Текст книги "Сидим, курим…"
Автор книги: Маша Царева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Когда Len'a (crazy) волновалась, ее речь становилась похожей на пулеметную очередь, выпускаемую неуверенным дилетантом на учебных военных сборах. Сто патронов в минуту, потом неловкая пауза, лихой матерок – и снова затяжная словесная диарея.
Я помотала головой, имея в виду, что Len'a (crazy) нам конечно же не помешала, а Маринка синхронно кивнула, давая понять, что мы готовы выслушать ее рассказ. Наверное, со стороны мы были похожи на сломанных китайских болванчиков, которые разучились двигаться в унисон.
– Так вот, – Len'y (crazy) совершенно не смущало откровенничать в процессе смачного пережевывания блина, из ее накрашенных губ вылетали кусочки теста, – думаю, с Пупсиком у меня все серьезно.
– Ты об этом поговорить хотела? – удивилась я. – Так я с самого начала знала, что ты его не упустишь.
– Вчера такое было!.. Сначала были в «Шангри-Ле», Пупсик крупно проигрался и рвал на себе волосы от злости.
– Он же лысый, – шепотом перебила Марина, которая, как и я, Пупсика недолюбливала. – Какие волосы, в подмышках, что ли?
Len'a (crazy) наградила ее испепеляющим взглядом – учитывая ее пронзительно-зеленые линзы, это было нетрудно.
– … А потом удача так и поперла. Все обратно отыграл и еще пятьсот баксов сверху.
– Зачем ты нам это рассказываешь? – не выдержала я. – Неужели адаптация к богатству продолжается? И ты хочешь увидеть наши вытянувшиеся лица?
– Дело не в этом, – отмахнулась Len'a (crazy), – он сказал, что я приношу удачу, а потом… Потом мы всю ночь пили шампанское и разговаривали. Естественно, это было розовое шампанское из «Глобуса Гурмэ». – Лена не была бы собою, если бы не позволила этому хвастливому комментарию вырваться из интеллигентно накрашенных губ. – Знаете, девчонки, никогда мы не были так близки. Я узнала о нем все. О его первой любви и первой жене. О чем он мечтает… А когда начало светать, он намекнул, что собирается сделать мне предложение!
– Видимо, много шампанского выпил, – вставила Марина.
– Только вот… – Len'a (crazy) замялась. – Еще он признался, что полигамен.
Мы переглянулись, я еле удержалась от кривой ухмылки, а менее тактичная Марина все-таки прыснула в испачканную сметаной ладонь. При всем моем уважении к чужим капиталам Пупсик на героя-любовника никак не тянул, в лучшем случае он напоминал пресыщенного Винни Пуха.
– И ничего смешного, – обиделась Len'a (crazy), – я к вам по-человечески, а вы… Короче, помимо меня у него еще две бабы есть.
– И ты вот так спокойно и позитивно об этом рассказываешь? – удивилась я.
– Они появились давно, еще до меня. Какие-то Лола и Анфиса. Наверняка псевдонимы. С первой он встречается уже пять лет, со второй – больше года. Обеих содержит, обеим квартиры купил, тачки, одевает в Милане. Лоле оплатил грудные имплантаты, Анфисе купил конюшню с лошадьми. Она типа светская, верховой ездой занимается. Вот. – Она замолчала и уставилась на нас выжидательно, словно на распределении ролей в этом театре абсурда нам с Мариной достался финальный выход с бессмысленным морализаторством.
– Что – вот? – после мхатовской паузы рискнула поинтересоваться я. – Ты решила его бросить?
Лена смачно сплюнула в салфетку полупережеванные блинные остатки. Она становилась невыносимой, когда злилась. Какие уж тут правила приличия! Парочка немцев – картинная старушка в симметричных седых кудельках и краснощекий старичок в круглых очочках, – скромно чаевничавшие за соседним столиком, посмотрели на нас с таким неодобрением, что Лена, не выносившая любой в свою сторону протест, показала им язык. Да еще и с такой многозначительностью пошевелила кончиком оного, что немцев как ветром сдуло.
