Текст книги "Любимый жеребенок дома Маниахов"

Автор книги: Мастер Чэнь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

ЗЕЛЕНЫЕ И СИНИЕ

Это не могло не произойти: появились военные.

Я представления не имел еще в этот момент, какой зверь ревет среди холмов по ночам, что делала Даниэлида на той улице, где живет местная колдунья (или это все-таки была не Даниэлида). Или – как получилось, что Прокопиус и Аркадиус возродили из руин баню в тот самый день, когда выяснилось, что под каменными плитами бань в этой стране обитают демоны-змеи, или драконы, или еще нечто подобное… Я не знал даже, стоит ли вообще что-то выяснять, может быть, передо мной всего лишь несколько совпадений.

Но военные были уже здесь.

Я рассматривал их издалека. Передо мной, конечно, были ополченцы местной фемы, то есть округа, об этом говорили их лица – тяжелые носы, черные глаза, сильные подбородки, все то, что мы видим в городке на вершине холма. Ничего похожего на светлые волосы и тонкие прямые носы обитателей Города, в двух неделях пути отсюда. А еще вооружение… Это было интересно.

Конечно, никто просто так, если только битва не начинается прямо сейчас, не будет таскать на плечах и голове гремящее железо, да еще в жару на исходе лета. Я помню весь этот груз, пригибающий к седлу, который так и не спас меня от раны, чуть не оказавшейся смертельной. Но что у нас тут? Длинные, скрученные в трубку свертки у седла каждого из трех коней – очень похоже, что внутри если не сплошная кольчатая броня (невиданная роскошь), то что-то вроде кожано-войлочной кирасы, похожей на ощупь на упругую подушку. А возможно, и наколенники, неудобные при ходьбе, из полосок дерева и металла, но весьма нужные в конном бою.

Я давно уже знал, что при нынешнем императоре многое изменилось, мечи стали такими, как у сероглазого воина Юкука, человека из моего недавнего прошлого: чуть изогнутыми, узкими, очень длинными. Ничуть не хуже мечей народа арабийя, называемого здесь смешным словом «саракинос». И вот они, мечи, приторочены к седлам рядом с броней. Деревянный колчан на тридцать стрел, длинных и «мышей», с кармашком для нескольких запасных тетив. Лук в чехле, похожий на длинную палку. Вроде бы, все. Но более чем достаточно.

И еще эти ополченцы были отлично одеты. Войлочные серые плащи с широкими рукавами, мягкие туники до колена, сандалии с чулком, с завязками на икрах – все новенькое, удобное. А главное – эти люди… не выглядели неловкими, что ли. Одежда была им привычна, глаза спокойны. Да и кони, хотя далеко не великолепные, были в прекрасной форме, не слишком молоды и не слишком стары. Ноги и живот, конечно, были в пыли, но вот этот бок у седла, с нервно подрагивающей кожей, утром был явно вычищен и сейчас отсвечивал здоровым блеском.

Эту империю уничтожали несколько десятилетий подряд, лишили ее зерна Александрии, мудрости Дамаска и Иерусалима, и еще многого другого. Но то, что время поражений позади, можно было понять, просто глядя на трех солдат, которых я сейчас наблюдал.

Один из них, впрочем, офицер – хотя бы потому, что мог позволить себе пусть не очень длинную, но все же бороду. Ну, конечно офицер – вот Зои лениво наклоняет голову, приглашая его во двор своей виллы, а солдаты остаются с конями на улице, и даже снимают уздечки, давая животным пощипать травку.

И о чем он, интересно, говорит?

Вот Зои произносит что-то, негромко, и делает небольшую паузу – достаточно длинную, чтобы понять: она не беспокоится, офицер будет ее слушать, не перебивая.

Вот он неловко оглядывается и довольно робко садится, серой неуклюжей тенью среди пятен ослепительного солнечного света меж листвы, на каменную скамью рядом с Зои, которая устраивается поудобнее, чуть ли не полулежа.

