Текст книги "Хозяин кометы"

Автор книги: Масахико Симада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

12.5

Требование от Киёмасы Ханады о встрече с Сигэру Токива пришло без малейшего промедления. Последние пять лет дела в «Токива Сёдзи» шли успешно, стоимость акций была стабильной, вмешательства группировки Ханады не требовалось, и Сигэру думал, что их отношения прекратятся сами собой. Но думать так было легкомысленно с его стороны. Группировка Ханады ждала благоприятного момента, чтобы возобновить отношения.

Сигэру позвал Мамору и Каору и заставил их рассказать, что происходит. Не дослушав всю историю до конца, Сигэру схватился за голову и застонал.

– Хоть и говорят, что посеешь, то и пожнешь, но что мне теперь с этим делать?

По крайней мере, вмешательство группировки Ханады в свадьбу Мамору нужно было предотвратить любыми средствами. Каору не знал, что уже велись переговоры о помолвке Мамору с дочерью директора банка Мияко, который являлся главным банком-партнером «Токива Сёдзи». Проблема состояла в том, чтобы не просто уладить отношения с Митиё, но и навсегда их похоронить, иначе существовала опасность расторжения помолвки. Даже если Каору удалось бы уговорить Митиё отказаться от Мамору, то как заставить молчать Ханаду, выглядывавшего из-за ее огромной груди? К молчанию Ханады прилагался прайс-лист с непомерными расценками.

Группировка Ханады была помехой для инсценировки медового месяца «Токива Сёдзи» и банка Мияко. Сигэру хотел установить важные для Мамору связи с банком, который составлял основу управления компании, и укрепить положение наследника. От связей с мафиозной группировкой, возникших в эпоху Кюсаку Токива, нужно было отказаться, что и делал Сигэру, вежливо отдаляясь от Киёмасы Ханады.

Некоторое время после войны и якудза, и торговые компании оказались на одних и тех же развалинах. И те и другие испытывали досаду от поражения и от необходимости подчиняться оккупационным войскам, и те и другие втихую повторяли устаревшую брань: «Вонючие америкашки и англичане!» Кюсаку нужна была помощь якудза, чтобы выжить после распада финансовой олигархии, в период проведения аграрной реформы. Чтобы возродить компанию «Токива Сёдзи», которая разделилась на девятнадцать торговых компаний и девятнадцать раз переживала кризис управления, Кюсаку и группировка Ханады, объединившись, собрали информацию о спросе на товары для оккупационных войск, укрепили связи между всеми торговыми компаниями и американскими военными базами и нашли каналы, по которым товары, предназначенные для оккупационных войск, уводились налево. Манипулируя спросом и предложением оккупационных войск, Кюсаку Токива пытался собрать воедино акции и капитал своих разрозненных компаний. При Макартуре компания «Токива Сёдзи» оказалась раздробленной, но когда попыталась возродиться и войти в мир финансовой олигархии, ей понадобились связи с оккупационными войсками, которые служили бы ей мощной поддержкой. В то время как «Токива Сёдзи» расправлялась с торговыми точками, не входящими в ее сеть, группировка Ханады действовала столь активно, что ее можно было назвать личной армией «Токива Сёдзи».

Кроме того, «Токива Сёдзи» занималась скупкой земель, перешедших в руки крестьян-арендаторов в результате аграрной реформы. В преддверии послевоенного спроса на жилье, а также в связи с высвобождением сельскохозяйственных земель в окрестностях столицы развернулась жестокая конкуренция в сфере куплипродажи. И здесь группировка Ханады внесла свой вклад – скупала землю, порой с применением силы, добросовестно выполняя поручения Кюсаку Токивы.

Сигэру Токива помнил, как предыдущий глава группировки рассказывал ему о медовом месяце финансовой олигархии и якудза во времена пожарищ и черного рынка. Но пожарища и черный рынок исчезли за кварталами небоскребов, и, по мере того как бизнес становился все более цивилизованным, он отходил от тех организаций, которые преуспевали и пользовались уважением в мире, основанном на беззаконии. Еще при жизни Кюсаку Сигэру Токива понял, что он окончательно порвет с группировкой Ханады.

