Текст книги "Любимый жеребенок дома Маниахов"

Автор книги: Мастер Чэнь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

ОН ДОБР И СЧАСТЛИВ

Это уже было со мной – когда дни перед серьезными событиями распадаются на куски, сцены, обрывки разговоров, некоторые очень важны, другие нет. И если бы знать тогда, до начала главных событий, что из происходящего важно, а что нет…

Утро, иду к Анне, ее нет, она на улице. Общается с самым прекрасным созданием на свете.

Цвета это создание персиково-рыжего, с длинными голенастыми ногами, пушистыми хвостом и гривой, лохматыми ноздрями и губами.

Жеребенок. Месяца четыре-пять. Сын здешней деревенской лошадки, а вот и она сама – ну конечно, далеко от мамы жеребенок никогда не отойдет, будучи скотинкой трусливой, хоть и страшно любопытной.

Но Анна… святая или нет, с любым живым созданием она договорится очень быстро. Жеребенок не приблизится к чему-то такому, что больше его ростом (и правильно сделает). А вот к Анне он очень даже подошел – ушами вперед, выпучив от ненасытного интереса глаза – потому что она сидела на корточках, аккуратно подоткнув вокруг себя накидку, и что-то такое загадочное ему протягивала.

Я сделал осторожный шаг, уши персикового младенца дернулись назад, и мне ничего не оставалось, как тоже присесть рядом с Анной – только-только я хотел высказать ей все, что не успел высказать вчера.

Анна вообще-то предлагала своему новому другу всего лишь пучок свежей травки – пососать и вообще поинтересоваться, что это такое.

– Он жует мою накидку, – сказала она мне драматическим шепотом. – Просто назло жует. Вот сейчас я к тебе отвернулась – и он ведь наверняка опять к ней мордой сбоку тянется, точно? Ах ты, хомяк…

– Кстати, о хомяках, – начал неласковым шепотом я, вспоминая вчерашний эпизод с мышами, которых не было.

Жеребенок дернул ушами, его мама нервно переступила ногами и подвинулась ближе.

– Добрая и мирная хомячина, что ж ты так волнуешься, – сказала ему Анна. – Нечего тебе волноваться. Тебе же только хорошего желают.

Я поднял голову: прямо передо мной были длинные ресницы жеребенка, его мраморный синий глаз с блестками в глубине. Но тут я понял, что Анна обращается вовсе не к жеребенку и, кстати, абсолютно права.

Мы тихо отползли от нашего нового друга и встали.

– Я хочу, чтобы он был мой, – сказала Анна задумчиво.

– А я хочу, – начал я строгим голосом, но тут посмотрел на жеребенка и засмеялся. – Анна, ну в самом деле – так нельзя. Если ты намерена играть в серьезную игру, то надо хотя бы знать ее правила. А иногда и соблюдать их. Нельзя просто так таскать у дамы, которая носит шелк и ходит в сопровождении такого вот Ясона, амулеты со стола. И уж тем более если она ведьма. Она или подумает, что это сделал я, или… Воровать надо так, чтобы человек и не догадывался, что у него что-то пропало.

– Правда? – заинтересовалась Анна, глядя на меня сбоку. – Извините меня, господин наставник. Я научусь.

– Ты хочешь что-то узнать, – терпеливо продолжал я. – Я тоже хочу, и даже очень. Например – как распространяется звук по этим ущельям? Откуда в точности идет этот рев? С какого расстояния? И почему вчера его не было слышно – я что, был занят чем-то другим?

– Да, господин наставник. Были. А еще вчера было воскресенье. Дракон отдыхал. А нам, кстати, не стоило в воскресный день ходить в баню, пусть даже все наши юноши устали от этих самых, с их запретами…

– Воскресенье… Какой интересный дракон… Так вот. Правило номер один в таких случаях – украл, быстро посмотрел, вернул на место.

– А ведь верно! Хорошее правило.

– И поэтому теперь не тебе, а мне придется возвращать этот амулет на место. И для этого пойти к Зои.

