Текст книги "Счастливая семья (сборник)"

Автор книги: Маша Трауб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Я починила. Пойдем уже на море?

Впрочем, эта история совершенно не испортила папиных отношений с Эммой. Напротив, они нашли друг в друге уже не просто единомышленников, а родственные души, для которых крайне важно, чтобы бумага висела на специальном держателе, а не стояла на бачке. И маленькая лужица под кондиционером имеет такое же архиважное значение, как, я не знаю, землетрясение, например. Папа не терпит бытовых неполадок. А Эмма, заглянувшая к нам через день, принесла банку со специальными таблетками для посудомойки и заметила, что соду использовать не нужно. Потому что… дальше я уже не понял. Зато все поняла тетя Наташа, которая сказала, что в гробу видала эту посудомойку – руками помоет.

Эмма, как оказалось, была не просто хозяйка, а внимательная хозяйка. Для дяди Бори она принесла подарок – стопку старых английских газет, где на последней странице нашлись задачки по бриджу. Дядя Боря, который в это время смотрел с Симой мультики по детскому каналу (видимо, он еще не всю программу изучил), подскочил, стиснул Эмму в объятиях и закружил. Хозяйка хоть и была слегка ошарашена, но совсем не возражала против кружения. Сима с недоумением смотрела на дядю Борю – ее он так никогда не кружил. Тетя Наташа и вовсе застыла с тарелкой в руках. Вообще-то это она всегда была звездой, которую мужчины должны были хватать в охапку и кружить, кружить. Это она все тридцать лет брака, даже во времена жесточайшего дефицита, через своих многочисленных родственников обеспечивала мужа свежими продуктами и терпела его увлечение бриджем. Вообще-то это она хотела выйти замуж и совсем не ожидала, что ее муж годится хоть на что-то. И вот теперь он кружит англичанку, которой, по мнению тети Наташи, уже сильно за шестьдесят, женщину, которая не знает, что такое краска для волос, и не просто кружит, а стискивает в объятиях.

Свидетелем этой сценки оказался еще один человек – тихий милый садовник, который приходил раз в неделю. Пожилой немногословный мужчина очень понравился маме, поскольку всегда срезал для нее одну розу. Розы были страстью садовника. К другим цветам он оставался равнодушен, зато розовые кусты подрезал с такой любовью, что мама завидовала цветам. Мама могла подолгу сидеть на террасе и смотреть, как садовник орудует ножницами, как бережно приподнимает бутоны, как ласково снимает с куста сухие листья. До всего остального сада ему не было никакого дела. Сад был заросший, кусты обстрижены наспех, трава – косо. Зато розы были вне всяких похвал. Так вот, держа в руках розу, садовник вошел в дом, поскольку дверь, как всегда, была открыта, и увидел дядю Борю, который изображал Ромео. Садовник молча положил розу на стол и вышел. Но тут случилось странное с Эммой. Она подергала ногами, чтобы дядя Боря ее опустил, и достаточно резко высвободилась из его объятий. Хозяйка кинулась за садовником, что-то говоря ему по-гречески.

– Что это с ней? – удивилась тетя Наташа, которая собиралась убить дядю Борю, но не знала, каким способом.

– Ничего, – ответила мама. – Садовник – муж Эммы.

– Не может быть! – ахнула тетя Наташа и временно решила не убивать дядю Борю.

– Почему не может? Он очень милый, – возразила мама.

– И он ее до сих пор ревнует! – Тетя Наташа вернулась к мыслям об убийстве дяди Бори. – Какие отношения! Какой мужчина! А она? Совсем его не ценит! Ну, где справедливость? Почему таким женщинам (тетя Наташа произнесла это с презрением) достаются такие мужчины (что было сказано с восхищением)!

– Между прочим, еще большой вопрос, кому повезло. Она – хозяйка, а он – просто садовник, – заметила мама, которая, если бы не папа и мы с Симой, точно стала бы предводительницей феминисток и борцом за права женщин.