– А нечего на меня было смотреть, – спокойно, почти приветливо подытожила она. – Нет, никого бросать я, естественно, не собираюсь.
Пупсик – мой шанс. Дверь в другой мир. И что-то мне подсказывает… он влюблен. Его откровенность – это переход на новую ступень наших отношений.
– Кажется, такой подход называют позитивным мышлением, – вполголоса пробормотала я.
– Он намекнул, что я могу стать главной в этом триумвирате, – торжественно объявила Len'a (crazy). – Что вы об этом думаете?
– Любимая наложница шейха, – вздохнула Марина, – первая жена гарема.
– Ну нельзя же мыслить так узко? Почти у каждого богатого мужика есть главная женщина и с десяток фавориток. Просто не все об этом прямо говорят. Вот я и подумала – может быть, откровенность – это панацея от ревности?
Тут уж я удивилась по-настоящему.
– Хочешь сказать… что ты ревнуешь Пупсика?
Перед глазами стоял образ этого местечкового «шейха» – розовая лоснящаяся лысина, заросший брутальной щетиной (вот трогательный элемент!) двойной подбородок, ресницы белые, как у скандинавской прелестницы, кожа быстро сгорает на солнце…
– Представь себе, – сказала как отрезала, – вернее, не совсем так. Я ревную свое будущее к другим девушкам. Ревную то, что у меня могло бы быть, но, возможно, будет у кого-нибудь другого. Что поделать – миром правят законы иерархии.
На Арбате своя иерархия.
Никто не знает, что происходит в зеркале, когда мы от него отворачиваемся.
Никто не знает, что происходит на Арбате ночью, когда его покидают балаганные лоточники и слоняющиеся бездельники всех мастей. Парадокс: одна из самых приветливых улиц города ночами превращается в криминальный квартал, убежище для сброда, куда приличным людям носа лучше не совать.
Здесь можно встретить продажную девушку Лелика, которая вышла из девичьего возраста лет десять назад, когда ее застали над окровавленным трупом клиента, с которым она кое-что не поделила. Говорят, милиционеры крестились, глядя на ангелоликую девушку с толстой русой косой и тесаком для рубки мяса, с которого падали крупные темно-красные капли. Лелик была настолько хороша собой, что даже следователь косвенно намекал, как она может уйти от ответственности. Но Лелик молча подписала признание. Честно отмотав срок, она вернулась к прежней профессии и стала вновь околачиваться на Арбате. Только теперь это не русокосая тростинка – инопланетный, чужеродный элемент в круговерти уличной продажной любви, – а матерая, раздавшаяся бабища без переднего зуба. Удивительно, но клиентов у нее не поубавилось. Дядя Ванечка утверждает, что по части постели у Лелика особый дар, – ему виднее. Если честно, я ее немного побаиваюсь, хотя меня она не трогает и даже скупо кивает при встрече. А цены у нее демпинговые – тысяча рублей за два часа, две – за всю ночь.
Здесь можно встретить цыганистого типа средних лет по прозвищу Петруччо. Прислонившись к фонарю, он меланхолично пьет дешевое баночное пиво и задумчиво поигрывает перочинным ножиком. Если мимо проходит зазевавшийся гражданин, Петруччо предельно вежливо просит одолжить полтинник, а лезвие ножа тускло блестит в мерцающем свете фонаря. Надо ли говорить, что еще никто ему не отказал. А если в активах невезучего находится только пятисотенная, то сдачи с Петруччо почему-то не требуют.
Здесь можно встретить опустившуюся гадалку на картах Таро бабу Зину. Она не из тех ушльгх бабищ, которые начитались эзотерических учебников и теперь бодро облапошивают нервных барышень, мечтающих о приворотном зелье. Она настоящая гадалка, потомственная, и ее единственная колода карт – истрепанная, полуистлевшая, со стершимися картинками – досталась ей в наследство. Когда-то она зарабатывала несколько сотен долларов в день и к ней приезжали клиенты сплошь в дорогих авто. Ходит легенда, что однажды баба Зина увидела самого дьявола – о чем они беседовали, непонятно, но замкнулась и спилась она мгновенно, словно ее из розетки выдернули. Ходила черная, ни с кем не здоровалась, молчала. Похудела, словно растаяла, нездорово пожелтела лицом. С тех пор баба Зина дневного света чурается, а вот ночью зачем-то продолжает выходить на Арбат. Садится в тряпичный шезлонг, ставит истрепанную табличку «Гадание, приворот, хиромантия» и, что-то бормоча себе под нос, перемешивает карты. Если кто-то проходит мимо, баба Зина поднимает голову и предрекает ему смерть, то есть говорит точный день, час и способ, которым душа несчастного отправится на тот свет. Мы все стараемся обходить ее стороной.
