Текст книги "Женщины Никто"
Автор книги: Маша Царева
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Анюта удивилась. Ни на одну долю секунды, никогда, даже одинокими вечерами поздней осени, когда Лизавета где‑то гуляла в компании подруг, а она пила дешевое сухое вино, прислонившись лбом к оконному стеклу, не включая свет, роняя слезы в кадку с геранью, глупо тоскуя, даже тогда у нее не возникло мысли, что может быть кто‑то другой.
Обнимать другого, целовать твердые губы этого другого и готовить ему пирог с грибами, и крахмалить воротнички его рубашек, и подавать ему пальто по утрам, а вечером сидеть рядом с ним, другим, на диване, нежно привалившись щекой к его плечу. Нет. Это просто невозможно, невероятно, не про нее.
Однолюбка.
А может быть, это не ее честное мнение, а просто защитная реакция. Может быть, так Анюта защищалась от равнодушия окружающего мира. Ведь, положа руку на сердце, она никому не нравилась. Никто не оборачивался ей вслед, когда она шла по улице, даже если на ней было нарядное пальто. Никто не пытался познакомиться или даже запустить руку под ее юбку в переполненном автобусе. То есть, если бы кто‑то и запустил, то немедленно огреб бы оплеуху, она вовсе этого не хотела, она оскорбилась бы и расстроилась, но, Анюта не могла не констатировать, таких поползновений не было, никогда.
Взять даже Тому. У нее были какие‑то шуры‑муры то с заезжим дачником, то с командированным инженером, то даже – стыд и срам! Анюта так ей и сказала: стыд, мол, и срам! – с сантехником, проводившим плановую проверку труб. А ведь Тома тоже не топ‑модель.
– У меня блеск в глазах, – говорила она о себе самой. – А у тебя, Нютик, на морде написано, что ты унылая.
Анюта вымела из‑под дивана розовую открытку. Подняла, близоруко прищурилась. Приглашение на свадьбу. Курчавые ангелочки с толстыми ляжками умильно целуются, обрамленные витиеватой розовой рамочкой.
«Анатолий Бергман и Анатолий Копейко приглашают г‑жу Переведенцеву на торжественный ужин, посвященный их бракосочетанию».
Анюта даже пальцы разжала от удивления, и приглашение спикировало на пол. Куда она попала? Стыд‑то какой! Она считала, что таких вещей принято стыдиться, а не выпячивать напоказ.
В родном городе у Анюты была приятельница Лида, и вот ее вернувшийся из армии двадцатилетний сын вдруг стал вести себя как‑то странно. Ни с того ни с сего дал от ворот поворот официальной невесте, которая честно ждала его два года и с молчаливого одобрения родителей уже даже сшила у портнихи платье и фату. Сторонился старых друзей. Надолго запирался в комнате. Страдал. Худел. Хирел.
Лида сразу догадалась – несчастная любовь. Встретил кого‑то, сердце встрепенулось и никак не может отпустить, угомониться.
– Можешь рассчитывать на мою поддержку, сыночек. Хочешь, поедем к ней вместе?
– Вряд ли это, мама, получится, – криво ухмылялся он.
– Она тебя бросила? Собирается замуж за другого? – Лида мыслила принятыми категориями, но пыталась быть понимающей.
– Неважно. Главное, что мы не можем быть вместе.
– За любовь надо бороться, сынок, – покачала головой Лида. Эта прописная истина звучала как‑то жалко из ее уст. Восемь лет назад ее собственный муж ушел к белокурой парикмахерше, и она так его и не простила.
– Ты думаешь? – нахмурился сын. – А если тебе это не понравится?
– Что ты, сыночек! Для меня главное, чтобы был счастлив ты, – искренне сказала Лида, сама не понимая, в какую пропасть его толкает.
