Текст книги "Миланский черт"

Автор книги: Мартин Сутер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Мне бы сейчас справиться хотя бы с одной действительностью… – произнесла Соня.

В коридоре было тихо. Тишину нарушал лишь плеск искусственных водопадов наверху. Когда Соня проходила мимо процедурного кабинета № 2, дверь неожиданно распахнулась, и фрау Феликс жестом пригласила ее внутрь. Закрыв за собой дверь, фрау Феликс встала перед Соней, приняв воинственную позу. Она была почти на голову ниже ее. Соня видела седину в ее черных волосах, чувствовала ее запах – смесь пота и дезодоранта. Фрау Феликс с ненавистью смотрела на нее сквозь толстые стекла своих изогнутых голливудских очков. Сонин пульс, пришпоренный внезапным страхом, забарабанил ей в виски.

– Если вы еще раз попытаетесь отбивать у меня пациентов, вы проклянете тот день, когда приехали сюда! – сдавленным голосом произнесла фрау Феликс.

– Вы о чем? – с трудом удалось выговорить Соне.

– «О чем, о чем»! – передразнила ее фрау Феликс. – Вы знаете, о чем. Вы прекраснознаете о чем! – Она открыла дверь и прошипела: – А теперь – вон отсюда!

Соня послушно вышла, как ребенок, которого отчитали и отправили в угол.

Мануэль уже стоял на ногах.

– Что случилось? – спросил он с тревогой, когда Соня вошла.

«Ничего», – хотела она ответить, но смогла лишь покачать головой. Мануэль обнял ее, и она разрыдалась.

Мануэль был на высоте. Он ничего не спрашивал, ничего не говорил, не похлопывал ее ласково по спине, чтобы утешить. Он просто держал ее в объятиях, терпеливо дожидаясь, когда она выплачется. И источал какой-то тонкий, мужской аромат с преобладанием ярко-бирюзовой ноты.

Когда она наконец отстранилась от него, он уже держал наготове бумажный носовой платок. Она высморкалась.

Он с улыбкой смотрел на нее. Соня заставила себя улыбнуться ему в ответ.

– Похоже, здесь мне оставаться больше нельзя.

Он молчал, но в его улыбке появилось сожаление.

– И вернуться назад – тоже.

– Почему?

– Может, тогда я и смогла бы там остаться. Но вернуться сейчас туда – нет, это мне не под силу.

После обеда Соня услышала, как кто-то кашляет в римской бане. Она не видела, чтобы кто-то туда входил, и решила заглянуть внутрь. Там, на гранитной ступеньке, сидел господин Казутт. Небритый и голый. В раскаленном воздухе стоял крепкий запах алкоголя. Увидев Соню, Казутт встал.

– Господин Казутт?..

Он стоял перед ней, худой, с круглой спиной и впалой грудью. Его стеклянные глаза влажно блестели, зубы были оскалены.

– Теперь вы поняли, чего стоит ее любезность? – произнес он, тяжело дыша.

– Вам здесь нельзя находиться.

– Здесь может находиться каждый, кто купил входной билет.

– Это вредно для вашего кровообращения. Вы же выпили.

– Это вредно для отеля… Для его репутации… Труп ночного портье в римской бане… Дохлый портье, уволенный с работы! Это не пойдет ей на пользу…

Казутт опять сел и вызывающе уставился на Соню. Та сходила в комнату для персонала и привела Мануэля. Но тому тоже не удалось убедить пьяного портье покинуть баню. Не успел Мануэль прибегнуть к силе, как дверь распахнулась и на пороге появилась фрау Феликс. Протянув Казутту полотенце, она спокойно произнесла:

– Всё, закончили процедуру.

Казутт встал, обмотал полотенцем бедра и вышел. В коридоре стояла фрау профессор Куммер в ядовито-зеленом купальнике. Ее дряблая кожа была похожа на плиссированную ткань.

