Текст книги "Трансформация войны"

Автор книги: Мартин ван Кревельд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Дабы оградиться от врага, народ страны, подвергавшейся угрозе вторжения, укрывался в укрепленных стенами городах или замках, унося с собой столько имущества, сколько можно было унести. Поэтому, когда крепость вдруг оказывалась взятой, в ее стенах обнаруживалось множество некомбатантов обоих полов и всех возрастов. Со времен Древней Греции и до Тридцатилетней войны действовало изречение Ксенофонта о том, что «жизнь и собственность побежденных принадлежат победителям». Правда, нападающие часто вступали в переговоры с оборонявшейся стороной и предлагали им оставить их жизни и (иногда) имущество в обмен на быструю капитуляцию. Даже Тамерлан, чьи завоевательные походы в Центральной Азии оставили после себя пирамиды из десятков тысяч человеческих черепов, предпочитал предложить городу свои условия, прежде чем приступить к столь утомительному делу, как формальная осада. Однако чем дольше и сложнее была осада, тем выше была вероятность того, что войска будут мстить, устроив оргию убийств, грабежей и насилия.

Отношение победоносных полководцев к перспективе разграбления какого-либо города было неоднозначным. Это событие могло подорвать их репутацию в истории, особенно если место, о котором шла речь, было священным или чем-то знаменитым. К тому же разграбление влекло за собой временную утрату контроля над армией и означало, что большая часть ценностей попросту будет уничтожена. Поэтому многие полководцы старались этого не допускать, иногда успешно, а иногда нет. В 69 г. н. э. император Тит всячески старался не допустить разграбления Иерусалима, по крайней мере так утверждает Иосиф Флавий. В Европе начала Нового времени полководцы иногда платили своим солдатам так называемые «штурмовые деньги» взамен дозволения беспорядочного грабежа, дабы поддержать порядок в войсках и одновременно сделать возможным грабеж организованный. С другой стороны, во многих случаях командующие намеренно подвергали разграблению города либо для устрашения других, которые могли отказаться от капитуляции, либо просто в порядке вознаграждения своих солдат. Так, в 146 г. до н. э. римляне разграбили и полностью разрушили город Коринф. Прокатившаяся волна ужаса была такова, что в последующие века Греция ни разу не осмелилась восстать.

По-видимому, последний раз разграбление европейского города по старой традиции имело место в 1812 г., когда Веллингтон взял испанский Бадахос. Уже в XVIII в. представления о тринитарной природе войны начали сказываться на ее ведении. В условиях подъема профессиональных армий, жителей осажденных городов все чаще оставляли в покое, во всяком случае официально, и по крайней мере оставляли им жизнь. Однако это не относилось к их собственности, хотя методы изменились. Даже во время войны 1870–1871 гг. вторгшаяся прусская армия требовала «контрибуций», т. е. населению оккупированных французских городов было приказано отдавать лошадей, продовольствие и наличные деньги. Наполеоновская Grand Armee довела до совершенства принцип «Война должна кормить сама себя». Даже в якобы цивилизованном XVIII в. квартирмейстеры, такие, как генерал Пюисегюр, состоявший на службе у Людовика XIV и Людовика XV, рекомендовали методы взыскания контрибуций и «съедения всего, что можно съесть». Еще более дурной славой по части методов вытягивания «контрибуций» пользовались армии XVII в. Когда войска входили в город, офицер, ответственный за наложение военной контрибуции (так называемый Brandschaetzer), обходил город в сопровождении охраны и взглядом специалиста производил оценку стоимости жилищ. Затем он вызывал к себе мэра города, брал в заложницы его жену, и требовал сумму в наличных, равную стоимости городских резиденций. Всегда можно было поторговаться, но отказавшийся повиноваться город обычно сжигали дотла, иногда вместе с жителями.

Несмотря на то что уже прошло больше двухсот лет с момента смерти Эмерика Ваттеля в 1767 г., современные представления об отношении к некомбатантам восходят к его труду Droit des gens(«О праве народов») и к эпохе абсолютистских государств. С той поры и до нашего времени центральная и основополагающая идея заключается в том, что армия представляет собой отдельное юридическое лицо, единственное из всех государственных органов, имеющее право вести войну. Согласно современному международному праву люди, не относящиеся к вооруженным силам и не подчиняющиеся признанным представителям власти, не должны брать в руки оружие, сражаться или оказывать какого-либо рода сопротивление. В свою очередь, оккупационные войска обязуются не нарушать личных прав этих людей. Это не означает, что сегодняшнее международное право не позволяет уничтожать или забирать имущество гражданского населения. Однако это допускается только в период ведения активных боевых действий, да и то лишь в пределах «военной необходимости».

