Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Мартти Ларни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Серьезное дело

Когда человек карается сосредоточиться на чем-нибудь, он как бы отгораживается от всего окружающего. Надеюсь; мне не понадобится в подтверждение сказанного приводить сложные доводы психологов, ознакомление с которыми потребовало бы не менее двух дней спокойного, сосредоточенного труда. Скажу только, что, если, к примеру, зубной врач не сосредоточит все свое внимание на определенной точке зуба, он рискует разворотить пациенту полщеки.

Я только-только было отгородился от окружающего и сосредоточился на творческой задаче, как вдруг у входной двери раздался отчаянный звонок. Если бы я лишь недавно достиг совершеннолетия и вышел из-под опеки, я бы, вероятно, столь же резко и впечатляюще выругался, поскольку такой сильный и неприятный внешний раздражитель, наверное, показался бы мне возмутительным. Но так как я уже немало пожил и повидал на этом свете и по возрасту сам гожусь в опекуны, то я отнесся к звонку с мудрым спокойствием. Ведь он вполне мог означать и нечто приятное: денежный перевод, поздравительную телеграмму – да мало ли что.

Итак, я прервал мой драгоценный творческий процесс и пошел отворять дверь. На лестничной площадке стояли два маленьких богатыря, молочные зубы которых привыкли вести ежедневную борьбу с мороженым и конфетами. Один богатырь был ростом с мой зонтик, другой чуть поменьше.

– Дяденька, есть у вас ненужная бумага? – бодро спросил тот, что с зонтик ростом.

– Нет, кажется, нет…

– Совсем ничего?

– Надо посмотреть. Заходите! Ребята, не робея, вошли в мой кабинет.

– Как тебя зовут? – спросил я старшего.

– Меня зовут Илкка.

– Ах, Илкка! Сколько же тебе лет, Илкка?

– Шесть. А это мой младший брат.

– Младший? А сколько ему?

– Я не знаю. Кале, тебе сейчас сколько?

– По кррайней мерре четырре. Узе.

Покончив таким образом с формальностями, я стал собирать газеты и журналы со столов и с полок и сваливать их в кучу на пол.

– А с картинками у вас нет? – спросил Илкка.

Нашлись, конечно, и с картинками. И молодые люди вместо того, чтобы связывать печатную продукцию в пачки, удобные для переноски, тут же легли на пол и стали смотреть картинки. Так продолжалось полчаса, что можно считать, по-моему, достаточным сроком для испытания нормального терпения. Я решил поторопить молодых людей. Тут Кале вскочил с таким видом, как будто он вдруг вспомнил о чем-то важном.

– Дядя, дядя!

– Да?

– Мне сррочно нузно по-маленькому.

– Хорошо, что вовремя сказал. О таком деле лучше всего сразу договориться, как мужчина с мужчиной. Иди-ка сюда!

Я показал молодому человеку внутреннее устройство моей квартиры, а сам вернулся, чтобы помочь его любознательному брату, который уже сидел в кресле, изучая картинки старого иллюстрированного журнала.

– Начни-ка связывать газеты, – предложил я ему.

– Я подожду Кале. Шпагат у него в кармане. А эта обезьяна как называется?

Я взглянул мимоходом на снимок в журнале и ответил:

– Это, по-видимому, павиан.

– Забавная морда, правда? А что это у него какой зад?

– Такой уж…

– Фу, некрасивый… А это кто такой?

– Это житель полинезийских островов.

– Почему на нем нет одежды?

– Она ему не нужна. Там, где он живет, всегда очень тепло.

– А может быть, он такой бедный?

– Вполне возможно.

– Или, может быть, он собрался купаться?

– Это тоже не исключено.

– Дядя, а у вас есть ножницы?

– Зачем они тебе?

– Я вырежу вот эти самолеты и вот эту машину.

– Нет, знаешь… Давай-ка лучше все собирай и связывай. А то, видишь, дяде некогда, дяде надо работать.

