Текст книги "Белокурые бестии"

Автор книги: Маруся Климова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Конечно, для России было бы лучше, если бы еще раньше Блок и другие в качестве кумира избрали себе не больного Соловьева, а Константина Леонтьева, например, или хотя бы, на худой конец, чуточку больше прислушивались к Розанову. Но зато теперь, по прошествии многих лет, после всех этих жутких испытаний, войн, подлостей, убийств, именно здесь, в России, по глубокому убеждению Кости, должен был выработаться особый устойчивый животный тип человека, появление которого предвидел Ницше, Белокурая Бестия, настоящий Сверхчеловек. Сам этот сверхчеловек рисовался Косте в виде денди, допускающего обязательную небрежность в одежде и поведении, однако эта небрежность вовсе уже не будет знаком его пренебрежения к себе или уродства, напротив, она будет знаком его внутренней свободы и презрения к окружающим, так как этот новый человек будет думать исключительно о себе, хотя бы потому, что он наконец-то избавится от иллюзий и осознает свое полное одиночество в мире, где каждый и на самом деле уже сейчас пребывает как бы в пустыне среди диких зверей.

Все это Костя чувствовал по себе, ибо еще десять-пятнадцать лет назад, хотя он уже и тогда считал себя выше других, на самом деле он был еще очень слаб, так как не постиг главного и тоже находился во власти предрассудков. А главное заключается в том, что человек – это животное, причем очень опасное и коварное животное. Не поняв этого, невозможно вообще ничего понять в этом мире, который сразу же лишается всякой логики и своего основного стержня. Почему, например, среди крупных политиков, то есть среди людей, находящихся у вершин власти, и сегодня можно встретить людей, не то что не прочитавших ни одной серьезной книги, но и просто с трудом изъясняющихся по-русски? Разве это не доказательство ничтожности человеческих знаний и культуры? Причем это касается не только политики, многие известные писатели сегодня тоже не особенно утруждают себя чтением книг. Но все-таки, есть же какая-то сила, которая возносит одного человека над другим, и ответ на этот вопрос Косте был предельно ясен – человеческий мир устроен по законам животного мира.

Даже с этой примитивной и вульгарной социалистической культурой и коммунистической идеологией – и то было не все так просто, как Косте казалось раньше, только теперь он понял, что советские поэты и художники, создавая отвратительные, уродливые стихи и картины, были примитивны и просты только на первый взгляд, на самом же деле они, может быть, сами того не осознавая, таким образом защищали свои привилегии, квартиры, курорты и другие «теплые места», вокруг которых они как бы всем стадом паслись; иными словами, их картины и стихи были чем-то вроде того, чем является отвратительный внешний вид для обитающей в болоте жабы, то есть средством самозащиты от нападения других особей. Не каждый ведь и среди диких зверей решится сожрать жабу, а большинство людей тем более от одного ее внешнего вида передергивает. Таким образом, все это, в сущности, имеет весьма слабое отношение к идеологии, которую так долго и нудно разоблачали русские философы-эмигранты. Костя, например, еще десять лет назад не мог себя даже представить в Союзе писателей, от одной мысли об этом его всего буквально корежило, и все потому, что тогда он был еще очень слаб.

Но теперь, целых десять лет пролежав в своей комнате перед постоянно включенным телевизором, он постепенно настолько закалил свой дух и изменил свою природу, что вполне даже мог бы вступить сегодня и в Союз писателей, жаль только, что его в прежнем виде больше не существовало. И все-таки, Костя не мог окончательно отказаться от служения красоте, хотя бы потому, что, по его мнению, однажды сделав ставку в игре, уже нельзя от нее отказываться, иначе сама игра вообще утрачивает всякий смысл. Поэтому он, скорее, и сейчас сравнил бы себя самого не с жабой, а с цветком, но особо устойчивым ко всевозможным внешним воздействиям.

