Текст книги "Туча"

Автор книги: Мартина Моно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

II. Солнце встает на востоке

Несчастье пришло неожиданно, будто с неба свалилось. Впрочем, именно так и было.

Порой, узнав о смерти какого-нибудь знакомого, мы говорим: «Быть не может, только вчера я с ним обедал». Но между «вчера» и «сегодня» встает смерть, и, несмотря ни на что, сознание протестует против необходимости принять это как нечто вполне естественное.

Патриция не умерла; ее поразила болезнь. Выживет ли она? С нею происходило что-то совершенно неправдоподобное.

В то утро, когда разразилась катастрофа, жизнь текла, как всегда. «Мэри-Анна» тихо плыла в океане без всяких приключений. Казалось, Тихий океан укротил свои тайфуны и смерчи, штормы и циклоны. Величаво, спокойно простирался он под облачным небом. За серой ватой облаков угадывалось солнце. Может быть, где-то далеко-далеко еще ревела буря, бушевали мутно-желтые волны, покрытые белыми жесткими гребнями, обдавая брызгами фантастически освещенное черное и в то же время мерцающее небо; мало кто возвращается из штормового ада, чтобы рассказать об этом зрелище.

Но это – далеко. Здесь же ничто, кроме равнодушного форштевня «Мэри-Анны», не нарушает покоя тихих вод. Спокойная морская прогулка. На яхте – старые друзья. И, конечно, экипаж – люди, о существовании которых хорошо известно и которые совсем не стесняют. Можно даже улыбнуться им при встрече. Спокойная морская прогулка.

На таком небольшом пространстве, как палуба судна, естественно, нельзя игнорировать присутствие экипажа. И все же здесь ощущалась какая-то «ничейная земля», где не стреляют пушки, не взрываются мины. Люди четко разделены непреодолимой стеной. Как в геометрии никогда не сходятся две параллельные плоскости, так и люди эти никогда, никогда не сойдутся. Можно разговаривать, можно улыбаться, можно коснуться друг друга, но даже измеряемое световыми годами расстояние, разделяющее звезды, ничто по сравнению с невидимой стеной, отделяющей Патрицию Ван Ден Брандт – принцессу нефти – от человека, стоящего у штурвала. Не то, чтобы Патриция была гордячкой: она очаровательна, но при этом она – Патриция Ван Ден Брандт!

– Нефть!

Было бы слишком просто, если бы одной улыбки было достаточно, чтобы превратить «ничейную землю» в равнину, усеянную маргаритками.

Джек Финлей, капитан, воспринимался, конечно, как член экипажа. Он был похож на мастодонта – с редкими волосами и длинными усами, с меняющимся от двух до пяти числом подбородков, – он обладал слоновьей способностью молчать и до тонкости знал Тихий океан, на волнах которого качался уже тридцать лет. Джек Финлей водил самые разнообразные торговые суда, занимался всеми видами контрабанды и ходил под флагами почти всех государств мира. Сегодня же все было законно, его охранял флаг Соединенных Штатов, и он вез миллиардеров. Однако факт этот на него никак не влиял. Никакое опьянение, кроме алкогольного, на Джека Финлея не действовало. Он никогда не пил на судне, но в первом же порту напивался до бесчувствия. Было что-то скорбное в этом большом теле, осевшем в глубине какого-нибудь бара; официантки и боялись, и жалели его.

В пределах «ничейной земли» держался лишь один из путешествующих на «Мэри-Анне». И, несомненно, чтобы не страдать от этого, он раз навсегда решил сохранить позицию саркастического созерцания.

То был врач Венсан Мальверн, тридцати двух лет, шатен, с выгоревшими на солнце волосами; светлые глаза его удивительно контрастировали с горькой складкой вокруг рта.

Однажды утром, в Европе, посмотрев в зеркало впервые за много-много дней, он обнаружил у себя эту складку. Сначала он неподвижно смотрел на свое отражение, а затем улыбнулся. Улыбка Венсана в то время была не очень веселой. И за прошедшие с тех пор годы она не стала веселее.

