Текст книги "Плюс один стул"

Автор книги: Маша Трауб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

* * *

Таскать у бабы Дуси ничего не пришлось. Она плохо себя чувствовала и никак не могла определиться – копать ли грядки в этом году под картошку или нет. В прошлом картошка совсем мелкая была, наполовину гнилая. Лето сухое, насос плохо качал воду, надо менять. Да еще года три назад надо было, да все руки не доходят. Может, яблоки уродятся. Должны. Или опять тачками гнилье вывозить, как в прошлом году? Хорошо хоть соседка козам своим забирает – не на помойку. Жалко же. Даже падалицу жалко. Да и молоко потом соседка всегда приносит, и просить не надо.

– Очень плохой год был, – сокрушалась баба Дуся, рассказывая внуку про коз и яблоки.

– Баб Дусь, а я крещеный? – спросил Петя.

– А чего ты спрашиваешь? – Баба Дуся приподнялась на подушках и начала искать на тумбочке валокордин. В последнее время она все чаще лежала – ноги подводили. Да и силы как будто выкачали, как насосом. Раньше себя заставляла, хоть к приезду Пети вставала, а сегодня вот совсем никак. И сердце не на месте, все скачет да скачет. Каждый раз страшно – вдруг вот так подскочит и все, конец. Больше не застучит.

– Ксюша венчаться хочет, – признался Петя.

– Это хорошо. Правильно, – успокоилась баба Дуся, – хорошая девочка, правильная, раз перед Богом хочет воссоединиться. Но сначала лучше в загс сходите. Бог-то все и так видит, а бумажка еще никому не помешала. По закону должно быть. Иначе что за семья, если бумаги нет? А милиция придет, что покажете, как докажете? Опять же, дети… Им тоже бумага нужна. Тебе-то ладно, парень, а ей-то бумаги понадобятся – для консультации женской, для пособий, для работы, чтобы декретные заплатили. Ты ей скажи. Передай. А то сейчас гражданские браки придумали, так вот я этого не понимаю. Если живут, то сожители, а если зарегистрировались, то муж и жена. Ой, что я говорю-то? Ты ее хоть любишь? Чего вдруг всполошился? Беременная? Тогда чего такая спешка? Да что я советую. Сами все знаете. Раз решил, значит, так надо.

– Так я крещен или нет? – уточнил Петя.

И тут баба Дуся заплакала.

– Не знаю, Петечка, не знаю, я ж в ванне тебя крестила, сама, а уж как это считается или нет, не скажу. Думала, что считается. Защитить тебя хотела, ты маленький был беспокойный очень. Спал плохо, капризничал, на щечках такая корка нарастала, что не знали, к каким врачам кидаться. Я ж хотела, чтобы ангел-хранитель за тобой приглядывал. Вот как водичкой тебя умою святой, так ты успокаиваешься. Я так радовалась. Как в ванной над тобой молитву прочла, так и диатез сошел. Не совсем конечно, на время, но все равно полегче стало. Никто не знал почему, только я знала – отпустили тебя, бедненького, хвори. А Роза, пусть земля ей будет пухом, уж что она сделала или нет, то я не знаю, как у евреев полагается. Мне-то запретила тебя в церкви крестить, поэтому я тайно… Нельзя так, чтобы ни отец, ни мать не знали. Без дозволения. Но что сделано, то сделано. Только я думаю – может, Роза тоже какой обряд провела. Она ведь, как и я, места себе не находила от твоих болезней. А умная была, книжек перечитала столько, что у меня бы глаза вывалились. Я думаю, что и она хотела помочь. Но как там в их вере принято – чего не знаю, того не знаю. Ты у батюшки спроси, я так и не решилась, не посмела. Грех ведь это. Я уж и каялась, как могла. Но не знаю, отмолила или нет. А Роза мне снится, никак душа ее, видать, не успокоится. Раньше я на диван думала да на гарнитур, еще и шубу ее загубила. Считала, что она на меня за вещи злится, а теперь думаю – из-за тебя все это. Ты ей покоя не даешь, а я вроде как должна за тобой присматривать. Но видишь, уже и за собой не могу присмотреть. Совсем стала развалюха. Уже и глаза не видят, и уши не слышат, а только язык работает. Болтаю и болтаю.

– И мне баба Роза снится. Пальцем грозит, – признался Петя.

