Текст книги "Замочная скважина"

Автор книги: Маша Трауб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Хорошо, – ответила Лида.

Пришлось вставать, надевать старую куртку и бежать в магазин. По дороге Лида ругалась на себя за то, что опять не смогла отказать соседям. Лучше бы лежала сейчас в постели. Неделя была тяжелая, хотелось отоспаться.

В магазине Лида быстро побросала в корзину кефир, сыр, булку и пошла к кассе – она мечтала вернуться домой, забраться в кровать и полежать еще часик. Счастье, что очередь была небольшая, всего два человека.

Лида, сонная и злая, услышала за своей спиной до боли знакомый голос. Говорил Паша. Ира ему что-то отвечала. Девочка хныкала.

Лида хотела обернуться, но сдержалась. Теперь она думала только об одном – чтобы они ее не узнали. Она быстро выложила из корзины продукты, побросала все в сумку, стараясь даже боком не поворачиваться к ним, и пулей выскочила из магазина. Уже на лестнице она оступилась и упала. Кефир и булка вывалились из сумки. Лида сидела на земле и плакала, потирая ушибленную ногу. Ни разу на каблуках, даже высоких, она не оступилась. А тут в старых Валеркиных кроссовках – у Лиды с сыном был один размер обуви – так обидно упала.

В тот момент, когда Лида пыталась встать, из магазина вышли Паша с Ирой. Они ее увидели и узнали. Паша, Лида это отметила, сразу дернулся в сторону, собравшись сбежать. «Как всегда», – отметила она мысленно. А Ира бросилась помогать, поднимать продукты.

– Лида! Что? Упала? Ногу подвернула? – причитала Ира.

– Привет, – ответила Лида, изо всех сил стараясь успокоиться.

– Привет, – мрачно поздоровался Паша.

– Помоги же! – воскликнула Ира, и тот нехотя поднял Лиду.

Сама идти она не могла. Они шли втроем, точнее, вчетвером. Паша поддерживал хромающую Лиду, как раненого бойца, а Ира толкала коляску с дочкой. Лида с Пашей молчали. Только Ира трещала без умолку:

– Нет, точно не перелом, скорее всего, растяжение или сильный ушиб, надо перевязать эластичным бинтом, или в травмопункт сходить. Еще можно йодовую сеточку сделать, но, наверное, растяжение…

Лиде хотелось крикнуть: «Заткнись уже, бога ради!», но она молчала. Так они дошли до дома, и Лида, не прощаясь, так ничего не сказав, не поговорив, не спросив, доковыляла до двери подъезда, звонко хлопнув входной дверью. Уже в квартире она села на стул в прихожей и наконец заметила, что держит в руках пакет с сыром и булкой для Израиля Ильича. Она позвонила ему и попросила зайти за продуктами.

– Вот, упала, – прокомментировала она, протягивая грязный пакет.

– Детонька, ну как же так? – захлопотал Израиль Ильич.

– Ничего, не сильно. Обидно просто. На ступеньках. А еще в кроссовках была, – честно ответила Лида и заплакала, как маленькая.

Ногу она, конечно, не сломала и не подвернула. В понедельник обула привычные каблуки, поймала такси и спокойно доехала до метро. Паша с Ирой и ее собственные переживания на их счет улетучились, как рукой все сняло. Это было странное ощущение – как будто она проморгалась, умылась, сняв с глаз пелену. Все отпустило – и боль, и обида, и ярость. Лиде было наплевать. Глубоко. Ей стали вдруг совершенно безразличны эти люди – и сестра, и бывший муж, и их дочка. Сердце не заходилось, дышалось спокойно. Лида даже себя упрекала за то, что как дура – по-другому не скажешь – бегала другой дорогой, чтобы только увидеть Иру, обмирала в автобусе, разглядывая в толпе Пашу. Они того не стоили. Она испытывала к ним, точнее к нему, к Паше, только одно чувство – презрение. Живет с этой курицей, дочку родил. Кому? Зачем? Куда еще одного ребенка? Ютятся небось в клетушке, на пяти квадратных метрах, Ирка сосиски ему на ужин варит. И все – счастливая семейная жизнь. И дочка у них страшненькая. Бедная девочка, в маму пошла, не в отца. И Ирка вся замызганная, обтерханная, замусоленная, как ее юбка. Что ей тот Пашка может дать? Ничего. Ничегошеньки. Как сидел в своем институте на трех копейках, так и просидит всю жизнь. А с Ирки станется, она еще ребенка родит и будет рада, что плодит нищету. А ему, Пашке, какая радость от всего этого – вообще непонятно. Это, что ли, счастье? Это – жизнь? С одной перспективой – купить стиральную машинку или обои поклеить лет через десять? Об этом мечтать? Непонятно, о чем они разговаривают. Ирка туповатая, простоватая, предсказуемая, как дважды два. А Пашка ведь умный парень был, начитанный, образованный. Ценил интересных собеседников. Ирка, что ли, собеседник? Трендит ерунду всякую. Что он с ней – каши обсуждает? Лида посмотрела на себя в зеркало, приподняла веко, которое медленно, но верно начало наползать на глаз, особенно по утрам, и решила, что ей такого счастья даром не надо. Ушел – и слава богу. Нравится ему тетка с толстыми кривыми ногами – ну и на здоровье. Колхоз – дело добровольное.

