Текст книги "Распутин. Почему? Воспоминания дочери"

Автор книги: Матрена Распутина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Глава 18
Распутин и плоть

Илиодор – Кто лицемер? – Баба или чурбан? – Акулина – «Пошел, мальчишка!» – «Она не умрет» – «Не полюбишь – не вылечишь» – Безумная любовь – Господин учитель – Ольга Владимировна – Фальшивая невинность – Церковный суд – Царский суд

Илиодор

Не однажды я уже в разных видах упоминала Сергея Труфанова, принявшего в монашестве имя Илиодора. Жизнь его интересующимся хорошо известна, так что не буду (да и не хочу) входить в подробности. Скажу только необходимое.

Отец и Илиодор представляли собой странную пару. Первый жизнерадостный и веселый, второй скучный, напыщенный (как большинство «копеечных» семинаристов, добравшихся до высоких степеней) и напрочь лишенный чувства юмора. Тем не менее, они какое-то время приятельствовали.

Кстати – я никогда не понимала отцовской привязанности к Илиодору, и когда тот однажды приехал в Покровское погостить, избегала его, как только могла.

Илиодор необычайно гордился своей отчужденностью от всего мирского. Особым пунктом был обет безбрачия. Отец смеялся над его словами о том, что только безбрачие есть дверь в Царство Божье, и смеясь же говорил, что эта дверь легко оборачивается тесными вратами. «Входить тесными вратами» – так в монастырях намекали на содомский грех.

Анна Александровна пересказывала мне суть споров отца и Илиодора. Привожу так, как запомнила.

«В доме Отца моего обителей много», – опирался отец на Святое Писание и добавлял от себя: «И в каждой обители множество дверей. Не думай, что владеешь единственным ключом от Царства Божьего».

«Я не владею единственным ключом, – ответил Илиодор. – Ключей много, достаточно для всех желающих их получить, но все они отпирают одну и ту же дверь».

«Если бы это было правдой, то все скопцы попали бы в рай», – заметил отец.

«Истина в том, что стремящийся к духовному совершенству должен служить либо Богу, либо плоти, нельзя служить обоим».

«Тот, кто молится от души, может настолько преисполниться ощущением божественного присутствия, что и думать забудет о плоти. Дух воспарит, оставив на земле все телесные помыслы, и он перестанет замечать свое физическое тело и заботиться о нем. Позабудет о еде и питье, о сне и о любовных желаниях. Но это редко кому дается.

Больше других, не способных подняться. Когда человек освободит свой дух от уз чувственности, плоть еще настойчивее взывает к нему. Его физическое желание велико, он не в состоянии его побороть. Что ему делать?»

«Он должен молиться еще усерднее».

«Как же молиться, когда с ног валит? Есть только одно средство. Отложи в сторону молитвы и найди женщину. Потом – опять молись. Бог не осудит.

Но наступит время, когда женщина уже не понадобится, когда и самой мысли не будет, а, стало быть, и искушения. Тогда-то настоящая молитва и начнется».

Кто лицемер?

Илиодор называл рассуждения отца издевательством над монашескими обетами. Отец возражал, говорил, что ни в коем случае не намерен спорить с церковью. При этом он полагал только, что обет безбрачия толкуется неверно. «Ничего хорошего не выйдет из такой молитвы, когда душа другого просит».

В этом месте напомню слова Жевахова, приведенные уже мной выше, о соединении любовного и молитвенного экстаза.

Анна Александровна пересказала мне и другой спор отца и Илиодора.

Однажды заговорили о том, какой грех самый страшный. Илиодор заявил без колебаний: «Тут не о чем спорить. Самый страшный грех – это тот, о котором гласит первая заповедь: Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим».

Отец возразил, видя в приеме Илиодора отражение всегдашней его привычки подменять предмет: «Разговор не о заповедях, а о грехе. Для меня ясно, что Иисус считал лицемерие самым тяжким грехом».

