Текст книги "Сидим, курим…"
Автор книги: Маша Царева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Правда, вот о моем возвращении домой лучше промолчать, потому что триумфальным оно не было. Данила порывался проводить меня до двери и даже был согласен мужественно повиниться перед моими родителями, но я его кое-как отговорила. Дома меня ожидал грандиозный скандал. Участвовали в нем все семейство и даже привлеченная извне бабушкина балетная подруга Софья Аркадьевна. Все меня стыдили, хмурили брови, хлестали продуманными жестокими фразами. В нашей семье не орут, не бьют тарелки и не раздают направо и налево хлестких пощечин. Единственным аргументом являются слова – иногда это даже обиднее самой смачной оплеухи.
На следующий день мои документы забрали из школы. Меня перевели в некое странное учебное заведение – нечто среднее между военной казармой и институтом благородных девиц. Это была частная школа, жутко дорогая. Пять дней я проводила на ее территории, изучая гуманитарные науки. По настоянию мамы заезжий репетитор продолжал заниматься со мною математикой. На выходные меня отпускали домой – правда, дом стал еще более жесткой тюрьмой.
Данилу Донецкого я больше никогда не видела. Подозреваю, что он пытался звонить, но был вежливо «послан» разобиженной бабушкой.
Мой бунт номер два пришелся на восемнадцатилетие. На этот раз его размах был круче невинного пикника с одноклассниками. Два года истово готовясь к университету, я отказалась идти на первый экзамен и самовольно подала документы в Суриковку. Родители объявили мне бойкот, бабушка демонстративно пила сердечные капли, хотя обычно столь дешевые приемчики манипулирования были ей несвойственны. А уж когда я провалилась…
С тех пор мои отношения с семьей пошли под откос – и действовал здесь закон снежного кома, набирающего скорость и мощь.
В двадцать два года я решила положить конец семейной драме в стиле садомазо и сняла на Арбате комнату. Мое алчущее сердце искало свободы. Здесь я ее и обрела – на пронизанном семью ветрами, заплеванном тысячей туристов, горластом, цветастом, шальном, лубочном, живущем вне законов города и времени Арбате.
Арбат стал моим новым домом.
Арбат всегда был готов пригреть на своей безразмерной груди личностей вроде меня – без царя в голове, без рубля в кошельке, без привязанностей в сердце. Сама не знаю, почему так вышло и откуда взялась эта мысль, но, покинув родительскую квартиру с папиным кожаным чемоданом наперевес, я сразу же села в метро и отправилась на Арбат. Как будто заранее все спланировала.
Я и сама не понимала – карабкаюсь ли вверх или неумолимо качусь под откос? Но самое главное – я была свободна. А свобода, тем более в ее концентрированном арбатском варианте, – наркотик похлеще кокаина.
Как начинается мой стандартный день?
Встаю по будильнику, в десять ноль-ноль. Наскоро опрокинув чашечку растворимого кофе в еще не очнувшийся ото сна организм, выползаю на улицу. Раскладываю два стульчика – один себе, другой – для будущего клиента. И начинаю скучать в бездейственном ожидании оного.
Время проходит за разговорами с соседями-художниками. Самые заметные – дядя Ванечка, Сева и Готический Придурок.
Сева – самый красивый мужчина на свете. Он похож на греческого бога и еще немножко на Микки Рурка до пластических операций. С самого моего появления на Арбате я медленно и безнадежно сходила по нему с ума. Иногда мне, как девушке доверчивой и романтичной, казалось, что между нами назревает что-то возвышенное… Забегая вперед, могу сказать, что финалом этой платонической любви был его страстный секс с моей лучшей подругой. Но об этом позже.