– Я не могу связывать. Шпагат у Кале в кармане.

Да, кстати. Ведь у меня же было двое гостей. Я пошел проведать младшего брата, которому вот уже четверть часа никто не мешал сосредоточиться. Действительно, он совершенно забыл обо всем на свете и чувствовал себя, как дома. Раковину умывальника он наполнил водой и пустил плавать в ней мыло и щетку для ногтей.

– Это атомная подводная лодка. Она нырряет вот так… вот так… Во, здоррово! Смотрри, дядя! Она нырряет, нырряет… Волны… все морре ррасплескивается…

– Ну-ка, мой руки скорее да выходи отсюда, – сказал я довольно холодно. – Ну, давай, давай, поживее!

Не очень охотно, он все же с грехом пополам вымыл и вытер руки, и я опорожнил раковину. Но не успели мы вернуться в мой кабинет, как вдруг молодой человек снова вспомнил что-то весьма важное.

– Дядя!

– Ну, что еще?

– Теперь мне нузно по-большому…

И это было вполне серьезно. Но на сей раз я не дал ему строить атомный флот. Я стоял на страже, готовый оказать маленькому адмиралу необходимую помощь. Через час я уложил газеты и журналы в две пачки, крепко их перевязал и вынес на лестницу. Юные друзья были, видимо, удовлетворены результатами делового визита, ибо младший брат, уходя, шепнул старшему:

– Это хорроший дядя попался…

Два часа маленькие деловые люди занимали мое время. Но вот наконец я мог вернуться к своей работе. Когда я провожал моих гостей к выходу, старший из братьев хотел было еще задержаться:

– Дядя, а старой телефонной книги у вас нет?

– Зачем она тебе?

– За них платят хорошо. Они такие тяжелые.

– Нет такой книги! А теперь можете идти!

Я выпроводил маленьких бумаготоргрвцев на лестницу, запер дверь и вернулся в кабинет, чтобы вновь сосредоточиться на творческой задаче. Но едва я успел сесть за письменный стол, как снова зазвонил звонок. Я поспешил открыть дверь, уже не ожидая никакого приятного сюрприза. Те же братишки ввалились на порог, и старший коротко изложил свое дело:

– Дядя! Теперь и мне приспичило…

Страдания финского Вертера

Сам не знаю, что привело меня вчера вечером в сад Кайсаниеми. Может быть, это была волшебница-весна? Она пришла так поздно в этом году, и вместе с нею, откуда ни возьмись, явились тучи моли, продавцы мороженого, садовые сторожа и закопченные котлы асфальтировщиков. Кто это с пафосом пел, что весна – пора любви и радужных надежд? Ничего подобного! Действительность доказывает обратное. Вчера я имел случай убедиться в этом.

Недалеко от пруда, где плещутся утки, есть – или по крайней мере был еще вчера – огромный раскидистый каштан, под мирной сенью коего часто присаживается отдохнуть изгнанный с вокзала друг бутылки, либо молодая пара, одержимая страстью нежной, либо вышедший на вечернюю прогулку владелец собаки со своим любимцем.

Вчера вечером никто не нарушал идиллического покоя старого великана. И потому одна несчастная душа, отчаявшись, замышляла совершить именно там ужасное дело: накинуть петлю на сук могучего дерева. Я тихо сел на скамейку, готовясь быть единственным зрителем в этом театре одного актера. Обыденно-современная внешность: плотно облегающие ковбойские штаны, остроносые ботинки на тончайшем высоком каблуке, синяя стеганая куртка, волнистые, высоко взбитые волосы, завитые феном, и томный взор из-под рисованных ресниц и век, оттененных лазоревой помадой.

Несчастное существо решило проститься с молодостью и недобрым миром. Только тут я понял, как трудно закрепить веревку на ветке дерева, если нет лестницы. Попробуйте-ка взобраться по толстому стволу, когда у вас высокие каблуки, плотные брюки в обтяжку да к тому же еще лисье боа на шее, а в руке – толстая веревка! Попробуйте, так узнаете.