Анна вздохнула, помолчала (мы шли по еще прохладной с утра пыли к амфитеатру) и мстительно заметила:

– Она красивая, да? Красивее нас всех? Конечно, Даниэлида, она знаменита… Но Зои – настоящая. Если у меня в ее годы будет такая кожа – белая, наверное – мягкая… И такие волосы… Да ты что, всерьез – пойдешь опять к ведьме? Ой-ой, значит, оно уже действует. Все, после обеда останусь в городке, отправлюсь сам знаешь куда.

– А вот это абсолютно правильно, – сказал я серьезно (пусть займется чем угодно). И, подумав, вручил жадной Анне целых пять милисиариев. – Сделай там все, что нужно, у этой достойной колдуньи. Вырази ей мое уважение. И учти – чтобы никаких больше криков на мирной улице. Я уже имел дело с женщинами, которых и вспоминать-то страшно. Но пока жив.

Тут в моей голове мелькнуло – голый, пустой двор, пронизанный лучами солнца, бьющего параллельно земле, долгий скрип ворот, осторожно въезжающие во двор всадники с оружием наготове, и она – выскакивает на порог и приветственно раскидывает перед всадниками руки… Я потряс головой.

И вот еще сцены, разговоры, разговоры. Утро продолжается, я рассказываю будущим правителям империи о холодных реках Кашмира, о великих художниках моего родного Согда, о дорогах на запад через Балх и Бухару. И кто-то… никогда не запомню имена этих, младших – вдруг спрашивает с задних скамей:

– Мы видели вчера ваши шрамы, господин наставник. А кого вы победили?

Нежность к собственным победам – большая глупость, сколько людей жестоко поплатились за нее. Но я делаю равнодушный вид и небрежно отвечаю:

– Марвана, мой молодой друг. Халифа правоверных.

Потрясенная тишина.

– Вы говорите о битве при Забе? Когда разгромили стотысячную армию Марвана? Но…

– Ну, половина этой армии осталась на другом берегу реки, отчего все и произошло…

– Вы… были стратегом армии, победившей Марвана?!

– Всего лишь командиром левого крыла. А стратигом был совсем другой человек, Абдаллах. И еще каким стратигом. Хотя, если вспомнить, именно наше левое крыло…

Тут я замолкаю, но неизбежный вопрос все же следует:

– Получается, вы были на стороне – чьей, господин наставник?

Я обвожу взглядом их лица и пытаюсь запомнить, что написано на каждом из ник.

– На стороне своего Самарканда, мой друг. У меня не было такого шанса – уничтожить их всех. Мой выбор был куда хуже. Или Марван, или… попробовать сделать то, что сейчас и есть в халифате. Один слабый халиф и две его территории, Хорасан и Куфа, два сильных стратига, не любящих друг друга. Абдаллах и этот…

– Хорасанец. Абу Муслим, – прозвучали недобрые голоса.

– Так все и вышло. Пусть занимаются друг другом, а не моим Самаркандом. И не вами. – Хотя не могу сказать, что на берегу Заба я знал, что так получится, и планировал именно это. Помнится, я думал о другом, что поворачивать коней и бежать уже поздно…

Юноши начали смеяться.

Там же, в амфитеатре:

– Господин наставник, а драконы в вашей империи Чинь – они сжигают людей огнем?

А вот это был хороший вопрос. Потому что в той империи драконы – это духи воды и облаков, болот и рек, и к огню отношения не имеют. А здесь…

– Другая порода драконов? – задумчиво спросил очередной юноша, и Никетас снисходительно похлопал его по плечу.

Через некоторое время, уже на вершине холма, на рынке, под навесами: Анна жует, каждый на нашей скамье предлагает ей попробовать кусочек из его горшочка, еще у нее выбор из шести сортов оливок, таскают и ее сыр – но одновременно она пытается делать свою работу, переводить.

Вот Никетас отправляет младшего собрата с одним фолом к прилавкам, наставляя его: «если вино они назовут легким, скажи им, что смешать его с водой я могу и сам».