Илиодор заерзал на стуле, чувствуя, что спор становится чересчур личным. Отец попал в точку. Чтобы защитить себя, Илиодор перешел в наступление и заговорил о кружке, собиравшемся у отца, намекая на отношения определенного рода.

Для отца подобные упреки были не в новинку и поэтому он реагировал на них обычно спокойно – сам-то он знал, что невиновен. Однако выслушивать обвинения именно от Илиодора отцу показалось отвратительным. Во-первых, потому что тот бывал на собраниях кружка и прекрасно все видел своими глазами. Во-вторых же, потому что Илиодор как раз и был в этом вопросе лицемером высшей пробы. Отец не стерпел и напомнил ему, как во время приезда в Покровское застал монаха подглядывающим за купавшейся Дуней.

Монах оторопел и поспешил перевести разговор на другое. Однако обиду затаил.

Илиодору все же больше пристало бы называться по-прежнему – Сергеем Труфановым. Несмотря на все уверения, он оставался мирянином. В Труфанове было столько жажды власти, что ее хватило бы на многих. Можно сказать, что в его жизни именно эта жажда власти, вполне материальной (вспомним историю с юродивым Митей, протеже Труфанова в Зимнем дворце), а не духовной, и сыграла зловещую роль.

Интересно, что отец однажды сказал о Труфанове: «Все, до него не достучишься». И пояснил: «Он не находит в своей душе ни капли того, чего можно было бы стыдиться».

И все же отец перестал общаться с Труфановым не по своему решению. Отец вообще с неохотой отказывался от общения с людьми, хотя бы однажды показавшимися ему приятными. К тому же он был искренне благодарен Труфанову за прием, когда только появился в Петербурге. Труфанов же в открытую объявил отцу войну. Их многолетняя дружба окончилась, и горечь разрыва преследовала отца до самой смерти.

Да, можно оторвать мужика от Сибири, но нельзя вытравить Сибирь из мужика. Это в полном смысле об отце. Его достоинства – цельность натуры и открытость – отчасти сводились на нет стремлением всегда говорить правду. Такие привычки не для Нового Содома.

Баба или чурбан?

Надеюсь, я смогла показать, что при всей пропитанности жизнью отец никогда не злоупотреблял своей силой и возможностью влиять на женщин в плотском смысле. Однако надо понимать, что эта часть отношений представляла особый интерес для недоброжелателей отца. Замечу, что они получали некоторую реальную пищу для своих россказней. Основываясь на сведениях, полученных от одной из сторон, не самой беспристрастной, умельцы вели дальше дело так, чтобы перевернуть все с ног на голову.

Я уже не раз обращала внимание на то, что в наш дом приходили многие. Одни, чтобы попросить о чем-либо, другие, чтобы посоветоваться, третьи – в поисках исцеления. Большинство из них – женщины. Причем женщины, пребывающие в том состоянии, когда душа ищет опоры, а надорванное сердце – утешения. А в чем можно найти несчастной женщине полное утешение? Разумеется, в любви. В любви-молитве или в любви – физическом чувстве. Отцу самому было дано умение оборачивать позывы плоти в духовное русло, чаще всего получалось у него помогать подобным образом и другим. Но не всем. В этом и была заключена ловушка.

Больше других писал о плотской греховности отца Илиодор. Не хочу приводить его фантазии. Он особенно старательно описывал, как отец изгонял блудного беса. При этом оборачивал дело так, будто бы отец непременно вступал с женщиной в связь. Между тем, нет ни одного достоверного свидетельства «несчастной жертвы» насилия Распутина. Вспомню признание отца: «Для меня что к бабе прикоснуться, что к чурбану». Это сказано в том смысле, что физических чувств женщина у отца в известные минуты не вызывала. Однако от него исходила такая сила любви, что совершенно обволакивала женщину, давая наслаждение и встряхивая ее сильнее, чем любое соитие. После того, как женщина испытала подобное, никакой блудный бес в ней держаться уже не мог. Голая страсть в ней просто умирала. Как это удавалось отцу, неизвестно. Объяснить невозможно. Но ведь и Илиодор не отрицает, что отец добивался результата.