– Вот и мне так же! – ахнула баба Дуся. – Я хоть тебе признаюсь, так, может, отпустит, раз у нас такой разговор зашел. Еще один грех на мне есть. Пообещай, если начну умирать, ты мне не врачей, а батюшку вызовешь, чтобы я исповедоваться могла. Я ведь раньше батюшек-то недолюбливала, не верила им. Святым верила, а теперь вот что думаю. Святые-то тоже людьми были. У кого-то жена умерла, кто-то ребенка похоронил. На то они и святые, что выдержали. А я так не могу. Мне бы поговорить хоть с кем-нибудь, кто молитвы знает, кто поставлен в храме служить. Не просто же так такую работу дали да паству доверили? Да, не просто. Только я раньше не понимала, все недостатки выискивала. А сейчас душу хочу сохранить. Чтобы злости не было. Хочу умереть спокойно, когда час придет. Поговорю, признаюсь, в чем смогу, что вспомню, большего мне и не надо. И в больницу меня не вези. Не вызволяй меня с того света. Не держи здесь. Если поймешь, что я одной ногой в могиле, дай и вторую ногу туда поставить. Трубки не вставляйте. И отцу своему скажи, чтоб не мешал. А уж про похороны сам решай. Если недорого будет, то пусть отпоют. Сейчас же за все платить надо. Умереть бесплатно и то нельзя. А я, дура, ничего не скопила. Только за вещи и держалась. Сколько хлама насобирала, все выбросить надо. Раньше ведь и на дрова можно было пустить, и на барахолке продать или на кусок хлеба выменять. А сейчас ценности никакой в них нет. Вот была бы Роза жива, она бы точно копеечку отложила. И для себя, и для меня. Чтобы вас в расходы не вводить. Перед Розой я виновата, очень виновата.

– Бабуль, ну какой батюшка, какие похороны?

– А вот такие, – строго прервала его баба Дуся. – Уж я-то знаю, как бывает и почему покойники потом к живым приходят и мучают их. Ты ведь не был на панихиде. Роза хотела, чтобы ее кремировали и чтобы тебя на похоронах не было. Но я настояла. Думала, ты должен с бабушкой проститься, как полагается.

– Я помню, – сказал Петя.

– Ты не можешь помнить, маленький был, – отмахнулась баба Дуся.

– Не такой уж и маленький.

День похорон он помнил так, как будто это было вчера. Баба Дуся посадила его в такси, где очень сильно пахло. Немытым водителем, грязным салоном и еще чем-то едким. Петя зажал нос пальцами – он всегда был брезглив.

– Ишь, неженка какой, – хохотнул водитель, но было видно, что Петя ему не понравился. Водитель то разгонялся на ровных и свободных участках дороги, то вдруг резко тормозил и поглядывал в зеркало. Мол, здорово, да? Петю тошнило, но он стоически терпел. Он пытался смотреть в окно, на пол, на сиденье, однако тошнота не проходила. Баба Дуся заставила его съесть соду перед дорогой, как раз от укачивания, но от привкуса соды тошнило еще больше.

– А мой-то не такой, – рассказывал водитель бабе Дусе, которая сидела хоть и рядом с Петей, но очень отстраненно. – Восемь лет, а уже за руль цепляется. Даю ему порулить на даче. Ездили тут отдыхать, триста километров, а ему – хоть бы хны. Отлил на обочину и дальше поехали! А ваш-то, что такой хилый? Уже борода скоро расти начнет, пора девками интересоваться, а ты все при бабке. Я спрашиваю, чё хилый такой? Ты ж мужик! Мужик должен скорость любить! И в машинах разбираться! Мы с моим пацаном уже и карбюратор перебирали, и фары меняли! Ты карбюратор-то можешь перебрать? Я тебе так скажу, если водить умеешь, то не пропадешь в жизни.

Петя терпел так долго, как мог – и запах немытого тела обильно потеющего водителя с мокрыми разводами под мышками на рубашке. И отстраненную бабу Дусю, которая, вопреки обыкновению, вяло поддакивала, а не активно поддерживала разговор, и резкие торможения. Его вырвало на повороте к кладбищу. Прямо на грязные, давно не чищенные кожаные сиденья. На грязный пол, застеленный газетами. Баба Дуся очнулась, испугалась, забеспокоилась, будто пришла в себя. Начала кричать на водителя, не выбирая выражений. А уж когда баба Дуся не выбирала выражений, то даже у шоферов не находилось ответных слов. Петя сидел в собственной блевотине, и этот родной, его собственный запах казался ему менее зловонным, чем запах пота водителя. И баба Дуся, которая быстро «построила» водилу, тоже была его бабушкой. Он снова был под защитой.