Лида даже не боялась с ними столкнуться вновь. Иру она теперь, как назло, видела часто – то в булочной, то на детской площадке, но проходила мимо. Не отворачивалась, не делала вид, что не заметила, не ускоряла шаг. Просто шла мимо, и та ее ни разу не окликнула. Может, и не замечала, поглощенная заботами о дочке – сидела в песочнице и сосредоточенно делала куличики. Учила дочку стучать лопаткой по формочке и радовалась, когда черепашка или рыбка получались ровными. Девочка тут же разбивала песочный тортик, и Ира принималась лепить следующий, выковыривая из песочницы слои мокрого песка.

Лида не могла не отметить, что комбинезон на девочке старенький, в пятнах и зашитый – наверняка передали по наследству, и коляска явно уже повидавшая бездорожье. Лида никогда не брала вещи для Валерки у знакомых, только новое покупала. Брезговала, считала ниже своего достоинства донашивать. И сейчас Валерка был самым модным в школе – Лида ему даже джинсы достала. Никогда не жалела на это денег – мальчик должен быть одет с иголочки, чтобы не завидовал, был уверен в себе. По одежке ведь встречают. Никто этого закона не отменял.

Про Иру и говорить нечего – хоть бы ресницы накрасила. Безглазая совсем. Брови у нее всегда были смешные – густые и длинные вначале, взмывающие вверх в середине, и в конце, у висков, редкие, как будто выщипанные, будто дыбом ей брови поставили. Ну, не повезло с формой, но можно же выщипать, причесать, нарисовать, в конце концов. Ира же носила свои вздыбленные, вечно удивленные брови и ничего с ними не делала.

Да еще ходила в мужских сапогах – говноступах, по-другому не назовешь. Конечно, какая ей разница, в чем в песке ковыряться?

Видела Лида и Пашу. Они столкнулись на выходе из метро. Лида поздно возвращалась из ресторана с букетом от очередного поклонника, который на что-то надеялся. Паша ее окликнул. Она обернулась.

– Как нога? – спросил он.

– Какая нога? – не сразу поняла Лида. У нее было отличное настроение, и она улыбалась.

– Твоя, – понуро уточнил Паша.

– Нормально. – Лида продолжала улыбаться.

Паша хотел что-то сказать. Лида стояла и смотрела на него в упор. В тот вечер все было так, как она хотела – и каблуки, и прическа, и пальто, и даже совсем незапланированный букет. Только не было слов и чувств. Ничего она не испытывала к этому постороннему мужчине, который спрашивал у нее про ногу.

Лида пошла в сторону остановки, но потом подняла руку и стала ловить такси. Уходить, так красиво.

– Тебе нужен развод? – спросила она, обернувшись.

– Да, – ответил Паша, – если можно.

– Можно. И побыстрее. Только у меня к тебе одна просьба, – обернулась она.

– Да? – почти радостно откликнулся Паша.

– Не подходи к Валерке. Никогда. Договорились?

– Хорошо, – легко согласился Паша.