В это утро Европа была далеко. Лондон, где маленькие флажки на кучах строительного мусора указывали разрушенные бомбами дома… Франция… Нормандия, чьи заминированные луга взлетали в воздух, засыпая землей церкви… Прогнавший оккупантов Париж, потоком разлившийся по улицам, расцвеченным национальными флагами… Германия, проклятая земля, искалеченные дети, опустошенные города, продающие себя девушки, беженцы… И потом – столько взглядов… Надежда. Ненависть. Страх. Злоба. Сговор… Германия – главное действующее лицо в этой войне, в которой Венсан узнал, что жизнь не так проста. Этот лагерь, куда они ворвались на танках, искаженные ужасом лица санитаров, живые скелеты, лишь смутно вспоминавшие о том, что когда-то, в прошлой жизни, они умели улыбаться, и эта девочка пятнадцати лет, которая предлагала себя в Берлине: отец умер, мать умерла, братья умерли, жизнь умерла, счастье тоже… Ей не оставалось ничего, как только продаваться за сигареты, стараясь позабыть об этой непрерывной смерти.

Он вспоминал застенки гестапо под Руаном, этот терпкий запах прелых яблоневых листьев. Сможет ли человек когда-нибудь освободиться от этих воспоминаний? Шинели почти одинакового цвета, почти одинаковые каски, люди почти одного возраста, и берлинская проститутка, похожая на студентку из Калифорнийского колледжа. Мужчины его круга предпочитали немок, так как они были более доступны и в германских домах было больше ванных.

Германия, встреча на Эльбе, советские солдаты, что бросались в воду и плыли, желая ускорить встречу. Дружеские объятия, похлопывание по плечу – казалось, они вот-вот начнут говорить на общем языке.

– О чем ты мечтаешь? – спросил Володя, маленький, коренастый переводчик из Киева.

– О перемирии, – сказал Венсан, – о дне, когда будет покончено с этим сумасшествием. А ты?

Володя ответил не сразу. Он думал о Киеве. О разрушенном доме, о погибшей жене, о ребенке, который никогда не родится.

– Я думаю о Мире, – наконец сказал он.

Тихий океан, океан штормов, чье имя звучит как заклинание… За эти десять лет Венсан нигде не нашел себе места. Даже в маленьком городке, в Миннесоте, где его уже никто не ждал: девушка, которую он любил, никогда не умела ждать. Она вышла замуж за владельца гаража. Венсан хотел быть врачом, и он стал им. А затем? Он был из тех, которых война еще держит в своих тисках. Глаза товарища, подернутые дымкой смерти, не забываются, как ни пытался он их забыть. Вернувшись в маленький городок в Миннесоте, он нашел там достаточно пациентов; все, казалось, было на месте: и старые товарищи, и гольф-клуб, и красивая секретарша, и бридж по средам у Смитов и по пятницам у Джонсов.

Венсан так никому и не сказал, отчего в одно дождливое утро он уехал в своем стареньком «форде». Похоже было, будто он поехал с визитами, но в багажнике лежали его чемоданы. Даже самому себе он не признался в истинной причине отъезда.

Его новая секретарша тоже ничего толком не поняла. А первую он был вынужден рассчитать. То была очаровательная маленькая брюнетка. Может быть, слишком брюнетка. Один пациент догадался, в чем дело. Он прибыл с Юга и не давал спуску тем, у кого в жилах была хоть капля черной крови. Венсан уступил. Девушка должна была уйти. Месяц спустя она покончила с собой. Узнав об этом, Венсан весь вечер пил. А на другой день утром он уехал.

Так он покинул свою страну во второй раз. Нанявшись в качестве врача на грузовое судно, совершавшее рейсы на Дальний Восток, он привязался к простой жизни и к простым людям. Жизнь на корабле напоминала ему братство во время сражений, о котором он в глубине души тосковал.

Это была безысходная жизнь. Он знал это. Она ни к чему не вела, кроме старости. Но Венсан не был уверен, что ему хочется чего-то иного.

