Текст книги "Трансформация войны"

Автор книги: Мартин ван Кревельд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава II
Кем ведутся войны

Мир Клаузевица

Картина мира, о которой пойдет речь, названа по имени прусского офицера Карла Филиппа Готлиба фон Клаузевица, который родился в 1780-м и умер в 1831 г. В возрасте 12 лет он был зачислен в армию юнкером, а в 1793 г. принял участие в войне с Францией. Затем Клаузевиц учился в военной академии в Берлине, где впервые был отмечен его необычайно сильный ум. Поступив адъютантом на службу к принцу Августу Прусскому, он принял участие в катастрофической Йенской кампании 1806 г. и был взят в плен. После освобождения из плена Клаузевиц работал у Герхарда фон Шарнхорста в реформированном им генеральном штабе. Он активно участвовал в подготовке реорганизации прусской армии, одновременно выполняя функции наставника прусских королевских принцев, ставших впоследствии королями Фридрихом Вильгельмом IV и Вильгельмом I. Как и многих его коллег, Клаузевица возмутило решение принца Фридриха Вильгельма III вступить в войну с Россией в 1812 г. на стороне Наполеона. Он пошел на службу в так называемый русско-германский легион, состоявший из немцев, желавших сражаться против наполеоновской армии в составе русской, и оставался там до завершения кампании. После того как в 1812 г. в литовском местечке Таурогген была подписана русско-прусская конвенция, Клаузевиц вернулся на службу в прусскую армию в звании начальника штаба корпуса и участвовал в войнах за освобождение 1813–1815 гг.

После восстановления мира Клаузевиц, как большинство бывших военных реформаторов, не пользовался доверием правительства Пруссии, так как воспринимался кем-то вроде революционера. Несмотря на то что он был возведен в чин генерала, ему так и не довелось командовать войсками и реализовать таким образом свои амбиции. Вместо этого его назначили управляющим директором Kriegsakademie [8]8
  «Военная академия» (нем.). – Прим. ред.


[Закрыть]. На этой хорошо оплачиваемой и не требующей больших затрат сил должности у него оставалось много свободного времени, чтобы посвятить его написанию своих трудов, для чего он по утрам работал в гостиной своей жены. Его периодические попытки перевестись на какую-нибудь другую военную или дипломатическую службу – одно время были разговоры о его назначении на должность посла в Лондоне – не увенчались успехом. Наконец в 1831 г. Клаузевиц был произведен в начальники штаба прусской армии, которая была развернута для наблюдения за восстанием поляков против России. В соответствии с новым назначением Клаузевиц, захватив свои рукописи, отправился в Силезию. После смерти генерала Августа фон Гнейзенау, почитаемого им главнокомандующего, обязанности последнего принял на себя Клаузевиц. Однако на этой должности он пробыл всего несколько дней. Вскоре из Берлина ему на смену прибыл другой генерал. После этого Клаузевиц также заболел и скончался то ли от холеры, то ли от разрыва сердца.

Работы Карла фон Клаузевица охватывают период почти в тридцать лет и включают в себя книги по искусству, образованию, философии и политике тех времен, а также по военной истории и теории. Его главный труд – Vom Kriege(«О войне»), которому он отдал двенадцать лет жизни, остался незаконченным и был издан после смерти автора его женой и шурином. Популярность книга обретала постепенно, но уже к 1860 г. ее стали причислять к классике. Выдающаяся роль Vom Kriegeбыла окончательно признана, когда генерал Мольтке, только что закончивший успешные прусские кампании 1866-го и 1870–1871 гг., назвал ее «военным трудом, оказавшим на мой (его) ум наибольшее влияние». Книгу также хвалил Энгельс («странный способ философствования, но что касается самого предмета – тот изложен очень хорошо») и читал Маркс. Во время своего пребывания в Цюрихе Ленин оставил к ней подробные заметки. Говорят, что Гитлер якобы цитировал книгу «страницами», а Эйзенхауэр штудировал ее, когда учился в военном колледже Армии США. До сих пор она считается величайшим трудом о войне и военной стратегии из всех когда-либо созданных западной цивилизацией.