А впрочем, весь этот староформатный сброд безобиден. С теми, о ком слагаются уличные легенды, всегда можно договориться. Совсем другое дело – арбатские пришельцы новой волны. Бритоголовые беспринципные юнцы в заляпанных грязью ботинках, юные бомжовки, вдыхающие клей точно элитный парфюм…
У меня свидание с Данилой Донецким. Пятничное свидание в кино – с одной стороны, банальная городская инсценировка, с другой – такой милый вечер, от которого неизвестно чего ждать (и от неизвестности этой почему-то дрожат колени).
Началось свидание небанально.
– Это тебе, – застенчиво сказал Данила, протягивая мне какой-то круглый предмет, неряшливо завернутый в подарочную бумагу с Винни Пухами.
– В честь чего? – нахмурилась я. В моем возрасте внезапные подарки полузнакомых мужчин воспринимаешь без овечьей приветливости. Я могла бы целую аналитическую статью об этом написать – «Подарок как эквивалент намека».
– С днем рождения, – широко улыбнулся он.
– Мой день рождения был три месяца назад.
– Ну я же не знал. – Он развел руками. – Я вообще был с тобой тогда незнаком. Теперь вот пытаюсь наверстать упущенное. Тебе не интересно взглянуть, что там?
– Ты псих? – беззлобно поинтересовалась я, принимая сверток из его рук.
Из-под надорванной бумаги выглядывали какие-то бубенчики и крашеные зеленые перья.
– Ты решил подарить мне наряд индейца для привлечения клиентов?
– Это бубен, – серьезно сказал Данила, – настоящий шаманский бубен. Для привлечения удачи.
Я глупо смотрела на бубен – топорно сделанный, ярко раскрашенный.
– И зачем он мне? Я бросила музыкальную школу через неделю после того, как меня привели туда родители.
– Для игры на бубне не требуется высшего музыкального образования, – усмехнулся он. – Ты попробуй. Это мощная вещь. Правда. У гадалки одной покупал.
Моя рука взметнулась вверх, переливчато зазвенели бубенчики. Какой-то проходивший мимо хмурый мужик в серой куртке посмотрел на меня из-под привычно насупленных бровей и дернулся в сторону – наверное, не хотел, чтобы траектория его движения пролегала в непосредственной близости от кандидатки в психиатрическую лечебницу.
– Вот видишь! – обрадовался даритель. – Ты уже отпугиваешь демонов. Гадалка так и сказала – бубен будет талисманом для своего хозяина.
– Я не демонов отпугиваю, а мужиков, и если так будет продолжаться, стану старой девой и заведу ворону, – проворчала я. – Буду ей на бубне играть.
В некоторых кинотеатрах, на задних рядах, есть сдвоенные кресла – так называемые места для поцелуев. Если мужчина берет билет на «поцелуйный» ряд, а девушка топчется рядом, скромно рассматривая носочки туфель, значит, между ними заключен негласный пакт. Он имеет право на атаку без риска получить ладонью по физиономии и может рассчитывать минимум на то, что две трети фильма они проведут, сросшись губами и исследуя кончиками языков кариес на зубах друг друга. Если «киношный петтинг» в девушкины планы не входит, она обязана предупредить об этом заранее, у билетных касс. Иначе какого хрена ему платить лишние двести рублей за сдвоенные кресла?
В Киноцентре показывали какую-то философскую муть очередного скандинавского самородка. На афише были нарисованы целующиеся девицы не первой свежести, окруженные венцом из золоченых наград, – фильм взял призы каких-то там студенческих и любительских фестивалей.