Даже если бы Киёмаса Ханада настаивал на возобновлении отношений, Сигэру намерен был решительно отказать ему. Но теперь якудза могли не только сорвать брак Мамору, но и до предела осложнить ситуацию: обедневшие бандиты с отчаянностью самоубийц раскрыли бы все подробности прошлого «Токива Сёдзи». С другой стороны, деньги за молчание возобновили бы их нерасторжимую связь. В довершение всего Киёмаса Ханада был ужасно раздражен поведением Каору, из-за чего сумма, которая могла бы заставить банду Ханады молчать, возросла на двадцать процентов. И о чем только думал Каору, задевая гордость главаря?

Ломая голову над планом действий, Сигэру сначала обратился за советом к Мамору. Тот злился на недостойное поведение группировки Ханады, при этом не выказывая никаких признаков раскаяния по поводу собственного поведения.

– Надо прикончить Киёмасу Ханаду, – сказал он.

– У тебя такие же бандитские замашки, как и у него, – только и мог со вздохом ответить пораженный Сигэру. Не ожидая ничего хорошего, Сигэру все же спросил, каково мнение Каору на этот счет.

– Надо, чтобы группировка Ханады стала дочерней компанией «Токива Сёдзи».

И откуда у него взялась такая идея? От удивления Сигэру потерял дар речи и рассмеялся. Но, подумав немного, пришел к выводу, что эта мера куда более здравая, чем убийство Киёмасы.

– Ну-ка, расскажи поподробнее, – попросил Сигэру.

– Я подумал, – продолжил свою мысль Каору, – что ведь жизнь у якудза непростая. Офис у них в Кабуки-тё грязный, в подчинении народу мало. Так что если попросить Киёмасу, не задевая его гордость, он запросто разгонит группировку и создаст хоть дочернюю компанию, хоть что угодно. Пусть это будет кабаре, или хостесс-клуб, или центр с игральными автоматами. И если мы станем инвестировать в его бизнес, то формально связь «Токива Сёдзи» с группировкой Ханады прервется. Если же у них ничего не получится, можно будет отделаться от них. Кстати, в их ночном клубе Мамору сможет сколько угодно развлекаться с гигантскими грудями. И они сохранят все в тайне.

– Неужели ты думаешь, что якудза так легко можно уломать?

Разумеется, Мамору, который сам ничего не сделал и которого, кроме огромной груди Митиё, ничего не интересовало, даже и помыслить не мог, что уговоры якудза – это его задача.

– Я попробую поговорить с ними. Если действовать по закону; Киёмаса не откажется. Мамору, ты тоже пойдешь со мной извиняться.

– Каору, когда все уладится, верни мне Митиё.

Услышав это, Сигэру в гневе раздул ноздри и отхлестал по щекам Мамору, который, не чувствуя никакого раскаяния, продолжал приударять за огромными сиськами.

– До каких пор ты будешь строить из себя инфантильного идиота!

У Мамору из носа пошла кровь, он посмотрел снизу вверх на суровое лицо отца и вышел из комнаты. Сигэру взглянул на оставшегося в комнате Каору и проворчал:

– Не понимаю я тебя. Выглядишь этаким «ботаником», начитавшимся всевозможных книжек, и неожиданно совершаешь безрассудства. Как тебе в голову пришло одному отправиться к Киёмасе?

– Брат сказал мне: иди.

– Я не об этом тебя спрашиваю. То, что ты сделал, выходит за рамки всякой логики. Твой поступок привел к наихудшему развитию событий. Знаешь, что сказал Киёмаса? «Если будешь вытирать об меня ноги, твои сынки понюхают запах крови». И еще: «Проучи Каору как следует». Если я этого не сделаю, Киёмаса займется твоим воспитанием сам. Что такого ты ему сказал?

– Я сказал ему «Не лезь в чужие проблемы». И еще: «Мне все равно, что станет с «Токива Сёдзи».

– Совсем ничего не понимаю.

– Наверное, Киёмаса воспринял это так: «Пусть бы группировка Ханады и «Токива Сёдзи» совершили двойное самоубийство, мне все равно». Впрочем, я на самом деле хотел так сказать.

– Чтобы раздразнить якудза?

– Иначе они окончательно обнаглели бы. Раз в их привычках цепляться к слабостям Токива, почему я не могу воспользоваться их слабостью?