Вот офицер начинает показывать рукой на окрестные холмы и дороги, говорит, рубит воздух ладонью. Зои молчит, потом благосклонно наклоняет золотую голову. Нет, она ни о чем его не просит. Скорее уж наоборот.

Оба серьезны, но тревоги на их лицах нет. Ясон выносит чаши с какими-то напитками, офицер благодарно улыбается, а потом поднимает глаза и с оторопью смотрит на Ясона. Таких он еще не видел.

Удастся ли узнать, зачем эта троица приехала? Наверное, нет, а раз так – не надо и спрашивать. Но не следует забывать, что еще раньше тут утром побывали два важных на вид обитателя городка, вроде как обеспокоенные, с ними Зои разговаривала стоя у входа, и недолго. Что-то происходит. Пропал человек, это понятно – а что еще?

И я иду к Чиру, испытывая стыд, что давно не посещал его. Из городка к нам каждый день приходят конюхи, но со своим конем надо общаться каждый день. Коня надо касаться рукой, иначе нельзя.

Круг по холмам среди вилл и деревьев неспешной рысью, несколько вкусных веточек, потом прогулка шагом, никто никуда не спешит. Есть о чем подумать.

– А знаешь ли, друг мой Чир, – говорю я, заводя его обратно в конюшню, – хотя ничего еще, в сущности, не произошло, но что-то мне говорит: оно произойдет. И скоро. А поэтому давай, пока есть время, начнем разбираться с самого начала. Как и почему мы с тобой оказались именно здесь, а не где-то еще. Как они здесь оказались. И кто они такие, эти самые «зеленые».

– Он не скажет, сер Нанидат, – отвечает мне девичий голос из дальнего темного угла, там, где помещаются мулы. – Он и про «синих» тоже ничего не знает. Если только он не дружил с кобылами из их конюшен. Говорят, конюшни отличные, утех и других.

Тут я чуть не выругался: нельзя поговорить с конем на родном языке. Именно в этот момент под боком оказывается единственный на сотни фарсангов кругом человек, который этот язык знает.

– Анна, – сказал я. – В следующий раз я позволю тебе прокатиться на этом черном безобразнике по здешним холмам. И еще посмотрим, как вы понравитесь друг другу. А раз уж ты слышала, что я кое-чем обеспокоен, то придется втянуть и тебя в наш с Чиром разговор.

– А тут все обеспокоены, хотя не знают, чем, – заметила она, поворачиваясь к выходу.

Чир стукнул пару раз копытом, выклянчивая угощение.

Морковка у меня, конечно, была. У Анны, понятное дело, тоже. Она ее сама постоянно грызла.

– В таких случаях, – тоном господина наставника начал я, – надо уметь задавать простые вопросы. Итак, «зеленые». Что мы о них знаем?

Это, конечно, был совсем простой вопрос.

Сердце Великого Города – вовсе не императорский дворец. Это ипподром. Громадное, необъяснимо громадное сооружение, чаша из каменных скамеек, колонны, статуи, обелиски, ряды окон – целый город в городе.

Это сердце начинало бешено биться, когда из четырех мраморных ворот плавно выезжали четыре колесницы. И мощная каменная чаша вздыхала – или ревела? – так, что слышно было даже у стен Феодосия.

Не знаю, как жители этой империи относились к прежним, ушедшим богам. Если вполовину с таким же восторгом, как к четырем колесничим, то боги, наверное, были когда-то счастливы.

Их четверо, в летящих плащах зеленого, синего, красного и белого цветов. И за каждым стоят сотни людей. Ипподром – такое же сложное предприятие, как моя торговля шелком: тысячи и тысячи золотых монет, кони и конюшни, люди, звери, музыкальные инструменты, сама музыка, хор приветственных криков. И всем этим руководят люди, почти такие же важные для Города, как и сами колесничие.

Когда-то жители всего Города делились – с большим или меньшим энтузиазмом – на зеленых, синих, красных и белых. Сегодня почему-то остались лишь первые две… они называются здесь «демы». Два демарха, мужчины эффектной внешности с тщательно завитыми бородами, очень даже заметные на каждой Дворцовой церемонии. Движению их мизинца подчиняются отлично обученные толпы людей, вопящих хором приветствия – причем непременно пятнадцатисложные, что бы это ни значило. Они славят колесничих – но славят и императора, хором на четыре голоса, из-за занавесок на балконах.