Теперь он был здесь, на яхте «Мэри-Анна». Он нанялся на эту роскошную яхту случайно, и новизна обстановки немного его развлекала. В последний момент Софи спохватилась, что на борту нет врача, и подняла крик. Так как Патриция категорически отказалась откладывать отъезд, пришлось взять то, что подвернулось под руку. В конце концов, у Венсана была репутация хорошего специалиста.

– Я думаю, он подойдет, – вздохнула Софи, – у него довольно изысканный вид.

– Он красив, – сказала Патриция.

Софи почувствовала, что ее охватывает ужас. К сожалению, менять что-либо было уже поздно, и Венсан Мальверн взошел на борт «Мэри-Анны».

Кроме Патриции, пассажиров было трое. Аллан и Диана – дети стального короля Бенсона, и Тедди Брент, который терзал своего отца, генерала Харлана Брента, отказом от военной карьеры, как, впрочем, и от всех других занятий. Тедди был приятный молодой человек со средним состоянием. Он считал, что не следует утруждать себя работой за какие-нибудь несчастные доллары, гораздо лучше жениться на богатой женщине. Сначала он мечтал о Патриции, но она относилась к его попыткам приблизиться с такой иронией, что он быстро понял свое заблуждение. Поэтому он переключился на Диану Бенсон, и его дела пошли успешно.

Диана была маленькая блондинка, всегда безукоризненно причесанная, накрашенная, наманикюренная и прекрасно одетая. Она была умна, но у нее не было сердца. Патриция ценила в ней естественную шаловливость и способность все точно формулировать, порожденную большой черствостью души. Диана ясно видела маневры Тедди, но еще не решила, как ей следует к этому относиться. Она была, пожалуй, склонна сказать «да». Тедди был не так богат, как она, и финансовых выгод это не обещало, но его отец занимал крупный пост в Дальневосточном командовании. Но, что бы ни случилось, она всегда сохранит здравый смысл. Она обеспечит себя таким контрактом, который сделает из ее мужа комнатную собачку. Он будет иметь дом, его будут кормить и одевать – делают же прекрасные попонки и туфельки для собак, будки с проточной водой и центральным отоплением и ошейники из кожи самого лучшего качества – крик моды. Ни шагу без нее. Каждую неделю она будет давать ему карманные деньги, обставляя это как подарки – она так любит делать подарки!

Аллан наблюдал эту пару с некоторой неприязнью. Нежность его к сестре была весьма относительна.

Что касается его самого, то все в его жизни было полностью рассчитано. Он будет помогать отцу, пока не займет его место. Потом женится на Патриции. Правда, Патриция об этом еще ничего не знала, но Аллан не беспокоился, будучи уверен, что при настойчивости всегда можно добиться желаемого. А, надо сказать, Аллан Бенсон был весьма настойчивым молодым человеком.

Во время этого путешествия ему дважды удалось поцеловать Патрицию. Кажется, на нее это не произвело особого впечатления, что его несколько озадачило. В первый раз она мило похлопала его по щеке, говоря: «Ну, ну». Во второй раз она спросила его, не расстроили ли его воображение чары южного моря. По-видимому, все это не говорило о ее бурной страсти. «Однако она ведь не сказала „нет“, – думал Аллан и строил планы третьей атаки.

В этот полдень «Мэри-Анна» находилась на 11°53' северной широты и 170°58' восточной долготы. По крайней мере именно такую запись прочел Венсан в судовом журнале. Для Патриции и ее друзей это не имело никакого значения. Но Венсан, как обычно, заглянул в каюту капитана Финлея. Он хотел знать, в каком пункте этого огромного водного пространства, самого большого океана в мире, они находятся.

Довольно большую часть карты занимал прямоугольник, тщательно обведенный карандашом цвета ярко-красной герани. Финлей называл его периметром. И если кто-нибудь на «Мэри-Анне» упоминал о нем, то называл также периметром…

Периметр означал запрещенную для навигации зону в этой части Тихого океана и охватывал морское пространство 335 на 150 миль. Здесь были два коралловых островка – Бикини и Эниветок, имевшие форму лошадиных подков, которые, как известно, приносят счастье. Бикини и Эниветок неожиданно вошли в историю. Все суда в этих широтах знали о периметре. Хозяева больших японских баркасов, выходивших из Уайзи, что в южной части островов, для ловли тунца и акул, также обходили периметр. Австралийские и филиппинские суда, идущие из шумных американских портов с грузами, о которых лучше всего не распространяться, старые английские корабли, каждый из которых представлял собой маленький британский остров, где верили в Бога, Королеву, Флот, Фунт и Виски, – все относились с уважением к периметру.