Вот Андреас, заросший рыжей щетиной, с растрепанными волосами – но задумчивый и насытившийся – смотрит желтыми козьими глазами на Анну и произносит какую-то непонятную фразу: «в том нет стыда, чтоб воевать за ей подобную». Анна, поджав губы, переводит и пытается объяснить мне, о чем речь, но тут Никетас обзывает Андреаса странно знакомым мне словом «эдра», и тут уже Анна ничего не переводит, а мрачно смотрит на обоих, пока те не успокаиваются. И продолжают разговор:

– Какой там Рим. Наш Рим очень мягок, о мой друг. Ну, что за горе – ссылка в Таврику, заключение в монастырь, штраф… Смерть – только за убийство, прелюбодеяние, колдовство. Да, верно, до «Эклоги» творилось какое угодно зверство, прелюбодеев карали отсечением носа, виновных в скотоложестве – оскоплением.

– Во-первых, почему при слове «скотоложество» ты посмотрел именно на меня, а во-вторых – почему в первом случае отсекали именно нос?..

– Я уже представляю, какими науками вы заняты, уважаемый Андреас, – пытаюсь вклиниться в разговор я, – но нельзя ли узнать, какие случаи вам кажутся наиболее интересными?

– Интересно идут дела, связанные с сервитутом, – раздумчиво отзывается он. – Понимаете, это вроде особого, самостоятельного права внутри чужой собственности, как бы исключение из таковой. Синоним – узофрукт. Вы снимаете лавку, например, притом что собственность на все строение у кого-то другого. Ну, если сказать совсем, совсем просто – то это эмфитевтическая аренда. Вроде бы – бери пустой дом, однако… Тут ваш оппонент может сослаться на нечто, вызванное непреодолимой силой – vis maior, и… Вообразите только!

– Благодарю, я вообразил, – отрешенно говорю я. И размышляю: что же из всех этих разговоров через неделю или месяц окажется важным – и бездарно упущенным, незамеченным.

Может быть, то, что вокруг нас на этом рынке – кольцо пустоты, и к нам никто из местных не подходит?

А дальше… Как это было?

Ну, конечно. Аркадиус, с его длинными волосами до плеч, покупает что-то странное на рынке – порошки, горшочки с воском… «У него есть тайна», загадочно говорит Анна, и исчезает в улочках, ведущих к дому колдуньи.

Так что вниз, в сады среди холмов, я возвращаюсь один и… да просто прогуливаюсь в направлении бани, и вижу, как технит Прокопиус гремит лежащими под стеной бани инструментами, отбирая два топорика. Его друга Аркадиуса рядом нет, и вообще он где-то постоянно пропадает – у него же есть тайна. Анны тоже нет, и у нее тоже тайна, хотя, хочется верить, та тайна, которая мне известна: фариакеш, колдовство, сельское и неопасное.

И мы с Прокопиусом начинаем разговаривать жестами.

А, вот что: ему нужны дрова. Сухие тонкие ветки, которыми он топил баню в прошлый раз, слишком быстро горят. Да и вообще мы, совместными усилиями, для первой же бани очистили от таких веток все окрестные сады, сделав наш маленький мир на холмах чище и прекраснее. Сейчас ему надо что-то другое.

Прокопиус показывает: большое, длинное и толстое, стволы покрупнее. Гладит рукой топорик, потом показывает на второй, двумя руками изображает уздечку у луки седла.

И показывает рукой на лес.

Я изображаю рукой нечто зигзагообразное и ползучее. Но Прокопиус равнодушно отмахивается, и тут я размышляю: а ведь было бы совсем неплохо прогуляться по лесу на Чире и понаблюдать за ним, любого зверя он чует издалека. Солнце совсем высоко, дракон ревет всегда после заката… Да еще и Анны нет, некому меня остановить…

Тут из-за разрушенной колоннады бани раздается женский смех и плеск. Ну, понятно – Даниэлида плавает в бассейне, спасаясь от жары. А Прокопиус не выказывает никаких признаков смущения – Даниэлида так Даниэлида. Которой, как уже сказано, заплачено, и хорошо заплачено.

Мы идем к конюшне с топориками для хвороста, я думаю о том, что Прокопиус – приятный человек, с ним можно идти рядом, не разговаривая и не испытывая по этому поводу никаких затруднений.

