Текст книги "Вся la vie"

Автор книги: Маша Трауб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

   – Я сказал подарю – значит, подарю, – горячился он. – Моя земля, что хочу, то и делаю. Наташка, отцепись!

   Наташкой звали жену соседа, которая уже час пыталась увести мужа домой и тянула его за рукав. Геодезисты, уезжая, пообещали, что если что – приедут и все нарисуют в лучшем виде.

   На следующий день мама решила, что ей нужен камин. Что-что, а деньги она тратит с чувством. И поехала этот камин выбирать, а заодно искать рабочих, которые его установят. Потому что для этого камина нужно раздолбать на фиг половину только недавно построенного дома, включая крышу. Это ей давно говорили, но мама не успокоилась. Хочу камин – и все.

   Вольные каминщики обещали приехать и оценить масштаб работ. Приехали спустя сутки, потому что в тот день шел дождь, а в дождь каминщики вместе с геодезистами не работают. Они предложили раздолбать на фиг другую, меньшую часть дома, но мама отказалась, потому что камин должен быть в гостиной, где кресла, а не в спальне, где кровать. Ребята предложили поменять местами кресла с кроватью, но мама не поняла замысла. Она даже была готова сидеть на вареной свекле с кефиром, потому что все деньги улетели бы в каминную трубу. А свекла с кефиром – это для моей мамы все, конец всем радостям жизни.

   Дом раздолбали, камин установили, мама похудела на свекольно-кефирной диете и была счастлива. Когда на выходные на дачу приехал мой отец, то не сразу узнал участок. Мама успела заказать две машины дров. Дрова привезли и свалили кучей. Отец складывал дрова в поленницу. Куча не уменьшалась. Мама никогда меры не знает – если дрова, то машинами.

   Естественно, во время торжественного розжига камина выяснилось, что труба не тянет и дым идет не вверх, а вниз. То есть в дом. Отец, кашляя и ругаясь, спрашивал, почему мама не заставила разжечь камин самих каминщиков, чтобы проверить. Мама, тоже кашляя и ругаясь, отвечала, что раз он такой умный, то пусть в следующий раз сам все делает.

   Вообще у них там весело, событий много. Мама сама себе их организовывает, чтобы не скучать. Звоню, мама не отвечает. Дозвонилась. Оказалось, ездили в больницу на рентген. Маме понадобилась вода. До колодца идти ну метров десять. Мама взяла два ведра, чтобы уж сразу. Набрала воду, пошла назад. Поскользнулась, упала. Лежит на траве вся мокрая, встать не может. Позвала на помощь. Отец смотрел телевизор и зова не услышал. Мама кое-как доползла до крылечка. В это время отец все же вышел на крыльцо и увидел, что его жена лежит на нижней ступеньке вся мокрая и матерится.

   – Ты что, в колодец упала? – спросил маму отец. А что он еще мог спросить? Ну, мама ему и сообщила, что завтра же пойдет разводиться.

   Он затащил ее в дом, так и не поняв, при чем тут развод, и уточнил:

   – А как ты из колодца сама выбралась?

   Про ведра они по дороге в больницу выяснили. В больнице маме сказали, что это нужно умудриться так упасть, наложили на ногу фиксирующую повязку и посоветовали в городе пожить. Но мама в город не хочет.

   Только-только нога прошла, жизнь наладилась. Выходные, отец футбол по телевизору смотрит. Маме зачем-то понадобилось проверить, сколько воды осталось в бочке над душем. Хватит или долить? В принципе там и так видно, но мама решила узнать поточнее. Полезла наверх по лестнице. Когда уже наверху была и тянула шею, чтобы в бочку заглянуть, перекладина под мамой сломалась. Пока она вниз летела, сломала еще три ступеньки – одну головой, две бедром. Упала вроде бы удачно. Неудачно на маму лестница упала. Приложила, так сказать. Мама опять позвала мужа. Отец опять ничего не услышал. Мама, матерясь, доползла до ступеньки. В это время в футболе перерыв начался, и отец вышел на крыльцо. И на крыльце жену свою увидел – лежит, лицо в крови, одежда в крови.

   – Ты где была? – спросил он маму. А что еще он мог спросить? Но мама сказала, что она эту лестницу ему об голову разобьет, вот только встанет. Встать она, правда, не могла.