Акулина

Среди почитательниц отца находилась бывшая послушница – Акулина, совершенно влюбившаяся в него.

История же такова.

Как-то отец попал в монастырь на Охте, это в пригороде Петербурга. Сестры пригласили его разделить с ними ужин. Когда собравшиеся только приступили к трапезе, до них донесся дикий вопль, от которого мороз продирал по коже. Так, должно быть, кричат в аду. Потом вопль сменили хриплые, но тоже очень громкие стоны. Все, кроме отца сохраняли полное спокойствие.

Монашки в ответ на расспросы рассказали, что это крики несчастной молодой послушницы, страдающей падучей. Ни молитвы, ни усилия докторов ей не помогают. Отец попросил отвести его к больной. Настоятельница поспешила исполнить просьбу.

Разумеется, отец не в первый раз видел подобных больных. Но то, что ждало его сейчас, было душераздирающим. В келье, чья дверь представляла собой частую решетку, на куче зловонного хлама, ощерившись, лежала женщина, имевшая вид безумной – волосы всколочены, лицо и тело, видное сквозь разорванное платье, исцарапаны до крови. Увидев пришедших, она как будто очнулась и снова начала завывать, теперь – почти басом. Из ее горла вырывались крики, в которых можно было различить ругательства и богохульства. При этом тело больной извивалось, она загораживалась руками, словно пытаясь защититься от удара. Потом вдруг затихла, будто удар все же достиг цели.

Таких называют одержимыми. В перерывах между мучительными припадками, лишающими их, кажется, всего человеческого, женщины ничем не отличаются от остальных. По их виду в обычные дни ничего заметить нельзя. Все это вполне относилось и к Акулине – по словам настоятельницы – очень красивой и спокойной.

Отец вызвался помочь. Он вошел в келью, остановился на пороге, осенил себя крестным знамением и несколько минут молился молча. Затем подошел к одержимой и обратился к ней.

Акулина повернула к нему лицо, окровавленное и покрытое синяками, изуродованное животным оскалом, выражающим ненависть. Отец опустился рядом с ней на колени и стал молиться вслух. Он просил Господа о том, чтобы тот простил тяжкие грехи несчастной. Настоятельница и сестры недоуменно переглядывались, так как не знали за послушницей никаких грехов, тем более тяжких. Но в голосе отца звучала такая скорбь и уверенность, что становилось ясно, он знает, о чем просит.

По мере того, как продолжались молитвы отца, взгляд Акулины прояснялся, вся ее фигура как-то преображалась. Из зверя она на глазах превращалась в женщину. Несчастная даже пыталась стыдливо прикрываться, натягивая лохмотья то на грудь, то на колени. Постепенно девушка совсем успокоилась. Казалось, невидимая рука сняла с нее груз ненависти и греха.

Следующей была молитва отца «о здравии болящей рабы Божьей Акулины».

Когда отец замолчал, Акулина имела вид здоровой.

Отец три раза широко перекрестился, потом так же перекрестил Акулину и сказал: «Господь услышал мои молитвы. Она исцелилась. Казанская Божья Матерь дала ей отпущение грехов».

Присутствовавшие при исцелении Акулины приняли происшедшее за чудо. Позже это событие было занесено в монастырскую книгу с подробнейшим описанием всех действий отца как подтверждение проявления милости Божьей к этой обители.

«Пошел, мальчишка!»

Сделаю небольшое отступление для того, чтобы показать и некоторые другие случаи чудесных исцелений, к которым был причастен отец. По обыкновению, сошлюсь на свидетельства.

Руднев: «Распутин несомненно обладал в сильной степени какой-то непонятной внутренней силой в смысле воздействия на чужую психику, представлявшей род гипноза. Так, между прочим, мной был установлен несомненный факт излечения им припадков пляски св. Витта у сына близкого знакомого Распутина – Симановича, студента Коммерческого института, причем все явления болезни исчезли навсегда после двух сеансов, когда Распутин усыплял больного».