Это лежит в русле продолжающегося влияния идей XVIII в., согласно которым конец военных действий еще не знаменует наступления неограниченной свободы, как это было на протяжении почти всей предыдущей истории. Напротив, закон предписывает отношение к жителям оккупированных территорий как к детям, временно лишенным своих политических прав и поэтому еще больше нуждающимся в заботе. Общественная собственность может быть занята оккупантами, но это не относится к собственности частных лиц. Законы оккупированного государства должны оставаться в силе и могут быть изменены лишь настолько, насколько это необходимо для обеспечения общественной безопасности – другими словами, безопасности завоевателей. Предполагается, что последние, в свою очередь, будут делать все возможное для того, чтобы обеспечить населению нормальную жизнь. Они должны учредить или военное, или гражданское правительство, задачей которого будет поддержание благосостояния населения до наступления мира. Им разрешено взимать налоги для покрытия оккупационных расходов, но нельзя силой присваивать экономические ресурсы, вывозить рабочую силу (за это преступление Фриц Заукель, повелитель всего подневольного труда в Третьем рейхе, оказался на Нюрнбергском эшафоте), разграблять произведения искусства и т. п.

Большая часть международных конвенций, отражающих эти идеи, уходит корнями в эпоху «цивилизованных» войн 1859–1937 гг. Хотя во время франко-прусской и Первой мировой войн эти запреты в определенной степени нарушались, по крайней мере принципы, на которых они основаны, оставались общепризнанными. Однако в эпоху Второй мировой войны различия между комбатантами и некомбатантами стерлись по двум основным причинам. Во-первых, «стратегические бомбардировки» уничтожали без разбору мужчин, женщин и детей, не говоря уже о религиозных и культурных ценностях. Во-вторых, что с исторической точки зрения еще важнее, народы оккупированных стран все чаще и чаще снова брали в руки оружие после капитуляции их правительств. Немцы, надо отдать им должное, приняли нечто наподобие американского юнионистского Кодекса Либера и относились к силам Свободной Франции генерала де Голля как к настоящим солдатам на службе у законного правительства. Однако, сталкиваясь впоследствии с движениями сопротивления в различных странах, они действовали уже иначе, выслеживая, заключая в тюрьму, пытая и казня их участников, вне зависимости от того, кем они являлись и как они действовали.

Нацисты считали убийцами тех, кто нападал на немецких солдат, не нося оружия в открытую и не имея на одежде отличительных знаков. Более того, с точки зрения действовавшего в то время международного права закон был на стороне нацистов. Отчасти в силу того, что после войны всем стала очевидна абсурдность этого положения, отчасти же из-за многочисленных национально-освободительных войн, получивших распространение после 1945 г., международное право стало постепенно меняться. На конференции в Женеве в 1977 г. было решено наделить «борцов за свободу» правами и статусом комбатантов. Возможно, это не было таким уж позитивным сдвигом, как кажется на первый взгляд. С одной стороны, любое правительство, как бы ни складывалась обстановка в других местах, настаивает на том, что свои доморощенные повстанцы – это никакие не борцы за свободу, а бандиты, убийцы-фанатики и террористы, которые не могут рассчитывать на правовую защиту. И что, вероятно, еще важнее, если у террористов есть право на то, чтобы с ними обращались как с комбатантами, тогда и с комбатантами можно обращаться как с террористами. Так и неясно, пошли ли кому-то на пользу эти изменения, кроме самих террористов.