В этом уголке океана поселилась Атомная Бомба. Именно эта точка на планете явилась опытным участком для надводных взрывов. Воды расступались и снова смыкались; тысячелетние архипелаги навсегда погружали в пучину свои кораллы; выбрасывали пламя и снова затухали вдруг возникавшие вулканы; волны, сливаясь друг с другом и все замедляя свой бег, лизали берег. Здесь Пентагон играл с Атомом. И с каждым разом игра эта становилась все опаснее.

Эксперты ограничили «периметром» зону опытов. Посаженная в клетку, нарисованную на карте, Бомба считалась безопасной. Венсан знал, что на борту «Мэри-Анны» под опытным руководством Джека Финлея он мог чувствовать себя в такой же безопасности, как если бы находился в Лондоне или Нью-Йорке.

Тем не менее эта карта его притягивала. Полдень был позади, скоро наступит час, когда пьют чай. В шесть часов коктейль, затем обед. Небо по-прежнему было покрыто тучами, но сквозь них настойчиво пробивалось солнце. Жара стала гнетущей.

Патриция мечтала в шезлонге на палубе яхты. Она едва прислушивалась к голосам Аллана, Тедди и Дианы, спорившим с равной осведомленностью о лошадях и о собаках. По-видимому, это доставляло им удовольствие. Сквозь полуопущенные веки Патриция наблюдала за Венсаном, который читал, тоже растянувшись в шезлонге, чуть поодаль. «Да, он красив, – думала она. – Это мужчина, настоящий мужчина, не мальчишка». Ей вдруг страшно захотелось привлечь его внимание. Но уже решив окликнуть его, она почувствовала, что не в состоянии это сделать. Поглощенный своей книгой, он, видимо, был далек от всего, что происходило вокруг, и это ее обескураживало. «Если я ему помешаю, он примет меня за избалованную девчонку и эгоистку, которая злится, что не является центром внимания. Но мне хотелось бы, чтобы он поговорил со мною или хотя бы заметил, что я существую. Мне наплевать на кобыл из Кентукки, на трехлетних собак и на их родословную. Почему он со мной так нелюбезен? В сущности, он невежа, эгоист. Китайский болванчик. Я заставлю его заговорить», – размышляя так про себя, она продолжала молчать и делать вид, что слушает других.

Так Патриция обнаружила у себя робость, и это все лило в нее какое-то беспокойство.

Это произошло в полной тишине. Когда пассажиры яхты «Мэри-Анна» впоследствии делились воспоминаниями, то оказалось, что именно тишина поразила их больше всего. Это напоминало немой кинофильм. Не проронив ни звука, они неподвижно созерцали происходящее, затаив дыхание. Будто их всех околдовали. Словно Медуза превратила их в камень, словно их зачаровали сады Армиды. Может быть, это конец света, что сковывает все, как мороз воду? Но конец света еще не наступил. Просто на востоке взошло второе солнце. Тучи осветились снизу, яркие вспышки в небе окрасили серое море в розовый цвет. Это было похоже на утреннюю зарю. Невероятный восход неправдоподобного солнца. А на горизонте вспыхивало что-то вроде крупных искр. То была заря Эниветока, заря, которая не вяжется с представлениями астрономов о солнечной системе. Здесь астрономия терпела поражение. Это была другая галактика с законами, полными неожиданностей, которых человек еще не знал, подчиняющаяся какой-то таинственной логике.

Полыхание неба угасло. Второе солнце постепенно исчезло. Вспыхнули и погасли последние искры. Окружающий мир возвратился к обычному состоянию. Тогда пассажиры яхты переглянулись.