Одним из уютнейших помещений «Гамандера» был читальный зал с большим стрельчатым окном в стиле модерн, из которого открывался вид на сосны и лиственницы, окаймлявшие территорию отеля. Две стены занимали книжные стеллажи в том же стиле, что и ароматная кедровая обшивка стен. Мягкая мебель – два утопленных в стену дивана и несколько кресел для чтения – тоже была частью первоначального внутреннего убранства отеля. На торцевой стене пестрели фотографии, иллюстрирующие историю строительства и открытия «Гамандера»: гости, прибывающие в карете, гости в вечерних платьях и карнавальных костюмах, гости, катающиеся на коньках, групповые фото с поварами, официантами, прачками и горничными. Над дверью висело большое распятие – явно из той же эпохи, потому что оно четко вписывалось в нишу, врезанную в обшивку стены. Единственной данью времени было несколько галогенных ламп для чтения, приятно дополнявших оригинальное освещение.

Библиотека состояла из пестрого собрания книг, оставленных гостями за восемь десятилетий, и маленькой, профессионально подобранной коллекции новых изданий в твердой обложке и карманных томиков на разных языках.

Соня зашла сюда по просьбе Мануэля, который прочел очередной том своего «Мегрэ» и хотел бы начать следующий. Он сегодня дежурил до восьми вечера и умирал от скуки в пустом велнес-центре.

Единственным посетителем читального зала в этот день оказался один из сыновей Хойзерманнов. Он сидел в мягком кресле, самозабвенно щелкая кнопками и клавишами своего «Game boy», издававшего возбужденные электронные звуки, и даже не заметил Соню.

Она быстро отыскала полку с романами Сименона, взяла «Ошибку Мегрэ» и поставила принесенный том на ее место.

На приставном столике рядом с креслом, мимо которого она хотела протиснуться, беспорядочно лежало несколько книг, как будто кто-то выбирал себе подходящее чтение, но неожиданно вынужден был прервать это занятие. Одна из них была раскрыта. Название другой, лежавшей рядом, наверху небольшой стопки, вызвало у Сони зрительный образ – два слова, написанные на пыльном стекле черного лимузина: «Миланский черт».

Она взяла старый, потрепанный том в руки. Золотыми, растрескавшимися от старости буквами на темно-зеленом холщовом переплете было оттиснуто название: «Миланский черт», а под ним, более мелким шрифтом: «и другие альпийские легенды».

Соня взяла книгу с собой.

– Он и в самом деле голубой.

– Нет.

– А чего же он тогда играет Цару Леандер?

– Он играет это для тебя, Соня.

Она сидела с Мануэлем в баре. Их сюда «заманила» Барбара Петерс, объявившая, что для сотрудников напитки отпускаются по специальному прейскуранту. Потому что, мол, нет более удручающего зрелища, чем пианист, играющий в пустом баре.

Когда они вошли, пианист мельком взглянул на них и вновь углубился в свою игру «для собственного удовольствия». Его звали Боб. Боб Легран из Канады. Мануэль узнал это в конторе. Он мог бы и сам спросить его, но не хотел, чтобы тот подумал, что он его клеит.

– Ну и что тут такого? – спросила Соня. – Ты же и в самом деле хочешь его склеить?

– Нет, – возразил Мануэль. – Я хочу, чтобы онсклеил меня.

Боб, судя по всему, был далек от подобных намерений. Он сидел за роялем и в глубокой задумчивости внимал звукам, извлекаемым его руками.

– А почему вы расстались – ты и твой муж?

Соня залпом допила свое шампанское и, подняв бокал, дала понять бармену, что желает повторить.

– Что, такая длинная история? – спросил Мануэль.

– Нет, такая скучная.

– Расскажи.

– Все произошло, как это чаще всего и бывает: мы стали чужими друг другу. Вернее, мы всегда были чужими. Мы постепенно заметили, что чужие друг другу.

– Оба?

– Да. Но призналась в этом только я. Для него это было не важно. По-моему, для него так даже было лучше. Жизнь, которой он жил и которой собирался жить дальше, возможна лишь с чужим человеком.

– И что же это за жизнь?

Ванни принес ей новый бокал шампанского.

– Жизнь напоказ. Как живут все его друзья, его родители, его братья и сестры. Как все, кому он стремился подражать.

Мануэль откинулся на спинку кресла, как ребенок, слушающий сказку на ночь.

– А потом?

– Как обычно: у него были какие-то женщины, и он считал, что в этом нет ничего особенного. Потом у меня были какие-то мужчины, и он уже не считал, что в этом нет ничего особенного.