Готический Придурок в свою очередь сходил с ума по мне. Выглядел он так, что Мэрилин Мэнсон разрыдался бы от умиления на его плече. Долговязый, бледный, с припудренным лицом, подкрашенными ресницами и выщипанными бровями. Кажется, усталые круги под его глазами тоже подрисованы. Ох уж эти готы, кладбищенски бледные и потусторонне серьезные – я не удивлюсь, если под мистической личиной Готического Придурка скрывается самый что ни на есть банальный Ванек или Петюня, с румянцем во всю щеку и свойской привычкой поковыривать в носу. Клиентов у него было мало – не вызывал доверия его внешний вид. Поэтому его пребывание на Арбате не имело коммерческой цели. Он малевал что-то для себя самого – естественно, на кладбищенскую тематику. Никто не хотел покупать его мрачные да еще и по-дилетантски выполненные творения. Иногда мне казалось, что он просиживает штаны исключительно с целью сверлить меня долгим, задумчивым взглядом и при этом на улыбки не отвечать. Три года назад меня от этого оторопь брала. А сейчас ничего, привыкла.
А дядя Ванечка…
Дядя Ванечка был из тех благообразных старцев, о ком до самого последнего момента думаешь, как о подобии Санта-Клауса, – до того момента, пока, угостив тебя однажды глинтвейном, он вдруг не попытается большим пальцем подцепить резинку на твоих трусах.
Седовласый, ухоженные волосы собраны в хвост и прихвачены ненавязчивой аптекарской резинкой, от уголков глаз разбегаются лучистые морщинки, кожа обветренная – издержки почти круглосуточного пребывания на продуваемом ветрами Арбате.
Если не брать во внимание неприятный инцидент, сопутствовавший нашему знакомству, когда дядя Ванечка ничтоже сумняшеся натравил на бедную девушку громилу, отношения наши были самыми что ни на есть нежными.
Он называл меня «принцесса нашей помойки», любил, подкравшись сзади, гаркнуть мне в ухо залихватское «Полундрррра, менты!» (не понимаю почему, но я каждый раз подпрыгивала на стуле, бледнела и подхватывала мольберт, словно была не богемствующей девчонкой, а, как минимум, наркобаронессой). Ему одному дозволялось широкопалой ладонью растрепать мои волосы, хотя вообще-то я терпеть не могу такого бесцеремонного вмешательства извне и любой другой человек получил бы за акт прическоразрушения увесистый подзатыльник. Но дядя Ванечка – это же дядя Ванечка! Почему-то в отношениях со мной он сразу взял интонацию старшего родственника, которому позволено все – от бестактного замечания до крутого матерка. Обремененное эдиповым комплексом создание вроде меня не могло этим не воспользоваться.
Собственные родители считали меня безумствующей неудачницей, отказывались выслушивать новости из моей, как им казалось, никчемной жизни. Вроде бы ссоры не было, но как-то само собой вышло, что общение наше было исключительно односторонним и выражалось в моих скупых телефонных поздравлениях по внутрисемейным праздничным поводам.
Вот я и завела себе альтернативного арбатского отца – дядю Ванечку.
До сих пор не знаю наверняка, сколько ему было лет, но подозреваю, что гораздо больше, чем казалось изначально. Уличная жизнь, даже в самых цивильных ее вариациях, старит.
В мой первый арбатский день дядя Ванечка, всучив мне пластиковый стаканчик с дымящимся растворимым кофе, решительно сказал:
– Девка ты, сразу видно, хорошая. Только учить тебя еще и учить. Поэтому будешь делать, что я говорю. Тогда тебя здесь хотя бы не съедят. – Это все было преподнесено таким тоном, что даже я, при всей моей мнительности, не обиделась.
Москва – город конкуренции. Без костей и зубов выжить можно лишь в том случае, если ты – малахольная мечтательница без претензий и амбиций. Всем остальным рано или поздно придется выйти на ринг.
Было время – я воевала за квартиру. За чертову съемную квартиру, блин! Потому что не очень дорогих квартир – раз два и обчелся, а претендующих на них цепких провинциалов и мечтающих о самостоятельности москвичей – тьма-тьмущая.
Было время, когда я воевала за трудовое место на Арбате. Да-да, стать московским уличным художником не так-то просто. Однажды летним солнечным утром наивная девушка Аглая, вооружившись мольбертом и грифелем, пришла на самую романтичную улицу Москвы и, не обращая внимания на изумленные взгляды других художников, соорудила себе на пыльной мостовой импровизированную мастерскую. Что тут началось!