Правила войны в том виде, в котором они существуют сегодня, далеко не совершенны, и невозможно отрицать, что эти правила ежедневно нарушаются. И все же они хотя бы не дают автоматически победителям права на жизнь и собственность побежденных, не говоря уже о женской половине населения. Из документов генерального консультанта Армии США, сделанных во время Второй мировой войны, видно, что за изнасилование казнили больше военнослужащих, чем за какое-либо другое преступление, особенно если военнослужащий был чернокожим, а жертва была не только изнасилована, но и убита. Израильские же солдаты, напротив, могли убить множество палестинцев на оккупированных территориях, но до сих пор даже иорданское телевидение не смогло сообщить ни об одном случае изнасилования. Если бы наши предки узнали об этом, им, безусловно, стало бы интересно, зачем вообще воюют американцы, немцы и израильтяне, если они не могут даже доставить себе удовольствие, удовлетворив естественные желания. Если сравнить современную ситуацию с той, что преобладала в прошлом, становится ясно, что различение между комбатантами и некомбатантами отнюдь не малозначимо и не имеет отношения к реальной практике ведения войны, а наоборот, определяет, чем является война, а чем не является.

Законы войны: оружие

В отношении применяемого оружия война также всегда ограничивалась правилами. Если бы вооруженный конфликт состоял просто в применении силы в той степени, в какой это необходимо для достижения собственных целей, как постулируется в мире Клаузевица, тогда не должно было бы существовать такого рода ограничений. Однако на самом деле они есть в любой цивилизации, в которой известна война, в том числе и в нашей.

Список видов оружия, объявлявшихся по той или иной причине, «нечестными», длинен и начинается с оружия, применявшегося еще в античности. Ранний пример связан с Парисом, который похитил царицу Елену, а затем женился на ней. Излюбленным оружием Париса, более искусного в любви, чем в бою, был лук. Поэтому Илиаданаделяет его длинным списком оскорбительных прозвищ, таких, как «трус», «слабак» и «женщина». Из сыновей Теламона, Аякса и Тевкра, оружием первого было копье, и он считался великим героем. Другой же был превосходным стрелком из лука, но, показав хорошие результаты на поле боя, тем не менее укрывался за щитом своего более сильного товарища, как «ребенок прячется в юбке своей матери». Презрение к луку выказывается не только в эпических поэмах. Плутарх писал, что Ликург, желая привить смелость своим спартанцам, запрещал им пользоваться луком.

Поскольку религия греков была антропоморфной, неудивительно, что похожие различия преобладали и на Олимпе. В одной из своих пьес Еврипид обвиняет самого Геракла в трусости, говоря, что тот предпочитал стрельбу издалека рукопашной схватке, боясь подставлять себя под копья в передней шеренге. Бог моря Посейдон, отличительным оружием которого был трезубец, считался более сильным и намного более мужественным, чем Аполлон со своим серебряным луком. Богини различались в соответствии со своим вооружением. Сильнейшей была дева Афина, богиня войны, носившая доспехи и вооруженная копьем. Она была любимицей отца среди младшего поколения богов и намного превосходила силой своих сестер, богиню охоты Артемиду и богиню любви Афродиту – и та и другая использовали лук.

Нетрудно догадаться, почему оружие, которым можно было поразить издалека, так не любили. Как вполне ясно дает понять Гомер, оно не давало возможности как следует проверить мужественность, поскольку позволяло такому слабаку, как Парис, сначала ранить могучего Диомеда, а затем убить Ахиллеса, величайшего из когда-либо живших героев. Персы, напротив, выражали свой идеал мужественности поговоркой, что мужчина должен делать три вещи: держаться в седле, стрелять из лука и говорить правду. В отличие от них, западная военная традиция считала стрельбу из лука низостью. Хотя лук считался отличным оружием для спорта и охоты, применение его в бою можно было оправдать лишь волей обстоятельств. О силе этой традиции может свидетельствовать тот факт, что на протяжении полуторатысячелетнего периода, известного как «Древний мир», такие средства дальнего действия, как лук и праща, считались оружием бедняков. Ни один уважающий себя гоплит или легионер не опустился бы до применения такого оружия. Отряды лучников, пращников, а зачастую даже и метателей дротиков, набирались из представителей низших слоев общества или чужеземных полуварварских народов, таких, как скифы, которые использовали также для того, чтобы следить за порядком в Афинах. В римской армии такие подразделения и такие воины не имели даже нормального военного статуса. Несмотря на большой вклад в ведение войны, они назывались auxilia(вспомогательные войска) и должны были служить дольше по времени и за меньшее жалование, чем легионеры.