Вот тут у Лиды внутри и сорвалась пружина. Она захотела закричать, кинуться на бывшего мужа с кулаками, наговорить гадостей, которые комом стояли в горле. Зачем она вдруг сказала про развод, про Валерку – сама не поняла. Видимо, сказалось выпитое в ресторане вино, а до этого – шампанское. Лида рассчитывала, что Пашка начнет ее уговаривать, упрашивать позволить видеться с сыном. Она провоцировала его – на разговор, на признания. Ей хотелось, чтобы он ее умолял, валялся у нее в ногах. И она бы, конечно, разрешила и приходить, и с Валеркой общаться. Но она бы выиграла эту партию, и ее самолюбие осталось бы при ней. Но Паша не кинулся на колени, а просто кивнул: «Хорошо». Лида открыла рот, чтобы выплюнуть все, что накопилось, схаркнуть всю гадость – в лицо Пашке, непременно в лицо, но в этот момент подъехало такси.

– Девушка, вы едете? – спросил таксист.

Лида села на сиденье, даже не порадовавшись «девушке».

Вот этого она от Паши не ожидала совсем, это было как удар под дых или подножка – запрещенный прием. Она так и не смогла понять – как мог он отказаться от сына? Ладно, от нее, но от сына? Как он посмел? Как согласился? Так легко, кивком. Неужели она настолько в нем ошиблась? Ведь думала, оставляла себе надежду, что сможет вернуть Пашу, если заговорит о Валерке. И знала, почти на сто процентов была уверена в том, что муж рано или поздно позвонит, попросит прощения – ради сына, ради Валерки. И этот крюк будет его держать всегда.

Лида, уезжая на такси, смотрела на Пашку. Тот пошел к автобусной остановке и встал поудобнее, чтобы втиснуться в переднюю дверь.

– Сволочь, – сказала Лида, – тебе это отольется, обязательно.

– Чё я сделал-то? – ахнул шофер. – Тут колдобину не объедешь, я, что ли, асфальт кладу?

– Это я не вам, – объяснила Лида.

Они развелись так быстро и просто, что Лида еще долго разглядывала свой паспорт с новой печатью. Она ничего не почувствовала – ни облегчения, ни радости. Ничего не изменилось, а изменилось все.

Паша держал слово. Валерка ни разу не обмолвился, что виделся с отцом. Кстати, это тоже удивляло Лиду – почему сын ни разу не спросил про папу? Держал в себе или ему было все равно? Она не считала, что поступает неправильно. Отец и сын жили на соседних улицах, возможно, ходили по одной дороге, даже рядом, но оставались чужими друг для друга. Посторонними людьми. Лида была уверена, что все сделала правильно – не сказала сыну, что его отец жив-здоров и может увидеть его в любой момент. Ведь у Паши была тысяча шансов и возможностей попросить ее о встречах с сыном, и она никогда бы не отказала. Никогда. Но Паша не попросил. Он отказался от ребенка своим спокойным и быстрым «хорошо».

Только на секунду у Лиды замерло сердце – ведь получалось, что у Валерки никого, кроме нее, матери, нет. Ни одного близкого человека. И случись с ней что-нибудь, сын останется один. Но Лида отмахнулась от этой мысли и приказала себе вообще не думать о том, что будет завтра. В конце концов, ну что с ней может случиться?

* * *

Через полгода Израиль Ильич стал сам ходить в магазин за кефиром и хлебом, избавив Лиду от ненавязчивой, но все же повинности. От Миши не было ни одной весточки, ни привета, ни звонка. А Израиля Ильича отправили с почетом на пенсию, так что у него вдруг появилось много свободного времени, которое нечем было занять, кроме как прогулками по району. В подъезде устроили по этому случаю праздник.

– Выгнали, – говорила соседкам заплаканная Тамара Павловна, – просто взяли и выгнали, как собаку.

– Ну что ты, Томочка, говоришь? – искренне возмущался Израиль Ильич. – У нас столько талантливой молодежи, я уже свое отыграл. Пора и честь знать.

– Ты правда не понимаешь или делаешь вид? – У Тамары Павловны начинали трястись руки.

– Томочка, успокойся, я тебя прошу, – грустно просил Израиль Ильич.

– Я не могу успокоиться! Это из-за Миши! Ты же знаешь!

– При чем тут Миша?

– При том! Мы за него расплачиваемся! Он уехал, а мы здесь! Расхлебываем!

– Это она переживает, что от Мишеньки вестей нет, – шепотом объяснял соседкам Израиль Ильич.

– А почему вестей-то нет? – как-то спросила тетя Рая.

Тамара Павловна грохнула тарелкой, заплакала и убежала на кухню.

– Что я такого спросила? – не поняла тетя Рая.