Симанович: «Мой сын домой вернулся через час. Он был излечен и счастлив. Болезнь больше не возобновилась. Он рассказывал, что его лечение производилось Распутиным следующим образом. Распутин вышел к нему из своей комнаты, сел напротив него в кресло, опустил на его плечи свои руки, направил свой взгляд ему твердо в глаза и сильно затрясся. Дрожь постепенно ослабевала, и Распутин успокоился. Потом он вскочил и крикнул на него: «Пошел, мальчишка! Ступай домой, иначе я тебя выпорю». Мальчик вскочил, засмеялся и побежал домой. Я испытал силу Распутина также на себе. Уже много лет я был страстным игроком и проводил много ночей напролет за карточным столом. Я основал несколько карточных клубов. Однажды я так сильно увлекся игрой, что трое суток подряд провел в клубе. Как раз в то время Распутин имел важное дело ко мне. Он звонил мне по телефону, приходил сам в клуб, но ничего не помогало. Когда мы наконец встретились, он спросил, что со мной случилось. Я сознался ему, что я много потерял и не хотел прерывать игру. Распутин внимательно меня выслушал. Когда я закончил, он как-то странно улыбнулся и сказал:

– Я дам тебе деньги. Ступай играть.

Я очень удивился его предложению и отказался играть на его деньги.

– Вместо того, чтобы проигрывать деньги, – сказал Распутин, – ты бы лучше купил себе новые мозги.

Он пригласил меня сесть за стол и воскликнул повелительно:

– Садись теперь, выпьем!

Я последовал его приглашению. Распутин принес бутылку вина и налил два стакана. Я хотел пить из моего стакана, но Распутин дал мне свой, затем он перемешал вино в обоих стаканах, и мы должны были его одновременно выпить. После этого странного действия наступило короткое молчание. Наконец Распутин заговорил:

– Знаешь что? Ты в свою жизнь больше не будешь играть. Конец этому. Ступай, куда хочешь! А я погляжу, исчезнешь ли ты еще раз на три дня.

Пока он говорил, он все время смотрел мне напряженно в глаза. Я испытывал какое-то неприятное, странное чувство.

После этого Распутин встал и оставил меня в замешательстве одного. После этого я до смерти Распутина никогда не играл, хотя оставался владельцем карточных клубов. Также я не играл на скачках и сберегал этим много денег и времени. После его смерти прекратилось действие странного гипноза, и я опять начал играть».

«Она не умрет»

Воейков: «Всем приближенным царской семьи хорошо известен случай в Спале, когда доктора не находили способа помочь сильно страдавшему и стонавшему от болей Алексею Николаевичу. Как только по совету А. А. Вырубовой была послана телеграмма Распутину и был получен на нее ответ, боли стали утихать, температура стала падать, и в скором времени наследник поправился».

У Джанумовой, жившей в Петрограде (происходило это в 1915 году), заболела в Киеве ее любимая племянница Алиса. Отец узнал об этом и вызвался помочь. При этом пообещал, что Джанумовой не придется срочно, как она собиралась, ехать к племяннице. В дневнике Джанумовой о дальнейшем рассказано: «Тут произошло что-то странное, чего я никак объяснить не могу. Как ни стараюсь понять, ничего придумать не могу. Не знаю, что это было. Но я изложу все подробно, может быть, потом когда-нибудь подыщутся объяснения, а сейчас одно могу сказать – не знаю. Он взял меня за руку. Лицо у него изменилось, стало как у мертвеца, желтое, восковое и неподвижное до ужаса. Глаза закатились совсем, видны были только одни белки. Он резко рванул меня за руки и сказал глухо:

– Она не умрет, она не умрет, она не умрет.

Потом выпустил руки, лицо приняло прежнюю окраску. И продолжал начатый разговор, как будто ничего не было… Я собиралась вечером выехать в Киев, но получила телеграмму: «Алисе лучше температура упала». Я решила остаться еще на день. Вечером к нам приехал Распутин… Я показала ему телеграмму.