Я логично решила, что раз Данила пригласил меня на подобное лекарство от бессонницы, да еще и взял билеты на самый дальний ряд, значит, мы отлично проведем время за поцелуями.
Было в этом что-то романтичное – встретиться через столько лет и продолжить то, что толком и не начиналось, даром что заставляло не измученное холестерином и разочарованиями четырнадцатилетнее сердце биться быстрее. Любовь с паузой в десять лет.
Данила Донецкий нового образца был очень привлекательным мужчиной. Наверное, немного не в моем вкусе: почему-то в то время наиболее привлекательными мне казались длинноволосые голубоглазые юноши с гитарами наперевес, в душе которых бушевали немного сдерживаемые марихуанными парами демоны. Я выбирала в любовники тех, кто бунтовал, кто мечтал изменить мир и верил в то, что это подвластно одному человеку. Безнадежные романтики – их век короток, как у прозрачных мотыльков. Не знаю, куда они деваются потом – то ли делают стрижку, покупают костюм и телевизор и отращивают животик, то ли предпочитают сгинуть в героиновом голодании, то ли просто тихо испаряются, как выброшенные на берег медузы.
Донецкий был не таким – в нем чувствовался стержень. Отчаянное желание быть счастливым (в общепринятом смысле слова) держало его на коротком поводке. Он одевался в хороших магазинах, ел в дорогих ресторанах, водил внедорожник «Nissan», и время ему подсказывали не случайные прохожие, как мне, а тысячедолларовые часы.
Под надрывные напевы Бьорк пролетели титры, и его рука нашла на подлокотнике кресла мою. Медленно втянув воздух через нос, я прикрыла глаза. Волнительный момент. Поцелуй длиною в десять лет. Почему я совсем ничего не помню о том своем первом поцелуе? Кажется, от Донецкого тогда пахло мятной жвачкой и пивом, а мои мысли хаотично метались в радиусе от «не застрял ли между зубами кусочек шашлыка?» до «если произойдет покушение на мои трусы, что делать?! Не сдаваться же без боя, ведь трусы-то уродливые, хлопчатобумажные, подаренные целомудренной бабушкой…».
Сейчас от Данилы пахло туалетной водой «Lanvin», а все мои мысли сводились к статистическим подсчетам: когда я занималась этим в последний раз? Кажется, то было месяца два назад и вторым фигурантом был мужчина, имени которого я даже на инквизиторской дыбе не вспомню.
Его пальцы переплелись с моими. Они были теплыми и, самое главное, сухими. Терпеть не могу быстро потеющие мужские ладони – в таких объятиях вместо предвкушения страсти уныло думаешь, не останутся ли пятна на водолазке и в какую сумму обойдется химчистка.
Все как нельзя кстати. Мне, живой женщине двадцати пяти лет, нужен секс. Донецкий – не случайный прохожий и даже вроде бы в меня влюблен. Может, он окажется настолько искушенным, что и мое сердце в конце концов распахнется ему навстречу?
– Какое интересное у этой актрисы лицо, ты не находишь? – шепнул он, наклонившись к моему уху.
Я встряхнула головой: какое лицо, какая актриса? По экрану металась полная бледная дева со вздернутым носом и бантиковидными губками – кустодиевская купчиха европейского разлива.
– Не вижу ничего интересного.
Прошло еще десять минут. Моя рука по-прежнему покоилась на его ладони. Иногда он, как бы задумавшись, перебирал своими пальцами мои. И все. На заднем ряду, на местах для поцелуев!
Содержание фильма благополучно миновало мое сознание. С одной стороны, я испытала облегчение: серьезный роман с Донецким в мои планы вроде бы не входил и что-то подсказывало – одноразовые отношения не его репертуар. С другой – нечто, напоминающее женскую гордость (в наличие которой в своем организме я почему-то не верила), взбунтовалось и неприятно морщило лоб задумчивыми складками. Что все это значит? Может быть, и не было никакой приязни? Может быть, я сама настолько изголодалась по романтике, что сама все напридумывала?!