– Получается, ты ничью сторону не держишь.

– Правильно. Иначе Киёмаса полностью прогнул бы меня.

– Ты все больше и больше подвергаешь себя опасности. Тебе что, жизнь недорога?

– Когда-нибудь и так умру. Вероятность человеческой смерти – сто процентов.

На самом же деле, находясь под шквалом угроз в офисе группировки Ханады, Каору думал совершенно о других вещах: «Если бы меня ранили так серьезно, что я был бы при смерти, Фудзико, возможно, вернулась бы ко мне».

Впрочем, Каору не грозило серьезное ранение. У него не было оснований на это надеяться. Скорее, он молился об этом. С трудом мирясь с долгим отсутствием Фудзико, он все же верил: где бы она ни находилась, она обязательно приедет и раскроет ему свои подлинные чувства, если узнает, что он на грани жизни и смерти. Точно такие же мысли вызывали у Каору его покойные мать и отец. Они приходили в его сны между ночью и утром и постоянно оберегали его. Во сне не отличишь мертвых от живых. Единственным живым человеком, к которому Каору возносил свои молитвы, была Фудзико.

Если бы вознаграждением за ту опасность, которой себя подвергал Каору, была встреча с Фудзико, страх совсем покинул бы его. Пока Каору верил в Фудзико, он мог оставаться храбрецом, даже выйдя за пределы сна.

Может быть, Каору и хотел умереть. Он стал находить некое удовольствие в опасности, которой подвергал себя, играя со смертью. Погрузиться в опасную ситуацию и в полном спокойствии оглядеться вокруг. Взгляд различает даже движение воздуха, уши открыты для всевозможных звуков. Время растягивается, становится вязким, разнообразные предметы движутся мягко и плавно. И когда высыхает холодный пот, ты освобождаешься от того, что до сих пор было источником твоего страха, и тебе становится легко. Каору, наверное, с детских лет неосознанно играл с такого рода ощущениями и получал удовольствие. Приблизиться к смерти означало, что покойная мать окажется рядом с ним. А теперь источником подобного удовольствия стала Фудзико. Бросая вызов Киёмасе, он думал о Фудзико, преобразуя нависшую над ним опасность в удовольствие. О Токива в это мгновение он даже и не вспоминал.

– Ты что, ненавидишь семью Токива? – спросил Сигэру, будто угадал, что творится в душе у Каору.

– Я благодарен Токива. Именно поэтому я, как мне кажется, придумал хороший способ решения проблемы. Я сделал что-то не так?

– Нет, все правильно. Если бы Мамору пошел на встречу с Киёмасой, он бы попался на его удочку. Теперь мой черед. Но имей в виду, среди членов группировки Ханады могут быть такие, кто захочет поквитаться с тобой. Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось, но ты никогда больше не бросайся на амбразуру.

– А проучить меня? Вам же нужно меня наказать, чтобы это убедило Киёмасу.

– Ты говоришь об этом так, будто тебя это не касается. И какое наказание тебе придумать?

Сигэру хотел поощрить Каору, назвав это наказанием. Чтобы утихомирить гнев Киёмасы, достаточно было каких-то видимых мер. Но Каору выпалил нечто совершенно неожиданное:

– Выгоните меня из дома.

– Формально я так и сделаю.

– Нет, не только формально. Выгоните меня на самом деле.

– Что ты несешь? В этом нет необходимости. Или тебе самому этого хочется? Неужели ты готов порвать связь отца с сыном?

Каору молчал. Молчание означало утвердительный ответ.

– Тебе же некуда будет податься. Куда ты хочешь? Уехать за границу, пока все не утихнет? Может, поучишься в университете в Америке? Хорошо, так и сделаем. Как будто бы я выгнал тебя. Для того только, чтобы надавать тебе по морде, бандюки за тобой в Америку не поедут.

Каору немного подумал и сказал без обиняков, будто принял решение:

– Спасибо. Я так и сделаю.