– Значит, он благородный. – Тетя Наташа переключилась с возмущения собственным мужем на восхваление чужого. – А то, что он занимается розами, говорит о его тонкой душе! Не то что у некоторых (тетя Наташа пальнула взглядом в дядю Борю, но тому уже было все равно – он погрузился в газетный бридж. Впрочем, тетя Наташа всегда говорила при дяде Боре так, будто его нет в комнате).

– Ты бы хотела, чтобы дядя Боря тоже был садовником? – уточнила мама.

– Ну что ты все переворачиваешь? Может, у него есть другие таланты! Раз Эмма ради него бросила свою Англию и переехала жить сюда.

– Ради мужа она, между прочим, выучила его родной язык, а он так и не удосужился выучить английский. – Мама, как всегда, защищала женщин. – И она, я в этом не сомневаюсь, приносит доход в семью. И обеспечивает и себя, и мужа!

– Я тоже обеспечиваю мужа! – почти закричала тетя Наташа.

– Но ты же не научилась играть в бридж! – не сдавалась мама.

– Еще чего не хватало! – фыркнула тетя Наташа.

Мама с тетей Наташей разошлись по комнатам, и каждая осталась при своем мнении.

За ужином разговор вернулся к тому, кто ради кого что делает. Мы нашли, точнее, мама нашла, поскольку за еду отвечает она, маленькую таверну. Мама сказала, что, пока она не наладила регулярную поставку рыбы и мяса в наш дом, она просто не знает, чем нас кормить (замороженную еду из супермаркета мама обходит стороной, и мы можем умереть с голоду, но она ни за что не приготовит нам мясо, которое пережило ледниковый период в морозильной камере). На вывеске перед таверной значилось, что там готовят настоящую итальянскую пиццу, пасту и все остальное – тоже итальянское. Маме понравился вход и белье, которое сушилось на втором этаже дома-таверны. Она успела разглядеть, что на веревке развешаны детские вещи, и решительно вошла внутрь. Оказалось, что она заметила не только детские вещи, а это для нее является гарантией качественной пищи и душевной атмосферы, но и дрова, которые были сложены в аккуратную поленницу. Нас вышел встречать официант – спокойный молодой парень, который говорил очень тихо. Почти так же, как наш папа. Папе, кстати, он сразу понравился. Как и обстановка – музыка в таверне была еле слышна. А столики выходили на крошечный, на три шезлонга, пляж между камнями.

– У вас действительно настоящая итальянская кухня? – строго спросила мама: когда речь о еде, она всегда становится очень строгой. – Пицца настоящая или замороженная?

– Настоящая, – спокойно ответил официант.

– И вкусная? – уточнила мама.

Официант показал на пустые тарелки, которые только что собрал со стола.

– И у вас есть настоящая печь? – спросила мама.

– Да, хотите посмотреть? – нисколько не удивился тот.

– Хочу, – ответила мама и отправилась на кухню, как будто всю жизнь знала дорогу именно на эту кухню.

Мне всегда становится неудобно, когда мама себя так ведет. Но поделать с этим ничего нельзя – запретить ей входить на кухню невозможно. И пока она не сунет нос во все кастрюли – не успокоится. В обычных ресторанах на маму смотрят с возмущением и недоумением, поэтому в обычные рестораны мы не ходим.

Пока мама инспектировала кухню, мы разместились за столом.

– Я бы нанялся сюда работать. Сдавал бы лежаки туристам за деньги, – мечтательно сказал папа.

– Там футбол, – сказал я, поскольку увидел в доме большой телевизор, перед которым сидел дедушка и еще один мужчина, – чемпионат мира, между прочим.

Мне таверна тоже понравилась. Я пошел смотреть телевизор. Пока мама пропадала не пойми где, официант, явно по собственной инициативе, принес Симе мороженое и сок. Дяде Боре пиво. Для остальных он поставил на стол небольшой графин с вином.

– Подождите, мы еще не готовы заказывать. – Папа знал, что от нашей мамы можно ожидать всего. Вдруг ей печка не понравится?

– Я же не предлагаю вам есть, а пить наверняка хочется, – ответил спокойно официант.

