по-Божьему, и думаешь не по-Божьему. Значит, что-то да нужно сделать, чтобы хотя увидеть Бога… Что же ты должен сделать?..

После службы церковной, помолясь Богу, выйди в воскресный или праздничный день за город, в чистое поле… Иди и иди все вперед, пока позади себя не увидишь черную тучу от фабричных труб, висящую над Петербургом, а впереди прозрачную синеву горизонта… Стань тогда и помысли о себе… Каким ты покажешься себе маленьким, да ничтожным, да беспомощным, а вся столица в какой муравейник преобразится перед твоим мысленным взором, а люди – муравьями, копошащимися в нем!.. И куда денется тогда твоя гордыня, самолюбие, сознание своей власти, прав, положения?.. И жалким, и никому не нужным, и всеми покинутым осознаешь ты себя… И вскинешь ты глаза свои на небо и увидишь Бога, и почувствуешь тогда всем сердцем своим, что один только у тебя Отец – Господь Бог, что только одному Богу нужна твоя душа, и Ему одному ты захочешь тогда отдать ее. Он один заступится за тебя и поможет тебе. И найдет на тебя тогда умиление… Это первый шаг на пути к Богу.