Когда на смену античности пришло Средневековье, в разных странах судьба лука в разных географических областях складывалась по-разному. Византийцы, армия которых в значительной степени состояла из наемников, происходивших из русских степей, позаимствовали у последних метод ведения борьбы верхом на лошади и с использованием дальнобойного оружия. Франки, основавшие Меровингское королевство на западе, предпочитали рукопашные бои с применением копий, мечей и топоров. Впоследствии, оседлав лошадей и став рыцарями, франки продолжали сражаться лицом к лицу с противником. Как и в античности, лук оставался оружием второго сорта. «Песнь о Роланде», великая эпическая поэма каролингского рыцарства, в первых стихах высмеивает мусульман за то, что они избегали ближнего боя и полагались на метательные снаряды. Второй Латеранский Собор в 1139 г. пытался наложить запрет на использование самострела, считавшегося слишком жестоким – проще говоря, слишком эффективным – оружием, чтобы применять его против христиан. Но лучше всего этот запрет можно объяснить, имея в виду социальный статус лука. Эдуард I, Эдуард III, Генрих V, а также Вильгельм Завоеватель своими победами обязаны в основном именно луку, изначально похожему на используемый норманнами, а впоследствии позаимствовавшему более удлиненную форму у воинов валлийских (кельтских) племен, для которых он был национальным оружием. Тем не менее сами монархи не стреляли из лука и даже мысли не допускали о том, чтобы их сыновья или представители высшей феодальной знати могли упражняться в стрельбе, кроме как ради забавы. Можно объяснить эту ситуацию и противоположным образом: одной из причин нелюбви к луку было как раз то, что он был дешев и, следовательно, доступен всем, а потому и недостоин олицетворять высокий социальный статус воюющего.

О низком статусе лука как оружия свидетельствует также его роль в состязаниях, не считавшихся войнами, – в различных играх и развлечениях. Уже в «Илиаде» стрельба из лука была последним и наименее важным соревнованием из тех, что Ахиллес устраивал в память о своем погибшем друге Патрокле. Точно так же в средневековых турнирах, где рыцари проявляли себя во всей красе, отношение к луку было неоднозначным. Запрещалось применять его в поединке двух рыцарей, хотя поначалу это правило иногда нарушалось. В дни турнира часто происходили и соревнования в стрельбе из лука. Подобно тому как сегодня перерывы между футбольными таймами иногда заполняются танцами девушек или выступлениями легкоатлетов, роль лука во время турниров сводилась к заполнению перерывов между поединками или к обеспечению более-менее зрелищного завершения программы. Те, кто соревновались в стрельбе из лука, не были рыцарями, и у нас нет никаких сведений о том, что знатные дамы вручали им призы. Но сами дамы иногда использовали самострел для стрельбы по мишеням или охоты, что еще раз говорит о проблематичности причисления лука к первоклассному военному оружию.

Первое огнестрельное оружие, предоставив простолюдину возможность убить рыцаря с расстояния, поставило под угрозу существование средневекового мира и в итоге способствовало завершению этого исторического этапа. Огнестрельное оружие появилось в XIV в., но потребовалось более двух столетий, чтобы оно получило должное признание. В Египте времен мамлюков и самурайской Японии считалось, что это оружие не соответствует социальному статусу правящих групп, и поэтому было запрещено. В Европе оно тоже встретило сопротивление. Ариосто, Сервантес, Шекспир и Мильтон – лишь немногие из плеяды знаменитых писателей, высмеивавших огнестрельное оружие и утверждавших, что оно создано самим дьяволом. Изначально мушкеты считались оружием низших слоев общества, но те, кто мастерски стреляли из них, скорее походили на техников или фокусников, чем на простых крестьян. Все эти факторы объясняют, почему те, кто применяли на войне огнестрельное оружие, иногда подвергались наказанию. Итальянский кондотьер Джанпаоло Вителли, живший в XV в., ослеплял пленных аркебузьеров и отрубал им руки, а его почти что современник Байар, вошедший в историю как chevalier sans peur et sans reproche [30]30
  «Рыцарь без страха и упрека» (фр.). – Прим. пер.


[Закрыть], приказывал их казнить.