Да, официант оказался не официантом, а хозяином. Его звали Василий, как и меня. И он, как и я, страдал от своего имени. Его должны были назвать Спиро, как и его отца и деда, и как всех мальчиков по соседству, но его мать была против. Собираясь рожать, она заявила мужу, что если он назовет сына Спиро, то она ребенка не родит. Вот так и останется беременной. Отец Василия (а именно он был тем дедушкой перед телевизором, с ним мы посмотрели весь чемпионат мира) испугался жены с огромным животом, которая мучилась схватками, и сразу на все согласился. Так вот Василий был единственным Василием в округе, как и я – в нашей округе. И что творилось в головах у наших матерей, когда они давали нам такое редкое имя, мы не знаем.

Тетя Наташа пила вино, дядя Боря смаковал пиво. Я смотрел футбол. Сима уплетала мороженое. А папа лежал в шезлонге с бокалом вина и смотрел на вулканические камни. Только мамы не было. Мы уже были не против поесть, но без ее команды не решались сделать заказ.

Мама появилась вместе с поваром, она помогала ему нести блюда для всех нас. После этого вечера в эту таверну мы ходили часто. Мы даже организовали доставку – я выполнял роль курьера. Да, еда здесь была отличная.

Как рассказала мама, повар Антонио действительно был итальянцем. По маме. По отцу – греком. Он вырос и выучился в Италии и очень любил свою маму. А мама Грецию не любила, потому что была обижена на папу Антонио. Обиду на мужа она перенесла на всех греков. И растила сына как итальянца. Но надо же было такому случиться, что Антонио привел в дом девушку-гречанку. То есть сначала он не знал, что она гречанка, – девушка училась в Италии. А когда выяснилось, было поздно – Антонио решил, что любит свою гречанку больше мамы. Мама-итальянка рвала и метала, насылая проклятия на все греческие острова. Она не понимала, как сын мог во всей Италии найти не итальянку, не испанку, не русскую, в конце концов – любую из иностранок мама приняла бы как родную. Нет, ему понадобилась именно гречанка. Мама взывала к греческим богам, но те молчали. Антонио женился наперекор маминым чувствам и был счастлив. Правда, его жена очень скучала по дому и предлагала вернуться на историческую, так сказать, родину. Ведь до Италии рукой подать. В любой момент можно проведать маму! И Антонио согласился.

Ему предлагали место в лучших ресторанах. Он мог выбрать любой город, любой остров. Но никто, кроме Василия, не предложил ему полную свободу, второй этаж для проживания семьи, крошечный пляжик и тишину. Антонио, как и Василий, с которым он познакомился случайно, на выходе из церкви Святого Спиридона, они оказались зажатыми в толпе бок о бок, очень ценил тишину и сдержанность – негромкую музыку и скупое по местным меркам меню – не талмуд, а две страницы.

И пицца. Настоящая. Невозможно вкусная. Антонио мечтал найти ресторан, в который приходили бы родители с детьми прямо с пляжа – с надувными кругами, в купальниках. Он хотел накормить их тирамису, крем-карамелью и пиццей. Только Василий разрешил ему оборудовать печь и организовать доставку правильных дров. Было лишь одно условие, точнее, просьба, – в разгар сезона готовить традиционное греческое блюдо для привлечения туристов. Антонио готовил мусаку, которая у него все равно получалась итальянской. Василий предлагал детское меню, но Антонио решительно отверг предложение. И оказался прав. У него открылся талант приучать детей к новым блюдам. Дети, до этого требовавшие обычные макароны без всего, за обе щеки уплетали спагетти-болоньезе. Мальчики-подростки успешно справлялись со взрослой пиццей, а мамы забывали про диеты и не отказывали себе в лазанье. Для мужчин у Антонио находился кусок мяса в винном соусе. Ну, а домашнее мороженое, крем-карамель и панна-котту ели все, даже когда уже не оставалось места в желудке.