– Неужели ты этому помог? – сказала я.

– Я же тебе сказал, что она будет здорова, – убежденно и серьезно ответил он.

– Ну, сделай еще раз так, как тогда, может быть, она совсем поправится.

– Ах ты, дурочка, разве я могу это сделать? То было не от меня, а свыше. И опять это сделать нельзя. Но я же сказал, что она поправится, чего ж ты беспокоишься?!

Я недоумевала. В чудеса я не верю, но какое странное совпадение: Алиса поправляется. Что это значит? Лица его, когда он держал за руки, я никогда не забуду. Из живого оно стало лицом мертвеца, – дрожь берет, как вспомню».

«Не полюбишь – не вылечишь»

Коковцов: «Когда на Аптекарском острове 12 августа 1906 года произошел взрыв и ранены были дети Столыпина, вскоре по перевезении их в больницу Кальмейстера явился Распутин и попросил разрешения посмотреть больных и помолиться над ними.

– Ничего, все будет хорошо, – сказал он.

Так и вышло».

Примечательна и история о том, как отец избавил Николая Второго от сильных болей в горле, с которыми не могли справиться доктора. Он отрезал воротник от своей сорочки и велел Николаю надевать на ночь этот воротник на шею. Вскоре боли прошли.

Часто у отца спрашивали, как он умудряется узнавать сразу, чем болен человек. Отец отвечал:

– Так ведь я в душу заглядываю. Без этого никак. А там Бог помогает.

– А если кто не верит в Бога?

– Тогда и ты про Бога не поминай, а главное – полюби, узнай, от чего страдает человек. Не можешь полюбить – и не вылечишь.

Здесь же вернусь несколько назад и напомню случай появления отца в царском дворце для лечения царевича. Александра Федоровна до того момента ничего не знала о способностях отца. Он сам ими никогда не хвастался. Это я к тому, что описанные случаи (а я привела для краткости далеко не все) – это только то, о чем было известно всем. О еще большем числе исцелений никто кроме непосредственных участников так никогда и не узнает.

Безумная любовь

К рассказу об Акулине.

Вскоре после исцеления Акулина попросила освободить ее от обета послушания, почувствовав, что монастырская жизнь не позволит ей в достаточной степени выразить благодарность Господу. Она решила идти в мир и посвятить жизнь заботам о больных и нуждающихся. Так и сделала.

(Здесь уместно сказать о том, что, поступая так, Акулина в точности претворила научения отца, хотя он ничего ей видимым образом не внушал, не объяснял. Идея о служении миру в миру составляла центральную часть взглядов отца.)

Потом Акулина вошла в тесный кружок, сложившийся возле отца. Уверена, что она не притворялась преданной отцу, она и была таковой. Однако вспомним слова отца из его «Жития…»: «Ах, враг хитрый ловит вообще спасающихся». Наступил день, когда духовная благодарность Акулины за исцеление обернулась другим сильным чувством – совсем не духовным. Она не скрывала этого, наоборот. Иногда казалось, что Акулина опять становится одержимой.

Анна Александровна рассказывала мне, как это выглядело со стороны. Акулина сидела у ног отца, не слушая его протестов. Часами могла стоять перед ним на коленях, буквально переползая за ним из комнаты в комнату, не желая сесть на стул даже для того, чтобы поесть. Акулина целовала руки отца, но не со смирением, как можно было бы ждать от ученицы, а со сладострастием Магдалины. Акулина выхватывала у отца стакан с водой – допить. И не просто допить, а непременно с той самой стороны, с какой пил отец. Таскала потихоньку из бельевой корзины ношеные вещи отца и т. п. Разумеется, отец никогда не преступал порога приличий в отношениях с бедной девушкой.

