Текст книги "Бруно, начальник полиции (ЛП)"

Автор книги: Мартин Уокер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 4

Бруно всегда старался установить хорошие отношения с местными жандармами, которые держали пост из шести мужчин и двух женщин на окраине города, перед небольшим многоквартирным домом, где они жили. Поскольку участок контролировал несколько коммун в большом сельском округе крупнейшего департамента Франции, им руководил капитан, в данном случае Дюрок. Прямо сейчас очень сердитый Дюрок, одетый в парадную форму, агрессивно навалился через неопрятный стол Бруно и сердито смотрел на него.

«Сам префект позвонил мне по этому поводу. А потом я получил приказ из министерства в Париже», – отрезал он. «Приказ прекратить это проклятое хулиганство.

Прекратите это, арестуйте преступников и подайте им пример. Префект не хочет, чтобы из Брюсселя поступали постыдные жалобы на то, что мы, французы, ведем себя как кучка англичан, ненавидящих Европу. Мой начальник в Париже не хочет, чтобы правительственные инспекторы больше уничтожали шины, которые просто выполняют свою работу и обеспечивают соблюдение закона об общественной гигиене. Поскольку мне достоверно известно, что в этом городе ничего не происходит без вашего ведома, мой дорогой начальник полиции, я должен официально потребовать вашего сотрудничества».

Последние слова он почти выплюнул и произнес «Начальник полиции» с насмешкой.

Этот Дюрок был крайне неаппетитным мужчиной, высоким и худым до изможденности, с очень выдающимся Адамовым яблоком, которое торчало над воротником, как какой-то зловещий нарост. Но, подумал Бруно, лучше делать скидку. Дюрок был недавно повышен в звании и, очевидно, нервничал из-за получения приказов сверху в своей первой должности ответственного офицера. И поскольку он пробудет здесь, в Сен-Дени, по крайней мере, пару лет, начать с ним не с той ноги было бы катастрофой. В интересах Сен-Дени Бруно знал, что ему лучше быть дипломатичным, иначе он мог забыть о своих обычных вежливых просьбах позаботиться о том, чтобы дорожная жандармерия оставалась дома со своими алкотестерами в ночь танцев в регби-клубе или ужина в охотничьем клубе. Если бы местные спортсмены не могли выпить несколько лишних бокалов вина в особенный вечер без того, чтобы их не остановили копы, он бы никогда этому не поверил.

«Я все понимаю, капитан», – мягко сказал Бруно. «Вы совершенно правы, и ваши приказы абсолютно верны. Это хулиганство – скверное пятно на нашей репутации тихого и законопослушного городка, и мы должны работать над этим сообща.

Я буду полностью сотрудничать с вами.»

Он лучезарно улыбнулся Дюроку через свой стол, у которого теперь были два белых бескровных пятна на красном лице. Очевидно, капитан действительно был очень зол.

«Итак, кто это?» Потребовал ответа Дюрок. «Я хочу вызвать их на допрос. Назовите мне имена – вы должны знать, кто несет ответственность».

«Нет, не знаю. Я мог бы высказать несколько предположений, но это то, чем они будут. А предположения – это не доказательства».

«Об этом судить мне», – отрезал Дюрок. «Ты даже не знаешь, что такое улики. Ты всего лишь деревенский полицейский, у которого полномочий не больше, чем у дорожного инспектора. Все, что вы можете предложить, – это немного знаний о местных условиях, так что просто не вмешивайтесь и предоставьте это профессионалам. Назовите мне имена, и я позабочусь о доказательствах».

«Найти доказательства будет нелегко, особенно в таком маленьком городке, как этот, где большинство людей считают эти европейские законы совершенно безумными», – резонно заметил Бруно, отмахиваясь от оскорблений. Со временем Дюрок поймет, как сильно ему нужны знания Бруно о местных условиях, и, для его же блага, ему придется набраться терпения, чтобы учить своего начальника. «Здешние люди, как правило, очень лояльны друг к другу, по крайней мере, перед лицом посторонних», – продолжил он. «Они не станут с вами разговаривать – по крайней мере, если вы будете таскать их на жесткие допросы».