Когда жена Антонио родила сына, повар решил дать ему итальянское имя. Но жена уперлась и решила следовать традициям острова – и сына Антонио назвали Спиро. В честь святого Спиридона, который подарил Антонио новую жизнь в деревушке. И Антонио не спорил. Правда, по слухам, его итальянская мама чуть в обморок не упала, когда узнала, как назвали ее первого внука. Но ведь не упала же. Антонио много раз звал маму в гости – ради нее он даже уговорил Василия повесить перед входом в таверну итальянский флаг. Флаг висел, а мама так и не приехала. В свободное от работы время Антонио смотрел с отцом Василия футбол – любой, все равно. У них не было любимой команды или игроков. Они болели одинаково за всех. За это качество их любили и остальные посетители – если в кафе заходили немцы, отец Василия, знавший немецкий, переключал на немецкий футбол. Если заходили французы (а Антонио немного выучил французский), то можно было нисколько не сомневаться, что Антонио и папа болеют за французский клуб. Ну а про итальянские клубы Антонио знал все. Чтобы не отставать, папа выучил историю испанского футбола. Эти двое оценивали матчи лучше всяких комментаторов, сыпали именами, историческими данными и датами.

Здесь было удивительно спокойно. Дети в ожидании еды бегали по участку рядом с рестораном (Антонио планировал организовать там огород) и ловили кузнечиков. Мужчины смотрели футбол в компании отца Василия. Мальчишки-подростки прыгали в море с вулканических камней. Мамы и бабушки пили вино и могли спокойно вздохнуть, не заботясь о внешнем виде, прическе и так и не выгуляв ни одно вечернее платье. Те, кто хоть раз побывал в этом ресторане, – одевшись для вечера, с облегчением отказывались от вынужденного вечернего переодевания и устраивали ранний ужин – прямо после пляжа.

– Надо же, я сегодня поужинаю в сухих трусах! – удивлялась мама, которая не пошла после обеда на пляж и встретила нас у церкви, чтобы отправиться в таверну.

Да, церковь стала для нас местом встречи. Если мама шла в магазин и ей нужно было помочь дотащить сумки, мы встречались у церкви. Кроме того, у церкви же располагалось еще одно важное место – автобусная остановка. Об этом стоит рассказать отдельно.

Как я уже говорил, наша деревушка находилась в часе езды от города – Керкиры. На рейсовом автобусе, который появлялся два раза в день – утром и вечером. На машине было бы быстрее, но мама очень боится серпантина. Честно говоря, она вообще ничего не боится, но любая горка, когда она за рулем, ввергает ее в панику. Поскольку папа машину не водит, мы все зависим от мамы и ее страхов. Проехав на автобусе один раз, мама решила, что ни за что не сядет за руль, ни при каких условиях. Поэтому мы ездили на рейсовом автобусе.

Так вот, остановка располагалась, естественно, рядом с церковью. На столбе был прибит лист бумаги с расписанием движения. Листок был давно разорван ветром и полит дождем. Рассматривая размытые буквы, оставалось только догадываться о том, в какое время автобус отходит от церкви и в какое время прибывает обратно. Как сообщил нам Василий, расписание не менялось годами – в 11.00 автобус отходит от церкви, в 16.30 возвращается. То есть из города он отходит в 15.30.

– Только не волнуйтесь, – сказал он маме, – автобус придет. Он всегда приходит.

Мама не поняла, что имеет в виду хозяин таверны, и назавтра собралась в город. Она вышла из дома в 10.45, чтобы спокойно дойти до церкви и занять хорошее место – помимо боязни серпантинов, мама обнаружила у себя морскую болезнь, которая начиналась в транспорте. Дома мама выпила таблетки от тошноты и натянула на запястье Симин браслет в кошечках, чтобы ее не рвало в дороге. Без мамы мы собирались очень долго и выползли на пляж только в одиннадцать. Проходя мимо церкви, мы увидели маму, которая сидела на фундаменте заброшенного магазина и разговаривала с женщиной, одетой в черное. На самом деле они не разговаривали, а молчали.