Милейший дядя Ванечка… Это сейчас он в шутку зовет меня «ваше величество», а тогда, решительно ткнув пальцем в мою ключицу, проорал: «Убирайся, б…!» А когда понял, что уходить я не собираюсь, натравил на меня какого-то бритоголового субъекта, мрачно взирающего на мир из-под насупленных бровей, гордого носителя брутальной кожаной куртки и тяжелых бот на тракторной подошве.
Сначала этими самыми ботами он молча растоптал мой мольберт (кстати, в трех метрах от этой идиллической сцены вяло курили два милиционера, которые даже и не подумали двинуться в нашу сторону), а уже потом объяснил, что лучше мне убраться подобру-поздорову, так как физиономиям вроде моей нечего делать на хлебной и с виду гостеприимной улице Арбат.
Не знаю, чем бы кончилось дело и хватило ли бы у меня наглости вступить в примирительные дебаты, если бы за меня неожиданно не вступилась Len'a (crazy), которая как раз в то время была известна как активная арбатская тусовщица.
С черными короткими волосами, готически-черными ногтями и черными полукружьями возле глаз (она принципиально считала, что не стоит тратить лишнего времени на сон), Len'a (crazy) в первый момент показалась мне ангелом ада. До сих пор не понимаю, почему она решила мне помочь. Факт: отозвав бритоголового, она за пять минут легализовала мое арбатское существование. Вернувшись, мрачный бритоголовый объяснил, что вопрос улажен и даже подсказал, где можно недорого купить подержанный мольберт.
Русские порнозвезды не носят Gucci и в лимузинах по городу не раскатывают. Гонорар за съемочный день колеблется от пятидесяти до пятисот долларов – в зависимости от внешней свежести и внутренней свободы актрисы.
У Марины глаза орехового цвета, ее фигура нарисована плавными линиями, ее волосы длинные, мягкие и темные – подобный типаж называют средиземноморским. Обычно такие женщины источают приветливое тепло. Мужчины завороженно тянутся на их внутреннее свечение, точно мотыльки к керосиновой лампе. Но глаза моей Марины словно подернуты тонкой коркой льда. И аура неприступности вокруг нее непроницаема, как у какой-нибудь снобки с первого курса консерватории. А ведь поди ж ты, успешная порноактриса…
В игру она вошла случайно. Когда же сориентировалась, то поняла, что девушке с такой не просто подмоченной, а насквозь вымокшей репутацией проще прорываться к верхам порнокасты, нежели пытаться по-тихому покинуть порочный круг.
– Глашка, приходи ко мне в студию в субботу! – запросто пригласила она. – У меня съемка, совсем несложная, лесбийский эпизод. А потом можем куда-нибудь сходить. В музей, например, или в кино.
Ну я и пришла.
Не задумываясь, что одно дело – мимоходом слушать байки о рабочих буднях подруги и совсем другое – воочию увидеть, как она, голая и потная, делает вид, что множественный оргазм для нее так же тривиален, как горячий кофе на завтрак.
Я сидела в углу, на стареньком офисном стуле, и не знала, куда деть глаза. На моих коленях стояла коробка с суши, купленными в ресторанчике через дорогу, но аппетита почему-то не было.
Марина не замечала моего смущения. Находиться голой среди десятка посторонних людей было для нее занятием привычным. Несмотря на совершенство форм, гибкость линий и выстраданную холеность, ее нагота воспринималась невинно, как ночная рубашка в рюшах. Я подумала, что порнорежиссер должен относиться к своим моделям бесстрастно, как гинеколог к распятым в кресле пациенткам.
Снимали лесбийский эпизод. Марина играла учительницу музыки, дающую частный урок первокурснице. Вторая актриса, молоденькая веснушчатая простушка с открытой улыбкой и белесыми глазами, была меньше всего похожа на фигурантку порноиндустрии. Увядший ангелочек. Фарфоровая елочная игрушка, выцветшая от времени, но все еще изображающая юную балерину.