Несколько отчаянных попыток не принесли удачи. Наконец, я увидел глаза самоубийцы и услышал обращенные ко мне слова, сказанные таким мрачным голосом, каким нынче вообще говорят в подобных случаях:

– А ну-ка, встаньте на минутку.

– Зачем?

– Мне нужна эта скамейка.

– На какой предмет?

– Иначе мне не закрепить эту веревку на суку. Ну, освободите вы скамейку или нет?

– Освобожу, конечно. Вот только ноги немного отдохнут. Вы ведь не очень торопитесь? Да и куда спешить?

– Я не люблю, когда меня поучают или отговаривают.

– Да я и не пытаюсь. Но вы же просто запыхались. Не лучше ли чуточку отдохнуть и собраться с силами перед дорогой?

– Разговорчики. Я этого не люблю.

Мне был брошен презрительный взгляд с полным правом убежденности: по возрасту я годился самоубийце в отцы, а отцов в наше время не считают нужным уважать. Их называют «предками», «живыми ископаемыми», сравнивают со старыми, изъеденными шашелем комодами, говорят, что они ушиблены воспитанием, чокнуты, тормозят прогресс и тому подобное. Итак, я не был авторитетом для этого юного, разочарованного в жизни существа, которое, однако же, село на скамейку рядом со мной и, отложив веревку, стало поправлять высокую прическу. У существа, решившего проститься с жизнью, были холеные, длинные ногти, покрытые лаком цвета адского пламени, красивый браслет на руке, на пальцах много колец, веки подкрашены синим и фиолетовым, а губы обведены траурной каемкой.

Юное существо не возмутилось, когда я взял в руки веревку и принялся разглядывать ее.

– Почему вы хотите убить себя? – спросил я отеческим тоном без тени цинизма.

– Я не могу жить, – ответил мне слабый голос.

– Но, друг мой, все-то люди живут. А кроме того, знаете, так петлю не делают. Посмотрите: она же не будет скользить! И уж в ваших-то брюках я бы не рискнул. Да и вообще, я бы не рекомендовал вешаться: это так неэстетично – получается очень некрасивый труп.

– Но если я не могу жить?

– Это совсем другое дело. Но все-таки повешение слишком неизящно, да и старомодно. Вы не пробовали утопиться, отравиться газом, вскрыть себе вены или напиться лизолу?

– Не проб…

– А другие средства: броситься под машину вашего приятеля, ходить с непокрытой головой в тридцатиградусный мороз, слушать пять часов подряд игру на железной проволоке или танцевать твист ночь напролет?

– Что? Это вы бросьте. Что за бред сивой кобылы? Вы что, с приветом? Не темните, я этого терпеть не могу. А нет ли у вас подымить?

– Закуривайте. Вот, пожалуйста.

– Тэкс… Не надо, огонь у меня свой.

Пока разочарованное в жизни существо раскуривало сигарету, я потихоньку разглядывал его нежное, без единой морщинки лицо.

– Сколько вам лет, барышня? – спросил я отечески, без всякой задней мысли, ведь я нисколько не похож на охотников заигрывать с девушками.

– Какая барышня?

– Да вы же. Вы ведь еще очень молоды.

– Я не барышня, я мужчина.

– Мужчина? Простите…

– Как же я могу быть барышней, если я мужчина?

– Да, да… Совершенно верно… Теперь я, конечно, вижу… но эта ваша лисья горжетка и каблуки-шпильки…

– Это модно. Вы просто пенсионер. Старая ворона.

– Да, похоже, что я… но ваша прическа, эта «Бабетта» или как ее называют…

– Уй!.. И вы заметили? Да, черт побери… Тут я дал маху. Ох, черт, как мне тошно!

– Так почему бы вам не остричь волосы?