На следующий день сын исчез, оставив невнятную записку на кухонном столе и позаимствовав полторы тысячи рублей из ее кошелька. Деньги были отложены на новые сапоги, но Лида не обиделась. Любовь сына важнее. Он такой трогательный, забавный, инфантильный. Двухметровый небритый дурачок, ее сыночек. Боится, что ей не понравится его выбор. А Лида уже, кажется, заранее эту незнакомую девушку любит, даже если она окажется из совсем нищей семьи, даже если она старше, и у нее двое детей от первого брака, даже если она проходила по статье. Нет, о судимостях лучше не думать, это уж слишком.
Сын вернулся в конце недели без девушки, зато с товарищем. Худенький рыжеволосый юноша с пробивающимся сквозь усталую бледность персиковым румянцем и испуганными серыми глазами шел немного позади, держался скромно, долго отказывался от обеда, а потом застенчиво ковырялся вилкой в салате и боялся поднять на Лиду взгляд. Он ей сразу понравился. Такой смешной. Она суетилась, расспрашивала, пыталась выведать о загадочной пассии сына. Они вместе к ней ездили? Друг решил оказать моральную поддержку? И как она отреагировала? Что им сказала? Была ли рада, прогнала ли?
С каждым ее вопросом сын мрачнел, а румянец милого юноши становился все более ярким. Наконец, опрокинув десятую по счету стопку ледяной водки, сын хряпнул кулаком о стол:
– Неужели ты до сих пор ничего не понимаешь?!
Его друг испуганно втянул голову в плечи и умоляюще взглянул на него поверх тарелки с праздничным оливье.
– Что? – опешила Лида. – Что я должна понимать?
– Юрочка и есть мой любимый! – И, глядя в ее изменившееся лицо, сын с кривой ухмылкой добавил: – Что, не нравится? Я предупреждал. А ты пыталась играть в либералку.
Лида и позже, когда отплакалась, пыталась делать вид, что ничего не происходит, что в современном обществе это почти норма. Вырезала из «желтых газет» фотографии известных геев. Купила диск сэра Элтона Джона и часами рыдала под «I believe in love». Доказывала любопытным злоязыким дворовым кумушкам, что гомосексуальность – первый признак творческой натуры, ну и наплевать, что ее сын работает водителем маршрутки, в глубине души он поэт.
Напрасно старалась, ухмыляющийся ад подступил со всех сторон. Черти язвительно хохотали в глазах районного терапевта, которая раз в две недели приходила измерять Лидино давление. Черти подмигивали в улыбке ее подруг, с нарочитым сочувствием выспрашивавших подробности. Что это были за вопросы, никакого такта! Видела ли Лида, как они занимаются любовью? Кто из них играет женскую роль? А взасос они целуются? А кричат, когда кончают?
В конце концов Лида отказала подругам от дома.
А на стене их подъезда кто‑то красной краской написал: «Смерть пидорасам!» В ее почтовый ящик подбросили дохлую мышку. А Юрочке дали в глаз на автобусной остановке. В милиции мало того что отказались принимать заявление, так еще и намекнули, что они и сами бы с удовольствием врезали добровольному дезертиру с мужской территории.
Для Лиды все закончилось нервным срывом, ледяной депрессией и переездом в пустой деревенский дом.
Знала бы она, что в Москве такие, как ее сын, высылают друзьям приглашения с целующимися ангелочками.
В замке повернулся ключ, Анюта инстинктивно разжала пальцы, и открытка спикировала под диван. Сейчас начнется. Хотя она сама виновата, не успела ничего. Посреди гостиной ведро с мутной водой, в котором плавает похожая на больную медузу старая тряпка. Антикварные фарфоровые статуэтки балерин и пастушек стоят на полу. Нюта собиралась протереть под ними пыль, да засмотрелась на разбросанные по комоду хозяйкины драгоценности. Штора отсутствует, Анюта собиралась отнести ее в срочную химчистку, да закрутилась, не успела. А на кухне, на плите вареные овощи для винегрета, который она хотела настрогать, когда закончит уборку. Брошюру со смешным названием «Счетчик калорий» она так и не просмотрела, но почему‑то была уверена, что одно из самых низкокалорийных блюд – это винегрет.