Эротическое действо разворачивалось вокруг старенького пианино.
Режиссера не смущало, что «учительница музыки» едва могла настучать указательными пальцами чижика-пыжика, а серьезно внимающая ей ученица только боязливо касалась кончиками пальцев клавиш. Куда больше его интересовала та часть фильма, ради которой эта бездарная пантомима затевалась.
– Ну что ты стоишь как чмо, руки свесила? Положи ладони ей на грудь, малахольная! – орал он, бегая по периметру «съемочной площадки».
Было ему слегка за пятьдесят. Он был высоким рыжим типом наивысшей степени помятости. Мятым было все – и его дешевая клетчатая рубашка, и его джинсы цвета хаки, и даже его насквозь пропитое лицо.
Звали его Яном, и он мнил себя непризнанным гением кинорежиссуры. В Москве много вот таких романтичных алкоголиков. Не сумевший прославиться даже в узкой тусовке андеграунда, он, тем не менее, тайно верил в красную ковровую дорожку. И считал, что низменный жанр, в который он оказался вовлеченным, – лишь временная реальность. О ней он когда-нибудь с застенчивым смешком расскажет репортеру «Hello», и сомнительный штришок добавит его легендарному образу богемности.
– Марина! Твою мать! Ты – прожженная, опытная лесбиянка! Не смотри на нее так испуганно! Соблазняй ее, хватай ее, люби ее! Черт, опять запороли дубль, дуры.
– Извините, – прошелестела Маринка, – у меня первый раз… такая специфическая роль.
Вторая девушка, совсем молоденькая, не злилась, что уже который дубль срывается из-за «коварной соблазнительницы»; она улыбалась Маринке одобряюще и старалась играть так, чтобы той было легче сориентироваться.
– Это ничего, – вполголоса утешала она, – по мне, так это даже лучше, чем с мужиками. В жизни я, конечно, мужчин предпочитаю, а тут… Ты не переживай, скоро вольешься в тему и будешь выискивать такие заказы.
Марина со вздохом кивала и пыталась наполнить свой взгляд вожделением и пронзительным вниманием.
Увядшего ангела звали Светочкой. Прирожденный энергетический донор, она продавала себя неторопливо, по капельке. Характерное самоуничижение серой скромницы – больше сотни долларов за порносеанс просить стеснялась.
А если учесть, что к неполным восемнадцати Светочка владела пусть и однокомнатной, но собственной квартирой в Капотне и подержанным «Опелем»… можно представить примерное количество потных тел, некогда обнимаемых ее спичечно-тонкими ногами.
Наконец это издевательство подошло к концу. Рыжему режиссеру пора было возвращать арендованную камеру. Он остался недоволен и пытался торговаться насчет гонораров.
– Девчонки, я думал, что это будет полноценный фильм. Но мы и половины задуманного отснять не успели. Поэтому вот вам не по триста долларов, а по сто пятьдесят.
– Если мы что-то не успели, значит, вы плохо организовали съемочный процесс, – жестко сказала Марина. – Конечно, драться с вами из-за ста баксов я не буду, но… Вы же понимаете, какими могут быть последствия.
Режиссер поник плечами и деньги отдал.
Уже на улице Марина с усмешкой рассказала, что в порнобизнесе, как ни странно, меньше надувательств, чем в модельных агентствах или классическом кино.
– Это же незаконно, – промурлыкала она, пряча деньги в лжешанелевский кошелек, – это как круговая порука. Недовольный может пойти и сдать остальных. А режиссер, как организатор процесса, попадает под статью. Вместе с реализаторами. Ну и потом, репутация… Если об этом Яне пустить нехороший слушок, то нормальные актрисы к нему не пойдут, и с чем он останется?
– С чем? Разве так сложно найти желающую сняться в порнографическом ролике? – удивилась я. – Ты извини, но любая проститутка с Ленинградки… – Я прикусила язык, но Марина не обиделась. Она и не строила из себя Джину Лоллобриджиду.