– Вы окаменелость. Ой, елки-палки, почему я вчера пропустил передачу по телику? Это насмешка судьбы. Теперь мне нельзя жить.

– Почему же?

– Не могу. Я отстал от моды. Я старая тряпка, бабушкин чепчик…

Он схватил веревку и прижал ее к груди, как любимую девушку. Потом он поведал мне свою потрясающую историю, более плачевную, чем история страданий молодого Вертера, рассказанная некогда стариком Гете. Часа два тому назад он пошел на вокзал покрасоваться на людях своей рыжей лисой и взбитой прической, на которые истратил накопленные за неделю карманные деньги, Он рассчитывал произвести впечатление на всех стиляг, на всех стиляжек и на постового полицейского. Но тут ему пришлось столкнуться с жестокой реальностью и социальной несправедливостью. Ни один уважающий себя молодой человек не носил больше лисьих боа и взбитых причесок. Мода изменилась вчера вечером, и в поздней передаче по телевидению успели объявить об этом.

– О, дьявол, как же я пропустил вчера передачу по телеку! – воскликнул юноша в отчаянии, страстно прижимая к сердцу веревку.

Я пытался успокоить его. Но вы же знаете, как трудно утешить человека, отвергнутого собственным веком. Я сказал, между прочим, что его прическа просто очаровательна, и очень ему к лицу, и что он наверняка должен иметь успех у женщин. Но мой собеседник ответил мне с горьким вздохом:

– Чувихи меня не волнуют! Они и так увиваются за мной хвостом. Но парни… парни засмеяли меня вдрызг за то, что я отстал от моды.

Я поинтересовался, какова же эта новая мода.

– Разве нынче уже не носят длинные волосы? – спросил я, думая о том, как это должно отразиться на парикмахерах и на музыкантах.

– Вы ничего не понимаете, – ответил мой юный собеседник. – Вы отсталый человек. Конечно же, черт побери, длинные волосы модны, но теперь их собирают в узел на затылке. И, кроме того, теперь вместо этой лисы на шее носят бусы. И еще теперь у каждого стильного парня должна быть соска во рту и серьги в ушах. Да к тому же у меня и губная помада, оказывается, не того цвета… Я несчастный…

Я тихо встал и отдал скамейку в распоряжение бедного страдальца. Было бы просто бесчеловечно не уступить ему общественную садовую скамейку в столь решительную минуту. Я пожелал ему счастливого пути в лучший мир, а сам поспешил на вокзал, чтобы посмотреть на молодых людей, одетых по новой моде.

Приступ ишиаса

Я редко езжу в трамвае. Только когда у меня много времени или когда я почему-либо не в духе. Вчера выдался как раз такой день. Я имел полтора часа на то, чтобы доехать до центра города – Мессухалли. Спешить было некуда. А был я не в духе по той причине, что с утра почувствовал в пояснице прострел (хотя я и не укрывал огнестрельного оружия), а в левой ноге – острую боль ишиаса.

На остановке Алекси собралась толпа, обычная для четырех часов дня. Подошедший трамвай был полон, но впереди еще оставалось место. Сорок человек втиснулись на площадку заднего вагона. Создался мощный напор, и меня тоже втянуло в вагон. Я пытался оберегать больную ногу, но безуспешно. Какой-то юноша спортивного вида принялся массировать мой ишиас тугим баскетбольным мячом. Я попытался избавиться от этого соседства, но вдруг получил резкий удар в самое чувствительное место: солидная дама везла в сумке цветочные вазы сложной формы.

– Пожалуйста, проходите вперед! Впереди есть место, – простонал кондуктор.

Начался штурм. Какой-то атлет с бычьей шеей расправил свою богатырскую грудь и шутя подмял под себя несколько женщин, трех детей и одного мужчину.

– Какая наглость! – воскликнула одна молодая пассажирка. – Вы утащили мою шляпу!