Переведенцева, бледная, холодная, прямая, стремительно вошла в комнату. Она выглядела расстроенной и старше. Бескровное лицо с бесстыдством стриптизерки выпятило морщинки. Глаза покраснели, как будто бы она недавно плакала или слишком долго стояла на ветру. Ненакрашенные губы подрагивали. И впрямь расстроена или нервный тик?
– Здравствуйте, – прошелестела Анюта. – Вы меня простите, я тут еще не совсем освоилась. Такого больше не повторится, буду убираться быстрее. Сделать вам кофе? Мне нужно часа полтора, чтобы это закончить.
Ноль внимания. Не снимая уличного плаща, Полина села на диван, пошарила взглядом по комнате, равнодушно посмотрела на фарфоровые фигурки на полу, констатировала отсутствие шторы, ее рассеянный взгляд уткнулся в ведро.
– А это что такое? – спросила хрипло.
– Полы хотела помыть, – удивленно ответила Анюта.
– Водой? – Брови Переведенцевой поползли вверх. – Это же паркет! Вы мне все полы хотите перепортить?
– Но я…
– В кладовке есть специальная жидкость для паркета. И швабра.
Она так ни разу и не взглянула на Анюту. Она вообще была какой‑то странной. Руки безвольно висят между расставленных коленей, спина сгорблена, губы дрожат, и вдруг…
Вдруг как будто бы кто‑то открыл шлюзы у нее внутри, и Поля разрыдалась – бесшумно и горько. Обильные крупные слезы, красивые как в кино, оставляли беловатые дорожки в толще ее персикового тонального крема. Она не пыталась кокетливо прикрыть мгновенно обезображенное и состаренное истерикой лицо.
Анюта опешила. Среди ее знакомых не было тех, кто проявлял бы эмоции так ярко и беззастенчиво. Да и сама Анюта в бытовой круговерти забывала о своих проблемах и плакала только поздними вечерами, непременно на кухне, непременно с погашенным светом.
Она робко присела на краешек дивана рядом с рыдающей Переведенцевой. Погладила ее по плечу. Сказала:
– Ну хватит, хватит. Прекратите.
Интересно, какие у этой фифы могут быть проблемы, на распродаже не досталось туфель нужного размера? Косметолог случайно сковырнула прыщ? Не хватило места на парковке? Узнала, что в съеденном салатике на пятьдесят калорий больше, чем она рассчитывала?
– Он того не стоит, – предположила Анюта наугад, а потом озвучила самый пессимистичный бабский лозунг: – Все они козлы.
И тогда Переведенцева отняла руки от лица, внимательно на нее посмотрела, сделала неудачную попытку улыбнуться и сказала самую странную на свете фразу:
– У меня не рак. Это доброкачественная опухоль, липома. Понимаешь?
Поля и сама не понимала, почему ей так необходимо выговориться, именно сейчас, обращаясь к этой женщине, которая совсем ее не знала и едва ли могла понять. Женщине другого круга, с другими интересами и другой, не похожей на Полину, жизнью. Что‑то было в этой Анюте располагающее. И она так растерялась, когда увидела Полины слезы, не мелькнула в ее глазах тень легкого злорадства, не появился на лбу невидимый транспарант: «Так тебе и надо, богатая сволочь!», а губы не искривились в улыбке, за которой читалось бы предсказуемое – нам бы ваши проблемы. Она удивилась, да. И растерялась. Но не обрадовалась. А Полина так привыкла к женщинам, которые радуются ее неприятностям – явно, как Лариса, или тайком.
– Может, выпьем? – просительно улыбнулась она.
– Ну… Не знаю даже… – смутилась Анюта. – Я уборку не закончила. Химчистка закроется.
– Уборку – в баню! – лаконично распорядилась Полина Переведенцева. – Пошли на кухню. Ради такого случая я открою шампанское «Crystal». Еще есть вино и коньяк. Сейчас позвоню в ресторан, закажем что‑нибудь пожрать, устроим небольшой банкет.