   Отец перенес ее в комнату и пошел к соседке-медику за перекисью водорода. У соседки перекиси не было, даром что медик, зато была водка. Водкой маме промыли раны. Мама просила дать ей внутрь, но соседка-медик сказала, что у мамы, возможно, сотрясение мозга, а при сотрясении водку нельзя. Неизвестна реакция.

   В следующий раз они к соседке бегали за валокордином. У мамы сердце прихватило. Вася играл с бабушкой в прятки. Любимая игра моей мамы. Пока Вася прячется, а мама его якобы ищет, она успевает борщ сварить и белье погладить. Иногда, правда, мама забывает, что она с внуком в прятки играет. Васе рано или поздно надоедает сидеть в шкафу или лежать под диваном, и он вылезает. Так было и в этот раз. Мама отправила Васю прятаться, а сама хозяйством занялась. Где-то через полчаса – мама посуду помыла, мусор выбросила, белье постельное поменяла – она вспомнила, что внука давно не видела и не слышала.

   – Ты Васю видел? – спросила мама Васиного дедушку. Дедушка в очередной раз налаживал систему водоснабжения, которая все время давала течь.

   – Нет, он же с тобой был, – ответил он.

   Мама заглянула в дом, за дом – Васи не было.

   – Вася не у вас? – Мама зашла к соседке. Вася любил к ним бегать поиграть с собакой.

   – Нет, не у нас, – ответила соседка-медик.

   Мама вернулась, еще раз зашла в дом, за дом.

   – Вася, Вася, ты где? – закричала моя мама.

   Васин дедушка бросил шланг и пошел искать внука в сарае. В сарае ребенка не было.

   – Ты в доме смотрела? – спросил дедушка свою жену.

   – Что я, по-твоему, слепая? – Мама начала волноваться уже всерьез. Она выбежала на деревенскую дорогу с истошными криками: «Вася, Вася!» Постояла, вернулась на участок. Шла по тропинке и в этот момент увидела, как Васин дедушка отодвинул шифер, которым была закрыта выгребная яма – у Васиного дедушки все никак руки не доходили ее закрыть. Так вот, мама увидела, как он наклонился и внимательно смотрит вниз. Мама тут же вспомнила, что шифер в принципе мог отодвинуть и ребенок. Он, конечно, знал, что нельзя подходить к яме – ему двести раз говорили. Но что толку-то? Мама со всей своей силой воображения представила, как внук свалился в яму. Она медленно опустилась на тропинку и схватилась за сердце.

   – Ты чего? – спросил Васин дедушка, оглянувшись.

   Мама хотела сказать «чего», но не смогла – губы не слушались. Дедушка вздохнул и побежал к соседке за валокордином. Валокордина у соседки-медика не было. Была водка. Она сказала, что при сердце водку можно, это только при сотрясении нельзя, и выдала бутылку.

   – На вас не напасешься, – сказала соседка.

   Мама, сидя на тропинке, увидела сначала мужа с бутылкой водки в руках, а потом Васю, который вышел из домика. Они шли к ней вместе. Мама решила, что вот оно – помутнение рассудка.

   – Ты где был? – спросила мама Васю, когда обрела дар речи.

   – В домике прятался. Под пледом. Мы же в прятки играли. Просто мне жарко стало, вот я и вышел.

   – А ты не слышал, как я тебя звала?

   – Слышал. Но это же не по правилам – отзываться. Тогда бы ты меня сразу нашла, – объяснил Вася.

   – А чего ты в яму смотрел? – спросила мама у Васиного дедушки.

   – Да мерил я. А что?

   Вот такая дачная жизнь.

Мама как ясно солнышко, появилась – и на том спасибо

Часть моего детства прошла в осетинском селе. Я мало что помню, только детали. Помню, например, большую деревянную ступку для чеснока. Это была моя повинность. Нужно было брать зубчики и разминать их в ступке до кашицы. Долго, чтобы не было кусочков. Чесночную ступку эту я ненавидела. Или была другая – поменьше – для зелени. Эта ступка пахла кинзой или мятой, или тархуном, или всем сразу. Я до сих пор помню этот запах. Потом бабушка забирала у меня ступки и делала соусы. Для мяса, курицы, картошки. Тот, что для мяса, подавался на отдельной маленькой тарелочке. Для картошки – в глубокой миске с деревянной ложкой. Курица поливалась пахучей жижей перед приходом гостей.