А еще на трибунах звучат хоры евнухов, золотые и серебряные органы, кастаньеты, лиры. И организуют это тоже люди из двух дем.

Перед забегами колесниц на плоскости арены должны еще быть гимнастика, атлетика, бокс, дикие животные, танцы и пение. За это тоже отвечают демы.

И пантомима, любимая всеми и ненавидимая жрецами бога, с мимами обоего пола, которых за распущенность постоянно пытаются не пустить на сам ипподром; зато мимов, с их более чем откровенными выступлениями, приглашают в какие угодно дома и платят им какие угодно деньги. А ведь это тоже, в общем-то, демы.

Что не все знают и не все видят – перед гонками заседают штабы демов, они находятся возле стойл. Потому что демы отвечают и за то, чтобы избежать драк после гонок, которые кто-то ведь проиграет и огорчится. А раз так, то у демов есть и оружие.

Все это значило, что демы могли быть опасны. Ведь синие и зеленые действовали если не по всей стране, то в тех нескольких крупных городах, где имелись ипподромы.

Это было при первом, великом Юстиниане, два с лишним века назад. Тогда дела шли все хуже, поскольку демы не просто поддерживали разных колесничих – они дрались между собой, они организовывали банды убийц, и город поделился на «синие» и «зеленые» кварталы. А совсем плохо стало, когда Юстиниан поместил в тюрьму обоих демархов.

И демы объединились.

Трудно сказать, почему в те дни им хотелось именно пожаров, а не чего-то иного. Но демы подожгли дворец городского эпарха, освободив заключенных. Потом подожгли казармы гвардии, бани Зеуксиппоса, бани Александра и два великих храма – Ирену с Софией.

Через пять дней вся центральная улица, Меси, лежала в дымящихся развалинах, пожары веером шли по городу, а синие и зеленые с криками «победа» убивали чиновников по всем улицам.

Оставалась императрица, которая отказывалась садиться на корабль для бегства, и четыреста солдат человека, которого звали Велизарий. Только четыреста. Но Велизарий все-таки повел их к ипподрому.

Они шли колонной среди ночных пожарищ, в цепочке шлемов дрожали багровые огни. Шли пешком, потому что лошадей через огонь не водят. Эта колонна продвигалась через хаос, рев, бегущие толпы, которые солдат уже и не замечали. Колонна не смогла добраться до южных ворот ипподрома, повернула, протиснулась к северным воротам, а еще был отряд готов-наемников, человек триста, который запер южные ворота.

Между ними оказалось около сорока тысяч зеленых и синих на трибунах ипподрома, бунтовщики с широкими шелковыми рукавами и напомаженными волосами, с музыкантами, акробатами и несчастным Ипатиусом, которого обе демы провозгласили своим императором.

Меч Велизария, величайшего из великих, объединил для скучного Юстиниана империю невиданных размеров. Но никогда до и после побоища на ипподроме ему не приходилось командовать таким боем – когда громадная безоружная толпа в ночи даже не понимала сначала, что она в ловушке, что цепочка неуязвимых солдат в железе эту толпу никуда не гонит и не вытесняет, а просто идет шаг за шагом по трупам вдоль скамеек и не остановится, пока не уничтожит всех.

И их уничтожили. Некоторые пытались взобраться на обелиски в центре ипподрома, соскальзывали вниз, проще было с колонной трех змей – их бронзовые чешуйчатые тела по спирали вьются вверх, но и с этой колонны бунтовщиков стаскивали и убивали.

А дальше синие зачем-то напали на зеленых на улицах города, на драку поднялись пригороды, гвардейцы рубили и тех, и других, но все когда-нибудь кончается; итог – тридцать пять тысяч уничтоженных зеленых и сотни синих. И полностью сожженный центр города. И император, который запретил гонки колесниц на несколько лет.