Дюрок хотел прервать его, но Бруно встал, поднял руку, требуя тишины, и подошел к окну.

«Посмотрите туда, мой дорогой капитан, и давайте обдумаем это как разумные люди. Посмотрите на эту сцену: река, эти скалы, обрывающиеся к ивнякам, где часами сидят рыбаки. Посмотрите на старый каменный мост, построенный самим Наполеоном, и на площадь со столиками под старой церковной башней.

Это сцена, снятая для телекамер. Знаете, они довольно часто приезжают сюда и снимают. Из Парижа. Иногда и иностранное телевидение. Это имидж Франции, которым мы любим хвастаться, Франции, которой мы гордимся, и я бы не хотел быть человеком, которого обвиняют в том, что он его испортил. Если мы поступим так, как вы предлагаете, если будем действовать жестко и устраивать облавы на детей по подозрению, весь город будет у нас на ушах.»

«Что вы имеете в виду, дети?» – спросил Дюрок, нахмурив брови. «Этим занимаются рыночные типы, взрослые».

«Я так не думаю», – медленно произнес Бруно. «Вы спрашиваете о моих знаниях местности, и я почти уверен, что этим занимаются несколько детей. И если вы начнете задерживать детей, вы знаете, чем это закончится. Разгневанные родители, марши протеста, демонстрации у здания жандармерии. Учителя, вероятно, объявят забастовку в знак сочувствия, и мэру придется встать на их сторону и поддержать родителей. Сюда нагрянет пресса, стремящаяся поставить правительство в неловкое положение, а телекамеры снимут заслуживающие освещения в прессе сцены восстания в самом сердце Франции. Для них это естественная история – жестокие полицейские издеваются над детьми и притесняют добропорядочных граждан Франции, которые пытаются защитить свой образ жизни от бессердечных бюрократов в Брюсселе. Вы знаете, что такое средства массовой информации. А потом внезапно префект забудет, что он когда-либо отдавал вам какие-либо приказы, и ваш шеф в Париже будет недоступен, а ваша карьера закончится».

Он повернулся к Дюроку, который внезапно стал довольно задумчивым, и сказал: «И вы хотите рискнуть всей этой неразберихой только для того, чтобы арестовать пару детей, которых вы даже не можете привлечь к суду, потому что они слишком малы?»

«Дети, вы сказали?»

«Дети», – повторил Бруно. Он надеялся, что это не займет слишком много времени. Он должен был внести поправки в контракт на публичный фейерверк четырнадцатого июля, и он должен был быть в теннисном клубе в шесть часов вечера.

«Я очень хорошо знаю детей в этом городе, – продолжал он. «Я учу их регби и теннису и наблюдаю, как они растут, чтобы играть в городских командах. Я почти уверен, что за этим стоят дети, возможно, подстрекаемые своими родителями, но все же просто дети.

Из-за этого не будет арестов, никаких примеров французского правосудия, которые можно было бы продемонстрировать Брюсселю. Просто очень разгневанный город и много неудобств для вас».

Он подошел к буфету и достал два стакана и старинную бутылку.

«Могу я предложить вам бокал моего «вин де нуа», капитан? Одно из многочисленных удовольствий этого маленького уголка Франции. Я готовлю его сам. Я надеюсь, что вы разделите с нами небольшой аперитив во имя нашего сотрудничества». Он налил две здоровые порции и протянул одну Дюроку. «Теперь, – продолжал он, – у меня есть небольшая идея, которая может помочь нам избежать этих неприятностей».

На лице капитана отразилось сомнение, но к нему вернулся нормальный цвет.

Он неохотно взял стакан.

«Если, конечно, вы не хотите, чтобы я позвал мэра и вы могли изложить ему свое дело», – сказал Бруно. «И я полагаю, он мог бы приказать мне привести этих детей, но учитывая, что родители являются избирателями, а выборы на горизонте…» Он красноречиво пожал плечами.

«Вы сказали, что у вас есть идея». Дюрок понюхал свой бокал и сделал небольшой, но явно довольный глоток.