– Чё встал? Назад. Быстро! И если хоть раз дернешь, я тебе этот руль в одно место засуну! Понял? Сволочь! Довел мне ребенка! Деньги берешь, а срач развел такой, что сесть противно! Я еще пожалуюсь! Так пожалуюсь, что тебя быстро с работы выкинут! – кричала баба Дуся на водителя. – Ни стыда ни совести! Языком только трепать горазд, а довезти нормально не можешь!

Сквозь полуприкрытые веки Петя видел, как водитель развернулся и поехал назад. Спорить с женщиной, которая не помнила себя от горя утраты, от переживаний за внука, он не посмел.

– Может, остановимся, у меня вода в багажнике есть, замоем хоть малость? – осторожно предложил водитель.

– Я тебе сейчас так замою, что не отмоешься! – проорала баба Дуся.

Назад они доехали плавно, без рывков и в два раза быстрее. Петя лежал на заднем сиденье, на коленях у бабушки, измученный, дурно пахнущий и совершенно счастливый. Баба Дуся вытирала его лицо своим безразмерным, отчего-то мужским носовым платком. Она отвернула ручку и открыла окно почти настежь – на Петю лился свежий воздух, и никто не говорил, что его продует. Евдокия Степановна гладила его по голове, и ему это очень нравилось.

Петя сидел на лавочке около подъезда, пока баба Дуся «разбиралась» с водителем – тот, видимо, посмел попросить плату за испорченный салон. Потом Петя совершенно счастливый сидел в ванной, пока бабуля оттирала его губкой, мыла ему голову и бегала на кухню, где стояла стиральная машина. Только одно было необычно – они были в квартире бабы Розы, а вместо Розы Герасимовны рядом была баба Дуся. Ведь Евдокия Степановна жила с ним в деревне, а в городе – всегда баба Роза. Теперь бабы Розы у него нет. И не будет. Петя заплакал. Только сейчас до него дошло, что бабушка умерла. Что прежняя жизнь закончилась. Потом баба Дуся вызвала соседку – тетю Нину, которая Пете очень нравилась, а баба Роза ее не слишком любила – за «пустобрехство», как она говорила. И Петя заплакал, потому что ему уже не нужно было защищать тетю Нину перед бабой Розой. Он лежал в кровати и смотрел с тетей Ниной телевизор, что было строжайше запрещено бабулей. И никак не мог успокоиться – слезы лились сами собой. Теперь он мог смотреть телевизор, когда захочет. Но совсем не хотел. И тетя Нина его раздражала, и телевизор раздражал, и он понял, что означает «пустобрехство», а баба Дуся уехала. Петя, устав от собственных слез, уснул.

Сквозь сон он слышал, как домой вернулась бабушка. Петя открыл глаза, подумав на секунду, что это баба Роза и сейчас она его отругает за то, что уснул на диване, а не переоделся в пижаму и не лег у себя, как положено. Но это была баба Дуся, которая шепталась с тетей Ниной, потом та тоже заплакала. Он слышал, как Евдокия Степановна спрашивала тетю Нину, как им жить дальше, без Розы. И соседка вздыхала. Петя снова уснул, по-детски порадовавшись, что сегодня ему точно не попадет.

Петя догадался, что на похоронах бабы Розы произошло что-то плохое, даже страшное, и ему, с одной стороны, было радостно от того, что он не видел мертвую бабушку в гробу, а с другой – любопытство заставляло его прислушиваться к разговорам взрослых. Он так ничего и не понял. И вот теперь баба Дуся ему рассказывала, будто каялась. А он сидел, слушал и должен был отпустить этот грех.

– Я ж батюшку позвала на похороны. Думала, что доброе дело делаю. Ну, кому отпевание помешало? Никому не помешало! Даже за самоубийц родственники просят – пусть батюшка отпоет, как полагается. А ведь грех, нельзя за самоубийц служить. Вот я и подумала – забираю у Розы диван, мебель, так дай сделаю что-нибудь хорошее. Отплачу, как могу. Вот батюшку и позвала. А там подруги Розы были. Три женщины. Я их раньше и не видела. Даже не знала, что у Розы подруги какие-то есть. Сколько лет бок о бок прожили, а я ж, получается, ничего о ней и не знала… Так же нельзя, чтобы человека не узнать. Мы же даже не разговаривали толком, только о тебе да о тебе. Ну, о погоде еще, потом о ценах.