Под обычным солнцем их лица казались мертвенно бледными. Заострившиеся черты показали, как они будут выглядеть в старости. На мгновенье Венсан подумал о сказочных межпланетных путешествиях; молодые и сильные люди отправляются исследовать звезды. Они перелетают с Венеры на Сатурн и с Марса на Юпитер. Они путешествуют шесть месяцев, – так по крайней мере они считают, но по возвращении на землю видят, что прошло шестьдесят лет. И сейчас же этот возраст дает себя знать: их плечи опускаются, лица покрываются морщинами, сердца бьются со страшной силой – и они умирают.

Может быть, и эти несколько минут длились годы? Нет, так бывает только в фантастической литературе. Здесь были настоящие минуты. Жизнь продолжалась.

Оно не было видением, это нереальное солнце. Не зря же был установлен периметр. Ни у кого из присутствующих это не вызывало сомнения. Они только что наблюдали взрыв атомной бомбы – то, что в действительности это была водородная бомба, они узнали гораздо позднее, когда это не имело уже никакого значения.

Было ли страхом то, что они чувствовали? Скорее это была тревога. Люди отправляются на морскую прогулку, смеются, флиртуют. Жизнь – словно хорошо смазанная машина, работающая без перебоев и толчков. И в этом сверкании праздника, в этом фейерверке вдруг появляется разрывающий душу свет. Ни дрожащий смех Патриции, ни приглушенный голос собравшихся в стороне моряков – ничто не может избавить от гнетущего впечатления. Это не газетная сенсация. Здесь нет репортеров. И радио не сообщает, что в такой-то день и в такой-то час… Завтра на четвертых страницах газет будет сообщено о бомбе. Но они на этот раз сами все видели, и в них что-то бесповоротно изменилось.

– Я не предполагала, что это можно видеть на таком расстоянии, – прошептала Диана.

Она сказала то, что думали все, и никто ничего не добавил.

Понемногу небо прояснилось. Медленно рассеивались тучи, принимая причудливые формы: вот голова льва, птица с распростертыми крыльями, русалка с развевающимися волосами. Появилась на миг волчья морда.

– Погода будет прекрасная, – сказала Патриция.

Никто не ответил, да и сама она говорила только для того чтобы что-то сказать.

– Не выпить ли стаканчик? – предложил Тедди.

Он прибегал к этому во всех случаях жизни.

Они выпили. Тако, стюард японец, с неизменной ловкостью смешивал коктейли. Принимая от него бокал, Венсан посмотрел ему прямо в глаза. Тако не отвел взгляда, и Венсану пришлось отвернуться первому.

До сих пор Венсан не произнес ни слова. Он не был в состоянии говорить банальности, а то, что ему хотелось произнести, – не мог, ибо это было огромное, колоссальное, чудовищное ругательство. «Если б меня заставили говорить правду, – думал он, – я бы сказал самые ужасные слова, которые я знаю. Подряд. На всех языках. И твердил бы их целыми часами. И только их».

Когда он смотрел на Тако, ему пришло в голову, что никто не подумал, какие мысли могли всплыть в сознании маленького японца в момент взрыва. Кто знал, где родился Тако, где он жил или где находился в день трагедии Хиросимы? Кто из присутствующих хоть раз подумал о Тако иначе, кроме как о замечательном слуге-роботе? Для них атомное сияние было лишь безопасным эпизодом. Для Тако это было, возможно, тяжелым воспоминанием.

– Все кончилось, – сказал Тедди, – и я не жалею, что видел это.

Аллан неприветливо посмотрел на него.

– Потому что тебя под ней не было.

– Почему ты хочешь, чтобы я был под ней?

– Ведь она создана для того, чтобы под ней были люди, – послышался голос Венсана.

Тон Венсана заставил всех вздрогнуть. Он сам не узнал своего голоса. Он закричал, хотя и не хотел этого.

– Послушайте, Мальверн… – начал Тедди. Патриция вовремя спохватилась, что она хозяйка.

– Ладно, не спорьте. У вас бычий голос, док, когда вы выходите из себя. А ты, Тедди, не будь уж настолько генеральским сыном. Бросьте эту историю, сыграем лучше в карты.