Поступая так необдуманно (вернее, не в силах поступить иначе), Акулина стала предметом сплетен, затянувших в свою паутину отца. Недоброжелатели зашептали по салонам, что отцу удалось привязать к себе девушку после того, как под видом врачевания он изнасиловал ее в келье монастыря. И никого из тех, кто смаковал подробности этого в высшей степени гнусного измышления, не волновало, что ложь легко выйдет наружу при малейшей попытке непредвзято вникнуть в суть события. Достаточно обратить внимание на то, что при исцелении Акулины присутствовала настоятельница и несколько монахинь, так как по монастырским правилам ни один мужчина не духовного звания не может быть допущен в келью послушниц без свидетелей. Существует и соответствующая запись, о которой я упоминала. Но кто слушает доводы разума, когда ум поглощен злобой и завистью?

Зная, сколько горьких минут доставила эта история отцу, я все же с сочувствием отношусь к несчастной Акулине. Возможно, потому, что именно ее попросила Александра Федоровна обмыть тело мертвого отца и умастить его раны благовониями. Можно только представить степень страдания Акулины, любящей души, в те минуты. Думаю, отец простил ее. Мне не дано такого права, но если бы было дано, я бы простила.

Господин учитель

А вот другая по роду история, но тоже очень важная для понимания всего происходившего вокруг отца.

Я уже говорила, что отец грамоте обучен был, мягко говоря, не вполне. Первые уроки письма и чтения он начал брать в Петербурге. Учителем взялся быть (не знаю, по чьей рекомендации) тихий и очень порядочный человек по фамилии Лохтин.

Надо заметить, что имени его я никогда не слышала, к нему обращались «господин Лохтин» или «господин учитель». Отец-то, разумеется, был с ним, как и со всеми другими, на ты и звал просто по имени. Но поскольку он стеснялся заниматься при мне, да и при других тоже, дверь его комнаты во время уроков плотно закрывалась.

Интересно, что когда я спросила, как звали Лохтина, у Анны Александровны, та, всегда чуткая и внимательная, не смогла ответить.

Меня нисколько не удивляло, что все (аристократы в том числе) называли отца по имени и отчеству – Григорий Ефимович. И в голову мою не приходила мысль, что, учитывая разницу в социальном положении нас – крестьян Распутиных – и их – представителей лучших семей Российской империи, это странно. И только когда я силилась узнать имя «господина учителя», я поняла – он как личность не существовал даже для добрейшей Анны Александровны. Но насколько же она и все другие подпадали под силу натуры отца, если даже в разговорах с третьими лицами называли его – сибирского мужика – по имени и отчеству.

Ольга Владимировна

Зато имя жены господина учителя я знаю очень хорошо. Ольга Владимировна Лохтина была хорошенькой блондинкой. Ума там никакого не было и подавно, но, как я бы сейчас определила, прелесть глупости, несомненно, изобиловала. Анна Александровна называла ее пустышкой и прилипалой, но на первых порах не видела в ней ничего дурного или опасного.

В отличие от бедной Акулины, страстно любившей отца, но не смевшей сказать ему об этом (впрочем, слова в ее случае были ни к чему), Ольга Владимировна не чинилась. Привыкнув кружить головы сослуживцам мужа, она рассчитывала быстро получить взаимность от моего отца.

Приемы у Ольги Владимировны были, как ей казалось, более утонченными по сравнению с Акулиниными. Но, честное слово, выглядели они намного отвратительнее. Она приходила к нам в дом, надушенная самыми сильными духами, которые только можно было найти, в декольтированных платьях, подчеркивавших прелести (а их отрицать никак нельзя) фигуры.

Но все было тщетно.

Как-то раз она сказала отцу, чуть не плача, что ее муж болен. Она прекрасно знала, что отец не оставит без внимания человека, которому был обязан.

Отец пришел к Лохтиным в назначенное время. Его встретила Ольга Владимировна, одетая в прозрачный пеньюар. Она ввела его в маленькую гостиную, и не успел он спросить о здоровье мужа, как она сбросила свое единственное одеяние и обняла его. Захваченный врасплох неожиданным нападением Ольги Владимировны, отец сдался, так как его стойкость была подорвана многомесячным воздержанием. (И снова: «Ах, враг хитрый…»)

Настал час Ольги Владимировны. В ее хорошенькой, но не твердой умом головке все перепуталось.