Чир в восторге, он нюхает лес жадными ноздрями. Ореховые деревья, среди которых танцуют пятна света, мелкие лесные бабочки, а вот ущелье сужается, и деревья по склонам его становятся выше, пахнут хвоей… А что это Чир прядает ушами, вздергивает голову и готовится заржать? На зверей он реагирует совсем не так. Он сейчас не напуган. Он, пожалуй что, наоборот, радуется.

И мир изменился за мгновение.

– Саракинос, – выдохнул Прокопиус за моей спиной – он не успел еще испугаться, не успел удивиться.

Две бурые фигуры перегородили нам дорогу по дну ущелья. Двое всадников закутанные в пыльно-грязные бурнусы непонятного цвета, такими же тряпками обмотаны их головы – но из этих тряпок торчат весьма характерные носы.

Вот так это все, наконец, и произошло.

И с этого момента события понеслись со знакомой, увы, скоростью.

Помню, как после нашего с Прокопиусом счастливого избавления и возвращения под вечер я посмотрел на холмы погибшей Юстинианы и сказал себе с удивлением: а ведь здесь я мог бы жить долго… месяцы… и никуда не уезжать. Но похоже, что теперь этого не получится.

– Я знала, знала, – сказала мне Зои, глядя на меня с застывшим лицом. – Только ты мог такое сделать. Спасибо, Нанидат из дома Маниахов.

Я повернулся – и все юноши и Даниэлида расступились передо мной.

Кроме Анны. Она стояла в стороне и плакала. Но и улыбалась одновременно.

Впрочем, эту благодарность я получил уже под вечер, когда все – по общей договоренности – разошлись по виллам. Даже Даниэлида отдыхала от своих трудов. И Зои – она беззвучно произнесла мне слово «завтра». А сразу после погони, днем, я просто пошел к себе, переодеться, размышляя – скоро ли история нашей с Прокопиусом прогулки станет всем известна.

Ну, конечно скоро: трое вооруженных саракинос рядом с нашим лагерем – не тот случай, когда можно что-то скрывать. Я успел заметить, как Прокопиус несколько смущенно докладывает Зои. А потом, чуть отдохнув, вышел из дома на стук копыт и чужие голоса. И увидел великолепную сцену.

Зои неподвижно стоит у ограды своей виллы, завернувшись в сияющий шелк – синий с золотом. Перед ней – четыре воина из местной фемы, уже в полном вооружении, только яйцеобразные шлемы, склепанные крестообразной железной полосой, они держат на локте. Четыре здоровенных воина в тяжелой одежде и броне, с потными красными лицами, стоят полукругом перед маленькой женщиной в шелке – на расстоянии в десять шагов, вытягивая к ней шеи и боясь хоть немного уменьшить это расстояние.

Если кто-то не знал или не понимал, кто такая Зои, этому человеку стоило посмотреть на нее в тот момент.

Она стоит на расчищенной от пыли площадке, мощеной тяжелым камнем. Она абсолютно неподвижна, ее глаза чуть расширены, завивающиеся волосы обрамляют застывшее лицо с резким, чуть приподнятым носом. К этому носу от углов рта идут небольшие складки. Четыре воина пытаются говорить одновременно, Зои вполголоса произносит два слова, все замолкают. Потом начинает говорить старший из воинов, один. Прекращает говорить, тишина, Зои, также не шевелясь, произносит еще какое-то слово. Воины молчат. После долгой паузы поворачиваются и почти бегом несутся к коням, и вверх, в городок.

Я окидываю взглядом горизонт: и здесь, и там мелькают среди зелени серые плащи.

Вот ночь, я прислушиваюсь к тишине – птицы молчат? Нет, вон звучат их таинственные крики, хотя… все-таки с юго-запада, а не из нашего с Прокопиусом ущелья. Там что-то очень тихо.

И тут жуткий булькающий вой, или эхо его, донесся-таки из тишины холлов. Но на этот раз, как мне казалось, к нему примеривался еще какой-то, еле слышный, как комариный писк, звук. Очень, очень далеко.

Это был отчаянный, рвущий душу крик человека.