Костя очень надеялся, что такие цветы скоро в изобилии произрастут на русской почве и их уже не смогут перебить никакие сорняки, это будут новые достоевские, леонтьевы, блоки, тютчевы, но прошедшие через суровый естественный отбор…

Может быть, он, Костя, даже созрел до того, чтобы написать детектив по заказу Блумберга, жаль только, что Блумберг предложил это сделать не ему, а Марусе, так как она сама сейчас не имела права этого делать, потому что должна была принять эстафету бесконечных поражений и вести свой корабль туда, куда ей указывали путь звезды, то есть творения погибших в пути художников и поэтов…

И все-таки, Марусе иногда казалось, что лежать на диване перед постоянно включенным телевизором мог бы каждый, однажды она даже выразила свои сомнения Косте вслух, но он был с ней категорически не согласен, он считал, что, в отличие от большинства, он лежит на диване сознательно, то есть и в данное время он занимался чем-то не менее сложным и важным, чем тогда, когда выносил трупы в больнице или работал в библиотеке. Он лежал на диване, потому что весь мир устроен наподобие вселенной, а в человеческом мире, по его мнению, незримым образом присутствует такая же планетарная система, и маленькие планеты рано или поздно начинают вращаться вокруг более крупных. Поэтому, если ты хочешь подчинить себе мир, то не должен сдвигаться с места, и в прямом, и в переносном смысле.

Костя не должен был дергаться, делать лишних движений, а иногда и просто шевелиться, каких бы неимоверных усилий ему это порой ни стоило, каким бы испытаниям он ни подвергался, ибо Костя постоянно чувствовал колоссальное сопротивление мира. Ведь и Блумберг, например, вынудил Марусю сначала несколько раз себе перезвонить, а потом прийти в нужное для него время. И именно поэтому у него, в отличие от Маруси, денег достаточно – Костя в этом не сомневался, – и не только на мороженое. Правда, у самого Кости денег было пока тоже не достаточно, и не только на мороженое, но он считал, что просто перед ним стоят задачи совсем другого масштаба, чем даже перед Марусей, не говоря уже о Блумберге, ведь, глядя на самые большие планеты, как и на очень крупные корабли, уходящие в море, не сразу можно определить, куда они движутся.

Конечно, у Маруси, в отличие от Кости, не было даже пенсии, чтобы позволить себе лежать целыми днями на диване. Но ведь и эту пенсию тоже было не так просто заработать, для этого нужно было сначала немного попрыгать, поскакать, покувыркаться, поплясать, побродить по кладбищу, броситься под трамвай, побыть Котом, разбить здоровенное небьющееся стекло в Центре Помпиду, попав ногой в нужную точку, отважно сражаться с целым легионом французских полицейских, немножко побыть Наполеоном, принимая их парад, запустить ботинком в заведующую библиотеки и сделать еще много чего, что Костя сразу даже и не мог Марусе перечислить, так что, если она хотела сразу же лечь на диван, как Костя, и целыми днями лежать, то ей тоже нужно было нечто подобное обязательно проделать, если у нее было такое желание, то попробовать она, конечно, могла, а если она не хочет этого делать, то пусть садится и пишет детектив, в поте лица зарабатывая свой хлеб насущный, бегает, высунув язык, по заданию Гены и Гоши.

А все, что Маруся в течение нескольких часов недавно рассказывала про Блумберга и презентацию, Костя мог бы изложить сейчас гораздо короче и нагляднее, у него для этого был уже выработан свой язык – он мог бы сейчас просто встать, несколько раз перекувырнуться через голову, проползти на животе до туалета и начать пить воду из унитаза, вот и все, так он понимал всю эту презентацию и все, что ему Маруся так долго рассказывала при помощи такого большого количества слов. Косте слов вообще было не надо, он сам, как гусеница или пчела в дзенской поэзии, полз по полу, и это было его небольшее хокку на заданную Марусей тему.