– В такой давке шляпа только мешает, – ответил атлет.

– Ай! Мои мозоли!.. И мои новые туфли… – донесся женский вопль из-под какой-то скамейки.

– А с мозолями не надо лезть в трамвай, – заметил атлет.

– У меня исчезла сумочка, – всполошилась третья женщина.

– А у меня пропала детская коляска, – заголосила четвертая.

– Университет! – объявил кондуктор. – Пожалуйста, проходите вперед! На передней площадке совсем просторно.

– Даже просторно!.. – прохрипел жилистый мужчина средних лет с мрачным лицом спирита и большими оттопыренными ушами.

– Кто еще не платил за проезд? – спросил кондуктор.

– Заплатили… – прошипел человек, похожий на спирита. – Я еще с вас потребую платы!.. Мне наступили на шляпу, а на пальто не оставили ни одной пуговицы… Проклятый Френк…

Он не договорил последнего слова, потому что какая-то дама нечаянно сунула ему в рот свой зонтик и в это время плечом выдавила окно. Трамвай остановился. Сразу же через заднюю дверь начали прорываться внутрь полтораста человек, собравшихся на остановке. Один тащил громадный чемодан, другой – садовый стул, третий – стиральную машину, четвертый – пенопластовый тюфяк, а пятый – бельевую корзину. У других был мелкий багаж: портфели, торты, букеты цветов и оконные жалюзи.

Ранее упомянутый атлет снова выпятил свою богатырскую грудь и рванулся вперед. На этот раз он продвинулся до середины прохода, подмяв под ноги каких-то мелких налогоплательщиков. В этот миг я взвыл от боли. Какой-то честный горожанин вонзил мне в бедро что-то длинное, завернутое в бумагу: то ли сверло для камня, то ли металлическую штангу для подвески портьер. Я пошатнулся, насколько позволяла теснота, и тогда другой почтенный горожанин поставил мне на плечо ящик с инструментами, протянув руку за билетом. Попробуйте представить себе, что чувствуешь, когда стальным буравом тычут тебе в бедро, как нарочно, в самый центр ишиаса и в то же время испытывают больную поясницу, навьючив на тебя сундук весом в полцентнера. Тут уж поневоле что-нибудь скажешь. И я не удержался от горестных восклицаний.

Веселый атлет рассмеялся от души:

– Не надо лезть в трамвай, если у вас ишиас и прострел. Хотя кто его знает. Пожалуй, здесь у вас скорее пройдет любая хворь, если она не смертельная, конечно. Тут ведь такая теплая обстановка. Тут, будь ты даже вдребезги пьян, и то не упадешь, потому что со всех сторон тебя поддерживают.

Настроение разрядилось, и все чувствовали себя почти как дома.

– Стеклянный дворец! – объявил кондуктор. – Будьте добры, проходите вперед! На передней площадке совсем свободно!

– Проклятый Френк… – попытался было снова заговорить человек с лицом спирита. Но опять его прервали на полуслове. Трамвай дернуло, и какой-то пассажир, беспомощно качнувшись, запихнул ему в рот пакет свежевыстиранных простынь.

Атлет же сказал примирительно:

– В трамвае не надо ругаться. Так приятно чувствовать близость людей…

Как изучить латынь

Многие полагают, что легче шилом кашу есть или бутылку завязать узлом, нежели выучить какой-нибудь иностранный язык. Латынь, как известно, язык мертвый. Поэтому, очевидно, на многих могилах надписи делаются по-латыни. И все же язык этот живет. Он продолжает жить в медицине. Врачам необходимо знать латынь: чтобы мертвым языком писать свидетельства о смерти. Это знак сочувствия к усопшим, так что снимем шляпу перед врачами.

Некоторые из моих друзей спрашивали, где я обучился латыни. Они, конечно, не знают, что от школьных лет мне запомнились лишь переменки да сидение без обеда. Если вы, друзья мои, располагаете временем и согласны выслушать меня, я расскажу вам все как можно короче.