Анюта скованно согласилась и последовала за Полей на кухню. Происходящее вызывало у нее и любопытство, и ощутимый внутренний дискомфорт. Полину же, казалось, суетливая мельтешня успокаивала. Она бодро накрыла на стол, порезала четыре вида сыра, открыла красную икру и маринованные корнишоны, разлила по бокалам сразу и шампанское, и вино, и коньяк, деловито распорядилась по телефону, чтобы привезли лосось в грибном соусе, огромную бадью греческого салата и пирожные, желательно шоколадные.
– Что пить будешь?
– Я мало пью, – потупившись, призналась Анюта. – Вы знаете… У меня муж… – бывший муж – алкоголик. Каждый раз, когда беру в рот спиртное, вспоминаю о нем.
– Ну и ну, – присвистнула Поля. – Ладно, сейчас расскажешь. Кстати, я без спросу перешла на «ты», предлагаю тебе сделать то же самое. Раз уж мы собираемся вместе выпивать.
– Но я… Полина, спасибо, конечно, за гостеприимство, но я вовсе не уверена… Я бы не хотела потерять эту работу, она мне сейчас нужна… Мне дочку поддержать нужно… А вы сейчас мне все о себе расскажете, а потом наверняка будете жалеть.
Полина, прищурившись, с любопытством ее рассматривала. Надо же, а эта серая мышка дальновидна.
– Ты что, собираешься позвонить в «Экспресс‑газету» и продать им сведения обо мне? – строго поинтересовалась она.
– Н…нет, – запнувшись, ответила Нюта.
– Тогда, может быть, ты собираешься найти моих недоброжелателей и все им вывалить?
– Нет.
– Так в чем же проблема? – Она улыбнулась. – Зачем мне тебя выгонять? Пойми: мне сейчас это нужно физически. Нужно с кем‑нибудь поговорить. А не с кем. Не с кем вообще!
– У вас… тебя нет подруг?
– Представь себе, – развела руками Переведенцева. – У таких женщин, как я, подруг не может быть в принципе. Можно рассчитывать только на эффект попутчика. Но в поездах я не езжу, а в самолетах покупаю билет только в первый класс, где соседями, как правило, оказываются либо те, кого я знаю, либо те, кто знает меня. Теперь понимаешь, как ты для меня важна?
«Не более важна, чем мусорное ведро, – грустно подумала Анюта, – в которое ты выкинешь негативные эмоции, а потом захлопнешь крышку, чтобы не воняло!» Но вслух она, разумеется, ничего такого не сказала.
– Ну что, выпьем?
Анюта неуверенно пригубила шампанское. Переведенцева предупредила, что «Crystal» стоит не меньше двухсот долларов за бутылку, и Нюта ожидала ощутить кончиком языка божественный нектар, даже глаза прикрыла в предвкушении, но вместо этого ощутила вязкую кислятину. Недоуменно прокашлялась и поставила бокал на стол. Лучше она будет пить полусладкое вино, раз мадам Переведенцевой так уж нужен собутыльник. Господи, во что она ввязалась? Как все это странно, как глупо…
Полина тем временем, не обращая внимания на ее смущение, сбивчиво рассказала историю об онкологическом центре, о несчастной Юле, с которой она там познакомилась, потом перескочила на змею‑Ларису, которая посмела обрадоваться ее потенциально близкой смерти, потом на других змей – разве в ее положении возможна бескорыстная женская дружба? А потом, потом на него. Роберта. Американского продюсера с внешностью Марлона Брандо, обаянием Депардье, притягательной чертовщинкой Алана Рикмана и ледяным сердцем Снежной королевы. Они встречались два года, а потом он бросил ее, беременную, испугался ответственности, а может быть, ее привязанности, сунул голову в песок, и она сделала аборт, а потом и операцию, и вот теперь у нее вообще никогда не будет детей. На Роберте она застряла надолго и даже в какой‑то момент снова плакать начала. Может быть, она поторопилась? Может быть, надо было хотя бы выцарапать у него последний разговор, объяснение? Она никогда его не понимала; она знала назубок его тело и до сих пор помнила каждую родинку, каждый волосок, хотя почти два года прошло с тех пор, как они расстались. Но она не знала, о чем он думает, о чем мечтает и почему смотрел на нее, Полю, как на богиню, а потом без объяснений удалил ее из своей жизни, навсегда. И за эти два года ей не выпало ни одной минутки счастья, ни одной‑единственной. Хотя Полина старалась. Наверное, у нее больше никогда не получится любить. Все на Роберта израсходовано, источник иссяк.