Карл фон Клаузевиц остается непревзойденным среди военных теоретиков. За исключением разве что древнекитайского автора Сунь Цзы, ни один писатель не имел такого влияния на умы, как Клаузевиц, и несомненно, по сей день его труд является краеугольным камнем современной теории стратегии. О его непреходящей актуальности лучше всего свидетельствует тот факт, что Клаузевиц – один из тех немногих военных мыслителей, которому отдается дань уважения по обе стороны того, что до недавнего времени называлось «железным занавесом». Человек, одно время считавшийся – и не без оснований – типичным прусским милитаристом, сегодня высоко ценится в обеих германских республиках. Его работы переведены на многие языки мира, включая индонезийский и иврит. Благодаря отличному новому переводу Vom Kriege,выполненному Майклом Говардом и Питером Паретом, исследования, связанные с Клаузевицем, в последнее десятилетие переживают ренессанс в Соединенных Штатах. В Национальном военном колледже в Вашингтоне лучшего инструктора года награждают медальоном с изображением Клаузевица. Его бюст выставлен в Военном колледже Армии США в Карлайле (Пенсильвания). Кстати, о внешности Клаузевица мы можем судить только по одному-единственному сохранившемуся портрету (известно также, что из-за суровых условий российской кампании с кожи его лица не сходил красный оттенок). Поэтому бюст его, в отличие от медальона, скорее всего, плод воображения скульптора.

Тринитарная война

Для того чтобы полностью оценить вклад Карла фон Клаузевица в постижение сущности войны, его работы следует рассматривать в контексте современной ему эпохи – эпохи позднего европейского просвещения и «века разума». Трактат Vom Kriegeв целом построен дедуктивно; начиная с изложения первичных принципов, связанных с природой и целями войны, шаг за шагом автор переходит к самому важному вопросу, а именно – к тому, как следует вести вооруженный конфликт. При таком аксиоматическом подходе военной истории уделяется не слишком большое внимание. Она служит в основном источником примеров (многие из которых давно уже устарели), а также в качестве своего рода ограничителя, не позволяющего теории далеко уходить от реальности. Однако прошлому как таковому особой ценности не придается. Клаузевиц всегда считал себя военным-практиком, хоть и не лишенным философского склада ума, и писал для таких же военных практиков. По его словам, значимость истории обусловлена тем, что понятна лишь недавняя история, ибо только она имеет сходство с настоящим, а следовательно, может предложить идеи, имеющие отношение к последнему.

Вопрос о том, сколь именно протяженный отрезок истории следует считать недавним, занимал Клаузевица, но он так и не дал на него четкого ответа. Лишь в некоторых из своих обширных трудов по военной истории Клаузевиц доходит до XVII в., до времен Густава Адольфа и Тюренна; в большинстве же речь идет о событиях XVIII в., Семилетней войне и наполеоновских войнах. В самой книге предлагается несколько различных отправных точек. Во-первых, 1740 год, поскольку именно в этом году началась Первая Силезская война между Австрией и Пруссией – первая кампания Фридриха Великого. Во-вторых, 1701 год, когда началась война за испанское наследство, первая в истории война, в которой не использовалось древнейшее оружие – пика. Однако Vom Kriege – слишком фундаментальный труд, чтобы руководствоваться такими техническими подробностями. Одно из наиболее важных утверждений Клаузевица состоит в том, что война представляет собой разновидность общественной деятельности. Будучи таковой, она формируется общественными отношениями – типом общества, которым она ведется, и способом правления, принятым этим обществом. Во времена Клаузевица в том будущем, в которое он мог проникнуть своим мысленным взором, преобладающей формой правления было государство (state) [9]9
  Здесь и далее автор четко различает понятия government(«правление», «правительство») и state(государство современного типа, т. е. абстрактная корпорация, являющаяся юридическим лицом, отделенным от личности правителя, включающая в себя правителей и управляемых, но не совпадающая с ними ни в совокупности, ни с каждым из них в отдельности). В данном переводе слово «государство» использовалось только для передачи термина термина state. – Прим. ред.


[Закрыть]. Поэтому он не видел особого смысла в подробном изучении тех исторических событий, которые происходили до возникновения государства, иными словами, до Вестфальского мира 1648 г. Более ранние исторические события упоминаются в Vom Kriegeисключительно для того, чтобы показать их полную чуждость всему остальному, о чем идет речь.