   Бабушка давно умерла. В Осетии я не была лет уже пятнадцать. Вместо ступки у меня – давилка для чеснока из нержавейки. Для зелени – комбайн с тремя скоростями. Соусы получаются «европейскими». Что-то средне-острое, щадящее желудок среднестатистического гостя. Вкусно, но неправильно. Чтобы было правильно – нужна бабушка в ее любимом домашнем платье с тремя крупными пуговицами, старая ступка с глубокой трещиной-раной на одном боку и черная на донышке и я – маленькая, с грязными ногами и застрявшими в носу слезами: меня ждут во дворе, а я сижу и чеснок давлю.

   На самом деле называть соус соусом тоже неправильно. Это абсолютно самостоятельное блюдо. Но соус – понятнее. Например, для картошки – это цахтон. В жидкую сметану (не знаю, сколько должно быть процентов жирности, потому что сметана у бабушки была двух видов: «возьмем маленький бидон» и «Мадина, сходи в подсобку и принеси нормальную сметану. Или ты меня первый день знаешь?»; вот сейчас написала и подумала – я помню, как звали продавщицу из сельского продмага) добавляются толченый чеснок и соль. Все перемешивается. Подается с отварной целиковой картошкой.

   Бабушка на кухне не готовила, а творила – могла, например, к сметане и чесноку добавить молодые, только что из маринада, виноградные листья. И поперчить. Я тоже добавляю – листья продаются на любом рынке. Только нужно пощупать ножку – должна быть мягкая.

   А в адыгейском варианте того же соуса сметана смешивается с кислым молоком. Один к одному. Соль, чеснок по вкусу. Называется «шхыушипс». Подается к отварному мясу. Очень хорошо с телятиной. Со свининой значительно хуже, но есть можно. Я прямо нарезаю мясо кусочками и заливаю таким соусом. (В моем исполнении – на основе мацони, тоже купленном на рынке. Нужно спросить, когда делали. Даже если вчера – не страшно, будет чуть кислее, но все равно лучше, чем магазинный в стеклянной банке.) Если добавить туда же мелко нарезанную мяту с тархуном – вообще отлично. Удобно, потому что не надо разогревать. Идет как холодная закуска.

   А для курицы чеснок нужно развести бульоном, оставшимся от варки, и добавить толченую кинзу. Полить птицу. Главный секрет – закрыть ее крышкой, чтобы пропиталась. Это и правда очень вкусно.

   Хотя вот подруга моя сделала цахтон, позвонила и сказала, что я – сволочь. Не получился. Не тот вкус. Рецепты же вообще передаются «на глаз». Я стояла и смотрела, как готовит бабушка, как раньше моя мама стояла и смотрела, как готовит ее бабушка, моя прабабушка. Даже сейчас, когда мне нужно что-то приготовить и я звоню маме спросить как, она отвечает: «Приезжай, посмотришь». Я приезжаю и, как в детстве, сажусь давить чеснок.

   Мама приехала, как обычно, ни свет ни заря. Хлопнула входной дверью, грохнула пакетами об пол, что-то разбила. Разделась, потащила продукты на кухню, застучала дверцей холодильника, шкафами… Муж занял ванную. Я зашла поздороваться с мамой.

   – У вас, как всегда, шаром покати, – вместо «здравствуй, доченька», сказала мама.

   – Там йогурты есть.

   Мама даже не ответила. Йогурты в ее понимании не еда.

   Мама всегда готовит на маленький аул. Потому что если меньше, то нет смысла затевать. У меня ей все не нравится – кастрюли слишком маленькие, сковородки слишком плоские, мясо слишком постное, капусты слишком мало. После мамы исчезают мука и подсолнечное масло. На кухню не зайти – стоит чад. И вообще лучше не заходить – мама найдет работу. Почистить картошку, порезать помидоры. Она продолжает бурчать – долго чищу, слишком мелко режу…

   – Мам, ну зачем столько колбасы? – спрашиваю я. В холодильнике лежит батон. Мы не съедим даже половину. – Мам, ну куда столько блинов? И варенье. Ну зачем ты опять привезла варенье? Оно прокиснет.