12.6

Киёмаса Ханада стоял напротив Сигэру Токива, скрестив руки на груди, и рычал. Только что Сигэру посвятил его в свой план создания акционерной компании под названием «Корпорация Киёмаса». Главарь группировки становился директором компании, бандиты – ее сотрудниками, боевые подвиги превращались в маркетинговые успехи, вводилась систематическая выплата зарплаты. «Токива Сёдзи» предоставляла «Корпорации Киёмаса» уставной капитал и забирала пятьдесят процентов акций. Основная сфера деятельности корпорации состояла в торговле недвижимостью и содержании питейных заведений и клубов. Корпорация существовала на самоокупаемости.

Киёмаса сказал:

– Отродясь не слыхивал, чтобы якудза сливалась с торговой компанией.

На самом деле это было не слияние, а полное подчинение. До сих пор группировка Ханады угрожала «Токива Сёдзи» и получала оплату услуг якобы за консультации. Оплата консультаций даже не входила в бухгалтерскую отчетность, а шла как черный нал, и пользы от нее не было никакой. Но если этот черный нал превратить в инвестиции в «Корпорацию Киёмаса», то как главный акционер «Токива Сёдзи» сможет следить за работой корпорации и рассчитывать на прибыль. Более того, вытянув на свет тех, кто пребывал в тени, можно скрыть все зло, с ними связанное. Как только Киёмаса возьмет деньги и станет самостоятельным юридическим лицом, судьба этого юридического лица окажется в руках «Токива Сёдзи». Представляя дело так, чтобы Киёмаса не догадался о сути, Сигэру убеждал его трезво оценить тяжелое положение группировки, расписывал ему прелести работы юридического лица и из кожи вон лез, чтобы добиться его утвердительного кивка в ответ на свое предложение.

Три дня спустя Киёмаса Ханада согласился ликвидировать свою группировку.

Роль Каору еще не была сыграна до конца. Хотя Сигэру наказал ему больше не соваться в это дело, Каору вновь пришел в контору группировки Ханады, чтобы засвидетельствовать свое почтение. И взял с собой Кумоторияму, как и предупреждал. В джинсах и кожаной куртке с растрепанными, не собранными в традиционный пучок волосами, Кумоторияма скорее напоминал молодого якудза, чем борца сумо. От Сигэру Киёмаса узнал, что его племянник Кумоторияма и Каору – друзья, и изменил свое отношение к этому юнцу, который погладил его против шерсти.

Каору низко склонил голову в поклоне, извинился за свою недавнюю выходку и объявил о приказе отца поехать в Америку остудить свой пыл. Кумоторияма, обнимая Каору за плечо и всячески демонстрируя дяде свою дружбу с ним, сказал:

– Мамору – полный говнюк, а Каору – совсем другой. Он один пришел к тебе, дядя. Не попросил меня заступиться за него и пойти вместе с ним. Хотел полностью взять на себя ответственность. Дядя, он настолько крутой, хоть в якудза его бери.

Киёмаса сверлил Каору тяжелым взглядом, но глаза его смеялись.

– Этот малец уничтожил группировку Ханады. Что за поганые друзья у тебя, Киси!

В конечном счете Каору обвел Киёмасу вокруг пальца. Прожженный якудза никогда бы этого так не оставил, но на решение Киёмасы свернуть деятельность группировки повлиял его племянник Кумоторияма. Поначалу Киёмаса упрямо отвергал предложение Сигэру но как только речь зашла о его племяннике, упорно продвигавшемся в карьере сумоиста, он стал покладистым, будто забыл о своем упрямстве. В мозгу у Киёмасы мелькнуло опасение: а вдруг его принадлежность к якудза помешает Кумоторияме добиться высот в сумо. Еще до встречи с Киёмасой Каору рассчитывал на то, что Кумоторияма станет последним козырем в решении проблемы. Так и получилось – Каору незаметно для Кумоториямы сумел использовать его. Может быть, чтобы загладить свою вину, Каору пообещал Кумоторияме то ли в шутку, то ли всерьез:

– Группировка Ханады не исчезнет. Она просто уходит на временный отдых. Когда Кумоторияма закончит свою карьеру, вернется Ханада. Ты возродишь группировку Ханады. А я тебе помогу.

Каору считал правильным сказать Киёмасе о своем обещании. Услышав это, Киёмаса щелкнул языком: «Все-то ему шутки шутить», – но спросил Каору о подлинности его намерений. Каору ответил:

– Важнее узнать, что думает об этом Кумоторияма.