Патриция не была создана для скорби и не могла долго оставаться в ее власти. Ее неудержимо тянуло к счастью. Она считала горе, страх, ожидание чувствами, лишающими комфорта. Она исключала их из своей жизни. Своеобразный склад ее ума всегда поддерживал в ней ощущение радости. Патриция никогда не боялась грозы, а вспышки молнии доставляли ей удовольствие. Она была сама приветливость. Любила говорить о живописи, кораблях, садоводстве, платьях, музыке, кино, любви – и уж, во всяком случае, не о войне, бомбе или нефти. В этом она была похожа на Кэтрин, которая приводила в отчаяние Брандта, отказываясь вести так называемые «серьезные разговоры».

– Джозеф, – говорила она, – я видела удивительного Матисса. Именно такую картину я хотела бы для своей столовой. Это более интересно, чем твои идиотские маленькие китайские островки, названия которых не может запомнить ни один здравомыслящий человек.

– Ангел мой, может быть, судьбы мира решаются на этих идиотских маленьких китайских островках.

– Какой ты глупый, мой милый, – спокойно говорила Кэтрин.

Такова была наследственность Патриции.

Сейчас Патриция была целиком поглощена картами, напоминала охотника, выслеживающего лисицу. Глядя на нее, Венсан был уверен, что она уже совсем забыла о необычном происшествии.

Он не играл.

Однажды декабрьским вечером в Вогезах шел снег. Его товарищи всю ночь играли в покер. Близился конец войны: нужно было лишь, чтобы этого не почувствовали эсэсовцы. В пустыне, когда человек засыпает, окружив себя веревкой, он спокоен: змеи никогда не переползут через нее. Нужно лишь, чтобы змеи не поняли обмана. Германия проиграла войну. Нужно лишь не говорить об этом эсэсовцам и быть бдительными. Холмистая местность лежала под слоем снега. Играли всю ночь. Не играл один Венсан. Он думал о противнике, притаившемся совсем близко и выжидавшем момента, подходящего для нападения. Почему сегодня здесь, на яхте, у него такое же чувство? Не потому ли, что где-то притаился страшный зверь?

Диана выигрывала. Это ей нравилось. У нее было прекрасное настроение. Она играла и одновременно думала, какой успех ожидает ее рассказы о взрыве.

Венсан только сейчас заметил, до чего у нее были зеленые глаза. Такие же зеленые, как у Патриции. Но глаза Патриции были живые, меняющиеся, как вода в озере перед грозой или море около скал. Глаза Дианы были жесткие, как изумруд.

Человек никогда не знает, в какой момент он станет мечтать о женских глазах. Венсан удивлялся. Никогда раньше он не обращал так много внимания на этих двух девушек.

Патрицию можно было сравнить с нежным теплым блеском жемчуга – этой единственной драгоценностью, которая прекрасна, только когда она касается человека. Диана была безукоризненна и резка, как бриллиант. Не вследствие ли этого могущественного взрыва, изменившего небо на сотни километров, подумал он о смерти, а теперь позволил себе мечтать о сладости любви?

Патриция трогательна, изящна, как вздрагивающая в утренней свежести березка. Диана точна, как подстриженное тиссовое дерево или как четко распланированный сад.

Патриция могла, безусловно, наделать много глупостей, но она была само великодушие. Диана всегда поступала обдуманно, она была похожа на богиню математики.

«Я хотел бы провести ночь с Дианой, – мечтал Венсан, – она достаточно хороша, чтобы это было приятным, и достаточно умна, чтобы захотелось с нею позавтракать на другой день. Но, конечно, не больше. Ночь с Патрицией… – какой я подлец», – подумал он и стал упрекать себя за картины, что он вызвал в своем воображении. Не потому, что она ему не нравилась или была менее хороша, чем Диана. Просто его цинизм или то, что он называл цинизмом, терялся перед такой чистотой.