«Что ж, если я прав и это просто шалости каких-то детей, я мог бы поговорить с ними сам – и перемолвиться парой слов с родителями – и мы, вероятно, сможем пресечь это в зародыше. Вы можете доложить, что это была пара несовершеннолетних детей, и дело было улажено. Никакой суеты, никакой прессы, никакого телевидения. Никаких неприятных вопросов вашему министру в Париже».

Последовала долгая пауза, во время которой капитан пристально смотрел на Бруно, затем отвернулся к окну и сделал еще один задумчивый глоток своего напитка.

«Вкусная штука. Вы говорите, вы сами ее готовите?» Он снова отхлебнул. «Я должен познакомить вас с кальвадосом, который я привез с собой из Нормандии.

Возможно, вы правы. Нет смысла поднимать шумиху, если это всего лишь какие-то дети, при условии, что больше не будут порезаны шины. Тем не менее, мне лучше завтра кое о чем доложить префекту.»

Бруно ничего не сказал, но вежливо улыбнулся и поднял свой бокал, надеясь, что инспекторы еще не нашли картофелину.

«Мы, копы, должны держаться вместе, а?» Дюрок ухмыльнулся и наклонился вперед, чтобы чокнуться своим бокалом с бокалом Бруно. В этот момент, к раздражению Бруно, зазвонил его мобильный, лежавший на столе, знакомая трелевочная версия «Марсельезы». Вздохнув, он извиняющимся жестом пожал плечами в сторону Дюрока и направился, чтобы поднять его.

Это был Карим, он тяжело дышал, его голос был пронзительным.

«Бруно, иди скорее», – сказал он. «Это дедушка, он мертв. Я думаю – я думаю, его убили». Бруно услышал рыдание.

«Что вы имеете в виду? Что случилось? Где вы?»

«У него дома. Я поднялся, чтобы пригласить его на ужин. Повсюду кровь».

«Ничего не трогай. Я приеду, как только смогу». Он повесил трубку и повернулся к Дюроку. «Что ж, мы можем забыть о детских шалостях, мой друг. Похоже, у нас на руках настоящее преступление. Возможно, убийство. Мы возьмем мою машину. Одну минуту, я позвоню помпье».

«Помпье?» – спросил Дюрок. «Зачем нам нужны пожарные?»

«Здесь работает служба экстренной помощи. Возможно, для скорой помощи уже слишком поздно, но такова форма, и нам лучше поступить по правилам. И вы захотите сообщить об этом в свой офис. Если это действительно убийство, нам понадобится Национальная полиция Периге.»

«Убийство?» Дюрок поставил свой стакан. «В Сен-Дени?»

«Так было сказано в сообщении». Бруно позвонил в пожарную часть и дал им указания, затем схватил свою фуражку. «Поехали. Я поведу, а ты позвони своим людям».

ГЛАВА 5

Карим ждал их у дверей коттеджа с побелевшим лицом. Он выглядел так, словно его стошнило. Он отступил в сторону, пропуская Бруно и Дюрока, все еще одетых в парадную форму, внутрь.

Старику выпотрошили живот. Он лежал на полу с обнаженной грудью, кишки вываливались из глубокой раны в животе. В помещении ими воняло, и уже жужжали мухи. Кровь действительно была повсюду, в том числе на груди старого араба образовалась густая лужа правильными линиями.

«Похоже, это какая-то закономерность», – начал Бруно, наклоняясь ближе, но стараясь не наступать ботинками на подсыхающие лужи крови вокруг тела. Это было нелегко разобрать. Старик лежал неловко, его спина была приподнята, как будто он опирался на что-то, чего Бруно не мог видеть из-за крови.

«Боже мой», – сказал Дюрок, вглядываясь пристальнее. «Это свастика. Это свастика, вырезанная на груди бедняги. Это преступление на почве ненависти. Расовое преступление.»