* * *

Блумберга Маруся уже встречала год назад, он тогда был главным редактором в издательстве «Цейтнот», что существовало при Центре Изящной Словесности, и в частности, там тогда готовилась к изданию серия «Классики девяностых», куда, по его замыслу, должны были войти как сочинения наших современников, так и Толстого, Григоровича, Лескова, Державина, Маркиза де Сада, Гете, Сервантеса, Плутарха, Данте, Ницше, то есть всех, чье творчество, вне зависимости от эпохи и страны проживания, хотя бы частично попадало на последнее десятилетие какого-нибудь столетия.

Презентация этой серии состоялась в помещении Центра Изящной Словесности на Васильевском, где Маруся впервые и увидела Блумберга. Но он ее вряд ли запомнил, так как вечер был организован таким образом, что за огромным овальным столом в центре зала расположились герои торжества, «классики девяностых» из наших современников, то есть писатели, которых уже опубликовали либо собирались опубликовать в этой серии, а также наиболее почетные гости – тоже писатели, депутаты городского собрания и представители городской администрации, – за этим столом Маруся, в том числе, увидела блядского вида молодую бабу, телеведущую с шестого канала, с ней Маруся часто сталкивалась, когда работала у Васи, как оказалось, она тоже писала прозу, что-то в детективном жанре. Оттого, что эта блядь сидела за столом, среди писателей, а Маруся должна была сидеть на стульчике у стены, среди журналистов, от этого Марусю вдруг охватила такая злоба, что она даже хотела сразу же встать и выйти, но на улице было жутко холодно, мела февральская пурга, а в зале было тепло, к тому же в соседней комнате уже накрывали стол для фуршета… Маруся в тот день очень устала, поэтому она все-таки осталась, так и не встала со своего стула у стены. По этой же причине, потому что она сидела не за столом, Блумберг вряд ли ее тогда запомнил.

Вечер открыл бородатый мужик, чем-то похожий на русского купца, с мягкими и слегка смазанными чертами круглого лица, он как раз баллотировался в Думу по одному из питерских округов, где место депутата по каким-то причинам оказалось вакантным, баллотировался он то ли от Союза Правых Сил, то ли от «Яблока», Маруся толком не поняла, но фуршет и саму презентацию организовали именно они, поэтому кандидату в депутаты и предоставили слово в первую очередь.

Кроме того, всем были розданы листочки с пресс-релизами, а также аннотациями на книги серии, главным образом, наших современников, присутствующих за столом. Правда, Марусе попалась среди них и аннотация на «Анну Каренину», создатель которой характеризовался как «величайший мастер русского языка, классик мировой литературы, автор романов «Война и мир» и «Воскресение»», а сам роман «Анна Каренина» там был «трагической историей женщины, мечущейся между двумя знакомыми и понятными всякой женщине чувствами, чувством любви и чувством долга, но так и не сумевшей сделать свой окончательный выбор». В целом же творчество Толстого «излучало благородный аромат увядания, столь характерный для общей атмосферы культуры конца XIX века» – этой фразой с небольшими вариациями, связанными со временем проживания авторов, завершались практически все аннотации к представленным в серии книгам. Некоторые из них, как в случае с Толстым, были анонимными, а большинство, главным образом, на книги сидевших за столом наших современников, были написаны Леонидом Торопыгиным, который и являлся составителем этой серии.

Некто Виктор Листов, автор сборника рассказов «Дорога дальняя», был охарактеризован в аннотации как «русский Фолкнер». Листов раньше работал шофером-дальнобойщиком, и теперь продолжал работать шофером, но уже такси. Ознакомившись с этой аннотацией, Маруся невольно окинула взглядом сидевших за столом, стараясь определить, кто из них больше всего похож на таксиста, – она отметила для себя, по крайней мере, троих, которые, по ее мнению, могли быть таксистами, но к ним в машину, пожалуй, не сел бы даже Светик.