Она стала напрашиваться на приемы в видные дома и рассказывать обо всем происшедшем, добавляя от раза к разу немыслимые детали. В конце концов она договорилась до того, что отец есть Господь Бог, а она сама – воплощение Пресвятой Девы.

Отец казнил себя за минутную слабость, но сделанного не воротишь.

Вошедшая во вкус и находящая живую поддержку в салонах «бриджистов», Ольга Владимировна хотела продолжения. Отец же запретил принимать ее в нашем доме.

Тогда Ольга Владимировна приняла на себя новую роль – соблазненной и покинутой. В этой ипостаси ее поощряли еще больше, чем прежде.

Над Ольгой Владимировной потешались уже в открытую. Вскоре перед ней закрылись все двери. Кто-то надоумил ее просить защиты у Илиодора. Если бы она могла предвидеть, чем обернется этот шаг!

«Скромник» Илиодор уже давно посматривал на Ольгу Владимировну совершенно недвусмысленно, и теперь ему представилась возможность «вкусить сладких плодов».

Фальшивая невинность

Ольга Владимировна бросилась к ногам Илиодора в поисках покровительства и защиты.

Вынуждена признать – отец сам дал козыри в руки своему непримиримому врагу. Как же – Распутин называл его, Илиодора, лицемером! Ну, и кто же теперь лицемер?

Илиодор не подумал о том, что не отец, а он сам желал Ольгу Владимировну. И что свидание, ставшее ловушкой для отца, было хитро подстроено.

Распаленный страстью Илиодор накинулся на Ольгу Владимировну и попытался силой овладеть ею. Защищаясь, она закричала. В келью постучали. Медлить и не открывать дверь было невозможно. Илиодор оттолкнул Ольгу Владимировну, чье платье находилось в беспорядке. Она упала на руки вошедшим монахам.

Илиодор, весьма склонный к театральщине, правдоподобно разыграл оскорбленную невинность – Ольга Владимировна де пыталась его соблазнить.

Монахи выволокли испуганную, кричащую женщину во двор, сорвали с нее одежду и избили кнутом.

После этого Ольга Владимировна попала в лечебницу для душевнобольных и оправиться от происшедшего уже не смогла.

Когда отец узнал обо всем происшедшем между Ольгой Владимировной и Илиодором, он пришел в ярость и поклялся восстановить справедливость. Отец подал жалобу в Святейший Синод. Но, к сожалению, время было упущено. Илиодор, понимая уязвимость собственного положения, опередил отца и первым попал на аудиенцию к епископу Гермогену.

О Гермогене я уже говорила вскользь, когда описывала приход отца в Петербург. Тогда он был в числе самых горячих почитателей отца, называл «Божьим человеком», умилялся со всеми его «разумностью». Именно Гермоген Саратовский был позже одним из тех, кто привлек отца к «Союзу истинно русских людей». Там, в этом поначалу благородном собрании, разыгрались нечистые в финансовом отношении дела. Об этом стало известно отцу, он вмешался. И, разумеется, без всякой дипломатии. Гермоген же оказался впутанным в аферы по самую макушку. Следствие все же провели, как ни старался Гермоген замять скандал. Сам он из-под подозрения вывернулся, а двух его приятелей признали-таки виновными в растрате.

Понятно, что Гермоген сразу же оценил представившуюся возможность отомстить отцу и приход Илиодора счел подарком. Проверять наветы Илиодора он и не собирался, хотя в подобных случаях это делается неукоснительно.

Церковный суд

Таким образом началось слушание дела отца. Разбирательство проводилось в вотчине епископа Гермогена – Саратове. Состав суда был подобран соответственно.

Как все происходило, рассказывала мне со слов отца Анна Александровна.