Она то смеялась, то плакала, то вдруг вскакивала и начинала бегать по кухне, отчаянно жестикулируя, то в лицах изображала их с Робертом последний разговор.
И постепенно, сама того не ожидая, Анюта расслабилась, то ли вино было тому причиной, то ли Полина неожиданная открытость. Она вдруг с удивлением поняла, что совсем неправильно представляла себе, что такое Полина Переведенцева. Повелась на внешние атрибуты – надменный поворот головы, дорогие туфли.
А потом случилось кое‑что совсем удивительное: Анюта взяла и сама выложила ей все – о себе, о Лизавете, о Васеньке. Говорила долго, сбивчиво. Полина оказалась отличным слушателем, не перебивала, только иногда задавала наводящие вопросы, сочувственно кивала, тяжело вздыхала, недоверчиво качала головой.
В общем, когда они очнулись, было уже далеко за полночь, и вино было выпито, и коньяк тоже. И вот тогда они посмотрели друг на друга, и каждая из них поняла, что только выложила другой, незнакомой, чужой, все самое‑самое сокровенное.
– Бре‑ед, – протянула Переведенцева. – Ты можешь в это поверить? Мы теперь в состоянии написать биографии друг друга.
– Я тебя предупреждала, – улыбнулась Анюта.
– Я собиралась просто немного тебе поплакаться. Но даже подумать не могла, что все так хорошо пойдет. Ну и что делать будем?
– В смысле? – Анюта вскинула на нее испуганный взгляд. – Собираешься меня уволить, как я и предсказывала?
– Дура, что ли? – передернула плечами Переведенцева. – Я спрашиваю, что ты обо всем этом думаешь? Мы ведь в чем‑то похожи.
– Да ты что? – развеселилась Нюта, переводя взгляд с точеных ног Полины на свои колени, которые смотрелись аппетитно только в утягивающих колготках плотностью 150 ден.
– Нет, я серьезно! Мы почти ровесницы, обе в кризисе, ты помешана на своем Васе, я два года не могу выкинуть из головы Роберта. Черт, мне иногда кажется, что все мои проблемы из‑за Роберта. Если бы у меня все было в порядке с ним или если бы его и вовсе в моей жизни не было бы. То и все остальное сложилось бы по‑другому.
– Ну да, это называется «эффект бабочки», – улыбнулась Анюта. – Но если с тобою все более или менее понятно, по крайней мере, сразу видно, почему ты так мечешься, то я… В моей жизни сплошной знак вопроса.
– Ничего себе! – обиженно воскликнула Полина. – Почему это со мною все понятно? Почему это мне ничего не понятно, а тебе, которая всего пару часов в курсе этой печальной истории, понятно все?
– Мне кажется, ты переживаешь не из‑за того, что вы расстались, – серьезно ответила Анюта, – а из‑за недосказанности. Вы расстались, а точку не поставили. И вот ты все время мусолишь в голове эту ситуацию, мусолишь, прикидываешь, что было бы, если бы. И этих «если бы» тысяча штук!
– Ты вообще‑то права, – пробормотала Поля. Она и сама об этом думала не раз, – но как от этого избавиться? Как мне перестать об этом думать?
– Надо расставить все точки над ё, и все, – Анюта сказала это таким тоном, словно это нечто само собою разумеющееся. – Ты должна с ним встретиться.
– Ты что?! – Полина чуть вином не захлебнулась. – Это же просто невозможно! Я не могу!
– Но почему? Он что, уехал обратно в Америку?