   Мама бросает деревянную лопатку и начинает плакать.

   – Нет чтобы спасибо матери сказать. Вечно ты всем недовольна. Не нравится – вообще больше приезжать не буду. Стараешься, стараешься, слова доброго не услышишь.

   Мы с мамой следуем сценарию. Это повторяется каждый раз. И каждый раз я начинаю убеждать маму, что мне все нравится, что очень вкусно. Мама не верит. Я давлюсь блинами. Мама все равно не верит.

   – А котлеточку попробуй? – просит почти оттаявшая мама. На часах девять утра. Я йогурт в девять утра съесть не могу, не то что котлеточку.

   – Не хочу, попозже.

   – Я так и знала, что тебе не понравится! – Мама опять бросает деревянную лопатку. В этот момент на кухню заходит муж и ест блины с котлетами. Мама зятя очень любит. И подкладывает ему на тарелку сырничков. Только-только с плиты. Муж запихивает в рот сырник. И запивает большим глотком чая. Чтобы проглотить. Потому что если он откажется, мама бросится в коридор, сорвет с вешалки свою куртку и с криком: «Все, и не зовите меня больше. Никогда!» – начнет уходить. Мы будем долго ее возвращать и в знак примирения сядем есть сырники.

   После таких завтраков муж еще долго не может собраться с мыслями. Организм переваривает пищу. Куда-то собирались ехать? Надо что-то сделать?

   Только Вася радуется ранним приездам бабушки. Потому что бабушка на кухне – это весело. Я не разрешаю ему играть на кухне, а бабушка разрешает. И даже показывает, как лучше это делать. Как-то она ему показала, что ломтик картошки скользкий. Можно подложить его подо что-нибудь тяжелое и сдвинуть. Вася начал двигать мебель в квартире. Засохшие кругляшки картошки я находила по всем углам. Или шкурка банана – не простая, а волшебная. Можно наступить и поскользнуться. Вася стерег папу из ванной, чтобы папа наступил на банановую кожуру. Папа наступать не хотел. Вася требовал, чтобы наступил. И чтобы непременно упал.

   Бабушка разрешает Васе разбивать яйца для блинов. Вася радостно бьет десяток. Роняет в тарелку скорлупу, вылавливает ее, играет в кораблики в яичном море. Бабушка в это время запихивает ребенку в рот пятый по счету блин – с икрой и вареньем. Сразу чтоб полезно и вкусно. Вася, увлеченный игрой, жует.

   – Мама, ему сейчас плохо будет, – пытаюсь вмешаться в процесс я.

   – Это ему у вас плохо. А со мной ему всегда хорошо. Он и плачет у вас от голода. А вы его все воспитываете. Лучше бы накормили ребенка.

   Меня в детстве мама держала на диете. Мама утверждает, что всего неделю. Я помню, что очень долго.

   Она отправила меня к бабушке, а когда приехала через месяц, не узнала. У меня появились щеки и складки на животе. На завтрак бабушка жарила мне, семилетней, яичницу из трех яиц, намазывала масло на хлеб толстым слоем и ставила кружку какао. Мама, накричав на бабушку за то, что она раскормила ребенка, забирала меня. Бабушка плакала. В обед мама ставила передо мной тарелку с пустым бульоном и давала половинку от кусочка черного хлеба. Я роняла в бульон слезы и ждала воскресенья. По воскресеньям мама вела меня в кулинарию и покупала одно песочное кольцо с орешками. Я запихивала кольцо в рот, давилась и до следующего воскресенья роняла слезы в пустой бульон. И все время просилась к бабушке.

   Когда мы на месяц отдали Васю моей маме, то, приехав забирать, ребенка не узнали. У Васи появились щеки и складки на животе. Вася ел яичницу из трех яиц и запивал какао. Мама сидела и смотрела, как внук ест. А потом бегала за ним по участку с тарелкой, догоняла и запихивала в рот то яблоко, то булку с сахаром, то пирожное. Я сказала маме, что она раскормила ребенка. Мама заплакала. Забрав Васю, я лишила его сладкого. Вася все время просился к бабушке.