– Наверное, Раечка, у них возможности нет, – сказал Израиль Ильич. – Вы же видите, какая сейчас ситуация.

– Какая? – спросила тетя Рая.

– Рай, ты колбаски не хочешь? Тебе передать? – вмешалась Лида.

– Да, спасибо, – обрадовалась Рая и стала жевать колбасу.

Но еще через пару месяцев с работы выгнали Тамару Павловну. Тоже торжественно проводили на пенсию, наградив хрустальной вазой, которую она с улыбкой приняла, донесла до дома и только там грохнула на пол, расколотив на мелкие кусочки. Израиль Ильич еще долго бродил по квартире с гудящим пылесосом, собирая осколки в самых дальних углах под диваном.

– Томочка, ну все же хорошо, мы возьмем учеников, не пропадем, да много ли нам надо, старикам? – говорил он, но жена его не слышала из-за гудящего пылесоса. Она, чтобы успокоить нервы, пылесосила часами. Водила по ковру, как заведенная. В этом шуме, за монотонным занятием, она могла спокойно думать о своем сыне и о том, как жить дальше. Или не жить.

Тамара Павловна на нервной почве слегла – пенсия стала для нее ударом. Сначала она пластом лежала дома, потом в больнице, откуда ее отпустили умирать. Дали месяц на все про все. Но Тамара Павловна умирать отказывалась.

Израиль Ильич бегал с судном, таблетками, полотенцами. Исхудал, почернел, почти не спал.

– Да что ж такое-то? – воскликнула однажды тетя Рая, столкнувшись с Израилем Ильичом в подъезде. Он возвращался из булочной.

– Вот так… – ответил он и заплакал.

– Как дети, ей-богу, – всплеснула руками тетя Рая и стала Тамаре Павловне сиделкой, профессиональной, заботливой и терпеливой. Она делала уколы, ставила капельницы, выносила ее на балкон подышать воздухом. Успевала и приготовить, и покормить. Израиль Ильич всегда оставлял для тети Раи денежку на тумбочке в прихожей. Та неизменно бурно возмущалась, но денежку брала – маленькую, но очень нужную.

Тамаре Павловне тетя Рая продлила жизнь еще на год. Во всяком случае, она умерла на чистых простынях, в отутюженной ночной рубашке, на сильных, покрытых цыпками руках тети Раи.

– Ой, боюсь я за Израиля! – переживала тетя Рая на похоронах Тамары Павловны.

Но Израиль Ильич держался молодцом. Он был даже рад, что его любимая Томочка отмучилась. Жаль, что нельзя было сообщить Мише о смерти матери – некуда было сообщать.

Как ни странно, смерть жены принесла Израилю Ильичу облегчение. Он наконец вздохнул и даже начал улыбаться. Сначала возобновил свои ежевечерние концерты на радость Светланке и Танюше, да и Ольге Петровне, которая лежала на кровати, закрыв глаза, и не без удовольствия слушала музыку. А потом взял несколько учеников. Но даже Ольга Петровна не возмущалась. Ученики были талантливые, играли замечательно, и она, выучив расписание Израиля Ильича, ложилась перед уроком на кровать, закрывала глаза и наслаждалась классической музыкой.

Израиль Ильич был почти счастлив. Ученики его радовали, он ими гордился, они заменили ему и пропавшего за границей сына, и умершую жену. Ради них он вставал, умывался, брился, надевал костюм. Деньги, которые вдруг появились у Израиля Ильича – для него стало откровением, что на частных уроках можно заработать больше, чем в оркестре, – были не так важны.

– Понимаете, Раечка, я востребован, я нужен! Я еще кому-то нужен! Только вдумайтесь, какое это счастье! Эти мальчики меня держат! Это я им должен платить, а не они мне. Жаль, только Томочка с ними не знакома, не слышит, как они играют… – говорил он тете Рае.

Тетя Рая продолжала приходить к Израилю Ильичу, варила ему суп, мяла вилкой пюре, мыла полы, стирала белье, гладила и уходила. Она была за него искренне рада. Работа – это спасение. Да и деньги, чего уж скрывать. Кому когда лишняя копейка помешала?

Соседки, правда, хмыкали.

– Рай, ты чего, в Красный Крест записалась? – спросила однажды Лида.

– Ну не могу же я его бросить! – по-бабски, со всей душой, возмутилась тетя Рая.