Военная карьера самого Карла фон Клаузевица также связана с рассматриваемой темой. Она началась во время войны Первой Коалиции с Францией и более-менее завершилась битвой при Ватерлоо. «Воспламененный горячей любовью к родине и ненавистью к Бонапарту», он стал активным (хотя, на его взгляд, недостаточно) участником этих событий. Вся его умственная работа может быть понята лишь в контексте величайших исторических перемен, происходивших на его глазах. В некотором смысле она представляла собой попытку понять и истолковать эти перемены. Здесь не место обсуждать и анализировать французские революционные и наполеоновские методы ведения войны, ставшие предметом страстных споров уже в ходе самих событий. Достаточно сказать, что в период с 1793 по 1815 г. появилась новая форма войны, уничтожившая в пух и прах regime ancien.В ходе этого все изменилось до неузнаваемости: организация войск, их стратегия, способы управления ими и многое другое. Что еще важнее, резко возрос масштаб военных действий и, самое главное, размеры применяемых сил.

Несмотря на грохочущее неистовство истории того времени, если мы зададимся вопросом не о том, как велись войны, а кем они велись, или, если прибегнуть к терминологии самого Клаузевица, какие общественные отношения за ними стояли, то можем сделать вполне убедительный вывод, что на самом деле за тот период мало что изменилось. Не считая непродолжительного периода революционных вспышек 90-х годов XVIII века, война была чем-то таким, что одно государство ведет против другого. И до, и после 1789 г. войну вели не народы, не армии сами по себе, а правительства. В конечном счете при всех переменах и потрясениях природа правительства изменилась не так уж сильно. Надежно установив свою власть, Наполеон стал вести себя, как обычный монарх тех времен: женился на наследнице величайшей из правивших тогда династий и стал жаловать герцогские и княжеские титулы направо и налево. Он называл войну с Пруссией mes affaires [10]10
  «Мои дела» (фр.). – Прим. пер.


[Закрыть]и, обращаясь к своим маршалам, называл их mes cousins [11]11
  «Мои кузены» (фр.). – Прим. пер.


[Закрыть].

Каковы бы ни были различия между правительством и государством, и то и другое суть искусственные образования; ни одно из них не тождественно ни личности правителя как таковой, ни народу, которого, как считается, оба они представляют. Тот постулат, что организованное насилие может быть названо «войной» только в том случае, когда оно ведется государством, во имя государства и против государства, было аксиомой для Клаузевица, не требующей почти никакого дополнительного обоснования. Из того же самого постулата исходят и все современники этого военного мыслителя, включая самых миролюбивых из них, таких как Иммануил Кант в своей работе «Проект вечного мира».

О том, насколько тесно война ассоциируется с государством, парадоксальным образом свидетельствуют случаи, когда неправительственные организации пытались вести войну по собственной инициативе, вне следования каким-либо директивам или установлениям официальных властей. Такие случаи имели место даже в «цивилизованном» XVIII в. Во время захватнических войн Людовика XIV савояры, отсталый народ, живший в горах на границе между Францией и Италией, очень часто прибегали к насилию, защищая от реквизиции солдатами своих лошадей (не говоря уж о защите чести женщин). Еще одной излюбленной жертвой французских вторжений было Германское пфальцграфство. Его жители в своей дерзости периодически доходили до того, что стреляли в оккупационные войска из засады, за что и получили прозвище Schnappeurs:по преданию, это слово является словоподражанием, происходящим от звука, издаваемого запальным механизмом при нажатии на спусковой крючок. Реакция французов на такие «неофициальные» боевые действия ничем не отличалась от реакции других завоевателей до и после них. Они убивали, сжигали и разоряли поселения, ничем или почти ничем себя не ограничивая, опустошали целые районы и именовали все это «умиротворением».

С современной позиции самым примечательным в этих репрессиях было то, что они были законными с точки зрения международного права, осуждавшего мятежи. Их оправдывал даже Эмерик де Ваттель, великий и гуманный швейцарский юрист, чьи труды по этому предмету оставались эталоном вплоть до Гражданской войны в Америке. Ваттель, писавший в 1750-е гг., по этому поводу придерживался того мнения, что война – дело суверенных государей и только их. Он определял ее как способ, с помощью которого, faute de mieux [12]12
  «За неимением лучшего» (фр.). – Прим. пер.