   – Ты там ешь что-нибудь? – спрашивает меня мама, когда я ей звоню.

   – Ем.

   – Ничего ты не ешь. На тебя уже смотреть страшно. Вот знаешь, когда ты мне нравилась?

   – Когда?

   – На девятом месяце беременности. Такая красивая ходила. Толстая. Даже ямочки на щеках были.

   После маминой готовки на кухне нужно делать ремонт, а плиту проще выбросить, чем отмыть. Весь стол заставлен кастрюлями и тарелками под пищевой пленкой. Мама стоит рядом и смотрит торжествующе. Уставшая, замотанная, с красными от мытья посуды руками, горящими от ныряния в духовку щеками, но счастливая.

   – Ну что, вам хватит на пару дней?

   Еды хватит на маленький аул и большой областной центр. Потом мама обязательно позвонит и спросит – ели? Сколько ели? А что именно ели? Утку или курицу? Щи или борщ? Я скажу, что ели все вместе.

   Историческая память короткая. Вкусовая – долгая. Мама – послевоенный ребенок. Бабушка уезжала на три дня в командировку, оставляя детям таз с пирожками. Мамино любимое блюдо до сих пор – арбуз с хлебом. На обед. Как в детстве. Или хлеб с маслом и сахаром. Или подсушенные в духовке квадратики серого хлеба с солью.

   Я, маленькая, помню, как мама пришла домой вечером почти счастливая – она устроилась на работу в Роспосылторг. Это означало, что она сможет «доставать» продукты. А продукты – это свобода, которую не купишь даже за деньги. За банку икры меня перевели в хорошую группу детского сада. За коробку конфет назначили прогревание носа в поликлинике. За коньяк маме «отложили» софу в мебельном. За шоколадку в кассе нашли билеты на поезд к бабушке.

   Мама действительно замечательно готовит. Главное, не видеть сам процесс. И не попадаться под руку. У мамы есть свои секреты. Она их никому не выдает, даже мне. Но некоторые я знаю.

   Мама жарила блины – когда она приезжает к нам, всегда жарит на завтрак блины. Я попала под сковородку.

   – Неужели нельзя нормальную сковородку купить? Сколько раз просила, – начала мама. Нормальная сковородка в ее понимании – в два раза больше обычной. Блины получаются размером с дно тазика. Один съел – и умер. А у меня все сковородки маленькие. «Пиндюрошные», как называет их мама. В общем, мама привезла свою. Разбила яйца, налила молока. И поставила миску под кран с водой.

   – Мам, что ты делаешь? Есть же нормальная вода, в бутылках, – вмешалась я.

   – Лучше уйди по-хорошему.

   У мамы самые вкусные блины. Секрет, видимо, в водопроводной хлорированной воде, а не из источника, разлитой по бутылкам. Сковородка упала мне на голову из шкафа. Она немытая, завернутая в пакет. Я вытащила ее из пакета и помыла. В следующий свой приезд мама сказала, что я все испортила – оказалось, что сковородку не надо было мыть. Из-за масла.

   В следующий свой приезд мама решила напечь пирогов с капустой. Я должна была съездить и купить кочан. Я, конечно же, забыла. К тому же капуста была – полкочана. А сколько на пирог надо? Маме надо было много.

   – Я же тебя просила.

   – Мам, да там хватит. Ну, забыла.

   – Давай сейчас сходи в ваш овощной киоск.

   Я собиралась спокойно сходить в душ, накраситься и поехать на встречу. За капустой никак не собиралась.

   – Не пойду.

   – Почему?

   – Не хочу.

   Это единственный мой ответ, на который мама не умеет реагировать. Еще с детства.

   – Машенька, в школу опоздаешь, – говорила она мне.

   – Я не пойду сегодня в школу, – отвечала я.

   – Почему?

   – Не хочу.

   Мама, вот прямо как сейчас, застывала на пороге.

   Я сходила в душ и заглянула на кухню. На запах. На плите в кастрюле что-то варилось. Капуста. Я подошла и понюхала. Варилась квашеная капуста. С морковкой. Мама привезла пакет с рынка. Она считает, что зять ее любит. Зять ее, конечно, любит. Но по случаю – к водочке там. А вот так, чтобы просто – нет. Но мама возит ему эту квашеную капусту килограммами.