Эту пожилую женщину я видел каждый день. Она сидела за забором одного из домов на лавочке и смотрела себе под ноги. На участке росли огромные подсолнухи, и я думал, что женщина их охраняет. Когда бы мы ни шли на пляж и в какое бы время ни возвращались, женщина сидела на своем посту, недвижимая, суровая, всегда в черном, несмотря на жару. Даже Сима, которая потянулась за семечком, отдернула руку, увидев эту бабушку. И вот наша мама сидела рядом с ней и молчала. На остановке было много людей – местных и туристов, в основном туристов, но мама с этой женщиной сидели особняком, в тенечке, чуть поодаль от основной ожидающей толпы, на фундаменте, который старушка ковыряла своей палкой. Как удалось маме выманить женщину со своего места – оставалось только гадать. Когда мы проходили мимо, женщина встала и насыпала Симе в ладошку семечек. Настоящих, влажных и нежных, с белыми прожилками, тонкой кожурой и пахучих. И подарила несколько лепестков подсолнуха. Сима застыла от восторга.

– В одиннадцать автобус никогда не приходит, – сообщила нам мама, – но придет. Уже скоро. Теодора говорит, что Спиро всегда задерживается, но довезет быстро. Это ее племянник.

– Дай-ка догадаюсь, – сказал папа, – Спиро – это водитель автобуса.

Мама не успела ответить. На противоположной стороне улицы люди засуетились и выстроились в ровную очередь. Но автобус пронесся мимо остановки, оставив пассажиров в недоумении. Только мама с Теодорой сидели, как сидели. Теодора достала из кармана фартука инжир и вручила Симе. Через пять минут автобус, по всей видимости, сделав круг, появился на дороге. Толпа туристов хлынула на противоположную сторону, к заброшенному магазину. Теодора медленно встала и подошла к торцу здания. Мама покорно последовала за ней. Перед пожилой женщиной с клюкой люди расступались. Все, что происходило дальше, было похоже на фокус. Автобус остановился. Люди выстроились, переругиваясь, перед передней дверью, ожидая, когда она откроется. Но водитель открыл дверь посередине, которая оказалась как раз напротив мамы. И она была первой, кто зашел в автобус. Не могла же она не зайти, если дверь распахнулась буквально перед ее носом. Теодора ухмыльнулась и помахала маме клюкой.

– На каком языке они разговаривали? – спросил папа у самого себя уже после того, как увидел маму в окне – она сидела рядом с водителем, на переднем сиденье. – Может, наша мама знает местный диалект греческого, но скрывает? Женщина ведь гречанка, она точно не знает английского, французского, немецкого. Как они могли разговаривать? Как?

После первой поездки мамы в город у меня появилась еще одна обязанность – я ходил в магазин за хлебом для Теодоры. Тот случай, когда она сидела с мамой, был на нашей памяти единственным. После этого Теодора заняла свое почетное место на лавочке под подсолнухами и сидела, не двигаясь. Я должен был купить хлеб и повесить на забор Теодоры прямо в пакете. Теодора снимала пакет (я ни разу этого не видел, хотя пытался проследить) и всегда оставляла мне сдачу – в том же пакете, прицепленном к воротам. А если у меня оставалась сдача, я должен был точно так же повесить пакет. Мама блюла эту вахту – с доставкой хлеба – не хуже, чем Теодора с подсолнухом. Я не спрашивал, почему именно я должен выполнять эту обязанность, ведь у старухи были и племянники, и внуки, и другие родственники. Еще было обидно, когда один из подсолнухов под тяжестью семечек засох. Зато другой, напротив, расцвел.

Знакомство с Теодорой принесло свои плоды – мама всегда сидела на переднем сиденье автобуса, рядом с водителем. Ее место никто не занимал. И спустя всего неделю она вела себя как местная жительница, успокаивая туристов и посмеиваясь.

Водитель рейсового автобуса с редким именем Спиро не специально останавливался перед мамой. Он всегда тормозил напротив третьего камня фундамента. Так ему было привычнее или таков был тормозной путь автобуса, кто знает? И мама неизменно оказывалась в очереди первой. Она покорно сидела в тени и ждала. Даже если Спиро приезжал в одиннадцать сорок, в городе они оказывались вовремя. Как ему это удается – оставалось загадкой.