Простота, с которой можно было поразить из огнестрельного оружия издалека, была, однако, не единственной причиной неприязненного к нему отношения. Раннее стрелковое оружие было сложно, если вообще возможно применять, сидя на лошади. Из-за этого весь общественный порядок, на протяжении сотен лет существовавший в Европе, а также в Египте мамлюков, и разделявший общество на тех, кто ездили и не ездили верхом, мог сойти на нет. Кроме того, стрелковое оружие пачкало, оставляло много грязи и было опасным в обращении. Пока в конце XIX в. не изобрели металлический патрон, заряд состоял из черного пороха, который заряжали отдельно от ядра или пули. Поэтому стрельба из такого оружия представляла собой сложную операцию, дуло постоянно засорялось, и иногда все заканчивалось взрывом перед лицом стреляющего.

Каковы бы ни были причины, предвзятое отношение к стрелковому оружию сохранялось до XIX в. и позже. Даже незадолго до начала Первой мировой войны представители знатных европейских семей обычно предпочитали кавалерийские войска всем остальным, отчасти из-за того, что их основным оружием оставалась холодная сталь.

Одной из самых важных причин неприязни к огнестрельному оружию была, разумеется, его новизна. Новое оружие могло быть как эффективным, так и неэффективным, но как только появлялось – оно всегда понуждало пересматривать традиционные представления о том, как следует вести войну, и, более того, о войне как таковой. Это объясняет, почему оружие, считавшееся «несправедливым», часто появляется во время стремительного технического прогресса. Хорошим примером может служить греческая катапульта (изобретенная на Сицилии около 400 г. до н. э.) и, безусловно, первое огнестрельное оружие. Что касается современной эпохи, то следует упомянуть период 1850–1914 гг. Если не считать США, где профессиональные вооруженные силы были немногочисленными и, соответственно, меньше была приверженность традиционным формам войны, для европейских стран развитие военной технологии стало неожиданностью и потрясением. Клаузевиц, работавший над книгой в 20-х годах XIX в., не только не относил военную технологию к числу главнейших факторов, определяющих ход войны, но и не ожидал, что в этой сфере могут произойти какие-либо очень уж серьезные изменения. Как сильно он ошибался, стало ясно лишь через год после его смерти, когда на фабрике саксонского слесаря Иоганна Дрейзе было произведено первое казнозарядное игольное ружье.

По мере того как промышленная революция распространялась все шире и стала оказывать влияние на военное дело, новые устройства стали появляться одно за другим. За казнозарядными ружьями последовало нарезное оружие, за нарезным – магазинное, за магазинным – пулеметы, стрелявшие бездымным порохом и сеявшие смерть, изрыгая по 600 выстрелов в минуту. Артиллерия тоже пережила революцию. Отливавшиеся ранее из бронзы стволы теперь стали стальными. Оружие, заряжающееся с дула, имевшее прицельную дальность около мили, практически не изменившееся за три века, превратилось в казнозарядное нарезное стальное чудовище весом до сотни тонн. Скорострельность также повысилась, благодаря появлению современных противооткатных устройств, изобретенных впервые французами в 1897 г. К началу Первой мировой войны крупнейшие пушки, установленные на кораблях или железнодорожных платформах, могли произвести один выстрел в минуту по цели на расстоянии более пятнадцати миль снарядами весом около тонны. Одновременно были изобретены такие вспомогательные устройства, как железная дорога и телеграф, которые изначально создавались не в военных целях, но чье воздействие на военное дело вскоре стало очевидно. В числе прочих важных изобретений следует упомянуть пароход, подводную лодку, воздушный шар, динамит и колючую проволоку.

Захватывающая дух история того, как воспринимались новые технологии, много дает для понимания социальной динамики изобретательства. Хорошим примером служат железные дороги. В своей статье, сделавшей автора лауреатом, известный немецкий экономист Фридрих Лист писал, что «железные дороги благоприятствуют обороняющейся стороне, чья транспортная сеть останется невредимой, и мешают нападающей стороне, которая вынуждена наступать по выжженной земле, вплоть до того, что сама война становится невозможной». Изобретя в 1867 г. динамит, Альфред Нобель выражал те же надежды, считая взрывчатое вещество слишком мощным для того, чтобы его использовать на поле боя. Очень часто военные и их политические руководители не желали признавать, что то или иное устройство было изобретено в их стране. Соответственно они вовсе не хотели пускать в ход приспособления, навязываемые им сомнительными типами, желавшими быстрее сорвать куш. Однако их нерешительность объясняется и более глубокими причинами. И солдаты, и гражданские – например, еврейский банкир Иван Блох в своем шеститомном опусе о конфликтах будущего – опасались, что современные технологии превратят войну в нечто новое, чудовищное и не имеющее прецедентов в истории.