[Закрыть], государи улаживали свои разногласия. Монархи должны были вести войну таким образом, чтобы минимизировать ущерб как их собственным солдатам, которые заслуживали гуманного обращения в случае ранения или попадания в плен, так и гражданскому населению. В свою очередь, население не имело абсолютно никакого права вмешиваться в выяснение отношений между суверенами даже в тех случаях, когда результатом конфликта было лишение одного из них собственности и даже угроза для жизни кого-либо из них. Ваттель, не будучи ни мечтателем, ни глупцом, не собирался отрицать, что война – это сфера грубого насилия и произвола. И все же четкое разграничение между вооруженными силами и гражданским населением должно было соблюдаться любой ценой. В противном случае Европа вновь могла вернуться во времена Тридцатилетней войны со всем ее варварством.

Тем не менее большая часть Европы была готова рукоплескать испанцам, восставшим в 1808 г. против наполеоновской тирании. По их примеру русские партизаны и немецкие добровольческие отряды (Freikorps)с переменным успехом сражались за освобождение своих стран. Для нашего исследования эти факты интересны тем, что в каждом конкретном случае появление партизанского движения вызывало естественные опасения у власть имущих и классов общества, на которые эти власти опирались. Несомненно, на то имелись как политические, так и социально-экономические причины. Едва ли можно было ожидать, что царь и его дворяне воспылают симпатией к движению, которое давало ружья в руки крепостных крестьян и учило их воевать. Прусская монархия боялась потерять все, если народ окажется вооружен. В этих двух странах реакция победила сравнительно легко, в то время как Испании потребовалось двадцать лет и целая серия гражданских столкновений (карлистские войны), прежде чем народ удалось поставить на место. Хотя отношение этих государств к партизанам, приведшее в итоге к подавлению последних, вероятно, имеет своим истоком классовые интересы, одновременно оно коренится и в существовавших тогда правовых, военных и философских воззрениях. Народные восстания могли считаться полезными с политической точки зрения, патриотичными и даже героическими. Однако они плохо согласовывались с традиционными представлениями о том, кто имеет право вести войну и что она собой представляет как таковая.

Если правительство вело войну, то его инструментом в этом деле была армия. Несмотря на то что методы набора армии претерпели некоторые изменения, на ее сущность и природу не повлияли ни Французская революция, ни последующие войны. Армия определялась как организация, находящаяся на службе у правительства, – неважно, монархического, республиканского или имперского. Она состояла из солдат – людей, призываемых на службу в начале своей карьеры и официально увольняемых по ее окончании. Контакты солдат с гражданским населением считались нежелательными; поэтому нередко на службу вербовали иностранцев, войска постоянно передислоцировались из одной провинции в другую, а местное население было обязано содействовать поимке дезертиров. У военных были свои собственные традиции и обычаи, такие, как строевая подготовка, форма приветствия, а у офицеров – понятие воинской чести и дуэли. Они приносили клятву в соблюдении своих особых законов и носили особую одежду – униформу. После окончания войны за австрийское наследство в 1748 г. военных все чаще стали селить в специальных помещениях, называвшихся казармами. Зачастую они даже вести себя должны были иначе, чем простые смертные, и эта некоторая неестественность в их поведении сохраняется по сей день.

Первые регулярные армии в Европе появились среди феодального хаоса в качестве оплачиваемых частных «инструментов», находящихся в распоряжении монархов, таких, как французский король Карл VII. Поэтому они часто использовались для невоенных, по сегодняшним меркам, целей, таких, как администрирование, обеспечение правопорядка или сбор налогов. Но по мере того как XVIII век подходил к концу, такое их использование стало встречаться все реже. Одной из причин для этого послужило разоружение населения, которым сопровождалось перемещение последнего из села в город, так как городские жители в основном предпочитали не держать в доме оружия. Другой причиной было постепенное развитие гражданских служб, таких как агентства по налоговым сборам (первый постоянно действующий подоходный налог был введен в Англии в 1799 г.) и полицейская служба. Кроме того, рос военный профессионализм – утверждалась идея о том, что война является особым искусством или наукой и ею должны заниматься исключительно специалисты. После 1815 г. появилась идея неполитической армии, которой в обычных обстоятельствах запрещено участвовать в какой-либо деятельности, кроме непосредственно связанной с ведением войны против иностранных держав. Парадоксальным образом это правило действовало и тогда, когда большинство солдат представляли собой гражданских лиц, набранных по призыву, как, например, во французской, а впоследствии и в прусской армии.