– И вы расстались?

– Я рассталась. Он был за то, чтобы мы попытались «притереться» друг к другу, но я не большой любитель этого вида спорта и сначала переехала на другую квартиру, а потом подала на развод.

– И проиграла процесс?

– Выиграла.

– Так зачем же тебе работать? Насколько я понимаю, капусты у него хватает. Я думал, ты вынуждена работать…

– Я не вынуждена. Я хочуработать.

– Почему, черт побери?

– Расскажу как-нибудь в другой раз.

Пианист прекратил игру. Соня помахала ему рукой, приглашая к ним за столик.

– Ты что, с ума сошла? – прошипел Мануэль.

Пианист ткнул себя пальцем в грудь и вопросительно посмотрел на Соню. Та кивнула. Он встал и подошел к их столику. Соня предложила ему сесть. Он заказал пиво.

Боб Легран оказался солистом камерного оркестра из Квебека, с которым был на гастролях в Европе, где и остался по окончании турне и жил, пока не кончились деньги. А теперь устроился бар-пианистом в «Гамандер». Это была его первая работа, с тех пор как он оставил оркестр.

Ровно через пятнадцать минут он вернулся к роялю.

– Ну вот, я же говорил! – вздохнул Мануэль. – Никакой он не голубой.

Соня не стала возражать.

внизу плачет какая-то женщина

на каком этаже?

не знаю, что делать?

вызови полицию

они спросят что я здесь делаю

ты в гостях

ок

Эсэмэс вырвала ее из зыбкого, отравленного алкоголем сна. Она долго просидела в баре. Пианист во время каждой паузы садился за их столик и выпивал бокал пива. Она каждый раз из солидарности выпивала бокал шампанского. В одиннадцать Мануэль откланялся. Она просидела до конца.

Сейчас было без двадцати два. Она попробовала снова уснуть. Но ее тело отказывалось подчиняться мозгу. Она чувствовала собственный пульс. В левом ухе раздался тонкий, высокий звук. В затылке что-то покалывало, грозя к утру перерасти в мигрень. А еще было какое-то невнятное чувство, связанное с пианистом.

Она включила свет и взяла мобильный телефон.

она перестала плакать

все равно позвони в полицию

типа на помощь!

какая-то женщина перестала плакать!

Соня выключила мобильник и взяла с тумбы-умывальника «Альпийские легенды». Между страниц она обнаружила черно-белую почтовую открытку с изображением козьего стада на деревенской улице и надписью «Привет из Нижнего Энгадина!». Текст на открытке, которой была заложена заглавная история, отсутствовал, но кто-то шариковой ручкой обвел голову козла, идущего впереди стада.

Миланский черт

Высоко-высоко в горах, за самой Валь-Солитарией, там, где солнце даже летом не светит дольше трех часов, а сосульки в расселинах скал не тают до самого праздника Посещения, [20]20
  Посещение Марии( лат.Visitatio Mariae) – встреча Девы Марии и праведной Елизаветы, состоявшаяся спустя несколько дней после Благовещения; описана в Евангелии от Луки (Л к. 1:9–56). В католической церкви это событие вспоминается на празднике Посещения Пресвятой Девы Марии (31 мая или 2 июля).


[Закрыть]когда-то было пастбище Альп-Джета. Скудной жесткой травы и то и дело замерзающего источника едва хватало двадцати тощим козам и пастушонку, чтобы не умереть от голода и жажды. Там, в этой горной выси, было днем с огнем не сыскать хоть одного полена, чтобы обогреть жалкую хижину. Пастушок еще с раннего вечера загонял коз в хижину и ложился среди них, чтобы не замерзнуть ледяной горной ночью.

На пастбище это посылали лишь детей бедняков, и многие из них не доживали до осени.

В самое холодное лето после Тридцатилетней войны дошел черед и до Урсины, младшей дочурки одной бедной вдовы. Девочка, которой едва исполнилось девять, была еще мала для Альп-Джеты, но мать выдала ее за десятилетнюю. Ей было не обойтись без тридцати крейцеров, которые община платила летом пастуху.

То лето выдалось таким холодным, что козам чуть ли не до самого Варфоломеева дня [21]21
  День святого Варфоломея католическая церковь отмечает 24 августа.