… А потом мы пили зеленый чай в кафе при кинотеатре. Настроение у меня было ниже плинтуса. Обсуждали фильм. Вернее, обсуждал Данила, потому что я ничего, кроме начальных титров, не запомнила.
А потом… Сама не знаю, как это получилось, но разговор вдруг перешел на меня. И это был самый унизительный разговор в моей жизни.
Данила сказал так:
– Я все знаю о тебе. Твоя биография у тебя на лбу написана. Бунтующая пигалица из приличной семьи, у которой хватило силенок лишь на то, чтобы показать фигу родителям. Каждое утро ты выползаешь на свой Арбат, кто-то из твоих коллег-неудачников приносит тебе отвратный кофе в пластиковом стаканчике. Свои картинки ты малюешь без всякого вдохновения: ни мастерства, ни техники, ни терпения. Ты могла бы получить образование, стать неплохой художницей, но предпочитаешь сливать свои каракули по триста рублей.
Ты думаешь, что это и есть свобода – арбатский ветер, всегда почему-то дующий в лицо. Что это и есть настоящая романтика, блин!
Такие, как ты, обычно спиваются к сорока годам, а к пятидесяти куда-то исчезают бесследно. Старятся одинокими, а потом тычут всем подряд под нос свои старые черно-белые фотографии и врут о бурной молодости.
Ты даже не всматриваешься в лица прохожих, ты тупо разглядываешь их ботинки. Тебе скучно и тошно, но альтернативы нет. Возвращаться в родительский дом западло, а начинать все заново лень. Ну и что представляет твоя жизнь? Созерцание вереницы пыльных тапок, дешевая работенка, боли в спине и поклонники с выбитыми зубами?
Твои подруги в болоте, даже макушек из трясины не видать. И что делаешь ты, вместо того чтобы выбраться?
Ты сама себя топишь, Глаша, еще года три такой жизни – и пути назад уже не будет!
Я никогда не мечтала быть блондинкой. Не упрашивала Деда Мороза о длинных и тонких, как у самки жирафа, нижних конечностях. Не экономила на обедах ради визита к дорогому стилисту. Образ Барби с детства не вызывал во мне никаких эмоций, кроме… легкой жалости.
Воспоминание детства: родители с торжественными улыбками протягивают мне выстраданную в мире дефицита Барби. Златовласую принцессу в пышном розовом платье. Ахнув от восторга, запираюсь с ней в ванной и с помощью маминого маникюрного набора приступаю к усовершенствованию объекта. Пергидрольные кудри летят в унитаз, мне их ничуть не жаль. Юбка леди превращается в экстремально короткий наряд панкующей хулиганки.
То, что случилось потом, когда я гордо похвасталась рукотворными метаморфозами родителям… Это воспоминание до сих пор едкой обидой сидит в моем сердце. Меня отхлестали почему-то по губам, как благородную леди, выругавшуюся матом. Мама орала, что я не уважаю ее труд, отец сквозь зубы цедил, что надо на год лишить меня денег на мороженое. А я искренне не понимала, в чем моя вина.
– Мамочка, но она же так переживала, – пыталась я оправдаться, – она же молодая девушка, а какой молодой девушке понравится быть как все? У пятерых девчонок в нашем классе есть Барби, и все они выглядят точно так же. А у меня она теперь особенная…
Та Барби, пластмассовая, детская, с синтетическим блеском волос и прилипшей к вечно загорелому лицу улыбкой, была штампована на игрушечной фабрике. А живые московские барби с коллагеновыми губками, прокачанными животиками и воздушным шариком вместо мозгов, штампуют себя сами – в салонах красоты, на оздоровительных курортах, в кабинетах хирургов-пластиков. Штампуют по образу и подобию наиболее элитных экземпляров, улыбающихся стоматологическим оскалом с журнальных обложек.
Я уж не говорю о том, что штампованная красота по логике должна обесцениваться, а получается почему-то наоборот…
Одно я знаю точно – таким вот куколкам жить не так-то просто.