Она часто слышала эту историю про то, как Светик в образе Марлен Дитрих поймал тачку. Водитель завез его в лесопарк пригорода Москвы, где заставил отсосать, а потом попросил выйти и подтолкнуть машину, а когда Светик вышел, то уехал вместе с его документами и деньгами, обдав Светика выхлопными газами и оставив его в полном одиночестве под осенним дождем. Приятель Светика Василий Кандыба написал на эту тему целый рассказ, который он дал почитать Марусе. У него в рассказе уже получалось, что Светик просто зачарованно смотрел на водителя, за окном моросил мелкий дождь, падали желтые листья, дул ветер, а потом такси умчалось в ночную даль, оставив Светика в полном одиночестве. После этого Кандыба звонил Марусе и спрашивал, а понятно ли, что Светик отсосал у водителя. Маруся сказала ему, что нет, все-таки как-то непонятно. Тогда Кандыба приписал в конце: «У любви солоноватый вкус, – подумал Светик», – и все, этот вариант был окончательный.

В Париже таксистами обычно работают негры, как и в Нью-Йорке, правда, французские негры очень сильно отличаются от американских, они гораздо менее наглые и лучше воспитаны. Однажды ночью в Париже Маруся заблудилась и никак не могла найти дом Пьера, тут перед ней из темноты возник негр, она сначала очень испугалась, потому что негр возник совершенно неожиданно, так как был черный и сливался с темнотой, но он вежливо ей улыбнулся и помог сориентироваться в пространстве, указав дорогу к нужной ей улице.

Отечественные таксисты, за исключением Ефремова в фильме «Три тополя на Плющихе», вообще никогда не вызывали у нее никаких чувств, она их просто не замечала, поэтому, наверное, теперь ей и было так трудно определить, кто из сидевших за столом Листов. Она также вспомнила историю, которую ей рассказала Тамарочка из «Резонанса», как она однажды ночью возвращалась совершенно пьяная домой и проходила мимо Марсова поля, а рядом затормозило такси и ее предложили подвезти.

Она жила с мамой и папой в Рыбацком, с мужем-художником она уже тогда развелась. Раньше у нее был еще брат, но он очень сильно пил и однажды в припадке белой горячки покончил с собой, правда, это произошло с ним в отделении милиции, и Тамарочка была совершенно убеждена, что это сделали милиционеры, они его сами повесили, а он бы никогда такого с собой не сотворил. Тамарочка тоже часто напивалась до полного бесчувствия, и если это с ней происходило на фуршете, то потом ее нужно было как-то доставлять домой, потому что она себя уже совершенно не контролировала и могло случиться все, что угодно.

Вот после одного из таких фуршетов она и оказалась ночью одна в районе Марсова поля, денег у нее с собой было очень мало, поэтому она решила идти до Рыбацкого пешком, это было очень далеко, но к утру она надеялась все же попасть домой.

Маруся все это очень хорошо себе представляла. Тамарочка шла пешком вдоль Марсова поля, и огромная белая луна светила в середине неба, была ранняя весна и под ногами лед с водой, сначала ей надо было пройти по Фонтанке, потом по пустому Невскому… И вдруг у Марсова поля рядом с ней затормозило такси. Площадь была совершенно пуста, вокруг ни души, и машины ни одной, а это такси, неизвестно откуда взявшееся, вдруг затормозило рядом с ней. Тамарочка шла, покачиваясь, и все видела и воспринимала вокруг себя как в тумане – настолько она была пьяна. Такси остановилось и водитель, открыв дверцу, стал приглашать ее в машину. Тамарочка сперва отказывалась, но потом подумала, что можно и сесть, ведь до дому ей все равно не дойти. Лица водителя она не различала, перед ней было какое-то бесформенное пятно, а голос был тягучий, тоже бесформенный и чуть мяукающий.