– Да мне все равно, – сказал Кумоторияма и спросил у Киёмасы: – А есть такие, кто из сумоистов становился главарем якудза?

Киёмаса зыркнул сначала на Каору, потом на Кумоторияму и сказал:

– Я таких историй не слыхивал, но какая разница, – и налил стаканчик своим подопечным. – Группировка Ханады укладывается в зимнюю спячку. Хочу выпить с вами, пока я еще здесь главный.

Кумоторияма ухмыльнулся и прошептал Каору на ухо:

– Ну, ты даешь!

– Да ладно тебе, – спокойно ответил Каору.

Увидев такое хладнокровие, Киёмаса аж губами причмокнул и пригрозил:

– Если кто предаст того, с кем выпил, кара будет страшной.

– Знаю, – сказал Каору.

Несмотря на это, Киёмаса добавил, пригрозив:

– Если группировка Ханады не возродится, размажу, как букашку. Или ты не сын Токива?

Каору ответил с невозмутимым видом:

– Если я выпью с тобой, разве это не будет означать, что ты взял сына Токива в заложники? А тогда чего тебе беспокоиться?

– Киси, ты-то понимаешь, о чем думает твой дружок? – спросил Киёмаса племянника.

Тот ответил:

– Нет, не понимаю, – и тогда Киёмаса неожиданно рассмеялся и заявил Каору.

– А ты хорош гусь. Скажу своим лоботрясам, чтобы не трогали тебя. Если попадешь в какой переплет, скажи мне.

Киёмаса перестал сердиться.

12.7

Почему же Каору хотелось, чтобы его выставили из дома?

Сигэру позвал Андзю, рассказал ей о том, как Каору сам настоял, чтобы его выгнали из дома, и попросил разузнать, чего хочет Каору, о чем он думает. Кому как не Андзю, говорил он, удастся разбить стену, которой Каору наглухо огородил свой внутренний мир.

Андзю выбрала ясный день, когда на небе не было ни облачка, и предложила Каору прогуляться: ну зачем сидеть сиднем дома в такую чудную погоду, пойдем погуляем, как в детстве. Они проехали на велосипедах до насыпи на реке Т. М. Ярко светило солнце. Каору надел темные очки и ехал по теневой стороне. Сам он явно был где-то далеко. Андзю посмотрела на противоположный берег реки и спросила:

– Ты иногда бываешь там, где родился?

– Нет. Ни разу не был, с тех пор как мы ездили туда втроем.

– Может, поедем на тот берег?

Но Каору отказался. Похоже, ему интереснее было не то место, где он родился, а место, связанное с первой любовью его отца.

– Наверное, Куродо Нода встречался с Таэко Мацубарой где-то дальше, в верховье реки.

Вероятно, это километрах в двух отсюда. Каору позвал туда Андзю, и они поехали. Песчаный остров посреди реки, которым тридцать с лишним лет назад любовались его отец и великая актриса, устоял перед наводнением, случившимся более десяти лет назад. Поблизости открыли большой магазин, от насыпи к острову построили мост, здесь было много гуляющих. Каору и Андзю оставили велосипеды, перешли мост и оказались на острове. Андзю смотрела на освещенную солнцем спину Каору, и вдруг ее охватило нехорошее предчувствие.

– Каору! – крикнула она.

Каору обернулся, щурясь от солнца, и Андзю вдруг потеряла дар речи – так красив был брат. Так красив, что ей даже не по себе делалось оттого, что она его старшая сестра. Эта красота и вызывала нехорошие предчувствия.

– Ну, чего тебе? – грубо отозвался Каору.

Андзю глубоко вздохнула, пытаясь унять колотящееся сердце.

– Ты ведь мой младший брат, да?

Каору улыбнулся, закусив нижнюю губу, и спросил:

– А что случилось?

– Я слышала, ты сказал, будто хочешь, чтобы тебя выгнали из дому.

– Я пошутил.

– Папа говорит, у тебя был серьезный вид.

Каору фыркнул, повернулся спиной к Андзю и стал смотреть на сверкающую водную гладь.

– Я просто так сказал.

– А зачем ты говоришь то, о чем не думаешь? Отвечай честно.

– Если я отвечу честно, то, наверное, расстрою и тебя и папу.