Ну вот… Как только батюшка стал молитву читать, одна из женщин начала выкрикивать что-то и плакать – две другие ее выводили, потом снова заводили. Я ж, как знала, так батюшке все и написала – Роза Герасимовна. А эта подруга сначала зарыдала, когда имя услышала. Мне же никто не говорил, что она не Роза, а Рэйзел и не Герасимовна, а Гершевна! Батюшка начинает молитву читать, а эта женщина его обрывает и поправляет. Мол, не Роза покойница, а Рэйзел! И никакая она не Герасимовна! И некрещеная!

Батюшка ничего не понимает, на меня смотрит. А я что могу сделать? Только со стыда сгореть и сквозь землю провалиться. Сама ж ничего не понимаю! Батюшка же не может сразу все запомнить. Вот он то Роза Гершевна скажет, то Рэйзел Герасимовна. Сам нервничает – молодой ведь еще. А эта женщина после каждой его ошибки начинает рыдать, заламывать руки, и две другие ее выводят. Батюшка – у него лицо такое было нежное, детское, бородка клочками росла, аж пятнами пошел. Я стою и не знаю, за кого больше переживать – за эту женщину или за него. Он честным оказался, совсем неопытным, службу прерывал, ждал, пока Розина подруга успокоится и вернется. И опять покойницу Герасимовной называл. Люди стоят, ничего понять не могут. Я вообще к окну притулилась, чтобы меня никто не видел и не слышал. И тут этот их батюшка появляется, который раввин или как там называется. Мне совсем поплохело. Наш батюшка, как раввина увидел, так совсем как рак красный сделался и растерялся, как ребенок. Мне потом рассказали, что он до того только машины новые освящал, чтобы аварий не было, да квартиры, а панихида у него первая была. Кто раввина позвал – я не знаю, думаю, что подруги Розы. Они ему что-то шептать принялись, тот кивал. А мой-то батюшка аж заикаться начал. И путает все и путает, как будто специально. Как мальчик на экзамене. А раввин на него смотрит так с усмешкой и молчит.

Я вышла, не выдержала. Плохо мне стало. Валокордина тогда выпила столько, что вся завалокординилась. И поддержать меня некому. Отца-то твоего не было в тот день – в командировку он уехал, в другой город, не успел вернуться. Так что все на мне… Да еще тебе в машине плохо стало. Вот я и расклеилась совсем. От ответственности да от одиночества. Мы же с Розой всегда все совместно решали. Двумя головами думали да в четыре руки делали. А тут я одна осталась. Так плохо мне никогда не было. Вот сижу я на бордюре – больше и сесть ведь некуда, да плачу, реву белугой. Одна-одинешенька. И тебя на соседку бросила, тоже ведь волнуюсь. Я-то про эту Нину только от Розы слышала, а видела ее в первый раз. Считай, чужому человеку ребенка доверила. Для меня-то ты все равно ребенок, за которым пригляд нужен. Даже сейчас переживаю, как ты там живешь? А куда мне было деваться? Вот сидела и оплакивала – и себя за глупость, за то, что полезла туда, куда не просили. За то, что все не так организовала. Что ослушалась Розу и тебя на кладбище потащила. В общем, по всем фронтам виновата. А себя больше всех жалко. Так жалко, что сил нет. Батюшка, которому я денежку свою собственную заплатила, выскочил из зала как ошпаренный. Бежал, аж пятки сверкали. Я с ним даже не поговорила. Разозлилась только. Ну что он как умалишенный или придурок какой-то. Неужели имя нельзя было запомнить? Да на отца твоего злилась – когда надо, его и не было. Считай, к матери родной не приехал. А уж по какой причине – тут значения не имеет. Вот сижу я на этом бордюре заплеванном и на чем свет всех кляну. Ну и от слез уже никаких сил нет. И знаешь, что потом было? Вышли эти три женщины – подруги, значит, Розины. И начали меня успокаивать. И воды дали, и таблетку, и подняли меня, на лавку отвели. Потом достали водку, бутерброды – напоили, накормили меня. Полегче сразу стало. У меня ж из-за этих хлопот кусок в горло не лез, забыла, когда ела. Тебя покормлю – и ладно. Про себя уже не думала. Вот такая история. Так и не знаю, отпели Розу или нет. В раю она или где? Отошла ее душа или так и мается? А батюшка тот от меня как от черта стал бегать. Как увидит в церкви, так улепетывает. Ей-богу, словно малец неразумный. Так что ты сам разбирайся. Думаю, что Роза все-таки тебя в еврейскую веру обратила. И мне никак не может простить, что я такое учинила. Не верит, что я от души хотела как лучше. Тебе нужно заново креститься, а уж потом венчаться, вот что я думаю. Ты меня простишь? Роза не простит, так хоть ты прости.