Сегодня колесницы несутся по кругу, как встарь. Демы, конечно, мало похожи на то, чем они были два с лишним столетия назад. Но без них не было бы империи.

Они, конечно, отличаются друг от друга. Синие – это по большей части те, кто владеет землей, продает виноград, скот и фрукты. Точнее, их дети. А зеленые – только здесь, в Юстиниане, я понял, где империя берет лучших из лучших юношей для императорской службы.

Кто угодно может стать императором – надо только, чтобы солдаты подняли тебя на щите над толпой. Заимствованные у иранских владык корону и тяжелый шар за прошедшие столетия вручали мяснику, сборщику налогов, крестьянину из северной Сирии… И у многих получалось совсем неплохо.

Неграмотный человек не может править государством. Человек, который не может прочесть хоть часть из тридцати пяти тысяч книг собственной библиотеки – не лучший император. Но этой страной на самом-то деле правят не императоры, а тысячи чиновников – из ведомств городских эпархов, или подчиненные великого логофета, или логофета войны, или логофета дромы. Последние меня интересовали больше всего – дрома, то есть дорога, это как раз по моей части. Но дело не в этом. А в том, где все эти мальчики, будущие правители империи, получали свое внушительное образование.

В империи учатся все – по крайней мере горожане. Литература, грамматика и риторика, стихи обожаемого всеми слепого поэта, недоступные для меня пьесы умерших мудрецов, а потом и известный всему миру Аристотель. Но в шестнадцать лет все это заканчивалось. И меня часто посещало любопытство – а где они берут людей действительно высокого класса, если академия Афин закрыта давно, а академия в Александрии досталась народу арабийя, они же саракинос? Кто готовит к работе всех этих гениальных юношей, которых, как я слышал, очень тщательно ищут – и находят – по всей империи, невзирая на их происхождение и богатство семьи? Не в монастырях же. Там совсем другая наука, хотя тоже, бесспорно, замечательная.

Вот теперь, в маленькой Юстиниане, я видел, как это происходит. Демы. И здесь демы.

– Где бы они иначе взяли книги, – завистливо сказала Анна. – Две золотые номисмы за вот такую книжечку. А бывает и пять, и десять. И если ты не сенатор… Я огляделся. В раскаленном небе застыли кресты птиц, вокруг нас сходили с ума кузнечики.

– Но почему их привезли именно сюда, вот вопрос номер два, – сказал я.

– В драконовые места? – деловито отозвалась Анна.

– Почему попросту не выехать за три-четыре дня пути от стен Города? – продолжил я. – Там уже прохладнее. И никто не разбежится в поисках удовольствий. Все как здесь. Что же тут такого, чтобы ехать через всю империю, или то, что от нее осталось? А, дорогая Анна? Ведь дальше – граница. И эти самые саракинос каждый год набегают сюда небольшими отрядами, уводить скот и людей в рабство. И зачем было везти вот этих мальчиков именно сюда, где довольно опасно?

– Не так уж опасно, – с прекрасной уверенностью отозвалась она. – Здесь живут лучшие во всей империи воины.

– То есть?

– Ну, здесь же Армениакская фема, – задумчиво сказала она. – Эти люди умеют воевать. Все знают, что у них тут здоровенные мечи с двойной рукояткой. Кони в броне. И железные крюки для лазанья по скалам, и кожаные щиты от камней, которые кидают сверху. В общем, эти армяне – здоровенные ребята, – завершила она.

– Это что – вот они, – я указал на кастру или кастеллий на вершине холма, – и есть те самые армяне?

– Ну, да, – сказала Анна. – Видел, какой у них хлеб? Как простыня. Но вкусный, если свежий. Хотя и нормального хлеба хватает. И кстати, уважаемый сер Нанидат…

Надо было признать, что мой второй вопрос оставался без ответа. Зачем было ехать именно в этот, возможно – последний перед границей городок? И почему после нашего появления здесь в ночи разносится вой который для местных жителей остается такой же загадкой, как для нас?