Они ехали по пустынным улицам, и Тамарочка все хихикала, сама не зная почему. Когда машина подъехала к Тамарочкиному дому, водитель почему-то не затормозил, а свернул на соседнюю улицу, а потом заехал в глухой двор. Там он остановил машину и, засунув руку под Тамарочкино сиденье, нажал какой-то рычажок, сиденье опустилось назад, и Тамарочка оказалась в лежачем положении. Она пыталась сопротивляться, но сама даже не знала до конца, чего хочет – чтобы ее трахнул этот неизвестный таксист или чтобы он ее отпустил. А таксист осторожно залез на нее, расстегивая свои брюки, он явно боялся ее насиловать, наверное, не хотел, чтобы потом на него заявили в милицию. Все его движения были плавными и мягкими, а голос гнусавым и почему-то унылым: «Подожди, подожди, – повторял он, – подожди, подожди». Он стянул с Тамарочки колготки и трусы, задрал юбку и пристроился между ее задранных ног, которые упирались в потолок машины. Тамарочка почувствовала в себе его член, он был такой же мягкий и унылый, как и его голос, и весь его расплывчатый облик. «Ты не бойся, я кончать не буду, – услышала она после нескольких минут монотонного подергивания. Таксист отвалился от нее и вернулся на свое место. «Слушай, выходи за меня замуж, а? – вдруг сказал он. – Ты меня отталкиваешь и в то же время обнимаешь, это возбуждает». Тамарочка в это время натягивала колготки, стараясь их не порвать. Она немного протрезвела, и теперь в ней постепенно нарастала злоба. В ответ на предложение таксиста она разразилась хриплым злобным хохотом. Казалось, таксист внезапно обиделся и замолчал. Тамарочка же продолжала давиться от смеха, ей почему-то было ужасно смешно. Таксист же довез ее до дому и, не говоря ни слова, высадил у подъезда. А войдя в квартиру, Тамарочка обнаружила, что у нее из сумки исчезли кошелек и паспорт.

На следующую ночь она услышала звонок в дверь. Она испугалась и затаив дыхание стала ждать, что будет дальше. Звонок прозвенел еще раз, потом в дверь стали стучать, ее родители спали в дальной комнате и ничего не слышали, а дверь была ветхая, и однажды ее уже ломали – когда у ее брата был алкогольный психоз, он, сам того не заметив, выломал из двери замок. Поэтому Тамарочка подумала, не позвонить ли ей в милицию и не сообщить ли, что к ней ломится неизвестный грабитель. Но вскоре все стихло. Утром Тамарочка выходя из квартиры, увидела, что из жестяного почтового ящика, прибитого к дверям ее квартиры, торчит паспорт в черной пластиковой обложке и коричневый кожаный кошелек. Она вытащила его и открыла – кошелек был пуст, не осталось даже мелочи, которая там только и была. Это происшествие очень удивило Тамарочку, то есть ее удивило ее собственное поведение, объяснить которое она никак не могла.

Маруся вообще никогда ничего не слышала раньше о Листове, однако в аннотации было сказано, что его сборник «Дорога дальняя» уже переведен на французский и сейчас переводится на немецкий и английский языки, а также то, что на эту книгу в различных журналах и газетах к настоящему моменту вышло уже сто шестьдесят рецензий. Автора же аннотации к книге Листова, критика Леонида Торопыгина, Маруся, наоборот, неплохо знала и даже несколько раз с ним встречалась.