– Расстроишь или рассердишь – не узнаешь, пока не скажешь.

Каору искоса посмотрел на Андзю и сказал обиженно:

– Хорошо бы папа согласился с тем, что я исполнил свой долг как сын Токива и могу опять стать Каору Нодой. Мне хотелось бы отдалиться от фамилии Токива и стать свободным.

– А разве, будучи Токива, ты не можешь быть свободным?

– Тебе это сложно понять, но я… – Тут Каору запнулся, вздохнул и, отбросив сомнения, выпалил: – Я никогда не был свободен.

Теперь Андзю не нашлась, что сказать.

– Я терпел эту несвободу десять лет: когда открывал холодильник и когда получал деньги на карманные расходы. И ты и мама были очень добры ко мне. Папа и бабушка журили меня, когда это было нужно. Все относились ко мне как к члену семьи Токива. Я пытался им стать, и вы все прилагали большие усилия. Но мне надоели эти усилия. Наверное, жестоко говорить такое.

Сказав то, что он должен был сказать, Каору повернулся к свету так, чтобы не было заметно, как ему стыдно, и спустился к реке.

Андзю нерешительно пошла за ним и села рядом на бетонную набережную. Некоторое время они слушали журчание реки и следили за пролетавшими птицами. Каору моргал и исступленно чесал за ухом. Тут Андзю впервые заметила это за ним. Она положила ладонь ему на спину, почувствовала мышцы и погладила его. Спина была горячая.

– Тяжело тебе пришлось, Каору, – нарочито бодро сказала Андзю, и спину Каору забило мелкой дрожью. Как в ту ночь, которую он впервые провел в доме Токива. Андзю постоянно наблюдала за тем, как взрослеет спина Каору. Когда он в одиночестве играл в парке, его спина, казалось, сгибалась от печалей, тянущихся из далекого прошлого. Сейчас его спина научилась противостоять печалям, которых – Андзю это хорошо было известно – Каору вовсе не опасался.

– Как ты думаешь, я внес достойный вклад в дом Токива?

– Глупый. Почему это тебя беспокоит? Посмотри на братца Мамору. Твердит, что все делает ради дома Токива, а на самом деле приближает его конец.

– Какое мне дело до брата? Уничтожить Токива или добиться их процветания – это его право. Отрицать Токива может только тот, кто сам принадлежит этому семейству.

– Каору, тебе нет необходимости замаливать грехи Мамору. Не думай о будущем дома Токива. Но не надо ненавидеть семью Токива. Мне все равно, как тебя зовут: Каору Токива или Каору Нода. Лишь бы ты остался моим младшим братом.

Каору хрипло сказал:

– Спасибо. – Наверное, он подумал, что Андзю не расслышала, поэтому через некоторое время еще раз повторил: – Спасибо, – как будто благодарил за что-то еще.

– А за что второе спасибо? – спросила Андзю, и тогда он извинился:

– Прости. Помнишь, когда меня первый раз положили в твоей комнате, ты сказала: «Завтра тоже можешь поспать здесь». Тогда у меня ком к горлу подступил, и я не смог сказать тебе спасибо. Меня это все время беспокоило. Прошло уже десять лет, но я до сих пор тебе благодарен. Если бы я сейчас не сказал тебе этого, наверное, опять долго не смог бы решиться.

Каору потупился и потерся лицом о плечо Андзю. Девушка никогда еще не видела Каору таким ласковым, она прижала его к груди и коснулась щекой его виска. Каору стал для нее кем-то средним между младшим братом и близким мужчиной, она не могла бы сказать, кем именно. Андзю растерялась: в ее сознании будто лопнуло что-то, в ней появились порывы, о которых она раньше и не подозревала. Казалось, стирается граница запретного, молчаливо установленная между братом и сестрой. Ей стало щекотно, как бывает, когда начинает отходить затекшая спина. Внезапно она почувствовала, как Каору гладит ее по спине левой рукой.

– О, Каору… – будто в сладком кошмаре, произнесла Андзю хриплым голосом имя мужчины, который до недавнего момента был ее младшим братом.