[Закрыть]приходилось добывать себе траву из-под глубокого снега, и пересохшие вымена их иссякли. Вскоре съеден был последний кусок козьего сыра и выпит последний глоток козьего молока. Терзаемая холодом и голодом, сидела Урсина среди блеющих коз и молила всех святых о помощи.

Но чем жарче была ее молитва, тем яростней дул ледяной ветер сквозь ребра покосившейся хижины, задувая в нее колючие, как иглы, снежинки.

– Ах, коли ангелы не хотят выручить меня из беды, пусть поможет хотя бы черт! – не выдержав, в отчаянии воскликнула девочка.

Ветер тотчас улегся, и в тишине раздался низкий голос:

 
Не утруждай молитвой Бога,
Миланский черт тебе подмога.
 

Голос исходил от старого козла, стоявшего против нее и таращившего на нее свои желтые глаза. Страх охватил Урсину, ибо она знала, что черт ничего не дает даром.

– Какова твоя цена? – спросила она дрожащим голосом.

Но козел ничего не ответил. И во все время выпаса не услышала она от него больше ничего, кроме блеянья.

Зато в ту же ночь снег растаял. Утром солнце приласкало луга, и повсюду зазеленела сочная зеленая трава. И так было все лето. Осенью же, когда пришли крестьяне за стадом, козы были тучными, а в клети круглились тридцать головок сыра. Сама Урсина окрепла и похорошела. Зубы ее сияли белизною, а белые кудри блестели на солнце.

С той поры, пока не исполнилось ей шестнадцать лет, каждое лето год от года гоняла она разрастающееся стадо на Аль-Джету. Крестьяне же, довольные юною пастушкою, начали платить ее матери уже целый гульден за лето, а потом и два, и даже три. Девушка расцвела и стала такою красавицей, какой прежде не видали в долине даже старики.

Но вот за десять дней до ее девятого лета на горном пастбище в деревню въехала пыльная карета. Единственным пассажиром ее оказался благородный пожилой господин. На нем было платье из черного шелка, на поясе висела серебряная шпага, а на шляпе красовалось алое перо. На итальянском языке он велел позвать Урсину, изъявив желание говорить с нею.

– Кто вы? – молвила Урсина, лишь только они остались одни.

– Не утруждай молитвой Бога, Миланский черт тебе подмога… – отвечал незнакомец.

Урсина задрожала, услышав слова, произнесенные в ту холодную ночь на Альп-Джете старым козлом.

– Стало быть, вы желаете получить плату? – пролепетала она.

– О нет, – молвил черт, – все, что ты получила от меня до сего дня, ничего не стоит. Плату я потребую лишь, если ты пожелаешь большего.

– Но чего же я еще могла бы пожелать?

– Несравненной красоты, вечной молодости, богатства, счастья, замок с сотней окон и тридцатью башнями…

Юная Урсина, которая, повзрослев и снискав себе своею красотой и трудолюбием любовь земляков, была к тому времени бойкой девушкой, не побоялась спросить:

– И какова же будет ваша цена, Миланский черт?

– Как обычно, Урсина: твоя душа.

Девушка рассмеялась и сказала:

– Высока цена ваша, слишком высока!

Черт улыбнулся.

– Прежде чем отказаться, выслушай условия. – И, склонившись к ней, молвил ей на ухо:

 
Когда летом наступит осень,
Когда день обернется ночью,
Когда в воде вспыхнет пламя,
Когда с рассветом пробьет двенадцать,
Когда птица станет рыбой,
Когда зверь превратится в человека,
Когда крест повернется на юг —
Лишь тогда ты станешь моей.
 

Урсина трижды просила черта повторить условия и, убедившись, что все поняла верно, дала согласие.

Простившись с матерью, с братьями-сестрами, сродной деревней и с козами, она села в карету. Прежде чем достигли они цели путешествия, красота ее увеличилась во много крат. Всюду, где бы ни останавливалась карета, ее тотчас же обступали люди, непременно желавшие увидеть красавицу Урсину. Замок на холме, высоко вознесшийся над плодородною долиной, и вправду имел сто окон и тридцать башен с золотыми кровлями.