– Ну и получится реалити-шоу о том, как банальный мужик трахает проститутку с Ленинградки, у которой небритый лобок и синяки на коленях… На самом деле, порнотусовка – достаточно узкий круг. Я имею в виду не тех, кто что-то там из себя корчит, снимает пошлятину на дому и пытается это продать за стольник на Курском вокзале… В Москве наберется лишь пара десятков примелькавшихся режиссеров, которые снимают на заказ. У них есть клиентская база, оборудование, студии, любимые актеры и актрисы. Репутация, в конце концов. Актрисы предпочитают работать с теми, кто более-менее известен. Это ведь гарантии – и финансовые, и даже медицинские. Я вот, например, знаю, что этот Ян при всех своих чудачествах всегда требует от актеров свежие справки. А если ты к первому попавшемуся типу с камерой mini dv приедешь, то что? В лучшем случае заработаешь сто долларов и хламидиоз.
О своей работе Марина могла разглагольствовать часами. Я не возражала – лента новостей из другого мира казалась завораживающе интересной. Мы шли по улице, ели морожное в вафельных стаканчиках, и Марина выглядела как респектабельная леди в своем офисном костюме в полоску, а я скорее напоминала хиппушку в вечно драных, запыленных джинсах и веревочных сандалиях. Вот парадокс – одна из самых востребованных порноактрис Москвы предпочитала одеваться дорого и скучно. Как зашифровывающий клад скряга, она прятала роскошество своих форм под строгими пиджаками, широкими брюками, длинными юбками, а иногда даже носила фальшивые очки.
– Светочка, которую ты сегодня видела, вышла из самых низов. Ей еще здорово повезло, что она попала к нам до того, как ее сломали или чем-нибудь заразили.
– Она еще совсем школьница, – вздохнула я.
– Она бросила школу в тринадцать. Сбежала из дому с каким-то чуваком, который притворялся музыкантом. Светка же чуть ли не из деревни, у нее совсем простая семья. Некому было ее отговорить. Он увез ее в Москву. Она считала его мужем и не возражала, когда он снимал их ночные игрища на домашнюю камеру… А потом она узнала, что муженек множит кассеты и продает их – триста рублей за штуку. Сначала она в ужас пришла, плакала. Потом сообразила, что терять нечего, возвращаться в деревенскую избу неохота, в Москве она никому не нужна… Так три года и мыкалась. За три года они сняли больше пятисот эпизодов, представляешь?
– Да ты что? Даже физически нереально…
– А Светочка у нас выносливая, – усмехнулась Марина, – сначала она снималась только с мужем, потом он стал приводить друзей, девок каких-то. А одна из девок оказалась полупрофессиональной актрисой. Она-то и рассказала нашей Светочке, что участие в фильме никак не может стоить двести рублей. У Светы открылись глаза, она бросила этого мужика, вышла на нужных людей… И вот, нормально зарабатывает. Квартиру в прошлом году купила…
Марина с улыбкой смотрела на меня, видимо, ожидала протяжного «вот это да-а-а-а», но мне подобные истории отчего-то не внушали оптимизма. Я вспомнила худенькие ключицы Светочки, вовремя перешедшей с рублевого на долларовый тариф. И ее светлые, словно на солнце выгоревшие глаза, и жидкие русые волосы, и кривые зубы, и маленький тонкий нос… Восемнадцать лет – пятьдесят полупрофессиональных фильмов, квартира в Капотне, надежды, планы… Почему-то все это не вписывалось в мои представления о женской самостоятельности. Сама я была еще более уцененным персонажем, чем эта порносветочка. Мой труд ценился дешевле посиделки в фастфудовском кафе, дешевле билета в кино, дешевле Маринкиного поцелуя. Но все-таки я была сама себе хозяйкой, носившей за пазухой свою не вписывающуюся ни в какие режимы жизнь.
– Она мне немного завидует, – так и не дождавшись моей реакции, протянула Марина, – у меня все же больше шансов.
– Шансов на что?