Я изучал латынь натуральным методом.

Теперь уж вы, небось, подумали, что когда-то я ухитрился проникнуть в женский католический монастырь и проводил ночи с аббатисой в келье, где о любви говорят не иначе как по-латыни… Нет, нет и нет! Оставьте напрасные догадки, ибо существуют и другие натуральные методы. Но прежде чем я открою вам тайну, вы должны еще услышать пролог, ибо каждый, кто зашел в ресторан выпить рюмку водки, должен заказать и закуску.

Итак, терпение, друзья, и слушайте меня внимательно.

В нашем несовершенном мире успех человека часто зависит от его осанки. Если осанка плоха, человеку приходится учиться, получать образование; а кто поосанистей – тому и так хорошо. Общеизвестно, что коротенькие и плотные мужчины обычно имеют хорошую осанку, тогда как высокие, но худые, ходят сгорбленные и сутулые. Когда человек перестает расти вертикально, тогда он начинает расти горизонтально. Или, как говорят в народе: ему бы дверь пошире, а притолоки он не боится. Некоторые мужчины перестают расти вверх в то же самое время, когда у них ломается голос. С этой самой поры они начинают уплотняться в области живота и обретают характерную солидность: Если рост мужчины на десять сантиметров ниже среднего, он подражает осанке Наполеона или идет в летчики, чтобы подняться выше других. Существует, разумеется, и множество иных возможностей. Миру постоянно требуются солидные люди, умеющие держаться прямо. А коль скоро высокие мужчины бывают обычно сутулы, у низеньких есть шанс показать свою осанку. Мне это известно по собственному опыту. Однажды я помог одному коротышке взобраться на руководящий пост – и в результате он стал моим начальником. Он принадлежал к типу людей круглых и скользких, как бильярдный шар, который трудно загнать в лузу. Ему чрезвычайно импонировала моя плохая осанка. Я ходил сутулясь, как проситель, и, конечно, производил впечатление крайней покорности. Моему начальнику нравились подчиненные, устремлявшие взор на его ботинки. Сутулость он отождествлял с нижайшей преданностью и все возвышался в собственных глазах.

Чем больше горбилась моя спина, тем выше ценил меня начальник. Он думал, конечно, что перед ним истинный работяга – настоящая вьючная лошадь, сплошное почтение к начальству. Чем ниже поклон, тем выше шансы на увеличение оклада. Но мне моя согнутая в три погибели спина доставляла столь острые страдания, что я был вынужден просить внеочередной отпуск, лечь в постель и позвать врача.

– Скажите, всегда ли ваша супруга заботилась о том, чтобы на воротничке сорочки у вас была пуговица или запонка? – спросил врач.

– О, да, разумеется, – простонал я в ответ. – Что за странные вопросы, доктор?

– Я просто подумал, что если вы долгое время ходили, застегнув воротничок на брючную пуговицу, то это, конечно, могло повлиять на вашу осанку.

Затем доктор посидел у моей постели, прочитал несколько латинских стихов, покачал головой и, наконец, поставил диагноз:

– Искривление позвоночника. Перерождение межпозвоночных дисков и ущемление нервных корешков. Пельвоспондилитис анцилопоетика эт спондилитис деформанс. Плохи дела. Срочно в больницу.

Пятнадцать минут я пользовался зеленой улицей: на всех перекрестках меня пропускали вперед. Мое уважение к службе скорой помощи росло, как государственный долг. Про себя я решил: если я когда-нибудь поправлюсь и смогу заработать денег на покупку машины, я куплю себе карету скорой помощи.

В больнице у меня нашли ненормальный изгиб позвоночника, или лордозис, искривление позвоночника или сколиозис, а также полиартрите хроника. Вот эти-то пороки и заставляют человека кланяться так низко, что вздумай он на улице снять шляпу с головы, ему, пожалуй, кто-нибудь бросит от доброты сердца медную монетку.