– Он вам хоть платит? – уточнила Ольга Петровна.

– Да хоть не платил бы! – почти ударила себя в грудь кулаком тетя Рая, из чего соседки заключили, то Израиль Ильич платит тете Рае прилично, и успокоились.

И даже когда тетя Рая позвонила им и пригласила их в гости к Израилю Ильичу, ничего не заподозрили. И главное, никому и в голову не пришло спросить, по какому случаю праздник. Мало ли поводов…

Тетя Рая сидела за столом в свежей завивке, Израиль Ильич был увлечен разговором со своими учениками – тремя молодыми людьми с буйными шевелюрами и тонкими пальцами. Один – с тиком, второй – с мамой, которая смотрела на сына влюбленным взглядом и поправляла ему воротничок рубашки, третий – уже сильно нетрезвый. Стол ломился от еды – тетя Рая наготовила на весь дом.

Все расселись, налили, положили на тарелки закуску, фирменный тети-Раин холодец с фигурно вырезанной морковкой, и, только подняв рюмку, Петька спросил:

– А за что пьем-то, Ильич?

Петька сразу стал называть соседа по отчеству. Он считал, что «Израиль» – не имя, а какая-то кличка, поэтому остановился на понятном «Ильиче».

– За нас с Раечкой, – объявил торжественно, встав и подняв бокал, Израиль Ильич. – Мы сегодня расписались.

Тетя Рая, не чокаясь ни с кем, первая хлопнула стопку водочки, закусила соленым огурцом собственного посола и уставилась в тарелку. Сидела красная, распаренная и очень гордая.

– Чего сделали? – не понял Петька.

– Поженились они, – ткнула его локтем в бок Валентина и тоже выпила, не чокаясь, чтобы справиться с эмоциями.

– Опаньки! – захохотал Петька. – А ты, Ильич, не промах! Молодца! Уважаю! – Петька подскочил, подошел к Израилю Ильичу, расцеловал его в обе щеки и даже чмокнул нервно захихикавшую тетю Раю.

Петька выпил водки, все остальные тоже и застучали вилками.

– Это очень неожиданно, – сказала Лида, когда пауза за столом затянулась.

– Ну почему же? Очень закономерно, – отозвалась Ольга Петровна, что прозвучало двусмысленно, хотя она ничего не имела в виду.

Тетя Рая опять глотнула водки и закашлялась. Израиль Ильич кинулся стучать ей по спине и наливать компот из графина.

Через час обстановка разрядилась. Тетю Раю все поздравляли с замужеством, отмечали, что Израиль Ильич прямо расцвел и помолодел, и соглашались с тем, что все правильно, очень верное решение. Для обеих сторон.

Израиль Ильич сел за рояль и сыграл что-то веселое и бравурное. Все хлопали и просили еще. Потом играли его мальчики, мама ученика расплакалась, и все кинулись ее успокаивать и говорить, что это счастье – иметь такого талантливого сына. От этого мама плакала еще горше, но все равно все смеялись, веселились и рвались танцевать. Лида танцевала с тем учеником, который с тиком, пока ее не перехватил Петька, а тетю Раю уговорили на тур вальса с Израилем, отчего та еще больше раскраснелась, засмущалась и быстро кинулась собирать грязные тарелки и выставлять чистые. В паузах между горячим и десертом она рассказывала, как тяжело вытирать пыль с рояля полиролью – разводы остаются. И как Израиль Ильич не любит, когда она перекладывает ноты на другое место, так что она теперь, наученная, сначала запоминает, как лежат ноты, вытирает пыль и кладет точно так же. Израиль даже ничего не замечает. Этим фактом тетя Рая особенно гордилась.

Потом она принесла из кухни свой фирменный торт, который быстро все умяли и взяли по куску домой, детям.

Прощались бурно, собираясь встретиться вновь – отметить годовщину молодой семьи и все прочие годовщины тоже – и бумажную, и фарфоровую, и ситцевую свадьбы. Израиль Ильич провожал гостей, тетя Рая скрылась на кухне, намывая посуду.

Ольга Петровна с Лидой ушли вместе, остановились на лестничной клетке в ожидании лифта, хотя Ольге Петровне нужно было спуститься всего на один пролет.

– Нет, на самом деле все правильно, всем хорошо, – нарушила молчание Ольга Петровна.

– Ну да, – хмыкнула Лида. – Наша Рая оказалась не такой дурой, как мы думали.