Он жил в Москве на Ордынке в двухкомнатной квартире вместе со старенькой мамой, которая вроде бы когда-то была адвокатом по делу Синявского-Даниэля. Познакомилась же Маруся с ним тоже в Москве, когда приехала за гонораром в редакцию «Универсума», где он тоже печатался. Из соседней с бухгалтерией комнаты, где располагался отдел культуры, доносился едкий запах табачного дыма, перемешанный с перегаром, она почувствовала его сразу, когда шла по коридору в бухгалтерию, на обратном пути ей навстречу и попался вышедший оттуда, очевидно, по нужде, заросший волосами и косматой бородой, с вылезшими из орбит глазами и отвисшей нижней красной губой, весь перекошенный, с явным искривлением позвоночника мужик. Он был такого маленького роста, что едва приходился Марусе по плечо. «Ну ни хуя себе хуя! – вдруг громко завопил он, увидев Марусю. – А ты что, еб твою мать, блядь, здесь делаешь, на хуй! Почему я тебя здесь раньше никогда не видел, пизда ты ебаная!» – а потом добродушно предложил ей пройти к ним в кабинет и присоединиться к их компании. Это и был критик Леонид Торопыгин.

Раньше его Маруся знала только по некоторым статьям, которые он публиковал в этой московской газете, больше всего ей запомнилась одна из них, где Торопыгин проводил аналогию между Борисом Березовским и Парисом, в качестве Елены Прекрасной выступала дочь Ельцина, Татьяна, информационная война олигархов напоминала ему Троянскую войну, а следователь Волков, который вел тогда дело «Аэрофлота» и Березовского, сравнивался, соответственно, с археологом Шлиманом… Статья так и называлась: «Борис Березовский как Парис».

В другой аннотации на роман Вячеслава Сусанина «Свалившийся с неба», которую тоже написал Торопыгин, автор уже характеризовался как «русский Маркес», «культовый, модный писатель, к сожалению, пока мало известный широкой публике» – в этом Торопыгин видел существенное отличие в положении модного писателя в России от писателя, который считается модным на Западе, так как на Западе такой писатель «окружен всеобщим вниманием и привлекает к себе интерес не меньший, чем звезды шоу-бизнеса…» Сам же роман провозглашался величайшим творением всей русской литературы двадцатого века, завершавшим поиски таких ее непревзойденных корифеев, как Набоков, Солженицын, Андрей Белый, Шолохов, Довлатов, Битов, Маканин и какой-то Генкин – кто это, Маруся вообще не знала. В аннотации также указывалось на особую роль философа Григория Нежинского в формировании творческой личности Сусанина, так как он являлся не только автором предисловия к «Свалившемуся с неба», но этот «русский Кастанеда» еще и сам был центральной, ключевой фигурой романа, «богом и царем» для Сусанина, примерно тем же, чем был Вергилий для Данте, когда тот спускался в царство мертвых, каковым, по большей части, и была, по мнению Торопыгина, вся современная отечественная литература.

Славика Сусанина Маруся тоже знала, обычно он сидел в баре при галерее неподалеку от Невского, чаще всего в компании вместе с Загорулько и Нежинским, она помнила его еще по выступлению с писателем Серполевым, который тогда так напился, что едва не свалился со сцены, тогда же Славик давал ей свои первые произведения, где описывал кошку, которой очень хотелось сношаться, и переживания старого ветерана. Это было уже лет десять назад, но с тех пор Славик очень мало изменился, по крайней мере, внешне – трезвым его Маруся за все это время не встречала ни разу.

Тем временем, пока Маруся разглядывала аннотации, увесистую пачку которых держала в руках, кандидат в депутаты уже успел изложить некоторые тезисы своей предвыборной программы и перешел к наиболее «остро стоящему и всех волнующему» жилищному вопросу. В частности, он крайне негативно отозвался о намерении губернатора Петербурга реконструировать хрущевские пятиэтажки, не выселяя оттуда жильцов, он вообще не мог себе представить, как это люди будут там жить, когда день и ночь над ними будут грохотать отбойные молотки и строительные лебедки. По его мнению, все пятиэтажки надо было просто снести, а уже на их месте, на том же фундаменте, надо было возвести новые современные дома с просторными комфортабельными квартирами, что, он считал, было гораздо лучше, удобнее и, главное, экономичнее, он и его советники уже все просчитали, и все эти расчеты лежали прямо тут, у него на столе, в папке, по которой он при этих словах даже похлопал рукой. Не говоря уже о том, что и людям, которые живут в этих домах, тогда не пришлось бы мучиться и страдать от грохота, который не давал бы им покоя ни днем ни ночью во время реконструкции их разваливающихся домов, – они могли бы просто сразу въехать в удобные светлые квартиры.