Бруно внимательно огляделся по сторонам. Это был небольшой коттедж – одна спальня, главная комната с большим старым каменным камином, которая одновременно служила кухней, столовой и гостиной, и крошечная ванная комната, пристроенная сбоку. Трапеза была прервана; половинка багета, немного колбасы и сыра лежали на единственной тарелке на столе, рядом с остатками бутылки красного вина и разбитым винным бокалом. Два стула были опрокинуты, а на стене криво висела фотография французской футбольной команды, выигравшей чемпионат мира 1998 года. Бруно заметил сверток ткани, брошенный в угол. Он подошел и посмотрел на это. Это была рубашка, все пуговицы на которой были оторваны, как будто одежду сорвали со старика. На нем нет крови, значит, это сделал кто-то достаточно сильный, прежде чем пустить в ход нож. Бруно вздохнул. Он заглянул в ванную и прибранную спальню, но не увидел там ничего необычного.

«Я нигде не вижу ни мобильного телефона, ни бумажника», – сказал он. «Возможно, он у него в кармане брюк, но нам лучше оставить это до прибытия криминалистов с места преступления».

«Она все равно будет залита кровью», – сказал Дюрок.

Вдалеке они услышали сирену пожарной машины. Бруно вышел на улицу посмотреть, сможет ли его телефон принимать сигнал так далеко от города. На экране мобильного телефона высветилась одна полоска из четырех, этого было вполне достаточно. Он позвонил мэру, чтобы объяснить ситуацию, и тогда, казалось, все произошло одновременно. Прибыли пожарные с оборудованием для жизнеобеспечения, и заместитель Дюрока подъехал на большом синем фургоне с еще двумя жандармами, один из которых был с большим, довольно старым фотоаппаратом. Другой нес большой рулон оранжевой ленты, чтобы обозначить место преступления. Внезапно вокруг стало многолюдно.

Бруно вышел к Кариму, который с несчастным видом прислонился к борту своей машины, прикрыв глаза рукой.

«Когда ты приехал сюда, Карим?»

«Как раз перед тем, как я позвонил вам. Может быть, за минуту до этого, не больше». Карим поднял глаза, его щеки были мокрыми от слез. «О, путейн, путейн. Кто мог это сделать, Бруно? У старика не было врагов во всем мире. Он просто с нетерпением ждал встречи со своим правнуком. Теперь он его никогда не увидит».

«Ты звонил Рашиде?»

«Пока нет. Я просто не мог. Она любила старика».

«А Мому?» Отец Карима был учителем математики в местной школе, популярным человеком, который готовил огромные котлы с кускусом для ужинов в регби. Его звали Мохаммед, но все звали его Мому.

Карим покачал головой. «Я звонил только тебе. Я не могу сказать папе, он был так предан ему. Мы все были.»

«Когда вы в последний раз видели своего дедушку живым? Или разговаривали с ним?»

«Вчера вечером у Мому. Мы ужинали. Мому отвез его домой, и это был последний раз, когда я его видел. Мы вроде как кормим его по очереди, и сегодня была наша очередь, вот почему я поднялся за ним».

«Вы к чему-нибудь прикасались?» Это было первое убийство Бруно, и, насколько он знал, первое убийство в Коммуне тоже. Он видел много трупов. Именно он организовывал похороны и помогал скорбящим семьям, и он пережил несколько серьезных автомобильных аварий, поэтому привык к виду крови. Но ничего подобного.

«Нет. Когда я добрался сюда, я позвал дедушку, как обычно, и вошел. Дверь была открыта, как всегда, и там был он. Грязь, вся эта кровь. И этот запах. Я не мог дотронуться до него. Не так. Я никогда не видел ничего подобного».

Карим отвернулся, и его снова вырвало. Бруно с трудом сглотнул. Дюрок вышел и сказал другому жандарму начинать натягивать ленту. Он посмотрел на Карима, все еще согнутого пополам и выплевывающего остатки желчи изо рта.

«Кто это?» Спросил Дюрок.

«Внук жертвы», – ответил Бруно. «Он управляет спортивным кафе. Он хороший человек, именно он позвонил мне. Я с ним разговаривал. Он ничего не трогал, позвонил мне, как только приехал сюда». Повернувшись обратно к Кариму, он сказал: «Карим, где ты был до того, как приехал сюда, чтобы забрать своего дедушку?»