– Бабуль, все нормально. – Петя был ошарашен рассказом.

– Знаешь, когда ты родился, они все глаза твои высматривали. Роза и отец твой. Говорили, что еврейские глаза передаются. Разрез какой-то особенный. Я тогда злилась очень, а сейчас думаю, что они правы были. Глаза у тебя, как у Розы – один в один. Очень они радовались тогда, что глаза – в их породу. Вот ты умный, начитанный, грамотный. Вот ты мне скажи, а правда, что евреи Христа распяли?

– Бабуль, ну что ты… – Петя не знал, как ответить.

– В тебе от Розы много. Не только глаза. Ты такой же, как она. Никогда не узнаешь, что думаешь. Вот смотрю на тебя иногда, вроде на Светку, мать свою, похож. Волосы такие же. Вроде мой внук. А как повернешься, так совсем другой человек. Не наша порода. От меня – вообще ничего. Как инопланетянин. Как ты думаешь, инопланетяне правда к нам прилетают? Я тут передачу смотрела …

Петя отключился. Он уснул на «бабе-Розином» диване в рубчик под рассказы бабы Дуси об инопланетянах. Уснул спокойно, как в детстве.

* * *

– Дорогие друзья! Нас ждет еще один конкурс! Не простой, а интеллектуальный! Давайте мы узнаем, насколько хорошо молодые изучили друг друга! Я буду задавать вопросы, а жених с невестой должны отвечать! Быстро, не задумываясь! Жених, вопрос тебе – какого цвета глаза у тещи? Что? Не знаешь? От зубов должно отскакивать! А то теща в компот может и яду подсыпать! Невеста, за какую футбольную команду болеет жених? Как нет ответа? Как не знаешь? Надо знать, с кем он тебе будет изменять во время чемпионата мира! Так, идем дальше! А кто лучше водит машину? Отвечают оба! Как не водите? Оба не водите? Ладно, пропускаем этот вопрос. Ну уж любимое блюдо жениха наверняка известно! Как нет любимого блюда? Всеяден? Поздравляю, вам попался отличный муж! Ну, молодые, впервые у меня такой интеллектуальный конкурс! Тогда мы перейдем к праздничным тостам! Горячий микрофон! Каждый может подойти и сказать несколько слов нашим молодым! Прошу! Не стесняйтесь! И обязательно тост! У кого будет самый красивый тост, тот получит специальный приз! Смелее! Мы еще не так много выпили! Все еще впереди! Что? Горько? Конечно, горько! Раз, два, три!..

Не в микрофон:

– Мама невесты, я совсем не хотел вас обидеть! Поймите, вопросы стандартные, иногда шуточные. Нет, не все женихи знают, какого цвета глаза у тещи. Точнее, как правило, никто не знает. Поэтому и весело! Да, у вас очень красивые глаза. Вижу, голубые. Нет? Зеленые? Поймите вы наконец – в наше время все водят машину, тем более молодежь. Да я и предположить не мог, что они не водят! Нет, я не хотел никого задеть! Да, понимаю. Невеста попала в аварию и с тех пор у нее травма. Понимаю, что психологическая. Что, с бывшим женихом попала? Неужели… Слава богу, что все хорошо. Что вы говорите? Женился быстрее, чем ваша дочь? Ну, давайте пожелаем и ему счастья. Пусть знает, какую красавицу упустил. Да вы же еще лучше жениха нашли! Что, не лучше? Тот был лучше? Ну, всякое в жизни бывает… Что, девушка? Почему я забрал микрофон у друга детства? Не забирал. Забрал? Это тот, который молчал? Ну, я думал, что он говорить не хочет. Что? Не может? Заикается от волнения? Так я же не знал! Честно! Надо было подождать чуть-чуть? Тогда бы он справился с волнением? Ну давайте я ему снова слово предоставлю? Что? Не будет? Вообще ничего не скажет? Переживает очень? Передайте ему, что я очень извиняюсь. Ну что вы хотите, чтобы я сделал? Что, тетя невесты? Невеста пропала? Нет, для кражи еще рано. Нет, я не переносил время конкурсов. Нет, я не знаю, где она. Может, пошла носик попудрить? Жених нервничает? Так налейте ему! Уже? Все равно нервничает? Хорошо, давайте я объявлю танцевальный конкурс, а там видно будет. Есть симпатичная подружка невесты? Симпатичная. Нет, не свидетельница. Нет, вон та, брюнетка. Пусть с женихом потанцует. Ну и что, что она с мужем! Это же для дела! А сами ищите невесту. Где? Откуда я знаю! Да, там дождь пошел. Нет, зонта у меня нет. Что? Платье дорогое? Испачкает? Ничего, в химчистку отдадите. Завтра фотосессия у них? С родными? Знаете, как делают – сначала фотосессию, а потом свадьбу. Нет, даже не знаю, чем вам помочь. Да, я вижу, что брюнетка на жениха вешается. Мне кажется, все-таки он на нее. Нет, вы так не считаете? Почему я хам? Ладно, давайте вернемся к поздравлениям. Хорошо, я обещаю, никаких больше пошлых конкурсов не будет. Я вообще могу молчать! Что? Вы сомневаетесь в моем профессионализме? Я плохой тамада? Я не тамада! Я ведущий! Да, я актер! Да, играл в театре! Да, я получил гонорар за свою работу. И отрабатываю его. Да, как могу. Вы бы лучше провели? Хорошо, берите микрофон и ведите! У меня тоже есть нервы и достоинство! Почему я должен это терпеть? Что? Потому что мне заплатили и у меня работа такая? Да отдам я вам деньги! Да хоть сейчас! Да что ж это такое? Что ж за работа такая…

* * *

Петя долго не мог попасть в квартиру. Наконец недовольная тетя Люба открыла дверь.

– Что случилось? – спросил он.

– Ничего не случилось. Но может, не приведи Господь, – ответила тетя Люба сурово. Она смотрела на Петю с подозрением, как будто неминуемой беды можно было ждать именно от него.

Петя уже давно отвык задавать вопросы. Это часто оказывалось небезопасным. Куда более разумным было кивать, соглашаться и делать вид, что все в порядке. Вот и сейчас он кивнул тете Любе, которая стояла под дверью с двумя чашками в руках, и попытался скрыться в ванной.

– Не занимай, мне ванная нужна! – прикрикнула на него тетя Люба.

Петя заглянул в комнату, но Ксюши там не было. Елены Ивановны как будто бы тоже. Так что Петя остался один на один с тетей Любой.

– А где все? – спросил он.

– В магазин пошли, – ответила тетка раздраженно.

– А что вы делаете? – Петя понимал, что задает ненужный вопрос, но не мог же он просто так стоять в прихожей и молчать.

– Ксюше через скобочку надо умыться, – ответила тетя Люба.

Петя благоразумно решил не уточнять, что означает этот ритуал и при чем здесь скобочка. На его счастье, в этот момент в дверь опять позвонили, и тетя Люба чертыхнулась.

Петя открыл дверь, поскольку тетка держала в руках чашки – на пороге стояли Ксюша и Елена Ивановна. Обе были явно не в настроении.

– Ксюха, наконец-то, – обрадовалась тетя Люба. Она подошла к двери и три раза перелила воду через дверную ручку. – Иди умойся!

– Тетя Люба! Ну зачем сейчас-то? – Судя по всему, Ксюша прекрасно понимала, о чем идет речь.

– Завтра еще раз перелью, – строго сказала тетя Люба. – На вот, иди. И хорошенько умойся. Как следует!

Ксюша, чтобы не спорить с теткой, взяла чашку с водой и пошла в ванную.

– Все, умылась. – Ксюша вернула чашку тетке. Та аккуратно вылила остатки под дверь.

– Ну вот, теперь я спокойна, – заявила она, с удовольствием разглядывая дверь. – Вот вы не верите, а я верю. Ты, Ксюха, когда маленькая была, так я после каждой прогулки через скобочку переливала. Ты сразу затихала, спала хорошо, кушала. А сейчас-то тем более надо. Поди подружки тебе завидуют. И выглядишь ты плохо. Вон синячищи какие под глазами. Ничего. Несколько дней поумываешься, и все как рукой снимет.