   – Мам, а зачем ты капусту эту варишь?

   – Уйди по-хорошему. А то я сейчас сорвусь. Будет тут ходить и нос мне в кастрюли совать.

   Так вот, если нет капусты обычной, можно сварить квашеную.

   Еще мама печет пироги с вареньем. Опять же потому, что я забываю купить три килограмма яблок, а килограмма маме мало. В начинку идет засахарившееся варенье, мамой же и привезенное полгода назад и засунутое мной подальше в холодильник. Мама находит варенье и не радуется:

   – Возишь, возишь, ничего не жрут. Маргарита, неужели нельзя варенье на стол поставить?

Мама, когда сердится, называет меня Маргаритой. Так вот это варенье идет на пирожки. Пирожки очень вкусные, только их очень много – тазик. И они очень горячие. Мама стоит надо мной и смотрит. Надо съесть. Тесто уже остыло, а начинка внутри горячая. Я каждый раз обжигаюсь и целый день щупаю языком нёбо.

   – Все, я больше есть не буду, – говорю я и выползаю из-за стола.

   – Почему? – Мама готова обидеться.

   – Не хочу.

   Тогда мама накладывает на тарелку пирожков и всей остальной еды и идет к внуку. Вася еще не знает, как отказать бабушке. Да его никто и не спрашивает. Васе уже шесть лет. Но бабушка по-прежнему кормит его с руки.

   – Вова, иди ребенка кормить, – кричит бабушка Васиному дедушке. Дедушка, спокойно смотревший футбол, покорно идет на зов. Он тоже не знает, как отказать жене. Дедушка садится в одном углу комнаты, бабушка в другом с тарелкой на коленях. Дед придумывает игру – пробежать мимо бабушки, чтобы она не схватила. Вася бегает, бабушка ловит. Когда ловит, запихивает в рот кусок пирога, котлету, сосиску, картошку или все вместе. Вася бегает, не успевая пережевывать. Еще он смеется, потому что он любит играть с бабушкой и дедушкой. А когда он смеется, изо рта сыплется еда.

   – Мама, неужели нельзя его на кухне покормить? – спрашиваю я, подбирая с пола куски пережеванного огурца и полкотлеты. – Он уже большой, между прочим. И сам давно ест.

   – Уйди по-хорошему, – говорит мама, засовывая ребенку в рот очередной кусок.

   – Оль, он сейчас треснет, – робко вступается за внука дед.

   – А тебя вообще никто не спрашивает. Кушай, Васенька, кушай, никого не слушай.

   Это должно было случиться, потому что случается у всех. Ребенок – Вася – захотел иметь домашнее животное. Не важно какое, лишь бы домашнее. Слава Богу, что желание совпало с дачным периодом, потому что мой муж – отец ребенка – любит животных так же, как организацию «Гринпис». То есть «Гринпис» теоретически – это хорошо, но не надо тащить его в квартиру. Потому что «Гринпис» обдерет обои и описает ковер. Моя же мама – бабушка ребенка – с зятем не согласна. «Гринпис» ее вообще не волнует, а волнует исключительно желание ребенка. А внука бабушка воспитывает по японской системе – это когда нельзя сказать «нет». Только у японцев «нет» нельзя говорить до трех лет, а нашему уже шесть, но у бабушки свое представление о японцах.

   В прошлом году на даче жили два кролика и два утенка. Моя мама поехала на рынок за продуктами, а вернулась с живностью. Васин дедушка из бывшей детской кроватки и сетки построил для них загон и купил комбикорм. Кролики от такой жизни научились открывать проволочную дверцу и удирали. Вася бегал и их ловил. Утки не убегали, они без конца ели и гадили. Если у Васи не получалось поймать кроликов, то их должны были ловить мы – родители, приехавшие на выходные. Васин папа отказывался ловить кроликов – он их боялся. Они его тоже. В конце лета поджарых от беготни кроликов и толстых шумных и наглых уток вместе с остатками комбикорма моя мама отдала в «хорошие руки» – фермерам. У фермеров кролики перестали бегать, а стали плодиться и размножаться. Утки продолжали жрать и гадить. На нашем участке на месте бывшего загона до сих пор не растет трава.