– Как на что? Прорваться еще выше. Все, что я тебе только что рассказала, относится к порносереднячку. Но есть и другая тусовка, элитная. Кто-то ведь для обложки американского «Hustler» позирует, снимается в «чистеньких» клипах для ночных платных каналов! А единицы становятся настоящими звездами. Как Чиччолина.
– Вот уж не думала, что ты хочешь второй Чиччолиной стать, – усмехнулась я.
– А почему нет? – Маринкины глаза разгорелись. – Внешне я ничуть не хуже, и грудь у меня своя. И язык хорошо подвешен. Во всех смыслах.
Маринка – существо, вслед которому завистливые офисные крысы с непрокрашенным перманентом шипят: «Смотри, как силикон свой выпятила», – хотя на самом деле грудь ее кругла и высока от природы.
Женщина, которая тратит на интимную стрижку двести долларов в месяц (иногда Маринка оттягивает край трусов и хвастается – то у нее там плейбоевский зайчик со стразами вместо глаз, то морская звезда, то панковская иссиня-черная стрелка). Женщина, настолько податливая внешним обстоятельствам, что умудряется считать свою жизнь сложившейся.
Красота ее была родом не из загазованных московских трущоб, а из благоухающих полынью и абрикосами южных приволжских степей.
Марина приехала в Москву семь лет назад с крепкой решимостью обменять шоколадно-медовую пряность своего образа на скромный счастливый билетик, который в беспроигрышной лотерее мегаполиса теоретически может вытянуть любая заезжая бесприданница.
Она была не из тех трогательных в своей твердолобости стрекоз, которые смертельной хваткой вцепляются в Москву и не разжимают челюстей до получения полного набора материальных благ. Ее амбиции были скромными для такой безупречной красавицы: Марина всего лишь мечтала осесть счастливой хозяюшкой под крылом достойного мужчины.
А получилось, что свой билетик роковой она вытянула прямо на Казанском вокзале, высадившись из прокуренного тамбура в душный июньский полдень.
Надо же было такому случиться, что она, невыспавшаяся, в немодной ангорской кофте с бисеринами, с тряпочным чемоданом на колесиках, попалась на глаза дельцу с дурной репутацией по имени Руслан Муразов, который зашел в здание вокзала купить сигарет. Вот это называется полным астрологическим совпадением – они никогда не должны были встретиться, но его равнодушно блуждающий взгляд вдруг наткнулся в толпе на ее растерянное лицо.
В Маринкином взгляде явственно чувствовалась неприкаянность провинциалки, которой некуда податься. Сложносочиненная мозаика из сотен досадных «надо»: надо искать квартиру, надо оформить регистрацию, надо подумать о работе, надо, в конце концов, разобраться со схемой этого чертова московского метро.
Руслан Муразов был в целом человеком обаятельным, как и многие мужчины, добившиеся успеха в сомнительных профессиях. Марина не углядела в нем ни грамма скользкости: простой симпатичный паренек, в серых глазах – улыбка и искреннее желание помочь.
Он накормил ее оладушками в привокзальном ресторане, за растянувшимся на полтора часа завтраком ловко просканировал ее намерения, и «совершенно случайно» у него оказался друг, сдающий неплохую «однушку» всего за двести (нереальная для Москвы цена!) долларов.
Лично я считаю, что ей в какой-то степени повезло. Этот Руслан мог кем угодно оказаться – грабителем, маньяком, Джеком-потрошителем – но он был всего лишь режиссером любительских порнофильмов. И, надо отдать ему должное, Маринку он ни к чему насильно не принуждал. Отвез ее на новую квартиру, подсунул договор аренды и даже – вот глумливый жест! – заботливо снабдил ее газетой «Работа для вас».
Естественно, никакой работы она не нашла. Кому нужна девушка без образования, связей и прописки? Когда ее ресурсы иссякли, Руслан как бы между прочим рассказал о своей знакомой, экс-носительнице титула «Мисс Москва», которая зарабатывает на Версаче и соболя, время от времени снимаясь в порнушке.
Как и положено нежному полевому цветку, Марина возмутилась и прослезилась. Но аргументы Руслана, замешанные в коктейль нежелания возвращаться в родной город и тотального безденежья, сыграли свою роль.