Одним из возможных источников финансирования этого жилищного проекта могли бы стать, к примеру, колоссальные средства, отпущенные на строительство нового Ледового Дворца, строившегося тогда к предстоящему чемпионату мира по хоккею, который Петербургу, по его мнению, был абсолютно не нужен, и не только потому, что на его строительство было угрохано черт знает сколько средств, но еще и потому, что потом на его эксплуатацию, отопление и прочее потребуются средства еще большие, что налогоплательщикам уже совсем будет не по карману, так что даже если сейчас, когда дворец уже был почти достроен, резко остановить его строительство, на этом можно было бы сэкономить колоссальные средства, не менее двадцати миллионов долларов, а если эти двадцать миллионов долларов, к примеру, поделить на находящихся в этом зале пятьдесят человек, то на каждого получалось около четырехсот тысяч долларов, а на эти деньги каждый из них мог бы не только приобрести себе роскошную пятикомнатную квартиру в Петербурге с ванными и джакузи, но и еще купить себе виллу где-нибудь на Гавайях или Карибах…

В этот момент в зале наступила напряженная тишина, будущий депутат же тоже как бы специально замолчал, чтобы выдержать паузу и заставить всех присутствующих сильнее почувствовать, чего их лишает действующий губернатор. И тут сидевшая слева от Маруси пожилая дама в очках вдруг сильно засопела, со свистом втянула воздух и негромко, как бы про себя, пробормотала: «Сволочь!» – но в наступившей тишине это слово прозвучало довольно отчетливо, так что все его хорошо расслышали и почти одновременно заерзали на стульях и повернулись в ее сторону.

Ну не стоит, не надо так расстраиваться, успокоил ее выступавший, в конце концов, все еще можно поправить, как только он станет депутатом, он сразу же подаст депутатский запрос, и строительство Дворца тогда можно будет если не остановить, то, по крайней мере, отключить от него отопление, электричество и воду, в конце концов, Дворец вообще можно было и снести и уже на его фундаменте возвести огромный многоквартирный дом, настоящий небоскреб; фундамент, который был у Дворца, вполне мог его выдержать, он в этом не сомневался. Так что отчаиваться не стоило, не все еще потеряно, во всяком случае, он не собирался сидеть сложа руки, потому что надо было хоть что-то делать, чтобы помочь людям, для этого, собственно, он и баллотировался в депутаты.

Тут из зала ему кто-то возразил, что небоскреб строить нельзя, потому что, то ли по указу Петра, то ли из-за какого-то магического заклятья – на этот счет существовала вроде бы также и народная примета, а может быть, все это было и не совсем так – но тем не менее в Петербурге не должно быть зданий выше шпиля Адмиралтейства, ибо любое здание, воздвигнутое выше этого шпиля, рано или поздно будет разрушено, что и произошло со шпилем Петропавловки, в который уже неоднократно попадала молния, отчего даже ангел на ней несколько раз загорался, и это происходило до тех пор, пока в 1778 году на нем наконец не догадались установить громоотвод … Нет, кандидат в депутаты этого не знал, первый раз об этом слышал, но он обязательно это примет к сведению, так как для этого, собственно, и встречается с избирателями, чтобы посоветоваться с народом и внести необходимые коррективы в свою предвыборную кампанию, а это он даже прямо сейчас запишет к себе в блокнот, чтобы учесть потом при составлении своего депутатского запроса, тем более что сам он по образованию микробиолог, специалист по молекулярной биологии, и еще, если честно сказать, не до конца приспособился и не очень хорошо ориентировался в нашем обычном макромире.