Зрелище обманно-шелковой гривы лощеных волос из рекламы шампуня не корчило мои внутренности вихрем внезапной зависти. Я не всматривалась в увеличенные фотографии Синди Кроуфорд и Камерон Диаз в поисках замаскированной морщинки или выбившегося из нарочитой глянцевой приглаженности предательского седого волоска. И не радовалась вместе с папарацци и разжиревшими домохозяйками, когда у Гвинет Пэлтроу обнаружился послеродовой целлюлит. Более того, если бы расщедрившийся небесный распорядитель предложил обменять мою весьма посредственную внешность на нечто более соответствующее духу нашего жестокого времени, я ответила бы решительным отказом.
Поверхностное мнение: красавицам проще жить, у них шансов больше.
Больше шансов…
Ну да, больше шансов нарваться на истекающего вожделенной слюной придурка – такие стекаются к обладательницам модельной внешности, как мотыльки к свету лампочки. Единицы выигрывают сомнительный главный приз – роскошь с бесплатным приложением в виде мужичка, считающего себя царем и богом с завышенными эротическими требованиями.
Как и любая девушка в здравом уме я бы не отказалась прижаться щекой к шелковистому норковому меху, согреваясь от одного осознания, что невесомая итальянская шубка в пол – твоя.
Но получить в качестве шубно-квартирно-машинного бонуса кого-нибудь вроде Ленкиного Пупсика, кто уверенной походкой вознесет свое толстеющее пузо на твой личный алтарь?
М-да…
Ужин с Len'ой (crazy), ее олигархическим Пупсиком и двумя не то новыми лучшими подружками, не то требующими немедленного устранения конкурентками… Не могу сказать, что это была лучшая из возможных перспектив на вечер, я бы предпочла остаться дома и попрактиковаться в технике анималистического портрета на скорую руку – дядя Ванечка пристрастился рисовать домашних любимцев на заказ по фотографии и брал за такой портрет семьсот рублей, а мне бы тоже лишние деньги не помешали. Марина, не будь дурой, бодро соврала о съемках и осталась в стороне от местечкового рая гламура, в который…
… в который менее изворотливую меня отказался пропустить охранник с квадратным подбородком и непроницаемым лицом.
– Меня ждут, – вяло сопротивлялась я, – столик заказан на фамилию Кривошлепов. Кривошлепов Петр Петрович, а с ним…
– Я отлично знаю, кто такой Кривошлепов Петр Петрович, – охранник позволил себе довольно хамоватую ухмылочку, – вам не повезло: он здесь со спутницами.
– С тремя спутницами, – уточнила я, все еще улыбаясь, – и ждут они меня. Если вы позволите мне войти…
Даже не глядя на меня, он покачал головой.
Вечер был прохладным, низкое небо моросило препротивным дождем; кудряшки, которые я невероятным усилием соорудила из непослушных волос, потеряли форму и теперь унылыми паклями свисали на лицо. На мне была дешевая юбка из темного шифона, промокшая, она неприятно липла к коленям.
Что во мне не так? Что? Неужели у меня на лбу написано: девушка второго сорта, в дорогие рестораны не пускать? Вроде бы и принарядилась я, и вставила в уши единственные брильянтовые сережки, и разорилась на такси.
– Гланька! – из глубины ресторана Len'a (crazy) оживленно махала мне рукой. На ней было умопомрачительное платье – шелковое, струящееся, алое, наглое, как дразнящий плащ тореадора.
Мне показалось, что сумрачный страж гламурных врат пропустил меня неохотно.
Наложниц из мини-гарема Пупсика звали Анфиса и Лола. Пока мы пробирались к столику, Len'a (crazy) объяснила:
– Лола – журналистка. Хотя не понимаю, почему она так всем представляется. У нее даже среднего образования нет. А ее работа в СМИ ограничилась тем, что однажды она продала в газету «Скандалы» фотографию голой задницы певца N. Ты же знаешь N?
– Ну слышала что-то…
– Так вот, у Лолы был с ним роман. Вернее, не совсем роман, а так, перепихончик. Она этим жутко гордится. После того как в «Скандалах» вышла статья, N. бросила жена, с которой он прожил двенадцать лет. Но на Лолке он все равно не женился.