– В этом нет ничего такого, – буднично рассуждал Руслан, – да половина хорошеньких студенток этим подрабатывает. Знаешь, сколько у нас видеочатов? И в каждом сидит десяток красавиц с незаконченным высшим образованием.
– Неужели даже титулованные королевы красоты этим занимаются?
– Ну а почему же нет, балда? Думаешь, им легкие деньги не нужны?
– Не знаю… Не такие уж они и легкие, – задумалась Марина, а потом застенчиво добавила: – У меня было три мужчины. Я не подойду.
Почувствовав некий намек на капитуляцию, Руслан вцепился в нее, как охранный дог в рукав незадачливого вора.
– Думаешь, количество мужчин делает из женщины леди или шлюху? Поверь мне, это ничего не значит. У женщин, которые позволяют себе радости подобного рода, особой печати на лбу нет. Ну а потом, кто тебе сказал, что мужчин будет много? Порнобизнес – это все-таки не проституция.
– Это утешает, – усмехнулась она, – а если меня увидит кто-нибудь из знакомых?
– Исключено. Речь идет не о массовых фильмах, а о штучных. Кинематографическое воплощение фантазий отдельных граждан, которые могут себе позволить заплатить за эксклюзив.
– Ну не знаю…
– Да что ты напряглась так? – рассмеялся Руслан. – Никто тебя заставлять не будет. Десятки девушек звонят мне ежедневно с просьбой устроить им пробы.
– Слабо верится.
– И некоторые из них, – не обращая на нее внимания, невозмутимо продолжил он, – потом выбиваются в звезды и получают до пяти тысяч долларов за один съемочный день.
Брови Марины поползли вверх – она и тысячи долларов никогда в руках не держала. Сколько всего можно было бы купить – и вожделенные туфли, как у cover-girl журнала «Cosmopolitan», и белую норковую шубу в пол, и, может быть, тур в Париж; стоило только подумать об этом, как ноздри словно защекотал еле уловимый запах свежих круассанов, Марина словно наяву видела, как под сентиментальный шансон она бредет по набережной Сены и волосы ее прихвачены, как у киногероинь, цветастым шелковым платком.
– Конечно, такие гонорары будут не сразу, – вернул ее на землю Руслан, – но я вижу в тебе потенциал. Мариш, ты не такая, как все. В тебе есть огонь, страсть и мечтательность. Ты могла бы стать настоящей звездой. Уж извини, но когда я тебя увидел, я сразу подумал, что ты рождена для этой профессии.
– Поэтому мне и помог? – разочарованно выдохнула она.
– Ну что ты в самом деле? Если откажешься, мое отношение к тебе не изменится. И в квартире этой можешь остаться… А может, все-таки послушаешь про условия?
Условия были вполне сносные.
1. Марине предоставили самой выбрать своего первого порнопартнера (забегая вперед, скажу, что приглянулся ей блондин с квадратным подбородком и брутальным ежиком жестких волос, похожий на Шварценеггера в его лучшие годы).
2. У блондина была свежая справка об отсутствии ВИЧ-инфекции.
3. За самый первый фильм ей заплатили пусть не пять тысяч, а всего двести пятьдесят долларов, но это тоже кое-что, учитывая, что ей было не на что купить колбасы.
В общем, взяв суточный тайм-аут и как следует обмозговав ситуацию, Марина решила, что терять ей в общем-то нечего. Интересно, хорошо это или плохо, когда в двадцать пять лет тебе уже нечего терять?
Так или иначе, она быстро распрощалась с чистоплюйством, ложной скромностью и привычкой краснеть и сжиматься в комочек, когда очередной разухабистый режиссер безо всякой задней мысли строго спрашивал: «Девушка, а вы принесли с собой анальную смазку? У нас принято, чтобы актрисы носили ее с собой!»
Она быстро стала своей в ограниченной несколькими полупрофессиональными студиями порнотусовке. И даже умудрилась войти в элиту – из-за Маринкиной необычной яркой красоты с ней желали работать все режиссеры, худо-бедно претендующие на эстетство.