Если Спиро видел в толпе туристов какую-нибудь мамашу с маленьким мальчиком, он доставал мобильный телефон архистарой модели и показывал очумевшему ребенку фотографию рыбы, которую поймал.

– Иди сюда, – подзывал он мальчика, и тот покорно подходил. Следом бежала мама, ожидая, что водитель скажет что-то важное – про трудности дороги, про то, что у него есть пакеты, вода, карамельки на экстренный случай. Или речь могла идти о бесплатном проезде, учитывая возраст ребенка. Но Спиро с серьезным видом доставал телефон, долго копался во внутренностях, тыча пальцем в кнопки, и наконец радостно показывал фото – смытое, плохого качества, но все же позволявшее разобрать очертания громадной рыбины и счастливого Спиро, который держит ее за жабры.

А если водитель видел маму с дочкой, то опять же строго подзывал мать и демонстрировал фото трех своих дочерей – с безумными восклицаниями и восторгами. И пока не добивался от туристки ответной бурной реакции – восторгов и заверений, что его дочки – красавицы, все в папу, Спиро с места не трогался.

В принципе, если автобус был заполнен, Спиро не должен был тормозить на остановках. Но у него была своя логика. Он мог подобрать молодоженов, которые махали руками, точно потерявшиеся в лесу дети. Мог при этом проигнорировать одинокую женщину с недовольным выражением лица. Спиро застывал на повороте, дожидаясь, пока миловидная девушка-туристка на квадроцикле впишется в поворот. Девушке для этого нужно было всего-то улыбнуться. И Спиро готов был выйти из автобуса и сесть за руль квадроцикла, чтобы лично выполнить рискованный маневр. Он готов был ждать сколько угодно, пока девушка жала на педали и бодала елки. Вместе со Спиро ждал весь автобус.

Кроме того, у водителя был запас одноразовых пакетов, воды, салфеток и конфет для пассажиров, которых укачивает. Надо сказать, этот запас ему приходилось регулярно пополнять – Спиро был гонщиком. Мама закрывала глаза, наклонялась и зажимала голову между коленями, чтобы не видеть, как водитель ведет свой автобус по краю обрыва, не выпуская из рук телефона. Спиро все время говорил. Он органически не мог молчать. Звонил друзьям, дочерям, жене. Или они звонили ему. И всю дорогу Спиро говорил. Если ему никто не звонил, он вступал в разговор с туристами, с кондуктором, с другими водителями.

– Как у него язык не болит? – удивлялась мама, рассказывая нам о шофере автобуса.

В обратный рейс Спиро отправлялся без промедления, даже раньше расписания. Мама, привыкшая к тому, что без нее автобус никуда не уйдет, однажды опоздала. И очень удивилась, не увидев знакомого водителя.

– А где Спиро? – спросила она у другого шофера.

– Уехал, ему нужно было пораньше сегодня в город вернуться.

Последний рейс, как я уже говорил, отправлялся из города в 15.30, забирал в 16.30 туристов, которые хотели поужинать в городе, и больше в деревню не возвращался. Опоздавшие могли воспользоваться такси, которое, с точки зрения мамы, было вызывающе дорого. Значит, Спиро сдвинул свой график, оставив запоздавших туристов на автобусной остановке. Даже не запоздавших, а пришедших вовремя. Молодая пара и пожилая женщина со взрослой дочерью совсем не были огорчены – они пошли назад в город, гулять, ужинать, раз уж автобус все равно уехал. Но маму ждали мы, и она не могла позволить себе развлекаться, поскольку была уверена, что за время ее отсутствия с нами произойдет что-то ужасное. Поскольку себя она считала самым ответственным человеком в доме, не полагаясь ни на папу, ни на тетю Наташу, ни уж тем более на дядю Борю, которого приравнивала к нам с Симой, домой она должна была вернуться как можно быстрее.