Первые шаги в сфере регулирования нового оружия были предприняты в 1868 г. на конференции в Санкт-Петербурге, а завершился этот процесс в 1907 г. на конференции в Гааге, в промежутке между которыми прошли многочисленные менее важные встречи. Ключевая проблема, с которой им предстояло справиться, состояла в определении того, что считать и что не считать войной. Для этого необходимо было отделить «справедливые» методы от «подлых», а также меры, продиктованные «военной необходимостью», от тех, которые вызывают лишь «ненужные страдания». Поскольку у каждой делегации имелись свои мысли на этот счет, эти встречи не принесли существенных результатов. Было решено запретить использовать начиненные взрывчаткой снаряды весом менее 400 граммов. Позже также запретили сбрасывать взрывчатку с воздушных шаров, но не потому, что последние идеально подходили для этой цели. Наконец, была достигнута договоренность о том, что подводные лодки не будут пускать торпеды по невооруженным торговым судам, не предупредив команду и не дав ей покинуть корабль на спасательных шлюпках. Все три запрета впоследствии были нарушены. Прецедент был создан британцами, которые применили пули «дум-дум» против «дикарей» в Афганистане, остальные два запрета были нарушены в Первую мировую войну. Как бы то ни было, обсуждения, в ходе которых родились правила, а также сами эти правила дают возможность увидеть, какой представала война современникам.

Одним из видов оружия, запрещенных на конференции в Санкт-Петербурге, которому впоследствии суждено было вызвать наибольшее число споров, были газы. Удушающие вещества в виде дыма применялись в войнах с незапамятных времен и вовсе не считались чем-то особенным. Так как эффективность действия дыма зависела от уровня концентрации, его применяли в основном в замкнутых пространствах во время осадных действий, а также в операциях, связанных с подкопами и контрподкопами. С развитием химической промышленности в XIX в. суть проблемы изменилась. Отравляющий газ, ранее получаемый только лабораторным путем и в очень малых дозах, теперь мог производиться в количествах, необходимых для того, чтобы сделать из него эффективное оружие. Как сегодня периодически возникают разговоры о «погодных войнах» и искусственных землетрясениях, так и сто лет назад маячивший на горизонте призрак химической войны пугал военных почти до безумия. Именно поэтому и была принята договоренность о запрете, и почти пятьдесят лет этот запрет не нарушался.

Те, кто разрабатывали соглашения, и те, кто под ними подписывались, мыслили понятиями открытых военных действий наполеоновского типа. Они не принимали во внимание «окопную войну», подобную той, что происходила под Ричмондом в 1864 г. Идея использовать так называемую «зловонную бомбу», на самом деле возникла в Гражданскую войну в Америке, и единственное, что помешало ее применению, – это то, что борьба закончилась слишком рано. Столкнувшись в 1915 г. с абсолютно беспрецедентной для них (и для большинства воюющих сторон) ситуацией позиционной «окопной» войны, немцы рассуждали так же, как в свое время армия юнионистов. Немецкому химику еврейского происхождения, лауреату нобелевской премии Фрицу Хаберу из-за его знаний и опыта в этой области было поручено произвести газообразный хлор. Газ закачивали в стальные контейнеры и выпускали, когда ветер дул в нужном направлении. В апреле 1915 г. на Ипре его применение вызвало панику в рядах британских войск и потому представляло собой огромный успех, правда, сами немцы не осознали его значимость и не смогли его развить.