А читал ли он «Незнайку на Луне» и помнит ли он, как тяжело пришлось коротышам в новой, чуждой для них обстановке – этот вопрос совершенно неожиданно задал один из сидевших за столом, чьего имени Маруся не знала, да к тому же он и сидел к ней спиной, так что его лица она не видела. Да, конечно, «Незнайку на Луне» он читал, более того, это была его настольная книга, которую он и сейчас периодически перечитывал, и опыт коротышей он, конечно же, тоже обязательно учтет, когда станет депутатом. После этого вопроса возникшее было недавно напряжение как-то мгновенно улетучилось и все присутствующие, включая кандидата в депутаты, заулыбались и снова почувствовали себя свободно и раскованно…

Следующим слово взял Блумберг. Он только что вошел в зал, был весь красный и еще не успел отдышаться, так как всего несколько часов назад прилетел из Москвы и по дороге из аэропорта из-за пурги попал в жуткую пробку, почему и опоздал на презентацию почти на час, этим, видимо, можно было объяснить и то, что речь кандидата в депутаты немного затянулась. Блумберг извинился перед собравшимися за свое опоздание и сразу же, отбросив церемонии, решил подойти, как говорил Ги де Мопассан, «ближе к телу», то есть представить собравшимся всех авторов серии, которые, конечно же, всем и так были хорошо известны, поэтому в особом представлении не нуждались, но он все-таки не мог отказать себе в этой приятной условности, тем более что идею серии он вынашивал уже очень давно, можно сказать, с юности, то есть еще лет за двадцать до наступления девяностых. Самого себя он считал, кстати, сыном семидесятых, человеком семидесятых, тех самых семидесятых, которые теперь в такой моде и которым они, кстати, недавно в своем издательстве посвятили специальный альбом, который случайно лежал перед ним на столе и который он тут же продемонстрировал собравшимся, открыв его на странице, заранее заложенной закладкой. «Вот он, настоящий герой семидесятых!» – ткнул он пальцем в фотографию, на которой был изображен какой-то прыщавый пэтэушник в клешах, с сигаретой в зубах и с длинными грязными, выкрашенными в соломенный цвет волосами.

Но, несмотря на то что Блумберг считал себя человеком семидесятых, это вовсе не мешало ему оценить и тех, кто по-настоящему сумел раскрыть себя в девяностые годы, то есть всех тех «классиков девяностых», которых он сегодня собирался представить собравшимся. Он не сомневался в том, что когда-нибудь, лет этак через двадцать, и на девяностые годы придет настоящая мода, тогда и книги их серии, которые и сейчас, он был уверен, не залежатся долго на прилавках, но тогда, лет через двадцать, они вообще резко поднимутся в цене и будут стоить бешеные бабки, причем особой ценностью будет обладать именно полное собрание книг этой серии, как это обычно и бывает у истинных коллекционеров. Таким образом, получалось, что каждый, кто уже сейчас купит все книги, которые уже вышли в этой серии, и потом будет последовательно покупать каждую новую, не пропуская ни одной, через двадцать лет сможет на этом обогатиться и даже стать миллионером.

Можно, конечно, по-разному себе представлять настоящего героя девяностых, потому что его образ еще окончательно не оформился, не сложился, не прошел через горнило времени, не стал еще таким четким и ясным, как герой семидесятых, – Блумберг опять ткнул пальцем в портрет прыщавого подростка с крашеными волосами – некоторые представляют себе этого героя в виде ночной бабочки, путаны, некоторые – даже в виде киллера, наемного убийцы, но лично он представляет себе его не иначе как в виде писателя, творца, каким бы наивным, даже, может быть, смешным, ни показалось кому-нибудь сейчас это предположение, но ведь именно наивные и чистые люди в первую очередь часто и творят историю, а эту наивность и чистоту, прежде всего, он и постарался сохранить в своей душе с самой юности, и она помогает ему жить в наше, такое непростое, время.