В это мгновение она подумала – солнце потому такое слепящее, что хочет испепелить их. Внезапно ее милый Каору, которого она нянчила и воспитывала, занял место мужчины ее мечты, до сих пор остававшееся вакантным. Больше Андзю не могла отвергать Каору. Пожелай он этого, она позволила бы ему все.

– Андзю, сестра… – прошептал Каору ей на ухо. Он пытался сказать еще что-то, но Андзю остановила его:

– Не говори ничего. – В словах Каору Андзю почувствовала его противоречивое отношение к Токива, доверие к ней, Андзю, душевные порывы, которые невозможно выразить словами.

Вдруг в небе над рекой послышался вороний крик, и Андзю пришла в себя. Она сделала резкий вдох и оцепенела, в то же мгновение Каору испугался своей слабости, отодвинулся от Андзю и закашлялся. Возле его глаза остался след помады Андзю. Она вытерла пятнышко носовым платком. Они оба чувствовали себя неловко и старались не смотреть друг на друга.

Чтобы избавиться от гнетущей тишины, Андзю спросила:

– Ты, наверное, хочешь поехать в Америку?

Не скрывая замешательства, Каору бросил взгляд на Андзю и кивнул, весьма неуверенно. Андзю настаивала:

– Значит, поедешь?

Каору ответил тихо:

– Поеду.

Андзю поняла: мысли Каору – там, где Фудзико. Про это Андзю не стала расспрашивать. Ей казалось, стоит произнести имя Фудзико, как та отберет у нее все чувства Каору, обращенные к ней. Андзю убеждала себя: Каору просто хочет уехать из Японии, он хочет поехать в страну, где родился и вырос его дед. Она заставляла себя думать так, чтобы избавиться от ревности к Фудзико.

На следующий день после того, как Каору приоткрыл Андзю свое мятущееся сердце, он начал собираться в путь. Взял в университете академический отпуск, подал документы на загранпаспорт, получил визу и за две недели закончил сборы. Он намеревался стать слушателем в американском университете, куда его устроил сотрудник «Токива Сёдзи» в Америке. Из города, где находился университет, можно было доехать до Бостона, где жила Фудзико, за два часа на поезде или за три часа на автобусе.

Узнав от Андзю о том, что Каору не чувствовал себя свободным в доме Токива, Сигэру вздохнул:

– Вот как? Неужели он был настолько несвободен… И постоянно старался доказать, что он – настоящий сын? – Голос Сигэру задрожал, и он закрыл глаза руками.

Так Андзю впервые увидела, как отец плачет из-за Каору.

Хотя Сигэру не мог скрыть своей жалости к Каору, хотя он и раскаивался как отчим, все же взять фамилию Нода он ему не разрешил.

– Если тебе во что бы то ни стало хочется стать Каору Нодой, – сказал он, – возьми это имя как неофициальное или как псевдоним. Но настоящее твое имя – Каору Токива.

На просьбу Каору выгнать его из дома Сигэру ответил другим наказанием:

– Токива никогда не выгонят Каору.

Каору не стал перечить.

Проводить Каору в аэропорт приехали четверо: Андзю, прогулявший тренировку Кумоторияма, призер Всеяпонских вступительных тестов Ино и самая большая грудь Японии Митиё.

В зале аэропорта, пытаясь утешить плачущую Митиё, которая жаловалась, что ее предали оба брата, Каору сказал:

– Познакомься с моими друзьями. Перспективный сумоист Кумоторияма и бестолковый умник Ино. Они оба боготворят гигантскую грудь. Предсказываю тебе, Митиё: ты станешь иконой для всех маменькиных сынков мира.

– А я-то хотела купить тебе что-нибудь на свою денежную компенсацию. Хитрый. Сбегаешь, да? В Америке опять прицепишься к большим сиськам, подлюка. Ничего, я другим мужикам тоже дам к моим присосаться.

Кумоторияма и Ино ошеломленно поглядывали на Митиё, которая вопила пронзительным голосом на весь аэропорт. Услышав ее последнюю фразу, Ино тут же встрепенулся:

– Дайте, пожалуйста.

Кумоторияма залепил Ино пощечину, Андзю и Каору рассмеялись, а Митиё, словно впервые увидев Ино, сказала:

– Это еще что за бледная поганка?