Отца обвиняли в прелюбодеянии, а это в глазах церковного суда прегрешение очень тяжелое.

Гермоген занял место во главе стола.

Отец хотел было предварить слушание, как-то объясниться, но ему не дали даже рта раскрыть. Гермоген тут же вспомнил о том, что отец – простой мужик.

– Молчать! Я тебе слова не давал.

Илиодор же нетерпеливо ждал сигнала к атаке. А получив его, с наслаждением набросился на отца, используя свой действительный дар проповедника.

Он сказал примерно следующее: «Распутин – самозванец и известный развратник. Используя свою власть над женщинами, он соблазнил несчетное их количество. Одна из его несчастных жертв пришла ко мне за помощью и рассказала, что обвиняемый ее загипнотизировал и что она не в силах была ему сопротивляться.

А потом это бедное обезумевшее создание попыталось соблазнить меня. Конечно, я отправил ее в лечебницу для душевнобольных, но боюсь, что разум покинул ее навсегда».

Анна Александровна, послушная своей всегдашней скромности, разумеется, не передала и сотой доли тех красок, к которым прибег Илиодор для живописания «грехов» отца. Речь Илиодора была длинной и изобиловала подробностями, которые могут родиться только в голове монаха, изъеденной желанием.

За спиной отца все это время стояли два дюжих молодца, готовые в случае надобности удержать подсудимого на месте. Но отец прекрасно понимал, что вмешиваться в ход дела бесполезно, поэтому и не пытался перебивать Илиодора, требовавшего сурового наказания.

Гермоген с удовольствием внимал Илиодору, а присутствовавший здесь же Митя Халява, известный протеже Илиодора, даже взвизгивал время от времени, словно повинуясь знакам своего хозяина.

Выдержав паузу, Гермоген обратился к отцу, спросив, что тот может ответить.

Замечу еще раз, что слова Илиодора под сомнение не ставились, а обвинения заранее объявлялись справедливыми.

Отец сказал, что оправдываться он не собирается – не в чем. Грех с Ольгой Владимировной Лохтиной был, но он в нем раскаялся, больше же за собой таких грехов не знает, как не может их за ним знать Илиодор. К тому он, отец, лицо не духовное, и, хотя старается следовать законам Божеским, живет в миру. Однако если епископу будет угодно, он расскажет о том, о чем умолчал Илиодор и приведет доказательства его вины.

Илиодор рассчитывал, что отца приведет в полное смущение одно уже высокое собрание. Но он по самонадеянности не подумал о том, что перед ним – не «простой мужик», а человек, толкующий Святое Писание царственным особам и совершенно чуждый робости.

Услышав, что голос отца звучит уверенно, Илиодор прервал его:

– Мужик лжет!

Это обозначало, что суд кончен и что отец признан виновным. Другой бы сник и покорно запросил пощады. Но только не отец. Не дожидаясь, пока стражники заломят ему руки за спину, отец схватил свой стул и замахнулся. Стражники отступили. Немая сцена продолжалась несколько минут. В стенах монастыря ничего подобного не видели. Отец же спокойно пошел к двери и закрыл ее с внешней стороны на тот самый стул, который все еще держал в руках.

Разумеется, на этом дело не закончилось. Но события развивались совсем не так, как хотелось бы обвинителям отца.

Царский суд

Какое-то время после наша обычная жизнь шла своим порядком. Я даже не слышала в доме разговоров об Илиодоре и Гермогене. Отец был спокоен. К тому же и его недоброжелатели замолчали.

Но Анна Александровна, добрая и чистая душа, несмотря на просьбы отца ничего не рассказывать Александре Федоровне, чтобы не волновать ее, все-таки проговорилась царице. Анна Александровна никогда не могла хранить в тайне чувства, а видя такую обиду, какую нанесли отцу, ходила сама не своя. Когда Александра Федоровна услышала о позорном происшествии, она немедленно призвала к Николаю всех участников – обвинителей и обвиняемых.