Так вот мама с автобусной остановки не уходила. Стояла, заслонив собой проезд, и мучительно размышляла, что делать дальше. Когда мама мучительно о чем-то размышляет, мы ее боимся – взгляд суровый, брови сдвинуты, не знаешь, чего ждать. Видимо, тот, другой водитель тоже испугался.

– А ты Спиро откуда знаешь? – спросил он.

Наверное, другая женщина начала бы рассказывать, как приехала с семьей на долгий срок, как поселилась в деревушке, ну и так далее. Но мама не любит пустопорожних объяснений, поэтому выдала самую суть:

– Мой сын Теодоре хлеб приносит.

Этого оказалось достаточно, чтобы водитель усадил маму на лучшее место.

Водитель этого автобуса поехал по другой дороге. Перепуганные туристы волновались и спрашивали: куда мы едем? Почему другой дорогой? Но водителю было все равно. До нашей церкви он домчался за тридцать пять минут и, торжественно открыв переднюю дверь, пожелал маме счастья и попросил передать пожелания здоровья Теодоре. В автобусе не смолкал гвалт. Поскольку автобус не просто свернул с нужного маршрута, а изменил его совсем, туристов можно было понять. Их завезли не пойми куда. Ради одной-единственной пассажирки, которая, вместо того чтобы побыстрее выйти, спросила у водителя, есть ли у него дети. Кто бы сомневался, что водитель, которого звали… нет, не Спиро, а Димитрис, начал показывать маме фотографии своей дочки, сына и, естественно, рыбы, которую он поймал год назад.

После этого, расцеловавшись на прощание, они расстались. Димитрис сказал, что в случае чего он всегда довезет маму до дому. Мама сказала, что его дочка – красавица, таких красавиц она сроду не видывала, а сын похож на него как две капли воды. Оба были совершенно счастливы. До пассажиров им не было никакого дела.

На самом деле мама появилась совершенно не вовремя. Я должен признаться, что та самая первая кошка, из нашего первого дома, которая нагадила на мамин диван, появилась снова. И привела с собой еще двоих. А мы с Симой и дядей Борей их тайно подкармливали. Даже дали им имена. Первую кошку – белую – назвали Соль. Вторую – черную – Перец, а третью – пятнистую – Уксус. Утром мы забыли их покормить, и теперь Соль висела на полотенце, которое мама повесила на веревку, и болталась на нем как скалолазка. Она не просто висела, а непременно хотела сорвать его вниз. Соль ненадолго спрыгивала на землю, чтобы вновь подпрыгнуть и вцепиться в полотенце. И начинала раскачиваться. В конце концов она сорвала мамино любимое пляжное полотенце с веревки и была очень довольна. Поскольку после этого Сима решила покормить кошек сосисками, Соль обрела уверенность, что все сделала правильно, за что и получила вознаграждение.

Увидев трех кошек, которые сидят на ее полотенце и едят сосиску, мама просто потеряла дар речи. Мы с Симой и дядей Борей превратились в кустарник, замерев на месте, и нам еще повезло. Докладывать маме о кошках мы отправили Симу. Собственно, она и рассказала маме, как их зовут и как они любят качаться на полотенцах как на качелях. Ведь у них нет кошачьей детской площадки. Поэтому они бедненькие и несчастненькие, и их нужно кормить и позволять раскачиваться на белье. Как ни странно, мама улыбалась. Ей понравились клички, которые мы дали кошкам.

– Иди сюда. – Мама вышла на террасу и обращалась к белой, самой первой кошке, безошибочно вычислив вожака: – Я буду тебя кормить, если ты прекратишь гадить на мой диван и портить мое белье. Поняла?

Кошка не ответила. Но они с мамой друг друга поняли. Мама с тех пор покупала кошачьи консервы, а кошка ни разу не повисла на полотенце.