Но если мой опыт хоть что-то значит, а он, к сожалению, значит очень много, нам недолго осталось ждать хотя бы некоторых разгадок.

– И кстати, уважаемый сер Нанидат, – не отставала упорная Анна, – я не знаю, понравится ли это тебе, то есть вам, но пришло время обеда, и…

Тут я приготовился проявить раздражение – опять лезть по тропинке вверх по холму…

– …и я хотела пригласить… У меня есть горшочек с вкусной едой, и немножко хлеба. Так вот живем. На гору не ходим, едим супчик.

Я уже хорошо знал, что Анна и еда нежно дружат. Она накормила меня чем-то, стоившим не просто меньше фола, а, видимо, меньше половины его. Это был всего лишь горох, на грани между кашей и супом, а ведь эту грань надо тоже уметь почувствовать. Небольшой котел стоял у Анны во дворе виллы, укрепленный между тремя аккуратными пирамидками камней, с четвертой стороны камня не было, туда Анна запихивала все сухие ветки в округе и устраивала очаг. Я подумал, что давно не ел ничего настолько дешевого – я бы даже сказал, позорно дешевого, она даже плоские ложки, кажется, сама вырезала ножиком из дерева. Но и такого вкусного. Как это делается? Поджаренный лук, понятно, вот он. Немножко местной зелени, как в монастыре. Тоже понятно. Но…

– Просто, – сказала Анна. – Главное – свиная шкурка. Ее можно выпросить вообще просто так, бесплатно, если попридуриваться у прилавка! Всего-то вот такой кусочек, много ли бедной девушке надо. Ты смазываешь ею котел и жаришь лук, вот так… И после этой жарки шкуркин запах – он очень важен для супа. Если это вообще суп. Вот. Ну, еще зелень хорошая. Тут вообще хорошо, если бы… Не эти странные вещи.

Я задумался.

– Ну, ладно, – сказал я наконец. – Мы явно не поймем сейчас, зачем нас привезли сюда. Но давай посмотрим – а что здесь вообще есть, вокруг нас. Вот, видишь, эта точка на земле – тот холм и городок на нем. А вот много открытых, без всякой стены, холмов к югу от него – это город, которого уже нет, только мы тут сидим. Вот дорога…

Анна, к моему удивлению – сколько же талантов у девочки – мгновенно набросала в пыли довольно ясную карту. И если вспомнить, то это ведь благодаря ее чертежу я понял, что монастырь – тот самый, который буквально через два дня спас жизнь Прокопиусу и мне – ближе, чем кажется, если лететь прямо, как птица.

– Так, монастырь от нас к юго-востоку? – бормотал я. – А юго-запад, что тут?

– Ничего, сер, – уверенно отвечала Анна. – Горы там непроходимы – для армий саракинос, то есть. Нет ущелий, ну разве очень маленькие тропы.

– А дальше монастыря? – спросил я после паузы.

– Дорога… – задумалась Анна. – Которая ведет в еще одну долину…

И замолчала.

Потом добавила:

– А вот уже там, где долина, там совсем рядом граница. Я потом узнаю, сер Нанидат.

Я задумчиво посмотрел на нее: в происходящем я ничего не понимал, кроме одного. Моя уважаемая переводчица – человек на редкость быстрого ума и действия, и мне просто придется направлять ее усилия потому что иначе она обойдется и без меня, а тогда будет хуже.

– Остался вопрос, который задал тогда… в первый вечер Никетас этот, с его толстой мордой, – неожиданно подтвердила мои опасения Анна. – А что мы вдвоем тут делаем, с этой компанией зеленых? То есть что делаю я, понятно, а вот… Что делает очень, очень богатый и очень необычный человек…

И она посмотрела на меня, прищурившись.

И почему, интересно, человеку, перешагнувшему рубеж сорока лет, следует стесняться ребенка лет – да, кажется, семнадцати?

Вполне можно рассказать ей, что я здесь делаю. Дать заготовленный ответ номер два. Или номер три.

Зои, конечно.