Так и жила. И на жизнь не жаловалась.
Теперь ее съемочный день стоил минимум двести долларов; работала она много, хотя старалась не перенапрягаться и чуть что брала технический отпуск для восстановления жизненных сил.
Сиропно-вязкий искусственный мирок, в который из лучших побуждений заключили меня родители, был полон невероятных, с точки зрения современных москвичек, мифов и легенд о любви. В этом мире каждая девушка была Ассолью во вдохновенном ожидании. Никто не лишался девственности до совершеннолетия, не делал абортов, не пил антибиотики для борьбы с трихомонадами. Принцессы чинно отдавались единственному и любимому в первую брачную ночь. Может быть, моя внешность, вполне вписывающаяся в странноватые каноны современности, наводила их на мысль, что я могу, как старомодно выражалась бабушка, «принести в подоле». Может быть, их настораживало, что, когда я втискивала свое стовосьмидесятидвухсантиметровое существо в джинсовую юбку мини, вслед моим ногам заинтересованно оборачивался каждый второй встречный прохожий. Может быть, они слишком близко к сердцу приняли опыт соседки по лестничной клетке Верочки – спивающейся бабенки слегка за тридцать, у которой при катастрофическом отсутствии мужчины было целых четверо детей – первого она произвела на свет в четырнадцать. Так или иначе, мне с самого детства талдычили, что от мужчин в целом ничего хорошего ждать не приходится, а доверять стоит только одному из них – своему избраннику на веки вечные. «Но как же я узнаю своего избранника?» – наивно интересовалась я. «Ты сразу это поймешь, – вдохновенно врала бабушка, – такое чувство пропустить невозможно. В один прекрасный день твое сердце станет похоже на брусок размякшего сливочного масла, который медленно протыкают длинной иглой». В поэтическом воображении ей нельзя было отказать, моей бабушке.
Невинность мою оберегали даже более истово, чем того требовали обстоятельства. Положа руку на сердце, даже если бы мне предоставили полную свободу, у меня не было бы времени ею воспользоваться – все время отнимали шитье, танцы, музыка, репетиторы.
Если мне звонил одноклассник мужского пола (например, с невинной целью разузнать, что задали по английскому), в него мертвой хваткой вцеплялась бабушка. Не знаю уж, о чем она с бедолагой разговаривала, но в очередной раз он предпочел выяснять задание у кого-нибудь другого.
Поэтому, вырвавшись на свободу, я первым делом наградила своей любовью всех, кто высказывал хотя бы смутное желание на нее посягнуть. Я была щедрой, как политый теплым дождиком чернозем.
Я – девушка неприхотливая. В дизайнерской одежде не разбираюсь, к драгоценным камням равнодушна, а на социальный статус мне плевать. Ничего не коллекционирую, почти не ем в общественных местах. Да, я мало зарабатываю – но и тратить мне особенно не на что. И все-таки иногда…
Иногда меня настигает состояние, которое Len'a (crazy) именует не иначе как «финансовый анал». Финансовый анал – это отсутствие денег, полное и катастрофическое. Когда приходишь в булочную и понимаешь, что обыкновенный нарезной батон стоит на три рубля дороже, чем ты могла бы себе позволить. Покупаешь самую дешевую булочку и плетешься обратно – чтобы безрадостно сжевать ее с несладким чаем.
Такое бывает со мной нечасто, но все-таки бывает.
– Надо бы тебе откладывать на черный день, девушка, – пожурил меня дядя Ванечка, когда однажды я попробовала одолжить у него рублей двести, – а то с голодухи, знаешь ли, можно влипнуть в историю.
– Вот уж чего не умею – так это деньги копить, – улыбнулась я, – воспитывала меня в основном бабушка. Она-то и внушила, что приличной девушке не пристало задумываться о такой мелочи, как деньги. Обо всем позаботится мужчина. А мое дело – трудиться, честно, кропотливо и до седьмого пота. Моя бабушка балериной была.