– Да нет, он вообще‑то до сих пор живет в Москве… И у нас куча общих знакомых. Настолько много, что я всегда в курсе того, чем он занимается. Сейчас заканчивает съемки фильма и нового ассистента ищет. Говорят, с ассистентами ему не везет.
– Я бы на твоем месте устроилась бы к нему ассистентом, – вдруг задумчиво сказала Анюта. – Понаблюдала бы за ним со стороны. Сделала бы какие‑то выводы. А потом… Потом, может быть, выждала бы подходящий момент и поговорила бы напрямую.
Полина даже рассмеялась от такой наивной непосредственности. Как же просто все у таких, как Анюта!
– Это невозможно, – она резко оборвала смех. Как будто бы андроида переключили на другую программу. – Как ты себе это представляешь? С чего это мне работать ассистентом у кого‑то? Да я вообще никогда не работала, я не смогу. Тем более у Роберта. Видеть его каждый день, находиться с ним в одной комнате. А у него новая жизнь, новая женщина, может быть, и не одна.
– Вот именно! Ты смогла бы посмотреть на все это со стороны. Понимаешь, Полина, ты пытаешься поставить точку там, где на самом деле стоит запятая.
– Знаешь что! – разозлилась Поля. – Нашелся тут доморощенный психолог! Тоже мне, умная! А сама‑то, сама! Если я пытаюсь поставить точку вместо запятой, то ты, наоборот, ставишь запятую вместо точки!
– В смысле? – захлопала ресницами Анюта.
– В прямом смысле. Пытаешься сделать вид, что у тебя с твоим Васенькой все еще есть отношения. А их нет, нет давно. Все, что тебе нужно сделать, – забыть его, привести себя в порядок и найти нового мужика!
– Ты с ума сошла, – горячая краснота разлилась по Нютиному лицу. Она даже немного протрезвела. Как она может такое говорить?! – Зачем мне другой мужик? Я никогда не смогла бы с другим…
– Хочешь сказать, что у тебя больше никого, кроме мужа, не было? – округлила глаза Полина.
– Почти, – тихо призналась Нюта. – Была связь, когда мы уже расстались с Васей… Я пыталась… Но это неважно все. Вот.
Они еще посидели молча. Полина смотрела в окно – на снежинки, вальсирующие в оранжевой ауре тусклого фонаря. Анюта наблюдала за тенями на стене. Потом кто‑то из них неуверенно сказал:
– Это безумная идея, но… Что, если нам все‑таки попробовать?
– Я помогу тебе начать новую жизнь, а сама… Сама попробую поговорить с Робертом, – Полина все же не верила, что она действительно это говорит.
– Не просто поговоришь, а понаблюдаешь за ним со стороны, – серьезно поправила Анюта. – Это важно. Мне почему‑то кажется, это должно сработать. Знаешь, моя мама библиотекарь. И я тоже собиралась библиотекарем стать. Пусть у меня нет высшего образования, но я прочитала столько книг. У меня, можно сказать, и жизни своей никогда не было. Но если все эти книги считать моей жизнью, то опыт огромный. Я уверена, уверена почти на сто процентов в том, что тебе говорю. А если ты почувствуешь, что все невыносимо, ты всегда можешь уволиться, уйти.
– Я даже не верю, что всерьез это с тобой обсуждаю, – усмехнулась Поля. – Что ж, может быть, ты и правда мой новый ангел‑хранитель. И кое‑что разумное в твоих словах есть. Может быть, со стороны тебе виднее. И я его смогу увидеть еще раз. Черт, а он увидит меня, и… Нет, об этом лучше вообще не думать. Ладно, а я помогу тебе, – вдруг без перехода сказала она.
– Поможешь? – улыбнулась Нюта. – Сделаешь мне лоботомию ножом для резки пиццы?
– Помогу начать тебе новую жизнь, балда. У меня есть знакомая, хозяйка самого лучшего в Москве брачного агентства. Так вот, она может устроить тебе пару свиданий. Только сначала, конечно, придется тебя в порядок привести.