Vom Kriegeпостулирует также, что третьей важной составляющей любой войны является народ. В период с 1648 по 1789 г. юристы и военные практики пришли к общему мнению, что поскольку война является государственным вопросом, она должна как можно меньше касаться населения, вплоть до того, что народу запрещалось принимать активное участие в военных действиях. Об этом свидетельствует тот факт, что, говоря о «малой» войне, люди того времени имели в виду не партизанские действия, а просто операции легких видов войск, таких как подразделения австрийских хорватов, действовавшие независимо от основной армии. Отсюда возникло понятие «гражданское население», или «штатские». Все, чего абсолютные монархи, такие, как Людовик XV, Фридрих II и Мария Терезия, требовали от гражданского населения – как своего, так и от подданных враждебных держав, – это повиновения. Население должно было платить налоги тому правительству, которое в данный момент оккупировало территорию его проживания. Если люди выполняли это условие, от них уже никто не требовал ненависти или бурной, самозабвенной радости по отношению к кому бы то ни было: от них требовалось лишь не путаться под ногами. После поражения у Йены губернатор Берлина просто объявил о том, что король проиграл сражение и что теперь первоочередной долг горожан – сохранение спокойствия.

Столкнувшись с проблемой распада старой королевской армии, в 1793 г. Национальное собрание Франции «реквизировало на неограниченный срок» всех граждан на службу нации, включая не только мужчин, но и женщин, детей и стариков. Чтобы противостоять огромным новым армиям, которые сделала возможными mobilisation gene rale,остальные государства были вынуждены в большей или меньшей степени последовать этому примеру. Позднее, в XIX веке, даже такие реакционные государства, как Австрия, Пруссия и Россия, были подхвачены националистической волной. Правительство этих стран настаивало на проявлении населением патриотического энтузиазма и все чаще требовало, чтобы люди не только жертвовали своей собственностью в пользу общего дела, но и вносили личный вклад в военные усилия. Были мобилизованы образовательные учреждения, публичное искусство, религиозные обряды, а также задействованы различные средства пропаганды. Народные массы каждой страны призваны были воочию убедиться в величии, силе и правоте своего государства. Однако не следует преувеличивать значимость этих перемен. Циники, вероятно, заметят, что если до 1789 г. образованные представители общества сходились во мнении, что войны велись за счет населения, то после этой даты уже считалось, что они ведутся от его имени. Как бы то ни было, «триада» компонентов, из которых слагается война, – т. е., по Клаузевицу, населения, армии и государства – не была затронута революцией.

Идея войны как чего-то такого, что может вести только государство, упрочилась за десятилетия реакции, последовавшие за Венским Конгрессом 1814–1815 гг. Теперь зарождавшаяся в это время промышленная революция имела следствием массовые беспорядки и народные волнения. Страх перед призраком новой Французской революции и усталость от войн привели к тому, что многие европейские государи боялись своего собственного народа больше, чем друг друга. Они совсем не желали вооружать свой народ; скорее наоборот, старались лишить его уже имеющееся у того оружия. Самый известный из случаев такого рода борьбы имел место в Пруссии. С тех пор как Наполеон был сослан на остров Святой Елены, отпала необходимость в Landwehr – гражданском ополчении, состоявшем из представителей среднего класса, – и монархия распустила его, опираясь на помощь регулярной армии. Регулярные армии, считавшиеся решающим средством подавления революции (король Прусии Фридрих Вильгельм IV заметил однажды, что «демократов можно одолеть только с помощью солдат» – «gegen Demokraten helfen nur Soldaten»), становились все более профессиональными. В некоторых государствах система набора позволяла призванным на воинскую службу зажиточным людям «купить» себе замену. Это приводило к тому, что рядовыми солдатами становились представители низших классов. Солдаты, как и прежде, находились в полной изоляции от общества. Дело дошло до того, что во Франции времен Луи-Филиппа были выпущены приказы о том, чтобы солдаты все как один носили бакенбарды, причем всенепременно черные.