   В этом году моя мама купила Васе черепаху. Мы поехали за продуктами, и мама пропала. Я бегала между рядами рынка, пока не нашла ее около прилавка с крысами и птицами. Мама выбирала между морской свинкой и канарейкой. Склонялась к свинке, потому что она молчала, а птица голосила дурниной. Я еле уговорила маму ограничиться маленькой черепашкой. Тут же для черепахи была куплена клетка, из которой вытащили канарейку и убрали аксессуары – зеркало и поилку. Продавщица велела кормить черепаху капустой и протирать панцирь подсолнечным маслом.

   – А оливковым можно? – спросила мама.

   Продавщица подумала и кивнула.

   Васе предложили черепашьи имена на выбор. Я хотела назвать ее Тортиллой, Васин папа – интеллектуал – Братцем Черепахой, как в только что прочитанных ребенку сказках дядюшки Римуса (мы не знали, кто это – мальчик или девочка, а у продавщицы забыли спросить), а мама сказала, что черепаху будут звать Фатима. Вася, зная, что ему еще жить на даче с бабушкой, согласился на Фатиму.

   Вася нашел черепахе подружку – улитку Дусю. Они живут вместе, в одной клетке. Улитка Дуся норовит залезть на черепаху Фатиму, Фатима писается от страха и уже научилась забираться на потолок клетки.

   Еще Вася перестал доверять детской энциклопедии, в которой написано, что черепахи медленно ползают. Фатима оказалась спринтером. А что было делать? Вася решил, что ей нравится спускаться с детской горки. Всем же нравится. После спуска черепаха рванула в кусты пионов. После третьего спуска Фатима показала хорошее время для пятиметровки.

   Еще Вася учит ее плавать в тазу. Потому что в мультике про Немо черепахи умеют плавать. Значит, и наша должна. А я в связи с этим вспомнила о раке Арайке. Этого севанского рака-армянина подарила Васе, естественно, бабушка. Долго рассказывала, как продавец никак не мог понять, зачем женщине нужен всего один рак – побольше и поактивнее. Он ей отдал рака даром, лишь бы она уже ушла, – мужик перебрал сачком всех раков в аквариуме, пока моя мама их придирчиво рассматривала. Еще уточняла, точно ли с Севана? Рак, которого Вася считал крабом, жил в вазе. Вася кормил его хлебом. Через два дня мы сказали Васе, что Арайк уплыл в море, через унитаз, как Немо. Фатиме, видимо, придется в связи с окончанием дачного сезона уползать на зимовку в Африку.

   Я тоже просила у мамы собаку. У нас в классе – почему-то так получилось – собака была только у Лидки. Собака была породы колли. Причем это была лично Лидкина собака, а не общая, семейная. Собаку звали Бетти. Колли Бетти. Нереально красиво. Лидка выходила с ней во двор и отпускала с поводка. А потом звала, завывая: «Бе-е-етти-и-и!» Я, конечно, Лидке завидовала. А потом у Лидки мама развелась с папой и разделила домашних – Лидка досталась маме, а Бетти – папе. Лидка страдала. Не потому, что папа ушел, а потому, что собака оказалась не ее личной, а семейной собственностью. И именно в этот момент, когда Лидка стала как все, я начала выпрашивать у мамы собаку. Я была злая девочка. Мама сдалась. Мы поехали на Птичий рынок выбирать щенка. Я хотела непременно такого, чтоб лучше, чем у Лидки. Лучшим мне показался пудель. Заплатили мы за него, как за настоящего пуделя. Мальчика. Мальчик оказался девочкой, у которой в роду, может быть, и был пудель, но в лучшем случае двоюродный дедушка.

   – Сука, – сказала моя мама. Я подумала, что она имеет в виду пуделиху. Но мама имела в виду тетку, которая продала нам щенка.

   Пуделиху мама назвала Жанкой, в честь подруги. Жанка, которая пуделиха, гадила где придется, несмотря на все воспитательные меры. А Жанка, которая подруга, заходила к нам в квартиру всегда с одной и той же фразой: «Здравствуйте, можно я обгажу ваш унитаз?» Обе Жанки не отличались красотой. Даже наоборот. Обе любили поесть. Но Жанке-пуделихе повезло с характером больше, чем Жанке-подруге. Пуделиха была тупа и жизнерадостна. Подруга – умна и пессимистична. Из нашей жизни они пропали тоже одновременно – мамина подруга эмигрировала в Израиль, а собаку моя мама отдала маме Лидки. Лидка после Бетти сначала хотела любую другую собаку, а потом захотела именно мою.