По мере того как рассказ Лены набирает обороты, затея поужинать с троицей кажется мне все менее привлекательной. Эх, ну почему я не сказалась больной? Почему-то я всегда чувствовала себя неуютно в обществе каблукастых когтистых барракуд, жалящих невидимым ядовитым зубом всех попавших в поле зрения мужчин с месячным доходом более десяти тысяч условных единиц. И они меня, соответственно, недолюбливают – не знаю уж почему. За презрительное любопытство, с их точки зрения, необоснованное?
– Анфиса – актриса, – продолжает Лена, – правда, она еще нигде не снималась. И в ГИТИС провалилась раз пять. Ты не смотри на то, как она выглядит, на самом деле ей уже черт знает сколько лет. Лет тридцать, не меньше.
Я удивленно приподняла брови.
– Они обе считают себя хищницами высшей марки. Но до меня им все равно далеко. Не знают, с кем связались, бедные. Женится он все равно на мне.
По мере приближения к столику выражение Ленкиного лица меняется с пренебрежительного на приветливое. Подойдя, она сначала смачно целует Пупсика в лысину, потом подмигивает Анфисе, потом снимает невидимую ниточку с Лолиного шерстяного платья. Идиллия, блин.
И только потом представляет меня:
– Девочки, это моя лучшая подруга Аглая. Петь, ты с ней уже знаком.
– Может быть. – Пупсик проявляет ко мне интереса не более, чем к официантке, которая едва не выпрыгивает из своей декольтированной блузы, чтобы произвести на него впечатление и заполучить в худшем случае щедрые чаевые, а в лучшем – заинтересованный взгляд плюс номер его телефона.
Лола и Анфиса относились к типажам полярно противоположным. Тем не менее обе были хорошенькими, как картинки.
Лола – томная брюнетка в стиле pin-up girl. Старомодные тугие кудельки обрамляли сердцевидное румяное личико; круглые голубые глаза, чувственная рана рта на белоснежной, как у мультипликационной принцессы, коже, ямочки на щеках. Она производила впечатление милашки, несмотря на то что рост ее зашкаливал за метр восемьдесят, а туфли она шила на заказ из-за нестандартного размера обуви – сорок второго с половиной.
Когда они стояли рядом, Анфисина белокурая макушка находилась аккурат напротив Долиной тяжелой (говорят, бюстгальтеры она тоже на заказ шила) груди, но это только в том случае, если Фиса надевала шпильки.
Миниатюрная загорелая блондиночка, во внешности которой не было ни грамма естественности, зато очарования – бездна.
Пупсик восседал между ними, как падишах, кошачья сытость в его слегка заплывших жирком глазах свидетельствовала о высшей степени довольства жизнью. Он то демонстративно принимался оглаживать круглые колени томной Лолы, то влажно дышал в ухо тоненько хихикающей Фисы, то через стол целовал Len'y (crazy) в ненакрашенные губы. Смотреть на все это было, если честно, противно. Мне казалось, что моя подруга Ленка – та самая Ленка, с которой мы путешествовали автостопом, встречали рассвет на набережных, шлялись по бульварам всю ночь напролет, взахлеб спорили о том, станет ли «Код Да Винчи» классикой, и хором плакали над фильмом «Реальная любовь», – моя Ленка совсем не должна была сидеть вот тут с таким довольным лицом. Не должна она пресмыкаться перед каким-то разъевшимся Пупсиком только потому, что тот пообещал подарить ей квартиру и серебристый внедорожник. Потому что шансов купить внедорожник – если уж он ей так нужен – в жизни будет много, а молодость-то одна, и не стоит так бездарно ее растрачивать. Ленка, моя Ленка, горячая, сумасшедшая, мечтательная Ленка – наверняка в глубине души она и сама все это понимала. Этим и объяснялось ее навязчивое желание прихвастнуть, щегольнуть перед нами с Мариной своими бирюльками и нарядами.
Бедная Ленка…
Наверное, жалость – или даже скорее сожаление – настолько явственно читалась в моих глазах, что Len'a (crazy) не выдержала: принялась вещать о путешествии, в которое Пупсик запланировал взять их троих.