«В кафей, весь день. С тех пор, как я увидел тебя сегодня утром».

«Вы уверены?» – рявкнул Дюрок. «Мы можем это проверить».

«Это верно, мы можем это проверить. А пока давайте отвезем его домой», – успокаивающе сказал Бруно. «У него шок».

«Нет, нам лучше оставить его здесь. Я позвонил в бригаду в Периге, и они сказали, что приведут Национальную полицию. Детективы захотят с ним поговорить».

Альбер, шеф полиции помпье, вышел, вытирая лоб. Он посмотрел на Бруно и покачал головой.

«Мертв пару часов или больше», – сказал он. «Подойди сюда, Бруно. Мне нужно с тобой поговорить».

Они прошли по подъездной дорожке и свернули в сторону, где у старика был небольшой огород и ухоженная компостная куча. Это должно было быть приятное место для старика на пенсии: холм, спускающийся к лесу позади, и вид из дома на долину.

«Ты видел эту штуку у него на груди?» Спросил Альберт. Бруно кивнул. «Мерзкая штука, – сказал Альберт, – и становится только хуже. Руки бедняги были связаны за спиной. Вот почему его тело было так выгнуто. Он не умер бы быстро.

Но эта свастика? Я не знаю. Это очень плохо, Бруно, это не может быть кто-то из местных. Мы все знаем Мому и Карима. Они как семья».

«Какой-то мерзкий ублюдок так не думал», – сказал Бруно. «Только не с этой свастикой. Боже милостивый, это похоже на расизм, на политическое убийство. Здесь, в Сен-Дени».

«Вам придется рассказать Мому. Я вам в этом не завидую».

Из коттеджа донесся крик. Дюрок махал ему, чтобы он подходил. Бруно пожал руку Альберту и пошел обратно.

«Вы ведете список политических деятелей?» Потребовал ответа Дюрок. «Фашисты, коммунисты, троты, типы из Национального фронта, активисты – все это?»

Бруно пожал плечами. «Нет, никогда не слышал и никогда не должен был слышать. Мэр обычно знает, как все голосуют, и они обычно голосуют так же, как в прошлый раз, так же, как это делали их отцы. Обычно он может сказать вам, каким будет голосование за день до выборов, и он никогда не ошибается более чем на дюжину пунктов».

«Вам известны какие-нибудь типы из Национального фронта? Скинхеды? Фашисты?»

«Ле Пен обычно набирает несколько голосов, насколько я помню, в прошлый раз около пятидесяти или шестидесяти. Но никто не проявляет особой активности».

«А как насчет плакатов Национального фронта и граффити, которые вы видите на дорогах?»

Лицо Дюрока снова покраснело. «Кажется, на половине дорожных знаков нацарапано FN. Должно быть, кто-то это сделал».

Бруно кивнул. «Вы правы. Они внезапно появились во время последней избирательной кампании, но никто не воспринял их всерьез. Такое всегда случается на выборах, но не было никаких признаков того, кто это сделал».

«Ты собираешься сказать мне, что это снова были дети?»

«Нет, это не так, потому что я понятия не имею об этом. Что я могу вам сказать, так это то, что здесь нет отделения Национального фронта. Они могут получить несколько десятков голосов, но они никогда не избирали ни одного члена городского совета. Они даже не проводили предвыборного митинга на последних выборах. Я не помню, чтобы видел хоть одну из их листовок. Большинство людей здесь голосуют либо за левых, либо за правых, либо за зеленых, за исключением егерей.»

«Что?»

«Политическая партия охотников и рыбаков. Это их название. Шассе, Пкче, Природа, традиции. Это что-то вроде альтернативной партии зеленых для людей, которые ненавидят настоящих зеленых как кучку городских пижонов-эколос, которые ничего не знают о сельской местности. Они получают здесь около пятнадцати процентов голосов – то есть, когда выставляют свою кандидатуру. Разве у вас в Нормандии их нет?»