Миланский черт простился и исчез. Лишь раз в году навещал он Урсину, и та устраивала пир с музыкой и танцами. У черта были изысканные манеры, и он никогда не упоминал о заключенной меж ними сделке.

Но вот в один прекрасный июльский день…

Закончилась страница 82. Текст, начинавшийся на следующей странице, не имел никакой связи с предыдущими строками:

…и отблески пламени над долиной далеко видны были в ночном небе. А когда жители деревни на следующее утро копались в дымящихся развалинах замка, они не нашли ничего, кроме ожерелья Урсины, которое она надела в ту ночь для своего любовника.

Но с тех пор всякий раз, когда летом погода внезапно менялась и на пастбища начинал сыпаться снег, люди с опаской смотрели в небо и говорили: «Смотрите-ка, Урсина вытряхивает перину!»

6

Небо над Валь-Гришем мерцало словно внутренность морской раковины. Рассвет медленно обводил контуры горных вершин тонким перламутром. Забрезжила в предутренней дымке деревня в предвкушении первого безоблачного летнего дня этого месяца.

Было около пяти часов. Башня церкви Сан-Йон врезалась черным силуэтом в бледное небо. Механизм курантов с тихим шипением пришел в движение, и маятники колоколов соль и ми начали ритмично отбивать четверти: бим-бам, бим-бам, бим-бам, бим-бам. Им тяжело и торжественно вторил часовой колокол: бом… бом…

При первых ударах, отбивающих четверти, Соня стряхнула с себя остатки тревожного, сумбурного сна. Увидев темный просвет между полузадернутыми шторами, она закрыла глаза и принялась считать удары часового колокола. Бом… бом…

После шестого удара она застонала.

После седьмого откинула простыню.

После восьмого встала.

После девятого открыла окно и, ежась от утреннего холода, окинула взглядом подернутую сизой дымкой горную цепь.

Бом… бом…

Она насчитала двенадцать ударов. Потом из-за зубчатой вершины Пиц-Вуольпа блеснул первый солнечный луч.

На стоянке «Гамандера» Соня увидела джип с молочной цистерной.

Джан Шпрехер тоже увидел джип. Его внимание привлекли двенадцать ударов колокола. Он вышел из хлева, снял с гвоздя бинокль и навел его на деревню. Улица была пуста. Но перед «Гамандером» он краем глаза заметил какое-то движение. Джип Рето Баццеля развернулся и выехал со стоянки. Шпрехер проводил его взглядом до поворота.

Он опять направил бинокль на деревню. По улице куда-то спешил Сандро Бургер. На ходу заправляя рубашку в штаны и качая головой, он то и дело смотрел на башню церкви. Шпрехер еще успел заметить, как Бургер достал из кармана ключи, потом его скрыл от него угол дома.

Он рассмеялся и вернулся в хлев.

Заложив руки за голову, Сандро Бургер изучал панель управления курантов. В 1964 году башенные часы церкви Сан-Йон были отреставрированы и электрифицированы. С тех пор они шли безупречно, если не считать редких случаев отключения электроэнергии. Время от времени нарушалась синхронность хода и боя. Но расхождение было минимальным. Сандро каждый второй понедельник немного подводил стрелки, и этого было вполне достаточно.

Теперь же часы показывали десять минут первого. Разница в семь часов не могла возникнуть сама по себе. Кто-то сделал это намеренно.

Когда Сандро Бургер подошел к церкви, главный вход был заперт на ключ. Он проверил боковой вход – тоже закрыт. Как и двенадцать окон с витражами.

Бургер продолжил осмотр. В ризнице он обнаружил окно, которое было лишь прикрыто. Оно выходило на маленькое кладбище, старейшие каменные кресты которого были вмонтированы в стену церкви. Один из них находился непосредственно под окном ризницы. Каменная стремянка.

Бургер был уверен, что вечером окно было закрыто. Правда, он не проверял его, но оно никогда не открывалось.

Если бы у господина Хойзерманна на голове была хотя бы десятая доля тех волос, что росли у него на спине, ему не надо было бы брить голову наголо. Соня не любила массировать волосатые тела. Волосы имеют обыкновение свиваться в крохотные узелки, которые можно устранить лишь с помощью маленьких маникюрных ножниц.