– Это традиция такая? – Петя решил из вежливости поддержать разговор.

– А ты не знаешь? Никто тебя через скобочку не умывал? – ахнула тетя Люба. – Очень плохо, бедный ты, бедный. – Она говорила так, будто Петя выжил исключительно чудом.

– Да нет. В первый раз слышу, – честно ответил он.

– Вот поэтому ты и хилый такой. Ешь-то прилично, я приметила, а сжигаешь все быстро. Не в коня корм, как говорится. Значит, внутри у тебя червь живет. И все подтачивает. А как же твоя бабуля? Она разве не знала про скобочку? Ты ж говорил, что верующая…

– Видимо, не знала. А скобочка – это что? – Пете вдруг стало интересно.

– Как – что? – Тетя Люба чуть чашку из рук не выронила. – Скобы на дверях раньше были. А сейчас вот ручки. Значит, через ручку дверную надо перелить. Три раза. И умыться. Потом остатки под порог вылить. Для детей – это первый способ успокоить. Всем детям так делают. И взрослым не помешает. Так ты выяснил, крещеный или нет?

– Непонятно, – признался Петя. – Бабушка сказала, что лучше с батюшкой посоветоваться.

– Как это – непонятно? – удивилась тетя Люба.

– Ну, баба Дуся вроде в ванне меня сама крестила. Тайно. А баба Роза могла тоже обряд провести.

– Роза? Имя какое-то нерусское. Татарка? Узбечка? – всполошилась тетя Люба. – Ты ж вроде нормальный, русский с виду, или нет? Лучше сейчас скажи, а то такое бывает! Родится у вас ребенок косоглазый или вообще черный, будет потом Ксюха доказывать, что не гуляла. А что от тебя, так никто и не узнает. Гены-то не задавишь, не вытравишь. Так что лучше сразу предупреди.

Ксюша сделала большие глаза, а Елена Ивановна тенью ускользнула на кухню.

– Теть Люб, это расизм, – вмешалась Ксюша.

– А мне все равно, как это называется. Я как в жизни бывает, так и рассказываю. Ты слезы будешь лить и меня вспоминать. Я ж ничего против не имею. Надо ж просто знать. Пусть он скажет. Ох, не зря я про скобку-то затеялась. Как чувствовала. И приехала, как знала. Вы ж без меня ничего и не узнаете. Это ж вам неудобно спросить, а тетке Любе все удобно. Я ж у вас простая, как пять копеек, что с меня взять? Я и под дурочку могу сойти, и под деревню безграмотную. А я так скажу – лучше спросить, чем сидеть и голову ломать.

– У меня бабушка такая. Баба Дуся, – заметил Петя. – Тоже что думает, то и говорит. И всегда из-за этого с бабой Розой ругалась и спорила.

– Так Роза – она кто по национальности?

– Еврейка. На самом деле ее звали Рэйзел. Рэйзел Гершевна. Но все ее звали Роза Герасимовна. И в паспорте так было записано.

– Как еврейка? – Тетя Люба все-таки выронила чашку. – Так ты обрезанный, что ли? Еврей, получается? Час от часу не легче. А не похож совсем! Я бы заметила! Как же так-то? И что теперь делать? Ксюха! Что делать-то? Лена! Ты слышишь? – У тети Любы начался нервический припадок. Она хваталась за сердце, ощупывая грудную клетку, за голову и даже начала растирать поясницу. – Может, ты чего напутал?

– Теть Люб! Ну что ты пристала? – Ксюша кинулась на кухню за валерьянкой. – Тебе-то какое дело? Что ты ерунду какую-то говоришь?

– Подожди! – Тетя Люба задвинула ее за свою спину и нависла над Петей. – Так ты еврей или нет? Правду говори!

– Не знаю. Думаю, что нет. Мама – русская, значит, и я русский. Баба Роза – мама отца.

– А отец-то – еврей, получается? – Тетя Люба кинулась собирать осколки и тут же все выронила.

– Ну формально – да. На самом деле он атеист.

– Еврей-атеист! – Тетя Люба стояла с таким видом, будто Петя сообщил ей, что завтра наступит конец света.

– Теть Люб, хватит! Прекрати немедленно! – Ксюша взяла Петю за руку и потащила в комнату.