– Лида, ну почему вы всегда ищете подвох? – возмутилась Ольга Петровна.

– Потому что жизнь такая, с подвохом.

– Перестаньте. Тут все так, как должно быть. Израилю одному плохо, ему женщина в доме нужна. И Рае тоже в этих отношениях есть смысл.

– Ага. Я про это и говорю. Израиль ей должен квартиру отписать, за труды.

– Лидочка, не хочу с вами даже спорить сейчас! – возмутилась Ольга Петровна. – При чем тут квартира? Два одиноких человека нашли друг друга. Будут заботиться друг о друге, это так понятно, так очевидно. Я за них только рада.

– А я буду рада, если тетя Рая за это что-то получит. Не зря же она сначала сиделкой, а теперь обслугой работает.

– Лидочка, вас не переубедишь. Вы не верите в любовь, во взаимную поддержку. Вы еще молодая, а я вот очень хотела бы найти такого Израиля Ильича и встретить с ним старость.

– Ну да. Только сначала горшки за его женой повыносите, а потом рояль полиролью понатирайте. И будет вам счастье.

– Лидочка, спокойной ночи. Не злитесь, вам это не идет.

– Вот увидите, Израиль ей свинью подложит. Не верю я в любовь до гроба. Нет ее. А в случае с Раей… Не было у бабы хлопот, купила баба порося.

– Давайте думать о хорошем. И пожелаем им счастья. Спокойной ночи, Лидочка.

Для молодых ничего не изменилось. Тетя Рая ночевала дома, с Маринкой. Вставала рано утром, отправляла Маринку в школу, а потом поднималась к Израилю Ильичу и варила ему кашку. После этого бежала на работу, в обед заскакивала домой, чтобы накормить мужа супчиком и после этого бегала по пациентам – ставила капельницы и уколы. Вечером кормила ужином дочь и опять бежала к Израилю, чтобы накормить и его. Мыла посуду, готовила на завтра и спускалась к себе, чтобы утром подскочить ни свет ни заря, приготовить завтрак Маринке, отправить ее в школу и бежать дальше. Все бегом, бегом.

– С ума сойти! – ахала Ольга Петровна. – Раечка, вы же не двужильная!

– Ой, да ладно, нормально! – отмахивалась Рая, успевавшая между работой и домом забежать в магазин.

– Но вы же себя совсем загоните! Должен же в вас быть разумный эгоизм?! Вам замужество должно счастье принести, а у вас забот только прибавилось! – увещевала ее Ольга Петровна.

Именно она, сама того не осознавая, заронила в замотанную голову и доброе сердце тети Раи первые зерна корысти.

– Жили бы вместе, было бы проще, – обронила как-то Лида, и зерна проросли, заколосились.

– Райка, чё ты мотыляешься? – спросил Петька, останавливая автобус в неположенном месте, чтобы подвезти соседку до дома. – Переезжай к Ильичу с Маринкой! Он нормальный мужик! А свою однокомнатную клетушку продай. На фига она тебе? Хоть поживешь нормально, – выразил он общую мысль соседок.

В ту ночь тетя Рая не спала и думала о словах соседей. Они предлагали ей решение всех проблем. Сама бы она до такого никогда не додумалась. Израиля тетя Рая инстинктивно побаивалась, как представителя другой, незнакомой ей, расы: умный, интеллигентный, на пианино играет, куда ей до него? Рая даже не знала, как заговорить с ним о таком деле. А вдруг он плохо о ней подумает? А она что ж? Не о себе думает. О дочке да о нем. Ведь вправду, так проще будет. В голове тети Раи уже роились планы, что можно купить на деньги от продажи квартиры – Маринке новое пальто и сапоги, раковину в ванной у Израиля поменять, да и себе сапоги – на работу бегать не в чем. Дальше сапог и раковины ее мечты не простирались. От этих мыслей Рая засыпала почти счастливая.

Разговор она так и не завела бы, если бы не очередная случайность.

Тетя Рая и Ольга Петровна увиделись на родительском собрании в школе – Танюша с Маринкой ходили в один класс и даже сидели за одной партой. После собрания они шли домой и по привычке остановились на детской площадке. Танюша с Маринкой уже не обязаны были делить сиденье на качелях и побежали домой, а тетя Рая с Ольгой Петровной присели на скамейку…

– Раечка, послушайте, – начала разговор Ольга Петровна. – Мои хорошие знакомые ищут квартиру, однокомнатную. Хотят купить. Деньги более чем приличные предлагают. Вас это не заинтересует?