– Это будет так романтично, – она закатила едва заметно подведенные глаза, – сначала мы отправимся на вручение оскаровской премии. У нас будут ВИП-места, естественно. Я давно мечтала познакомиться с Джорджем Клуни.
– А я – с Антонио Бандерасом, – пискнула Анфиса.
Лена не обратила на нее ни малейшего внимания: сразу чувствовалось, что в горячем трио она играла первую скрипку.
– Потом отдохнем немного на пляжах Калифорнии, потом, возможно, метнемся в Лас-Вегас. Ну знаешь, поиграть. Петечка азартный такой! – Она любовно постучала Пупсику кулачком по лысине, тот осклабился, разомлев. – Потом вернемся в Европу. Шопинг в Риме, коррида в Барселоне, парочка приемов в Лондоне. Потом арендуем яхту – где-нибудь на побережье Сардинии: Петечка любит рыбу ловить. Ну и напоследок – Париж.
– Город любви, – мурлыкнула Лола, совершенно безо всякого стеснения заползая рукой в Пупсиковы штаны от Гуччи.
Я отвела глаза: смотреть на потеющую от возбуждения лысину Пупсика было неприятно. Жестом незаметно показала Ленке: может, выйдем покурить? Та, поколебавшись, кивнула.
Сидим, курим…
Вернее, это Ленка сидит – услужливый охранник вынес ей стул с бархатной обивкой, и теперь она восседала возле входа, как царица, в своем роскошном платье, в шубке, небрежно наброшенной на плечи. Меня же охранник отказывался воспринимать как человека, поэтому я просто стояла рядом.
– Ну как они тебе? – спрашивает Lena'a (crazy), лениво затягиваясь и не глядя на меня (видимо, боится прочесть в моих глазах правду и рассчитывает на мое чувство такта).
Но миндальничать с ней я не собираюсь.
– Дуры, – пожала плечами я.
– Дуры, – уныло согласилась Лена, – но для меня оно и лучше, понимаешь? Не будь они такими дурами, живенько прибрали бы его к рукам.
– Тоже мне призовой кубок, – усмехнулась я, – то ли время это такое, то ли город… Чтобы три красивые бабы в самом соку бились из-за стареющего мужичонки с пузиком, похожего на продукт тайного романа Винни Пуха и голливудской звезды Дэнни де Вито?…
– Да ладно тебе, не так уж он и плох! – оскорбилась Ленка. – Вот кольцо Bulgari мне подарил… И вообще, не смей меня отговаривать! – вдруг как-то подобралась она. – Это моя жизнь.
– Еще скажи, что я тебе завидую.
– Ну а у тебя как на личном фронте? – Она решила переключиться на более безобидную тему.
– Да что у меня… – со вздохом я развела руками. – Полный шпик плюс непонятные отношения с мужчиной, который пригласил меня в кино на места для поцелуев, чтобы просмотреть трехчасовой скучнейший фильм, а потом обсудить детали в кафе за зеленым чаем.
– Шутишь? Это тот…
– Донецкий! – подсказала я. – Именно так. И я его совсем не понимаю.
– А тебе это надо? – прищурилась Лена. – Я давно хотела сказать, у меня есть на примете один мужик. Он недавно развелся, скучает…
– Такой же привлекательный, как Орлов? – хмыкнула я.
Лицо Лены окаменело.
– Если хочешь знать, такой товар, как Орлов, долго на полках не залеживается. Не знаю, что именно в нем показалось тебе таким забавным. Его окрутила такая девица, закачаешься. Не то модель, не то танцовщица. Мулатка, блондинка. Крашеная, естественно, но смотрится эффектно! Фигурка, как у Тайры Бенкс, брильянт в пупке. Он от нее без ума. А ты нос воротишь.
– Даже если бы, поддавшись на твои уговоры, я в тот вечер уложила бы свое драгоценное тело под Орлова… рано или поздно ему встретилась бы мулатка-блондинка, и он слинял бы от меня со скоростью звуковой волны. Знаешь, какова скорость звуковой волны, Лен?
– Я знаю, какова стоимость шиншилловой шубы, которую Орлов подарил мулатке, – парировала эта неугомонная, – восемь тысяч долларов. И это в первую неделю знакомства!