Утро… Наш с Прокопиусом подвиг, рев в ночи – в общем, сидеть на скамьях теперь эта компания вряд ли бы смогла. Мои учащиеся вместо этого, сказав мне все нужные слова, отправились со мной к конюшням – сказать что-то хорошее Чиру (и коню Прокопиуса), скормить им нездоровое количество яблок и хлеба.

На холме опять мелькают ополченцы.

И я устроил совсем другой урок.

– Выводите лошадей, им все равно пора размяться. Анна, ты тоже. Нет, нет, никаких седел. Если вы хотите хоть что-то понимать в езде, то надо знать, что такое езда без седла вообще. Не поймите меня превратно, но это как любовь. Не сидите на коне, обнимите его ногами, сожмите его, чтобы не отбить себе сами знаете что, и постарайтесь пройти так хотя бы один круг. Да, завтра вам будет плохо. Но это будет завтра.

Множество округлившихся глаз вокруг. Все хватаются за гривы и беспомощно прыгают сбоку лошадок, у которых на мордах написано что угодно – от раздражения до снисхождения.

Анна, к моему изумлению, рождена для настоящей езды, такое бывает только от природы.

Какой-то юнец нервно шарахается от нависшей над ним физиономии Чира: ну, конечно, гнедой, глаза на черном фоне кажутся бешеными… На самом деле Чир развлекается.

У Андреаса конь идет боком, оттирая других, потом резко наклоняет голову и взбрыкивает задом.

– Врезать ему плетью, не обязательно сильно, но такое нельзя оставлять безнаказанным, – равнодушно замечаю я, возвышаясь над ним, простертым в пыли.

Тут Никетас ложится на своем пегом коне в гриву лицом, сползая с него со стоном. Ну, все, неплохо для начала.

– А теперь – седла, – командую я.

Дальше у меня возникает проблема: я поехал бы кое-куда один, но стоит только представить себе встречу – нет, не с саракинос, не думаю, что хоть один из них может еще оставаться в лесах после массовой облавы, которую устроили им ополченцы (по гневному приказу Зои, конечно). Но что будет, если я встречусь именно с ополченцами: человек, говорящий на очень странных языках, каких угодно, кроме местного.

– Анна, – сказал я. – Ты можешь отказаться, но… Что тебе сказала твоя колдунья?

– Что она защитит меня, а я защищу тебя, – с полной уверенностью отозвалась Анна.

– Вот и отлично. А теперь – об искусстве воровать. Там, возле бани, были некоторые инструменты, кирки и лопаты… Главное – пробраться потом сзади вилл…

Анна, справившись с изумлением, пошла на задание.

Она собралась уже воровать и коня – коня Ясона, не меньше – но я ее успокоил и указал на первого попавшегося.

Дорогу через гору, сокращающую путь, Чир хорошо запомнил со вчерашнего дня. Но я направил его в этот раз чуть правее, так, чтобы симандр – если он зазвучит – оказался бы у нас по левую руку.

Оставил коней на склоне, в тенистом и травянистом месте. Покосился на Анну и мысленно сказал ей «молодец» за простую тунику из дешевого льна: не так заметно.

Повел ее вниз по склону, вспоминая, как уже дважды мы могли натолкнуться на ополченцев, но каждый раз чуткие уши Чира помогали мне скрыться с пути вовремя. Правда, оставались следы от наших копыт…

Хотя бы одно ясно: всех зверей в округе эти поисковые отряды разогнали, без сомнения.

И так, кстати, и не нашли пропавшего охотника. О котором уже и говорить все перестали.

И вот мы лежим на пригорке над той самой цветущей долиной: фрукты, виноград, монастырские стены. Хотя находимся мы от всего этого довольно далеко, поскольку в этот раз у меня нет никакого желания рушиться, как в прошлый раз, монахам на голову.

Так, два храма под двумя толстыми башнями. Один – для чужих, где мы с Прокопиусом говорили богам «спасибо», второй для самих монахов.

Стены – не пробьешь никаким тараном, высокие, мощные. Ну, это-то понятно – граница придвинулась к этой долине довольно давно, как минимум полвека назад. Здесь каждый монастырь – кастеллий, каждая деревня – кастра.