– С чего бы? – на всякий случай спросила тетя Рая.

– Раечка, но вы же имеете полное право жить у Израиля Ильича. И Мариночке так будет лучше – своя, отдельная комната. А знакомые мои – очень приличные люди, они хотят непременно в нашем районе и у знакомых людей купить. Без посредников. Вот я о вас и подумала. Посоветуйтесь с Израилем Ильичом. Мне кажется, это очень хороший вариант.

– Ой, не знаю. Неудобно как-то, – просто сказала тетя Рая.

– Почему неудобно? Вы же ему жена! Неудобно бегать туда-сюда, как вы бегаете!

– Это правда. Что-то я совсем устала. С ног валюсь, – согласилась тетя Рая.

– Вот и я о том же. Подумайте!

Вечером, поставив перед Израилем Ильичом тарелку с голубцами, Рая, пряча глаза и краснея, пересказала разговор с Ольгой Петровной. Сказала на выдохе и замерла, готовая ко всему.

– Раечка! Это же просто замечательно! – воскликнул Израиль Ильич так восторженно, что тетя Рая опешила. – Я давно хотел тебе предложить переехать с Мариночкой ко мне. Не могу смотреть, как ты на два дома разрываешься! В конце концов, ты мне жена! Законная!

– А почему ты молчал? Сам не предложил? – спросила тетя Рая, обтирая кухонным полотенцем вспотевшее лицо.

– Раюшечка, мы с тобой взрослые люди. Я думал, что тебе так удобнее. Ты же привыкла жить с Мариночкой отдельно. Просто не хотел тебя собой обременять.

Слово «обременять» тетя Рая не очень поняла, но в тот момент для нее это было и не важно. Она протянула руку и пожала кисть Израиля Ильича.

– Кушай, пока не остыли, – сказала она. – Вкусно?

– Очень, – ответил Израиль Ильич, заглатывая голубец.

Следующие несколько месяцев тетя Рая была занята переездом. Она очень переживала, как дочь воспримет новость о совместном житье с Израилем Ильичом, но Маринка визжала от восторга, когда Рая сообщила ей о том, что у нее будет своя собственная комната.

Покупатели, знакомые Ольги Петровны, муж с женой, оказались очень милыми людьми. Продажа прошла без проблем, тетя Рая получила такую сумму денег, которую даже представить себе не могла, не то чтобы в руках подержать. Она купила Маринке и новое пальто, и сапоги, и себе сапоги, и раковину поменяла у Израиля. И ему новый свитер, и постельное белье с вышивкой, аж два комплекта. Тетя Рая, всегда неравнодушная к постельному белью, была просто счастлива. Нет, даже больше, чем счастлива. Один комплект она положила на полку в шкаф, не открывая упаковку. И еще весь вечер подходила к шкафу и смотрела на него. Ей было мало нужно для радости, как оказалось: простыня, наволочки да пододеяльник, и все в цветах. Израиль опять ее удивил.

– Раечка, купи себе платье! – потребовал он.

– Зачем? – испугалась тетя Рая. – Мне не надо. Куда я в нем?

– Да хоть куда! – настаивал Израиль.

– Лучше на лечение оставить. Мало ли что, – рассуждала тетя Рая.

– Кому на лечение? Мне? Перестань. Я болеть не собираюсь! – бил себя в грудь Израиль. – Потрать на себя. Я настаиваю. Чтобы завтра у тебя было новое платье! Посоветуйся с Лидой, она у нас известная модница.

– Нет, лучше я Маринке сережки справлю. Золотые. Давно хотела

– И сережки обязательно! – обрадовался Израиль Ильич. – И Мариночке, и себе!

– Может, лучше холодильник новый? Наш-то уже морозит так, что я лед ножом отдираю. Снег один, а не холодильник.

– Нет, сначала сережки! – воскликнул Израиль.

– Ладно, как скажешь.

Тетя Рая купила Маринке золотые сережки, маленькие гвоздики-цветочки, и смотрела, как дочь крутится перед зеркалом и откидывает волосы. Но холодильник она тоже купила – сил нет старый размораживать.