– Значит, венчания не будет. Это ж какой грех! Значит, во грехе будете жить! И детей во грехе рожать! Бесовщина! Елена! Ты слышишь? Кстати, а когда родители твои к нам приедут знакомиться? Это ж что я должна готовить? Что они едят? – Тетя Люба причитала на всю квартиру.

– Не знаю. Может, на нейтральной территории? – осторожно предложил Петя, поскольку тетя Люба, не выдержав, ворвалась в комнату Ксюши и встала в дверях, разметав руки по косяку.

– Как это – на нейтральной? – Тетя Люба смотрела на Петю уже с явным неодобрением. – А традиции? По традиции, родители жениха должны приехать в дом к родителям невесты! Традиции никто не отменял! И что значит эта твоя «территория»? Ксюха, что ты молчишь? Лена! Куда ты делась? Речь идет о твоей дочери! И где ж ты такого жениха-то нашла? Других что же, не было? Даже этот, Славка, помнишь? Очень мне нравился. Нормальный парень, рукастый.

– Теть Люб! Замолчи! – Ксюша подскочила и принялась выталкивать тетку из комнаты. – Что ты все время лезешь? Что тебе от нас надо? Все время все портишь! Мы сами разберемся!

– Я порчу? Я лезу? – Тетя Люба ослабила хватку косяка и начала оседать. – Ксюшенька, что ты такое говоришь? Я ж ради тебя стараюсь. У меня ж никого, кроме тебя, кровиночки, и нет. А ты вон как меня благодаришь?

– Да достала ты! – заорала Ксюша. – Живешь тут, как у себя дома. Проходу никому не даешь! Уезжай уже к себе и сиди там со своим Толиком. Оставь нас в покое – и меня, и маму!

– Хорошо, я уеду. Прямо сейчас. Только вещи соберу. Живите, как хотите. Больше ноги моей здесь не будет. И на свадьбу к тебе не приду, не волнуйся.

– Ну и хорошо! Минус один стул будет! – выкрикнула Ксюша.

Тетя Люба ушла в комнату и, рыдая, начала собирать пакеты и сумки. Ксюша сидела на кровати и молчала. За стенкой Елена Ивановна что-то говорила сестре.

– Да ладно тебе. – Петя обнял Ксюшу. – Так всегда бывает перед свадьбой.

– А ты откуда знаешь, как бывает? – Ксюша наконец расплакалась.

– Не знаю. Я же не спрашиваю, кто такой Славик? – Петя хотел пошутить, но Ксюша разрыдалась уже по-настоящему и выскочила из комнаты.

Сначала Петя ждал, что она вернется. Листал книгу, сидел и рассматривал узор из люрекса на занавеске, но Ксюша вела переговоры в соседней комнате. Тетя Люба что-то говорила, Ксюша шипела в ответ. Елена Ивановна вскрикивала. Петя включил компьютер, успел посмотреть фильм и в конце концов уснул раньше обычного. Удивительно, но он не слышал, как в комнату зашла Ксюша, как ложилась. Он спал спокойно. И даже баба Роза ему в ту ночь не снилась. Видимо, решила, что на сегодняшний вечер ему достаточно скандалов.

Утром Петя проснулся выспавшийся, бодрый, в отличном настроении. Он осторожно зашел на кухню – там уже собрались женщины. Видимо, ждали только его. Ксюша метнулась к плите и выложила на тарелку омлет. Петя с удовольствием стал есть. Елена Ивановна передала ему хлеб и налила в чашку кофе.

– Мы тут обсуждаем, где знакомиться лучше, – объяснила Ксюша. – Можно ведь в ресторане, за ужином. Да?

– Угу, – ответил Петя, наслаждаясь завтраком. Омлет Ксюша немного пересолила, кофе был слабеньким, но в целом – все отлично.

– Как в ресторане? – Тетя Люба было снова всколыхнулась, но, будто оборвала себя, охолонула. – А дома что, хуже кормят? Или квартиру стыдно показать? Так не стыдно! Три комнаты – живи не хочу! У Ксюхи приданое есть – свою квартирку в Клину я ей завещаю. Не пропадет. А я такой ужин сварганю – пальчики оближешь. Пирог с капустой свой фирменный испеку. Да, Лен? И пирожков можно с джемом на сладкое. Мясо запечем. Салатов настрогаем. Я знаю такой рецепт домашнего майонеза… Можно в выходные. Да?