У прежнего императора, Лео, и у нынешнего, его сына Константина, масса врагов в монастырях с тех самых пор, как по приказу Лeo было уничтожено первое изображение бога над Бронзовыми воротами у входа во дворец. Монастырь Студиос в Городе – гнездо оппозиции. Другие монастыри – Хора, Эвергетис, Далмату – не лучше. Но то столица, а здесь, на востоке империи, как я слышал, монахи уже столетия три считали, подобно нынешним владыкам империи, что не может неграмотный мастер изображать на стене человека, похожего на Аркадиуса, и говорить всем, что это – бог. Бога изобразить невозможно. Вы поклоняетесь идолу, друзья. Так что же, интересно, думают здешние монахи? Наверное, что только при императорах, запрещающих изображать бога, в империю пришли победы.

Слева, на дорогу, выходит глухая стена, над ней окошки – допустим, там живут монахи. Внутренний двор, конюшни – мы ведь заходили туда с Прокопиусом. А что это за пристройка по противоположную сторону от дороги? Стены глухие, никаких окон, размером с очень большую конюшню. Склад, конечно. Фрукты, вино, все прочее. Очень большой склад, пустой внутри.

– Как идет звук отсюда, в какую сторону? – спрашиваю я Анну.

– Вправо-влево по дороге… – задумывается она. – Немножко вниз, до той горы…

Я с ней соглашаюсь. И делаю вывод: до холмов Юстинианы отсюда никаких звуков, даже очень громких, долететь не может.

Зато до нас отчетливо долетают голоса двух монахов, которые толкают телегу прямо к воротам склада. Они гудят что-то – мне, конечно, непонятное, но я отчетливо различаю одно слово.

«Драко».

Анна лежит на траве ничком, закрывая голову руками. Потом все-таки переводит.

– Они говорят – кормить дракона… Это не монастырь. Это что-то совсем другое. А нельзя ли нам отсюда уйти, а то он сожрет наших лошадок?

– Конечно, мы уйдем, – говорю я. – Только одно: где у них тут кладбище?

– Под стеной… Да вон же оно.

Мне не нужно долго рассматривать это место, чтобы понять: на кладбище давно уже никто не рыл землю.

– А если умерли люди, верящие в другого бога? – наконец, интересуюсь я.

– Тогда их закопают где угодно, – пожимает плечами Анна и смотрит на меня с робкой надеждой: ты же не хочешь, чтобы тебя закопали вне ограды кладбища?

И мы ползем вверх, к лошадям.

«Где угодно», думаю я. «Звук. А, кажется, понятно».

В лесу тихо. Похоже, облава закончена – иначе нас давно уже нашли бы.

Этот длинный гребень, разделяющий две дороги, заканчивается каменистым мысом, тем самым, где развилка – наша с Прокопиусом дорога сворачивает на ту, которая приводит к монастырю, а сам мыс – этакая каменная полка над головами… Туда, вверх, есть короткая и неплохая дорога.

– Не надо, – говорит Анна не очень уверенно.

– Посмотри на лошадей, – говорю я. – Они спокойны. Ни одного зверя нет вокруг. Мы только взглянем.

– А кирками мы будем отбиваться?

– От кого, моя дорогая?

Но то, что лошади чуют наверху, им не только не нравится – оно приводит их в ужас.

Да ведь мы были в этом месте на пути в Юстиниану – здесь, где пещера Тифона, и дерево с трепещущими платочками. А перед пещерой, помнится, были кусты, деревья.

Чир дрожит и пятится.

Страшный запах гари. Никаких кустов или зелени. Черные, обугленные ветки, превратившиеся в пепел кустики травы. Черная земля под ногами.

И только дерево, нетронутое, застыло на обрыве. Тряпочки и ленточки на месте – вон он, шарфик Зои, слегка запылившийся и поблекший.

И какие-то черные, жирные мухи вьются стайкой.

Мы уводим лошадей в лес, они успокаиваются. Я отвязываю кирки и лопаты.