Оставшиеся деньги тетя Рая вложила в старый пододеяльник и засунула поглубже в шкаф – на лечение в случае чего, не дай бог, конечно.

Новые жильцы в квартиру так и не заселились. Хозяин решил поехать на заработки, и жена последовала за ним, так что едва начавшийся ремонт быстро заглох, и квартира стояла пустая. Тетя Рая была этому даже рада. Не было тянущего, муторного ощущения, что она вроде как без собственного дома оказалась, что в ее квартире с родными стенами живут чужие люди.

Соседи были правы – тете Рае стало легче. Не то слово, как легче. Маринка быстро привыкла к своей новой комнате. Прежде чем войти, Израиль Ильич всегда стучался и спрашивал: «Мариночка, можно к тебе?» Рая вслед за Израилем стала делать так же, и Марине такое обращение очень льстило. Она очень быстро привыкла и к комнате, и к золотым сережкам и к тому, что каждый вечер мама накрывает стол в «гостиной». Израиль Ильич очень хорошо относился к девочке и, когда Рая бегала по клиентам, пытался учить Маринку музыке, несмотря на то что у той не было слуха и способностей. Маринка честно высиживала полчаса за роялем и с облегчением бежала в свою комнату. Сердце тети Раи было спокойно – все-таки дочка не одна в пустой квартире, под приглядом. Израиль – золото, а не мужик. Повезло так повезло. Родной отец так носиться не будет, как он.

Полученные за квартиру деньги она расходовала по чуть-чуть, на хозяйство. Она открыла для себя кулинарию – покупала готовые котлеты, чего раньше не могла себе позволить, готовые сырники, так что на плиту и готовку тоже уходило меньше времени. Тетя Рая даже помолодела, расправила плечи, ходила в новом платье, которое ей подобрала Лида и чуть ли не насильно всучила, и неожиданно для себя отказалась от нового пациента, к которому нужно было ехать на автобусе пять остановок. Тетя Рая решила, что далеко, и отказалась. Теперь она могла себе это позволить. Хотя потом извелась вся – зачем отказалась? А вдруг обиделись?

Два года пролетели почти незаметно. Спокойно, радостно, без потрясений. Главное, спокойно. Тетя Рая говорила, что это были лучшие годы в ее жизни. Так хорошо ей не было никогда. Она тайком стучала по дереву, сплевывала через плечо, чтобы не сглазить, но знала, что скоро все кончится. Чувствовала нутром. Она привыкла выживать, выдерживать, рвать жилы, такая была у нее судьба, и она не верила, что может быть по-другому.

– Что с вами? – спросила однажды Ольга Петровна, глядя на задумчивую тетю Раю.

Ольге Петровне, у которой мигрени стали почти невыносимы, прописали в поликлинике курс витаминов внутривенно. Тетя Рая приходила к ней и ставила капельницу на швабре.

– Не знаю, что-то беспокойно на душе, – ответила тетя Рая.

– Перестаньте, не каркайте, – отмахнулась Ольга Петровна.

То, что Израиль Ильич плохо себя чувствует, тетя Рая заметила первая, как профессиональная медсестра. Ее можно понять – она хотела продлить состояние такого нахлынувшего спокойствия и ничего не сказала мужу. Не подняла тревогу. Израиль Ильич оказался очень терпеливым, что редкость для мужчин. Он долго не жаловался, хотя Рая видела, что ему больно. Растирала ему спину, заматывала пуховым платком, но знала, что дело не в этом, не в спине. Знала и молчала. До последнего. Когда Израилю стало совсем плохо – его буквально скручивало от боли, – Рая не выдержала. Договорилась в поликлинике, сбегала к врачу – деньги взяла из комплекта белья, втайне от Израиля. Ему быстро сделали анализы и быстро поставили диагноз – рак желудка. Рая опять сбегала к врачу, опять достала деньги из шкафа и определила мужа на операцию. Потом забрала домой и выхаживала. Лучше ему не становилось. Рая кляла себя на чем свет стоит. Чувствовала себя виноватой – смолчала, хотя могла поднять тревогу раньше, ведь все видела и с порога поставила диагноз, хоть и не врач. Она насмотрелась на раковых больных, по глазам определяла, по запаху. И даже когда Израилю вдруг стало лучше, настолько лучше, что он сел к роялю и обзвонил учеников – все, занимаемся, быстрее, чтобы успеть, – не обрадовалась. Ремиссия, после которой наступит конец.