Мы жили хорошо. Мама говорила, что в деревне ей спокойно. Туристов было мало. Из постоянных жителей – мы, архитектор Эдвард и семейная пара с дочерью лет пятнадцати. Собственно, на нашем пляже больше никто и не появлялся. Эдвард мог спокойно возводить свои парфеноны и колизеи, не опасаясь того, что они будут разрушены жестокими детьми. Но наше уединение обеспечивала как раз другая семья.

У них было три собаки. По одной на каждого члена семьи. У мамы был йоркшир, у папы – хин, а у дочки пекинес. Но если йоркшир и хин занимали лежаки своих хозяев, то пекинес требовал отдельный лежак. Поэтому семья оккупировала два зонтика и четыре лежака. Если на пляже появлялись посторонние, собаки поднимали оглушительный лай, я бы даже сказал – крик. Да, мне кажется, они именно кричали и скандалили, а не лаяли. Причем втроем они считали себя сокрушительной силой и вырывались из рук хозяев. Йоркшир, которого женщина едва удерживала в руках и закрывала ему рот прямо как человеку, чтобы он не лаял, был особенно нервным. И никак не мог успокоиться – трясся и возмущался. Пекинес, которого не успевала подхватить дочка, слетал с лежака и поднимал бурю песка вокруг себя. Наверное, ему казалось, что он покоритель пустынь и песков и таким образом обманет врага. А папин хин пытался прорыть тоннель в лежаке. Да, именно в лежаке, а не под ним, что было бы логичнее. Но пес вознамерился прорваться сквозь деревянные планки. Нет, он тоже добросовестно лаял, но продумывал и пути к отступлению. И лаял еще отчаяннее, поскольку лежак никак не поддавался. Посторонний турист быстро удалялся, чтобы уже не слышать этого безумного лая и не стать причиной смерти маленьких собачек. Причем сразу всех троих. Когда чужак уходил, собаки успокаивались. Хин тихонько скреб лежак – так, на всякий случай. Йоркшир жался к хозяйке, продолжая всхлипывать и жаловаться на жизнь, а пекинес нес вахту, застыв в позе сфинкса. Все три собаки терпеть не могли воды и ни в какую не хотели купаться. Предпочитали солнечные ванны. Хотя пекинес любил рассеянные солнечные лучи, и хозяину приходилось регулировать наклон зонтика, чтобы пес оставался в тени.

Но самым страшным событием было появление на пляже ребенка с резиновым мячом. За пролетевший мяч собаки были готовы на все. И хотя у каждой был свой собственный мячик и игрушек не меньше, чем у нашей Симы, чужой мяч доводил их до падучей. Они уже даже не лаяли, а кашляли и орали. И так пугали детей, что родители побыстрее сгребали своих чад в охапку и шли на другой пляж. Подальше от этой своры. Оставалось только удивляться, почему именно нас собаки сочли не врагами, а друзьями, и ни разу не облаяли. Йоркшир даже давал Симе завязать себе на лбу бантик, который моя сестра снимала со своей косички. Позволял нацепить на себя бусы и браслеты и охотно делился с ней своими игрушками. А пекинес, едва завидев маму, ложился на спину и подставлял ей пузо для чесания. Хин держался из последних сил, но даже он отвлекался от своих подкопов – от нас он не ждал подвоха. Эти же собаки с большим уважением относились к Эдварду и его творениям и аккуратно обходили замки стороной. Так что пляж у нас был пустой, чистый и тихий, если не считать собачьего лая.

Да, мама очень ценила тишину. И очень радовалась, что наша деревня – такая тихая и спокойная. Когда на соседнем участке в апартаментах в большом количестве появились жильцы – человек пятнадцать, – маме чуть плохо не стало. Но соседи оказались йогами. Они вставали рано и тихонько лежали в саду на своих ковриках. Их предводитель, то есть учитель, – юноша – никогда ни с кем не разговаривал, только улыбался и кивал. Маме, которая приветствовала его по утрам, он кланялся чуть ли не в пояс. А своих учениц – все жильцы оказались женщинами – он учил дышать, расслабляться и слушать природу. Так что мама стала очень хорошо относиться именно к таким йогам, которые лежат, созерцают и молчат.