Поэтому на спине и плечах она ограничилась лишь легкими поглаживаниями и сосредоточилась на поясничном отделе позвоночника. На пояснице волосы были не такими густыми.

Загадочная легенда, прочитанная ею в постели, обрывки ночных снов и двенадцать ударов колокола на рассвете еще больше усилили в ней чувство нереальности. Что-то должно было произойти. Ее мучила тревога, которую испытывает кошка перед стихийным бедствием. И та же неспособность поделиться этой тревогой.

Что-то должно произойти. Или уже произошло? Может быть, это «что-то» уже произошло, а она просто не может понять, что именно?

Хотя какая разница! То, что в одной действительности уже произошло, в другой, возможно, еще только предстоит.

Она легонько забарабанила по пояснице господина Хойзерманна полусжатыми кулаками.

Зачем этому типу с молочной цистерной понадобилось торчать в такую рань перед ее окнами? Почему Паваротти вел себя сегодня так странно, когда она сняла с клетки покрывало? Он не сидел на своей жердочке, как обычно, подслеповато моргая на дневной свет, а беспокойно семенил по полу клетки с взъерошенными перьями, как будто что-то потерял в песке.

Приспустив трусы Хойзерманна и положив смазанные маслом ладони ему на поясницу, справа и слева, чуть выше ягодичных мышц, она чувствовала, как из точек лаогун в центре ладоней в него теплым лучом яркого света потекла энергия.

Так она стояла, пока в ней не умолкли все чувства – зрение, обоняние, слух, осязание и вкус, пока не осталось одно-единственное ощущение: неудержимого потока чистого ци.

Стон господина Хойзерманна вернул ее в его действительность. Она сняла с его спины полотенце и попросила перевернуться на спину. Он не сразу выполнил ее просьбу. Когда он наконец это сделал, Соня увидела причину его нерешительности.

– Простите… – пробормотал он.

– Бывает, – ответила она с улыбкой, которая относилась не к нему.

Позже, в комнате для персонала, она спросила Мануэля:

– Ты тоже слышал это, в пять утра?

– В пять утра я еще сплю.

– Церковный колокол пробил двенадцать раз.

Мануэль скептически посмотрел на нее.

– Клянусь тебе! Я стояла у окна и считала удары. Странно, правда?

– Не более странно, чем заскок у любых других часов.

– Да. Если бы не все предыдущие странности – кислота в кадке с фикусом, светящиеся палочки в бассейне…

– Это становится странным лишь в том случае, если ты устанавливаешь взаимосвязанность всех этих событий.

– Да они и без всякой взаимосвязанности, сами по себе, – странные явления!

Мануэль пренебрежительно махнул рукой.

– Ну, а что с Бобом?

– Что ты имеешь в виду?

– Вы уже… того?

Соня покачала головой.

– Кто-то льет кислоту в кадку с фикусом, кто-то бросает в бассейн светящиеся палочки, кто-то в пять утра двенадцать раз бьет в церковный колокол, а кто-то отказывается спать с пианистом… Странные вещи происходят в Валь-Грише!

бауманн требует твой номер

ты его не знаешь

он говорит что все равно узнает

блефует

мой номер он как-то раскопал

твой номер знает полгорода

и никто не звонит

одиночество

старость и одиночество а у тебя что нового

в пять утра церковный колокол пробил двенадцать

возвращайся пока не поздно

Доктор Штаэль лежал на боку. Левой рукой Соня немного оттянула назад его плечо, а правой работала с его точками цубо ниже основания черепа. Перед началом сеанса она по обыкновению спросила его, есть ли у него какие-нибудь жалобы. Он ответил вопросом:

– Кроме того, что мой череп вот-вот взорвется? Соня начала с шиацу головы. Она положила вытянутый большой палец в ложбинку между мышцами шеи и мягко надавила. Доктор Штаэль застонал.

– Больно?

– Нет, приятно.

– Это «пруд ветра».

– Что?

– Так называется эта точка. Она располагается на меридиане желчного пузыря. Очень важная точка для всех видов головной боли.

– «Пруд ветра»… – повторил доктор Штаэль скорее для самого себя.

Соня показала ему другие точки меридиана желчного пузыря.