– На левой ноге у меня большой палец тоже болит, – сказал я доктору.

– Как и следовало ожидать, – ответил он спокойно. – Обыкновенный халлукс ригидус. Все это от спины. На что еще жалуетесь?

– Я не могу поднять рук. Вот так, видите? И согнуть в локте не могу. Вот так. Вот, смотрите… Ай, черт возьми, какая боль! И такого движения не могу сделать никак. Вот… Айй!..

– Зачем же вам нужно выкручивать себе руки таким способом? – удивленно спросил доктор.

– Зачем? Затем, что иначе я не могу ни рубашки надеть, ни башмаков, ни побриться, ни причесаться…

– Оставайтесь в таком положении, посмотрим вашу руку. Так, та-ак. Ясно. Острое воспаление плечевого сустава. Периартритис хумеро-скапулярис. Больно?

– Больно, больно…

– Отлично. Бурситис калькареа эт перитенденитис крепитанс.

– Есть хоть какая-нибудь надежда?

– На что?

– На выздоровление.

– Надеяться всегда следует до тех пор, пока больной жив. А почему вы этак пыхтите? У вас что, живот пучит?

– Нет, но поясницу ломит, как черт…

– Не ругайтесь. Не надо. Больной должен иметь выдержку. Ведь все еще впереди. Если больной выздоровеет, путь его устлан розами. А не выздоровеет – розами покроют его последнее прибежище.

– О, проклятая спина… – простонал я. – Зачем я не родился дождевым червяком?..

– Тогда бы вы попали на крючок к какому-нибудь воскресному рыболову. Не стоните, не охайте зря: вы только напрасно тратите силы. Вам следовало бы знать, что повреждения позвоночника в наше время так же широко распространены, как мозоли на ногах. Плохая осанка, плохая осанка. А причиной всему – позвонки.

– Позвонки, позвонки! Черт бы побрал все позвонки! Я ими сыт по горло.

– Сейчас вас мучает ишиас. У вас явный случай синдрома искиадикум. Если вы можете минуточку не стонать и не охать, я расскажу вам всю вашу подноготную. Ваш позвоночник состоит из тридцати четырех позвонков; семь шейных, двенадцать грудных, пять поясничных, пять крестцовых и пять копчиковых…

– Знаю, знаю! Я их считал и пересчитывал десятки раз на дню за последние одиннадцать лет. Айй!.. Адская боль… Неужели ее нельзя ничем облегчить? Я согласен на все, жгите хоть ляписом, травите лизолом, муравьиной кислотой – любой гадостью.

Доктор поднял вверх указательный палец и сказал, подозрительно прищуриваясь:

– Поглядите-ка сюда, вот сюда… Что вы видите?

– Палец.

– Один или несколько?

– Один палец, длинный и костлявый.

– Хорошо. У вас нервы проверяли?

– Проверяли. И кровь, и мочу, и желудочный сок, уши, горло, зубы и полость рта, сердце, печень, селезенку – все обследовали… и бумажник…

– Все ясно.

– И каков окончательный диагноз?

– Вскрытие покажет. Но прежде вам надо будет сделать миелографию…

– А еще что?

– Спинно-мозговую пункцию. В промежуток между третьим и четвертым поясничными позвонками вводится игла, с помощью которой берется жидкость на анализ. Исследование этой жидкости чрезвычайно важно для диагностики заболеваний центральной нервной системы. Вы согласны лечь на исследование?

– Согласен, – ответил я, скрепя сердце, как жених по время венчания.

И в тот же день у меня отнялась нижняя часть тела. Иглу мне вонзили в субаракноидальную полость, и врач-рентгенолог хлопотал вокруг меня, как будто готовил свинью для заклания. Меня крутили и переворачивали, как шашлык на вертеле, и вскоре я уже был почти готов для вскрытия. После тщательного изучения рентгеновских снимков и анализа спинно-мозговой жидкости мой лечащий врач пришел ко мне с сияющим лицом и воскликнул:

– Все дело в четвертом позвонке!