Целый ряд международных соглашений, датируемых в основном периодом между 1859 (сражение под Сольферино) и 1907 (вторая Гаагская конференция) годами, кодифицировали эти идеи и воплотили их в позитивное право. Дабы терминологически отделить войну от просто преступления, она была определена как нечто, ведущееся суверенными государствами, и только ими. Солдаты определялись как служащие, имеющие право участвовать в вооруженном насилии от имени государства. Как следствие этого запрещалась старинная практика выдачи каперских свидетельств и само каперство. Для того чтобы получить и сохранять за собой это право, солдаты должны были тщательно регистрироваться, носить знаки различия и контролироваться – во избежание каперства. Считалось, что сражаться они могут только в военных мундирах, оружие должны носить «открыто» и обязаны выполнять приказы командира, который мог быть привлечен к ответственности за их действия. Солдаты также не должны были совершать такие «низкие» поступки, как нарушение перемирия; снова браться за оружие после ранения или взятия в плен и т. п. Предполагалось, что гражданское население не будет затронуто действиями военных, если это не будет обусловлено «военной необходимостью». В свою очередь, население не должно было вмешиваться в войну, предоставляя солдатам возможность сражаться друг с другом. Гражданские лица, нарушающие эти правила, т. е. прибегающие к вооруженному насилию, не получив предварительно соответствующего разрешения вышеописанным способом, делают это на свой страх и риск и, будучи схваченными, могут быть подвергнуты жестокому наказанию. Всю тяжесть выпавшей им участи изобразил Гойя, написавший во время испанского восстания серию картин, которая получила название «Ужасы войны».

Одним из преднамеренных или невольных результатов этих соглашений оказалось то, что неевропейское население, никогда не знавшее государства и связанного с ним жесткого разделения на правительство, армию и народ, автоматически объявлялось бандитским. Как только местные жители хватались за оружие, их сразу же называли hors de loi [13]13
  Изгои (фр.). – Прим. пер.


[Закрыть]. Тем самым была открыта широкая дорога для разного рода зверств. Европейские войска нередко вели себя так, будто они были не на войне, а на сафари. Они истребляли местных жителей как животных, не делая различия между вождями, воинами, женщинами и детьми. Даже в так называемом цивилизованном мире нарушение правил войны не было чем-то немыслимым. Американский Юг до сих пор не забыл, как в 1864 г. генерал Шерман прошелся огнем и мечом по штату Джорджия. Одержав в 1870 г. победу над французской армией, немцы много натерпелись от franc-tireurs [14]14
  Франтиреры, партизаны (фр.). – Прим. пер.


[Закрыть]и подавляли их зверскими методами. И все же, что касается «цивилизованного» мира, упомянутое разделение в целом строго соблюдалось. С 1854 по 1914 г. произошел ряд «кабинетных» войн. Каждая из них объявлялась правительством для достижения вполне определенной цели, например, для занятия какой-нибудь провинции, оказания помощи союзнику, или – как в войне Пруссии против Австрии – выяснения того, кто будет хозяином в Германии. Как это ни парадоксально, наилучший пример этого рода дают нам Соединенные Штаты. Гражданская война официально считалась мятежом. Тем не менее официальный юнионистский текст по международному праву – Кодекс Либера (названный так в честь его составителя Фрэнсиса Либера) – объявлял, что война вестись будет так, как если быэто был международный конфликт, и с мятежниками будут обращаться соответственно.

Если подвести итог вышесказанному, идеи Клаузевица о войне проистекали из того факта, что начиная с 1648 г., войны вели преимущественно государства. Не считая небольшого периода революционных страстей и партизанских восстаний, эти идеи оказались еще более применимы к XIX веку. Это был период, когда в силу различных причин правовое разделение между правительством, армией и народом стало еще более строгим, чем раньше, поскольку 1848 год положил конец вооруженным восстаниям. Внутригосударственное политическое насилие в основном ограничивалось действиями анархистов – название этого течения говорит само за себя. Не считая эпизодических взрывов бомб, государствам практически удалось достичь своей цели – монополизировать вооруженное насилие. Прошло совсем немного времени, и эта монополия была кодифицирована в формальном международном праве. На самом деле тринитарная доктрина войны настолько глубоко укоренилась в сознании (даже сегодня), что мы обычно добавляем к слову «война» то или иное определение – «тотальная», «гражданская», «колониальная» или «народная» – в тех случаях (каких сегодня большинство), когда ситуация не описывается этой доктриной. Но существование исключений все же понуждает серьезно усомниться в том, что триединство «правительство – армия – народ» позволяет наилучшим образом понимать как «нецивилизованные» войны, так и великие войны ХХ в. Это тем более относится к тем периодам, составляющим большую часть истории человечества, которые Клаузевиц посчитал не заслуживающими подробного рассмотрения.