Это нарушение международного права резко осуждали со всех сторон. Были написаны тома, цель которых – показать, что применение газа отражает некую особую злобность тевтонов, которая раньше якобы побуждала их отрезать конечности бельгийским детям и насиловать невинных бельгийских девушек. Однако это осуждение не помешало союзникам самим прибегнуть к применению газа. Не прошло и года с начала войны, как обе стороны ввязались в гонку по производству более эффективных отравляющих химикатов и лучших противогазов. Даже подозрение о присутствии газа вело к тому, что люди надевали свои защитные приспособления, что затрудняло движение и превращало их в полусолдат (и наоборот, отчасти газ не любили именно потому, что защита не позволяла действовать свободно в качестве солдат). Газ был очень эффективным оружием, особенно если применялся в сочетании с бризантным взрывчатым веществом. Идея заключалась в том, чтобы загнать обороняющихся солдат в свои траншеи, а затем выкурить их оттуда, как крыс. Парадокс, но хотя люди, слепнувшие на глазах или захлебывавшиеся собственной рвотой, рвавшие легкие кашлем, представляли собой зрелище не для слабонервных, тем не менее газ представлял собой относительно гуманное оружие: на деле испытавшие воздействие газа умирали намного реже, чем те, кто получали раны в результате применения других видов оружия.

В перерыве между Первой и Второй мировыми войнами газ применяли итальянцы в Абиссинии и британцы, когда подавляли восстания в отдаленных индийских деревнях. В 1937 г., когда на горизонте уже маячила Вторая мировая война, запрет на его применение был вновь формально подтвержден. В ходе самой войны обе стороны производили газ и запасались им в массовом количестве. Помимо сравнительно примитивных удушающих и кожно-нарывных отравляющих веществ, ставших доступными еще двадцать пять лет назад, в их арсенал входили также новые, гораздо более смертоносные соединения, парализующие центральную нервную систему. В каждой стране обсуждались вопросы о преимуществах и недостатках газов. Так, в Германии военным приходилось сопротивляться натиску производителей, таких, как компания IG Farben,надеявшихся увидеть свой продукт в действии. Вероятно, основной причиной, по которой химическое оружие не пошло в ход, была плохая приспособленность его к войне, ведущейся преимущественно моторизованными мобильными силами. Одно дело – применять газ против четко очерченной линии укрепленных позиций, совсем другое – орошать им целые области или даже страны.

Сегодня во многих государствах, в том числе и в сверхдержавах, производится и хранится химическое оружие. Но, отчасти из-за того, что факт его применения очень трудно проверить, достоверной информации о его использовании не так уж много. В 1960-х гг. Египет применил газ против йеменских племен. Через двадцать лет то же самое сделали иракцы, применив химическое оружие сначала против иранцев, а затем и против своих собственных соотечественников – курдов. Американские войска во Вьетнаме использовали газ-дефолиант для того, чтобы лишить солдат Вьетконга маскировки в виде растительного покрова, и использовали химикаты для уничтожения посевов риса в местах, «кишащих» противником. Хотя впоследствии обнаружилось, что некоторые из применявшихся веществ вызывают заболевание раком, вопрос о том, можно ли эти действия считать химической войной в соответствии с международным правом, остается спорным. Периодически ЦРУ выдвигало обвинения против Китая в том, что он применял газ в Камбодже, и против СССР за использование его в Афганистане, но оно не утверждало, что это пошло на пользу той или другой державе. Возможно, некоторые случаи применения вообще не были зафиксированы, но, принимая в расчет число конфликтов, имевших место после 1945 г., справедливым будет сказать, что газ применялся редко.

Сложно найти логическое объяснение нежеланию применять химическое оружие. Боязнь ответных мер не помешала воюющим сторонам применять газ уже в Первую мировую войну, хотя немцам следовало бы беспокоиться об этом по той причине, что ветры в тех местах дуют в основном с запада на восток. Да и развитым государствам, участвовавшим в конфликтах низкой интенсивности в далеких колониях, не приходилось опасаться возмездия, так как партизаны не смогли бы создать химическое оружие, даже если бы захотели. Наилучшим объяснением этого представляется культурный фактор. Мы сегодня считаем допустимым разрывать противника в клочья артиллерийским обстрелом или сжигать его с помощью напалма, но нам неприятно смотреть, как он умирает от удушья. Как это часто бывает, когда воображение подменяет реальность, неприязнь сама себя усиливает в самоподдерживающемся цикле. Оружие, которое вызывает ужас, не применяется. Если это имеет место достаточно долго, вызываемый им страх возрастает. К сожалению, время дарит людям не только память, но и забвение, и поэтому цикл может прерваться. По мере того, как ХХ век подходит к концу, появляется все более явственное ощущение, что к ужасу, который химическое оружие внушает большей части наших современников, начинает примешиваться нездоровое любопытство.