Пока Каору не скрылся за воротами таможенной зоны, Митиё не отходила от него ни на шаг, прижималась к нему грудью, осыпала поцелуями. Когда пришла пора расставаться, Каору пожал каждому руку отстранился от Митиё и пошел вниз по лестнице. Но тут же взбежал обратно, будто забыл что-то, подошел к Андзю, с которой толком не попрощался, наклонился к ней, как будто хотел шепнуть ей что-то на ухо, и опять побежал вниз. Никто не мог понять, что произошло за эти несколько секунд и что хотел сделать Каору. Только губы Андзю знали это.

– Тетя Андзю, вы тоже были влюблены в папу?

Кажется, Андзю не хотелось отвечать на твой вопрос, она улыбнулась, не раскрывая губ. Хотя она охотно рассказывала о любви Каору и Куродо, не скрывая никаких подробностей, о себе она отшучивалась:

– Это истории прошлого века.

Может быть, ей нужно было как следует покопаться в своих воспоминаниях, чтобы быть честной перед собой? А возможно, когда из глубин ее памяти всплывало давнее, щекочущее ощущение и она встречалась с той, двадцатилетней Андзю, ей хотелось разобраться в своих тогдашних чувствах, оставшись наедине с собою.

– Это была любовь? Как ты думаешь? – спросила у тебя Андзю.

– Ну, в некотором смысле да, наверное.

– В некотором смысле, – многозначительно засмеялась Андзю.

– Вы, скорее всего, решили не мешать Фудзико, да?

– Нет, не в этом дело. Я потом бесконечное число раз прокручивала в памяти тот день. Что я чувствовала, когда обнимала Каору, что за нехорошее предчувствие у меня возникло? Что Каору было нужно от меня?

Казалось, Андзю прислушивалась к голосам, звучавшим из далекого прошлого.

Вот что пришло в голову тебе, ровеснице тогдашнего Каору.

Несмотря на то что для них, не связанных кровным родством, изначально не существовало никаких табу, десять лет они играли роли брата и сестры, и эту стену преодолеть было непросто. Даже если у Каору – после того как он ушел из дома Токива – появилось право стать возлюбленным Андзю, то она сделала свой выбор: навсегда считать Каору младшим братом. Она полагала, что только это может продлить ее любовь к Каору и надолго удержать их от расставания.

Андзю выслушала тебя и сказала:

– Я тоже раньше так думала, но сейчас у меня другая точка зрения. Захоти Куродо в свое время продлить отношения с Таэко Мацубарой, он бы поступил так, как ты говоришь. Но у нас с Каору все было иначе. Может быть, если оглянуться на результат, покажется, что нет никакой разницы, но, по-моему, в тот миг Каору жил ощущением момента. У реки Т. М. были не только мы с Каору, но и еще один человек.

– Кто же?

– Фудзико. Каору смотрел на меня – я была у него перед глазами, – а видел он Фудзико, которой там на самом деле не было. То есть я выступила в роли Фудзико.

Любовь Каору не умерла. Несмотря на то что их разделял Тихий океан, нет, именно потому, что их разделял Тихий океан, любовь Каору продолжалась. Прошло уже пять лет с момента их расставания. Чио-Чио-сан, предайная Пинкертоном, прождала три года и сама убила свою любовь. Но Каору не терял надежды даже спустя пять лет.

– Я считала: пока они обмениваются письмами, пока Каору продолжает писать стихи и петь песни, его любовь жива, – продолжала Андзю. – Но однажды образ Фудзико исчез, и Каору, до тех пор не находивший себе покоя, перестал действовать. Я думала, что его съедает червь тоски и что эта тоска – от несчастной любви. Но я ошибалась. Его любовь просто впала в зимнюю спячку.

– А потом Каору очнулся ото сна, да?

– Закончилось его детство. А любовь из наивного детского увлечения переросла во взрослое безумие. Тогда и тоска Каору, и его безрассудство становятся легко объяснимы. Я думаю, отважно решив опасные проблемы Токива, он доказал, что повзрослел. Действуя в своей манере, он хотел получить право любить Фудзико. И превратился из гусеницы в бабочку. В тот день на берегу реки Каору в последний раз был моим младшим братом. В моей памяти навсегда останутся дрожащая спина Каору в ту его первую ночь в доме Токива и выражение его лица тогда, у реки.