Это была Зои. Ее золотистые глаза, которые смотрели на меня с веселым любопытством из-под полупрозрачной вуали. Это была жара середины лета в раскаленном каменном городе, у стены какого-то храма… да, у базилики Полуэктоса, сплошь увитой виноградом, среди кипарисов, уносившихся к закатному небу черно-синими языками пламени. Это были ее слова: «жаль, господин Маниах – я с мальчиками должна уехать завтра на край света, я просто должна. Через ворота Харисиоса – и две недели пути. Мне будет не хватать там человека, который может столько всего рассказать о шелке. Как бы я хотела, чтобы они обо всем этом знали. И ведь вас не соблазнить никакими деньгами за это наставничество – ну, и чем же мне тогда соблазнить вас, как вы считаете?»

И замолчала, глядя чуть вопросительно.

– Вы когда-нибудь видели человека, который собирается в путь за ночь… да что там, еще быстрее, и несется на край света? – спросил я, снова заглядывая в ее глаза.

– Нет, – очень тихо сказала она, неотрывно глядя на меня. Эти глаза смеялись.

Утром я с Анной нагнал всю веселую команду у ворот Харисиоса. Я просто хотел увидеть лицо Зои в тот момент – и увидел.

В нашем торговом доме всегда есть собранные седельные сумки, где лежит все необходимое, чтобы хозяин этого дома – то есть я – чувствовал себя неплохо хоть год, тронувшись в путь не то что за ночь, а за мгновение.

Собственно, самое сложное было уговорить тронуться в путь мгновенно Анну, которая работала моей неотлучной тенью уже давно. Но эта сирота, живущая при монастырской больнице, проявила удивительную прыть для обитателя Города, чьи жители, повторяю, и за стены-то не любят выбираться. «Я увижу все эти дороги?» – спросила она, широко раскрыв глаза. И собралась сразу. Собирать там было немного.

В ответ на мое искреннее признание из одного слова – «Зои» – Анна задумчиво спросила:

– Так, это агапэ или эрос? И вы… ты ведь не женат, верно?

Ну, это было уже слишком – выяснять разницу между двумя словами, из которых я не знал ни одного. Я отомстил:

– Кстати, мой дорогой друг Анна, ты опять спотыкаешься на этом мягком и долгом «г», и это создает проблемы. «Рату» – дорога – на самом деле звучит почти как «раг», «рагу», с тем самым мягким «г». А как произносится «верблюд»?

– Агштар, – слишком быстро сказала она.

– Вот именно. Ах-х-х… штар. Беззвучное, как летний ветер. А теперь трудное – согдийский язык вообще непрост – очень трудное слово. Антгуч.

– Я знаю, – сказала Анна. – Вот это я повторяла часто «Ант… уч». Счастье. Это, наоборот, легко запомнить. И кстати… вот это – на счастье.

Она выудила непонятно откуда – держала в кулаке? – увесистую стекляшку на тонком ремешке.

– Надень, прошу тебя. Чтобы был вот этот самый антгуч, и как можно больше.

Я отклонил голову от ее рук и взял странный предмет в ладонь.

Корявые буквы по краям я прочитать, конечно, не мог. Но хорошо рассмотрел изображения. Два копья, протыкающие дурной глаз, а пониже – тело змея, одно из копий достает его и пришпиливает к земле.

– Ты не пожалела собственных денег там, у колдуньи, когда отправила меня постоять у ограды? – спросил я Анну. И попытался заглянуть ей под накидку – конечно, там просвечивал такой же ремешок.

Я подумал и медленно, с неохотой повесил теплую от наших с Анной рук стекляшку на шею.

– Пожалела еще кое для чего, – призналась она. – Но раскаялась и завтра пойду к ней снова. Еще, говорит она, нужен тинтиннабулум. На нем изображен Рафаил, он изгоняет демонов. Это такой колокольчик. Его носят на запястье.

– Я не буду ходить и звенеть колокольчиком, – дернул я плечом. – Не трать время.

– Я так и знала. Ну, тогда я буду читать молитву, где перечисляются разные… животные. Эта молитва призывает их вернуться обратно в лес.