– Что с тобой происходит! – отчаивается Анна, в ужасе глядя под ноги. – Это она тебя таким сделала, я знаю. Иесу Кристе… Ты что, хочешь с этой киркой идти в пещеру? Тебе надоело жить?

– Никоим образом, – говорю я, вдыхая острый запах гари и рассматривая землю под ногами. – Более того, в пещере нечего делать с киркой. Ну-ка, постой здесь…

Никакой пещеры вообще нет, конечно. Есть здоровенное углубление, в нем валяется какой-то мусор, здесь даже огня не было. Конечно, если этот Тифон захотел бы выползти из горных глубин наружу, ему только нужно было поднапрячься и выломать изнутри пару камней, но я ему снаружи помогать в этом не собирался и искал нечто иное. И в пещере его не нашел.

Тишина, черный ужас, Анна стоит посреди него, обняв себя руками, и смотрит на меня, сморщившись. Кирки и лопаты лежат у ее ног.

– А, ну конечно – мухи. Здесь.

Я втыкаю кирку в землю под скалой.

– А вот этого тебе лучше не видеть, – говорю я ей.

И первым же ударом натыкаюсь на что-то мягкое, а вот и обрывок одежды.

– Я, между прочим, помогаю лекариссам в храмовой больнице, – говорит она мне обиженно. – Может быть, видела побольше твоего.

Что ж, может быть, она и видела людей, которых привезли с пожара, хотя везти их было уже некуда и незачем. Как вот этого.

Коричневый червяк выползает из-под кирки, Анна, не глядя на него, тоже берется за дело.

Три пары босых обугленных ног. Мы роем в другом месте, я прислушиваюсь: нет ли звука копыт. Анну беспокоят совсем другие звуки, но все тихо, только шуршат камешки под железом.

Эти лица, с прилипшими к ним сожженными тряпками, и правда лучше не видеть. Но я смотрю не на лица, а чуть ниже. Железные нагрудники, шейные пластины… Откуда они у трех солдат из народа арабийя? Почему я эту броню не видел вчера, когда встретил их в узком ущелье?

Все, пора закапывать. Анна дрожит.

– Убежали от монахов и прибежали прямо к дракону, хорошенькое дело, – говорит она. – Бедненькие. Ты, конечно, никому об этом не скажешь, я надеюсь?

Конечно, я не скажу.

Я вспоминаю лицо одного из них, кто увидел меня в ущелье… да попросту выследил, запер… узнал… назвал по кличке, известной, может быть, многим в халифате: Сакр. Ястреб. Но многие ли там вдобавок знают меня в лицо? Вот теперь он не расскажет мне никогда, как же у него это получилось.

Бросаю прощальный взгляд на шарфик Зои, трепещущий на ветру над обрывом. Анна нервно оборачивается на зев пещеры. Кругом – никого.

Теплый сумрак, чистый воздух под сводами деревьев в ущелье. Которое сплошь истоптано копытами.

– Так, ты, возможно, заработала сегодня себе жеребенка, – говорю я.

– Ты шутишь, конечно, – горько отвечает она.

Пауза, мягкий стук копыт.

– Кто из них двоих дракон, вот вопрос, – размышляет Анна вслух, проезжая под низкими ветвями. – Как бы не Ясон. Он очень странный. А она тогда… Какой кошмар, слушай. Тебе и правда надо к ней идти? А ты смог бы отказаться?

– Могу тебе сказать, что дракон не один, их три, – говорю я рассеянно. И Анна с удивлением замолкает, посматривая на меня.

Ясон, кривя тонкие губы слишком большого рта в складках голой кожи, застает меня за туалетом (смываю пыль, гарь, запах жуткой смерти), с почтением вытирает меня и критически осматривает – так, будто сейчас пойдет продавать меня на таком же рынке рабов, с которого сам, возможно, когда-то был привезен в Город.

А вот он еще и намазывает меня какими-то ароматными маслами в самых интимных местах. И приглашает за собой в сиреневые сумерки, к дому Зои.

Зои, которая лежит на скамье в саду, в руке у нее чаша с вином. Виноградник «Филопотий», вино ее семьи. От него голове легко, в ней кружатся звезды. «Ты пил ее яды? С тобой что-то будет теперь происходить».