– Вот это – «плечевой колодец»… это – «поле у холма»… а это – «источник у освещенной солнцем могилы»… А здесь… – она надавила на кость за ухом – «совершенная кость», лучшая точка при боли в висках.

Некоторое время они оба молчали под медитативную музыку сфер. Потом доктор Штаэль сказал:

– Вы ведь говорили, что вам хватает хлопот и с одной действительностью, не говоря уже о нескольких…

– Да, для меня даже две действительности – уже перебор.

– А как же меридианы? Ни один патологоанатом еще ни разу не находил в теле человека никаких меридианов. И тем не менее вы говорите о них как о чем-то само собой разумеющемся. Или, скажем, это ци. Еще ни одна западная наука не признала эту «жизненную энергию». Неизвестна ни ее природа, ни ее структура. Но вы, выполняя массаж шиацу, мгновенно находите закупорки канала ци и устраняете их так же привычно, как сантехник устраняет засоры в водопроводной трубе. Я это называю уверенным подходом к разным действительностям.

– Я никогда не рассматривала это как другую действительность.

– А что же это, по-вашему?

– Это дело веры.

– Я не верю ни в ци, ни в меридианы. Но боль – он постучал пальцем по голове – практически исчезла.

Соня рассмеялась.

– Этому наверняка есть какие-нибудь неврологические объяснения.

– Да. Но мне больше нравится «пруд ветра».

С этой минуты они молчали до самого конца сеанса. Уже когда доктор Штаэль встал с массажного стола, Соня, подавая ему теплое полотенце, спросила:

– Вы слышали сегодня утром церковный колокол?

– Да. Сначала я обрадовался, решив, что в первый раз за много лет проспал. Но потом подумал: с каких это пор день начинается в двенадцать?

– Не смотрите на меня так. Вам это тоже предстоит.

Соня почувствовала себя преступником, которого застукали на месте преступления. Она и в самом деле подумала, глядя на дряхлую фрау Куммер: неужели она тоже когда-нибудь будет так выглядеть? Они стояли друг против друга по пояс в теплой воде, и Соня обдумывала, с какого упражнения начать. Она давно уже этим не занималась, но водная гимнастика входила в ассортимент услуг велнес-центра, а она оказалась единственным свободным на этот момент сотрудником.

– Вернее, вам это тоже предстоит, если повезет.Не все доживают до моего возраста.

– Для начала мы легко касаемся коленями пола и отталкиваемся от него.

– Когда я была в вашем возрасте, я выглядела не хуже вас. Сколько вам лет? Тридцать пять?

– На колени – и оттолкнуться.

– Пожалуй, даже немного спортивнее. И грудь у меня была больше. – Не переставая говорить, фрау профессор Куммер медленно погрузилась в воду до плеч и быстро поднялась. – И никакой татуировки у меня, разумеется, не было. Тогда женщины этим не баловались. Разве что определенный сорт женщин…

– А теперь зайдем немного глубже.

Соня прошла до середины бассейна, старуха последовала за ней и погрузилась в воду по шею.

– Не успела я оглянуться, как она уже тут как тут, старость. Ты смотришь в зеркало и спрашиваешь себя: когда же это, черт побери, началось? Вы сами увидите. Может, уже завтра, после душа.

– По команде «марш» вы бежите как можно быстрее к противоположной стенке.

– А может, даже сегодня, после гимнастики. Будете стоять перед зеркалом в раздевалке, увидите маленькие дряблинки на подбородке, на руках и спросите себя…

– Внимание! Марш!

Фрау профессор Куммер устремилась к стенке, работая руками, как веслами, и, добравшись до цели, обернулась.

– Когда… спросите вы… себя… – произнесла она, тяжело дыша, – когда же это началось…

– Внимание! Марш! – скомандовала Соня. Фрау профессор Куммер отделилась от стенки и двинулась на Соню. Призрак старости, морщинистый и злой. Почти неподвижный, словно в замедленной съемке, но неотвратимый, неудержимый.

В ожидании прибытия старухи и очередной порции яда Соня вдруг поняла, что ей не давало покоя с того момента, как она закончила сеанс массажа и отпустила доктора Штаэля. Его слова: «С каких это пор день начинается в двенадцать?»