Венсан смотрел на море и не видел его. Ему мерещился красный прямоугольник, танцующий какую-то странную сарабанду. Он становился квадратом, ромбом, пятиугольником. О! Да это же Пентагон… Он спрашивал себя, что бы случилось, если бы Джек Финлей был менее сведущим капитаном и они подошли бы к периметру ближе. Возможно, они что-нибудь услышали бы или почувствовали бы жар. Может быть, их жизнь оказалась бы в опасности. Внезапно ему пришла в голову мысль, что он ничего не знает о разрушительном действии атомной бомбы. В Хиросиме люди получили страшные ожоги. Ожоги особого рода – по крайней мере так он думал. Надо познакомиться с документами. Не из-за опасности: «Мэри-Анна» была и остается вне ее, – просто это его интересовало.

Небо потемнело. Игроки забыли все на свете, кроме своих карт. Странно. Среди пятерых Венсан был единственным, кому довелось убивать людей. Угрызений совести у него не было. Тем не менее его одного бесконечно потрясла разрушительная сила того, что они увидели. Но они – ведь это уже другое поколение? Этой молодежи было примерно по десять лет, когда первая атомная бомба была сброшена на Хиросиму. Может быть, этот факт для них – деталь нормального мира? Нет, решил он, глядя на Патрицию, во всяком случае, не для нее. Тогда… Тогда… Нет, думать слишком утомительно. Занимайся своим делом, доктор, и не ломай себе голову.

В море время почти не движется. В волнах и пене ничего не изменяется, кроме оттенка. Жизнь как бы неподвижна. Медленно тянутся долгие дни.

У Тако был скверный гнойник в колене, который он тщательно скрывал; все же он чуть заметно прихрамывал. Венсан решил сделать перевязку. Ему хотелось пробить брешь в бесконечной вежливости Тако, найти предлог поговорить с ним. Венсан мысленно сравнил себя с корсаром, который готовится к абордажу. Только он, Венсан, будет действовать не крючьями и кинжалом, а скальпелем и антибиотиками.

Когда Тако пришел в каюту доктора и стал закатывать свои белые брюки, их взгляды опять встретились и ни один не отвел глаз. На этот раз Венсан решил не отступать и до конца выяснить правду, которую он предугадывал.

– Ты видел это зарево, Тако?

– Я его видел, господин.

– Говори мне «доктор».

– Я его видел, доктор.

– Что ты об этом думаешь, Тако?

– Это огромное зарево, доктор.

– Ты его боишься, Тако?

– Почему я должен бояться, доктор?

– Ты, конечно, слышал об атомной бомбе, Тако?

– Нет, доктор.

Венсан почувствовал приступ дурноты. В руках он держал тампон из ваты и дезинфицировал больное колено. Спирт жег рану, но Тако и глазом не моргнул.

– Ты никогда не слышал об атомной бомбе, Тако?

– Конечно нет, доктор.

Рассерженный Венсан грубо ткнул тампон в рану. У Тако задрожали веки, но он ничего не сказал. «Я зверь», – подумал Венсан. Он наложил марлю и подготовил повязку.

– Почему ты лжешь, Тако?

– Почему я должен говорить с вами об этом, доктор?

Голубые глаза, твердые, как камень, встретились с твердыми как камень черными глазами.

– Я не враг тебе, Тако. Посмотри, я лечу тебя.

– Это ничего не значит. Лечение здесь ни при чем. Я не верю вам, – не верю потому, что вы один не можете смеяться и играть в карты после того, что видели.

– Ты за нами шпионил?

– Я смотрел на вас.

– Колено болит?

– Это пустяк.

– Тако! Что ты можешь мне сказать?

– Мне надо идти, доктор.

– Тако, ты как угорь. Исчезаешь в водовороте, скользишь в струях. Ты необыкновенный слуга, Тако.

– Я очень обыкновенный слуга, доктор.

Венсан колеблется. Он хочет найти в себе силы сказать, что ему наплевать на этого маленького японца. Он медленно бинтует ногу.

– Тако, ты можешь принять меня за идиота. Я видел горящий дом в эльзасской деревне. Внутри кричал ребенок… Я оказался там слишком поздно, Тако. Я лишь собрал обуглившиеся остатки.

Тако встал. Что он страдает – это ясно. Но не в этом Дело. Он смотрел сейчас на Венсана Мальверна сверху – тот, не вставая и не поднимая глаз, собирал свои инструменты.