Дюрок пожал плечами. «Я не знаю. Я не обращаю особого внимания на политику. Раньше мне никогда не приходилось».

«В прошлый раз дедушка голосовал за партию Шассе. Он сказал мне, – сказал Карим. «Он был охотником и очень верил во все эти традиции. Ты знаешь, что он был харки?

Получил военный крест во Вьетнаме, перед войной в Алжире. Вот почему ему пришлось уехать, чтобы перебраться сюда».

Дюрок выглядел озадаченным.

«Харкисы были алжирцами, которые сражались за нас во время алжирской войны во французской армии», – объяснил Бруно. «Когда мы ушли из Алжира, те, кого мы оставили, были выслежены и убиты новым правительством как предатели. Некоторые из харкисов выбрались и приехали во Францию. Несколько лет назад Ширак произнес о них большую речь, о том, как плохо с ними обращались, хотя они сражались за Францию. Это было похоже на официальное извинение перед харки от президента Республики».

«Дедушка был там», – с гордостью сказал Карим. «Его пригласили присутствовать на параде во время выступления Ширака. Они оплатили ему дорогу, дали железнодорожный билет, гостиницу и все остальное. Он носил свой военный крест. Всегда держал его на стене».

«Герой войны. Это как раз то, что нам нужно», – проворчал Дюрок. «Пресса будет во всем этом разбираться».

«Медаль висела на стене?» – спросил Бруно. «Я ее не видел. Пойдем, покажешь мне, где».

Они вернулись в помещение, которое выглядело как скотобойня и начинало таковым пахнуть. Помпье убирали свое оборудование, и помещение продолжало освещаться, пока жандарм делал фотографии. Карим решительно отвел взгляд от трупа своего дедушки и указал на стену рядом с камином. В стене было два гвоздя, но ни на одном из них ничего не висело.

«Она пропала». Карим покачал головой. «Вот где он ее хранил. Он сказал, что бережет ее, чтобы подарить своему первому внуку. Медаль пропала. И фотография».

«Какая фотография?» Спросил Бруно.

«Его футбольная команда, за которую он играл в молодости, в Марселе».

«Когда это было?»

«Я не знаю. Думаю, лет тридцати-сорока. Тогда он был молодым человеком во Франции».

«Во время войны?»

«Я не знаю», – Карим пожал плечами. «Он никогда много не говорил о своей молодости, за исключением того, что много играл в футбол».

«Вы сказали, что ваш дедушка был охотником», – сказал Дюрок. «У него было ружье?»

«Насколько я когда-либо видел, нет. Он уже много лет не охотился. Он говорил, что слишком стар. Хотя он все еще много рыбачил. Он был хорошим рыбаком, и они с Мому часто гуляли по утрам перед школой».

«Если там есть оружие, нам лучше найти его. Подождите здесь», – приказал Дюрок и вышел из комнаты. Бруно снова достал свой телефон и позвонил Мирей в мэрию, попросив ее проверить, была ли выдана старику лицензия на охоту или рыбалку. Он сверил имя с Каримом. Al-Bakr, Hamid Mustafa al-Bakr.

«Ищите в графе «А» al» и «Б» Bakr», – сказал Бруно. «И если это не поможет найти его, попробуйте H для Хамида и M для Мустафы». Он знал, что подача документов не была сильной стороной Мирей. Вдова, чьим главным умением в жизни было создавать великолепные шедевры, мэр взял ее на работу клерком после того, как ее муж умер молодым от сердечного приступа.

Дюрок вышел из дома. «Теперь мы ждем детективов. Они, вероятно, не будут торопиться», – мрачно сказал он. Жандармерия не испытывала особой симпатии к детективам Национальной полиции. Жандармы были частью Министерства обороны, но Национальная полиция подчинялась Министерству внутренних дел, и между ними постоянно происходили споры о том, кто что делает. Бруно, подчинявшийся лично мэру, был рад не участвовать в этом.

«Я пойду и поговорю с соседями», – сказал Бруно. «Мы должны выяснить, слышали ли они что-нибудь или видели».