Через две минуты, оборвав в самом начале урок водной гимнастики с фрау Куммер, она даже не стала утруждать себя более дипломатичным обоснованием своего решения, а заявила просто:

– Потому что вы меня достали.

Восемь зловещих строк сохранились у нее в памяти в виде картинки. Но она все же бегом, прямо в халате, бросилась наверх, примчалась в свою комнату и раскрыла книгу легенд:

 
Когда летом наступит осень,
Когда день обернется ночью,
Когда в воде вспыхнет пламя,
Когда с рассветом пробьет двенадцать,
Когда птица станет рыбой,
Когда зверь превратится в человека,
Когда крест повернется на юг —
Лишь тогда ты станешь моей.
 

«Когда с рассветом пробьет двенадцать», – повторила она тихо. Сердце ее, которое только что просто билось от того, что она бегом поднялась по двум крутым лестницам, теперь бешено колотилось от страха.

Ведь на рассвете и в самом деле пробило двенадцать! А люминесцентные фонари на дне бассейна? Чем не подводное пламя? «Когда в воде вспыхнет пламя»!

Паваротти закатил истерику, словно чувствуя неладное. Соня подошла к клетке, вынула дно в виде выдвижного ящика с песком, высыпала песок в мусорное ведро, вымыла ящик горячей водой, насыпала в него свежего песка и вставила в клетку. Потом поменяла воду в плошке, наполнила кормушку, прикрепила к прутьям клетки новую метелку проса. Больше ей нечем было себя занять.

«Когда летом наступит осень»? Ну конечно – фикус! Все его листья опали, вот тебе и осень!

Соня села за письменный стол и заставила себя дышать ровно и глубоко. Она понимала, что и второе условие уже должно было быть выполнено, только не знала, как именно это произошло. Но чувствовала, что через несколько секунд найдет решение и этой загадки.

«Когда день обернется ночью»! И вдруг, словно ей бросили сзади за воротник кусочек льда, спину обожгло холодом. Казутт! Ночной портье, который посреди бела дня вдруг является на службу! И день превращается в ночь…

Соня встала, придвинула стул к шкафу, встав на него, достала сверху пустой чемодан и бросила его на кровать. В боковом кармане на молнии лежала пачка сигарет, которые она купила, чтобы не просто не курить, а не курить сознательно.Это были сигареты с ментолом. Содрав целлофан и раскрыв пачку, она вынула сигарету. Спички лежали в ванной, рядом с подсвечником, который она приготовила на случай отключения света.

Прикурить сигарету ей удалось лишь с третьей спички.

На столе зазвонил телефон. Она испуганно вздрогнула и взяла трубку. Это был Мануэль. Он звонил от стойки портье.

– С тобой все в порядке?

– Да. А что?

– Я видел, как ты неслась по лестнице.

– Ничего, все уже нормально.

– Барбара хочет с тобой поговорить. У себя в кабинете. Прямо сейчас.

Фрау профессор Куммер, сидевшая в махровом халате в холле, в одном из кресел с высокой спинкой, проводила Соню торжествующим взглядом до двери с табличкой «Дирекция».

Барбара Петерс ожидала ее за своим монитором. По случаю первого солнечного дня она надела топ с тоненькими бретельками. На ее округлых плечах играл матово-янтарный глянец. Надключичные ямки напоминали углубления для крупных, тяжелых драгоценностей в футлярах с бархатными подушечками.

Она указала рукой на стул напротив себя и дождалась, когда Соня сядет.

– Фрау профессор Куммер сказала, что вы прервали урок водной гимнастики и ушли, заявив, что – цитирую: она вас достала. Это правда?

Соня кивнула.

– Вы действительно так и сказали? «Потому что вы меня достали»?

Соня пыталась понять, что скрывается за внешне спокойным выражением лица начальницы – злость, которая вот-вот прорвется сквозь эту полуулыбку вежливости? Возмущение? Презрение?

– Боюсь, что я и в самом деле сказала что-то подобное. По смыслу.

– По смыслу?

– Нет, буквально.

Борьба эмоций на красивом лице Барбары Петерс длилась не более трех секунд.

– Это возмутительно! – захихикала она. – Как вы могли? Фрау профессор Куммер уже двести лет является нашим постоянным клиентом и кавалером бриллиантового ордена за успехи в водной гимнастике!