– Я подчиняюсь, доктор. Я вам расскажу. На это потребуется не более пяти минут, которые остались у меня до обеда. Свою работу я считаю первым делом, доктор. Так вот. У меня была невеста. Она работала в детском саду в том городе – вы знаете, доктор, мне очень больно, когда я произношу: Хиросима. Это был большой город, доктор. Моя невеста превратилась в головешку.

– Замолчи, Тако!

– Почему, доктор? Надо смотреть правде в глаза. Моя невеста сгорела заживо. Говорят, что это ужасные страдания.

– Замолчи, Тако!

– Но вы сами начали, доктор. Можно мне идти готовить обед?

– Иди, Тако.

Худощавый, молодой, не более тридцати лет. Ничего нельзя прочесть на его лице. Тем не менее Венсану кажется, что он достиг некоторой интимности – относительной, конечно. Тако кланяется, перенося тяжесть корпуса на здоровую ногу.

– Все это не имеет значения, доктор.

– Не имеет значения, Тако?

– Уголь – товар очень дешевый, доктор.

– Тако!

– Разве вы не знаете, доктор, что не следует заводить разговоры с подчиненными?

Тако скользит к двери. Он сейчас выйдет. Он уходит со словами:

– Родители этого ребенка в Эльзасе, должно быть, вас обожают, доктор.

И вот – он уже, наверное, приправляет шампиньонами салат в своей блещущей порядком кухне.

«Как это играют в канасту? Пойду на палубу, сяду рядом с ними, – думает Венсан, – выпью стаканчик, который мне подаст – ну, конечно же, – бесценный Тако. Мои нервы могут не выдержать, но если это заметят, то виноват в этом буду я сам».

Он почувствовал, что кто-то стоит позади него: громадный силуэт загородил дверь. Это, как всегда, загадочный Джек Финлей. Однако тот, кто знал его близко, мог заметить что-то необычное в его взгляде и во всей его фигуре. Когда он заговорил, в его голосе зазвучала необычная нота.

– Ты можешь подняться ко мне, док?

– Могу, – сказал Венсан, – а что случилось?

– Странная штука.

Не спеша Венсан собрал свои инструменты – он чувствовал себя смертельно усталым. Против обыкновения, это, кажется, раздражало Финлея.

– Да не копайся же!

– Не командуй, пожалуйста, – сказал Венсан, – это меня нервирует.

Финлей сжал свои большие кулаки. «Я переборщил, – подумал Венсан, – а потом иду на попятную». Но того, что он ожидал, не произошло.

– Нервы у всех играют, – сказал Финлей. – Без шуток, док, шевелись!

Хотя извинение и не было ясно сформулировано, Венсан его почувствовал. Он стал торопиться.

На палубу падал снег.

Мелкая белая пыль, похожая на кристаллики сахара. В ярком синем небе висела туча, подобная дождевой, из нее сыпался пепел. Он падал в море и, едва коснувшись воды, мгновенно исчезал. На снастях судна слой его становился все толще. В воздухе бесшумно кружились хлопья неизвестного вещества. Мягкий как вата снег. Снегопад в марте месяце, в открытом Тихом океане! Море приняло темную окраску, и на этом фоне искрилась блестящая пыль,

У Патриции волосы стали белыми. Это произошло в одну минуту. Подняв лицо, она, смеясь, подставляла лоб, щеки, глаза, рот – на вкус хлопья были пресны, как вода.

Забытые карты покрывались белым слоем. Пепел медленно падал на игроков. Диана была похожа на маркизу Помпадур, которую плохо напудрили. Тедди и Аллан походили на призрачных патриархов.

– Итак, док, – говорил Финлей, – что это такое?

Оба они находились на мостике. Венсан отчаянно призывал на помощь все свои знания. Конечно, между этим дождем и заревом была связь. Но какая? Вдруг он схватил Финлея за руку.

– Поклянись, что ты не нарушил периметра.

– Я поклянусь, – сказал Финлей, – а затем дам тебе по физиономии за то, что ты мне задал такой вопрос.