– Старая песня, – ответил я мрачно. – Пятнадцать докторов пели мне то же самое вот уже одиннадцать лет. Я запомнил наизусть: синдрома искиадикум. Партуриунт монтес, насцетур ридикулюсмус…

– Что?

– Квэ медикамента нон санант, феррум санат; квэ феррум нон санат, эа инкурабилиа юдикаре оппортет…

Доктор взял мою руку и нащупал пульс.

– Вы говорите по-латыни? – радостно воскликнул он.

– Умирающий говорит на умершем языке, – ответил я. – Одиннадцать лет у меня болит поясница. Одиннадцать лет я слушаю речи врачей. Нет худа без добра: чему-то я за это время научился. Натуральный метод – эффективный, хоть и болезненный, способ изучения классических языков.

– Как вы себя чувствуете сейчас?

– Так, словно жду очереди на гильотину.

– Голова кружится?

– Кружится, кружится… Галилей был прав: Земля вертится.

– Ясно. Воспаление среднего уха и остаточная боль после миелографии. Бертиго отогеника эт долорум пост миелографиа.

– Более того! Еще и миопатиа дисталис тарда хередитариа. Кредо, квиа абсурдум эст.

Доктор, помрачнев лицом, поспешно вышел из палаты. Он отдал распоряжение старшей сестре, чтобы меня готовили к выписке: дома мне будет лучше, никто не помешает мне бредить потихоньку.

Итак, медицина от меня отступилась. Вернувшись домой, я решил стойко ждать конца. Но смерть болящего плетется медленно. Я ждал, ждал да и послал за старым знакомым массажистом и народным целителем, который жил и добывал себе пропитание предсказанием погоды, разными знахарскими фокусами, а больше – попрошайничеством. Старичок, которому недавно исполнилось 97 лет, пришел и бодрым голосом спросил:

– Что же это тебя, здорового мужика, так скрючило?

– Синдрома искиадикум…

– Скажи по-человечески, чтобы и я понял. Где болит-то?

– Спина…

– В пояснице, что ли?

– И в пояснице и понемногу везде.

– А покажи-ка, что за постель у тебя? Ах, вот какая…

Старик пощупал своими похожими на рачьи клешни руками пружинный матрас и мягкий тюфяк моего ложа. И вдруг он издал радостный клич, как будто нашел под тюфяком нераспечатанную бутылку водки:

– Вот в чем загвоздка! Ты спишь на слишком мягкой постели. Это называется: болезнь перины. Выбрось сейчас же к чертям этот тюфяк и достань вместо него толстый лист фанеры. Или спи на полу. Деревянная постель – железное здоровье.

Два месяца я спал на голом дереве и, казалось, сам превратился в деревяшку. Но боли незаметно стихли, и осанка моя заметно выправилась. Спина распрямилась, и я вытянулся на целых десять сантиметров. Но тут-то и крылась моя беда. Когда я, наконец, явился на работу, начальник мой так и ахнул. Еще дня два он приглядывался ко мне, а потом сказал сухо и резко, что недоволен моим поведением. Я пытался объяснить, что перемена произошла только в моей осанке, а не в поведении. Он закусил свою толстую губу, пробормотал что-то о почтении к начальству и, наконец, внушительно произнес:

– Нашей демократии прямота противопоказана.

Итак, я стал, как говорится, свободным художником. Спасибо врачам, которые заставили меня увлечься латынью. Теперь я даю частные уроки латинского языка студентам-медикам и аптекарским ученикам. Чувствую, что для демократии я совершенно безопасен.

Если вы хотите изучить латынь натуральным способом, вы легко можете воспользоваться моим опытом. Я готов дать вам массу практических советов. Для начала заведите себе постель помягче.