Оно происходит. Я смотрю ей в глаза, они безмятежны. Она знает, что я здесь, что нам никто уже не помешает.

Я протягиваю ей амулет, затянутый в засохшую кожу:

– Прости. Этот крик, беготня… Я схватил его тогда со стола, думал, что он мой. А мой, оказывается, висел на шее.

Зои медленно, медленно улыбается:

– Ах, конечно. Так ты… взял его сам, по доброй воле? Ты держал его в руках? Тогда – не может, не может не получиться… Пойдём. Ясон позаботился и о моих ароматах тоже.

Наши шаги по мрамору пола, она прикасается ко мне плечом.

– Где ты был, Нанидат Маниах? Куда ездил со своей милой девочкой? Я жутко боялась, но молчала. Устроить этим воителям новый скандал, за то, что вас не увидели и не остановили – это уж слишком, не два же дня подряд. Потом услышала звук копыт, успокоилась… До чего я дошла – узнаю стук копыт твоего черного чудовища! И это – я! Так куда же ты ездил?

– Охотился на дракона, – тихо говорю я. Звезды в голове кружатся все быстрее.

– Нет никакого дракона, – улыбается Зои. – Ты что же – думал, что я отдам своих мальчиков дракону? Что за чушь.

Я уже был на этом ложе, возле этого стола, со странными сосудами, странными книгами.

Зои бросает на него амулет, потом медленно, медленно снимает мой: «пусть они полежат рядом, как и мы».

Мы ведь уже знаем друг друга до последней складки кожи, мой торговец шелком, который командовал тремя тысячами воинов. А вот – так мы делаем в храмах, в знак любви. Это называется – поцелуй. Попробуй сам. Видишь, какие у нас обоих теплые губы. Твоя лекарская наука тебе об этом не рассказала? Я могу, значит, тебя чему-то научить? Тогда смотри, что делает поцелуй – здесь, и здесь.

Потом… ее тихий возглас, слово, которое я запомнил, но смысл его осмелился узнать позже, гораздо позже: «О, сладость!»

Уплывает голова, в ней среди звезд несутся искры драконьего огня, горят его золотые, как у Зои, глаза, ароматы плывут по комнате, амулеты рядышком лежат на столе.

– Какое короткое имя, – шепчу я, держа в ладонях ее затылок – беззащитный, с двумя бугорками косточек. – Просто Зои.

– Если бы мы встретились не здесь, если бы это было в городе моих предков, – говорит она еле слышно, – у меня было бы и второе, более длинное имя. Это Афины, я из Афин. Там, где была академия, а большее ее нет, и город как бы уснул. Это у них здесь – только одно имя. Да, короткое. А в Афинах в некоторых домах есть и имя семьи. Если оно есть – мы не исчезаем. Нас тогда помнят. Если бы мы встретились там и тогда, то я сказала бы тебе: ты будешь помнить Зои Далассена.

Тишина, струны и звенящий голос Даниэлиды там, далеко.

– А у тебя есть имя семьи, светлоглазый варвар. Оно знаменито?

– Да, – говорю я.

– Расскажи мне. У тебя есть… своя семья… дети…

Молчание. Она смотрит мне в лицо.

– Я знаю, что такое утрата, – шепчет Зои, и тоже берет мою голову в свои руки. – С ними что-то случилось, ведь правда?

– Война, – говорю я. – Просто война. Случайность.

– Но ведь это… были… не единственные твои дети, как я понимаю?

Пауза. Я все-таки произношу это вслух, и со мной ничего не происходит, потому что у Зои теплые маленькие ладони:

– У меня больше нет детей.

Лицо Зои нависает над моим, ее волосы горят золотым огнем. Она смотрит на меня очень, очень странным взглядом, молча.

– Если мы сейчас не заснем, – шепчет она, – мы еще можем набросить что-то и посидеть в саду. Мы редко видим небо. Там Бык и Геспериды над головами, дальше Великий Медведь, а рядом, конечно, Дракон.

– Дракон не ревет этой ночью, – говорю я.

– Он сегодня добр и счастлив, – мурлычет Зои и подвигается поближе ко мне.