   Потом Жанки тоже повели себя в принципе одинаково. Подруга ни разу не позвонила и не написала ни одного письма. Собака на нас – бывших хозяев реагировала как на всех остальных людей. Радостно кидалась, когда видела во дворе, и радостно бежала, когда ее звала домой Лидка. Жанке было все равно, в какой квартире гадить. Тем более что квартиры у нас с Лидкой были одинаковые – наши мамы вместе «доставали» стенки в большую комнату и «отрывали» кухонные гарнитуры.

   Про Лидку и Жанку я знаю. Лидка вышла замуж, родила ребенка, развелась, опять вышла замуж, опять родила и развелась. Работала, уставала как собака. Жанка дожила до счастливой старости и умерла на руках у Лидкиной мамы. Лидка тогда беременная ходила вторым ребенком, жила в другом районе и просила мать, чтобы та приехала, помогла. Но мама не приезжала – боялась оставить Жанку одну.

   – Тебе собака дороже родной внучки! – орала Лидка матери в телефонную трубку. Мать не спорила.

   Когда Лидка родила вторую дочку, ее мама завела себе щенка с клеймом на пузе. Купила в элитном питомнике. Лидка чуть ребенка не уронила, когда узнала об этом. Больше всего ее занимал вопрос – откуда у матери такие деньги? И почему она, имея такие деньги, всегда жаловалась, что ей только на кефир хватает? И почему, в конце концов, она не помогла деньгами ей, дочери? Как ни странно, они после всего случившегося – ребенка и щенка – стали нормально общаться. Раньше Лидкину мать занимали только два вопроса: «Что Лидка собирается делать со своей жизнью? И сколько можно плодить безотцовщину?» А теперь она звонила и даже спрашивала про внучек. Лидка рассказывала. В ответ мать рассказывала про щенка – как покушал, как покакал. Им было о чем поговорить – животики, зубы, первое «агу» и «гав».

   Только одно не давало Лидке покоя. Мать рассказала, что к ней приходили из питомника с проверкой – в каких условиях будет расти щенок. Мать к этому визиту готовилась – квартиру отдраила, брови нарисовала. Ее спрашивали – хватит ли сил и здоровья гулять по режиму, хватит ли денег покупать витамины? А к ней, Лидке, никто не приходил – ни бывшие мужья, отцы дочерей, ни родная мать. И никто не волновался, в каких условиях будут расти девочки. Никто не спрашивал, хватит ли ей, Лидке, сил, здоровья и денег.

   В детстве у меня не было шубы. Такой, какая была у всех девочек, – коричневая, из меха плюшевого медведя, с мальчуковым ремешком на талии. У меня был синий финский комбинезон, который моя мама «оторвала на складе» за 40 рублей. В детском саду меня дразнили «бздочек» – слово «комбинезон» я не выговаривала. Я плакала и просила у мамы шубу. К шубе я требовала шапку со значком во лбу, как у всех девочек, чтобы на глаза не налезала. И чтобы значок был мишкой или кошечкой, как у Настьки из группы. Но у меня была «оторванная на складе» шапка с помпоном – очень удобно дергать мальчикам. Они дергали кто сильнее, так, что у меня шея болела.

   Мама, которой надоели мои рыдания, подговорила воспитательницу Зинаиду Ивановну устроить соревнование «кто быстрее оденется на прогулку». Я должна была победить в любом случае. Без вариантов. Пока остальные только натягивали бы рейтузы и поправляли «штрипки» (так называла перепонки внизу рейтуз наша воспитательница), я бы быстренько запрыгнула в «бздочек» и застегнула молнию. Мне бы приклеили победный грибок на дверцу шкафа, и я бы перестала устраивать маме скандалы. Если бы… Собственно, так обычно все и было. Я одевалась быстрее всех и парилась еще минут десять на лестнице. Но в этот раз я застряла.