Текст книги "Миланский черт"

Автор книги: Мартин Сутер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Сегодня, через двадцать с лишним лет, перед ее мысленным взором две финалистки боролись друг с другом не на жизнь, а на смерть. Они ни в чем не уступали друг другу, закончили поединок вничью, первый приз был присужден им ех aequo, [31]31
  Поровну (лат.).


[Закрыть]и они вынуждены были разделить лавры.

В тот момент, когда Соня как раз выбирала для них форму награды, в дверь постучали. Она затаилась.

Стук повторился.

– Ну, открывай! Это я, – услышала она затем голос Мануэля.

Она встала и открыла ему в трусиках и бюстгальтере.

Мануэль немного запыхался. Видимо, бежал по лестнице.

– Если ты не придешь в бар, она его у тебя уведет.

Соня пожала плечами.

– Если эта перспектива его устраивает…

– Чушь! Ее красота вне конкуренции, так что ты от него слишком многого требуешь.

Соня опять пожала плечами.

– Никто не спорит, ты тоже выглядишь классно, но… Черт побери, да одевайся ты! И поживее!

– Я уже спала.

Он окинул ее скептическим взглядом.

– В полном макияже? Не смеши. Давай, пошли. Не сдавайся!

– А тебе-то от этого какая польза?

Он рассмеялся.

– Не хочу, чтобы он достался ей.

Соня сняла платье с вешалки.

– Ну, ладно. Только ради тебя.

Это была легкая победа. Когда они спустились в бар, «маман» ужинала с Барбарой в ресторане за ее столиком. Изредка оттуда доносился ее искусственный смех. Боб был погружен в свою dinner music. [32]32
  Застольная музыка (англ.).


[Закрыть]

Соня, Мануэль и доктор Штаэль были единственными посетителями бара. Боб в перерывах подсаживался к ним, и все было как прежде. К тому моменту, когда он сыграл последнюю вещь – «In the Still of the Night», – дамы, так и просидевшие все это время в ресторане, давно ушли, не заходя в бар.

Первым откланялся доктор Штаэль, за ним Мануэль. Потом Ванни начал недвусмысленно намекать, что пора и честь знать, и в конце концов они с Бобом ушли в Сонину комнату, как два спевшихся во время турне гастролера.

– Боб!

– Ммм?

– А откуда у тебя царапины?

– Какие царапины?

– На спине.

– Наверное, от тебя.

– Ах, Боб, массажистки стригут ногти.

Лес ниже Альп Петча был небрежно упакован в вату. На западе в серых толщах неба образовалась ослепительно-белая полынья, и изящные ветви лиственниц загорелись влажным блеском. Узкая дорожка была покрыта мягким пружинистым ковром из бурых прошлогодних иголок. Кое-где валялись еловые шишки, которыми она в детстве играла, делая вид, что курит трубку.

Она попросила Мануэля взять ее единственный сегодняшний сеанс и сказала, что уходит на целый день.

– А если спросит мисс Гамандер?

– Скажи, что я видела ее в гробу. В белых тапках.

– Понятно.

Ни о чем не думать, ни о чем не думать, повторяла она в такт бодрым шагам. Она уже успела вспотеть, но руки, уши и нос были ледяными. Температура воздуха за последний час резко упала.

Ни о чем не думать, ни о чем не думать.

Слева при дороге стояла та самая скамья, с которой она тогда увидела, как мир на несколько мгновений преобразился. Сколько же времени прошло с тех пор?

Ни о чем не думать, ни о чем не думать.

Дорога круто поднималась вверх и вела через быстро редеющий лес, постепенно открывавший вид на широкие просторы голых альпийских лугов.

Запыхавшись, она остановилась на границе леса. Над ней сияли сочной зеленью крутые склоны, теряющиеся в жемчужно-сизых оборках тумана. Две-три альпийские хижины, разбросанные по склону, казались игрушечными домиками, приклеенными детской рукой к модели железной дороги. Нарушал гармонию лишь вертикальный кремнистый шрам – русло белоснежного ручья, стремительно несущегося вниз.

Трава была высокая. Только на одном из лугов какой-то скорый на руку крестьянин умудрился за один из считанных сухих дней последних недель управиться с сенокосом. Сено лежало вдоль дороги в рулонах, запаянных в белый полиэтилен.

Соня перелезла через забор и начала подъем, шагая по скошенному лугу.

Вот идет по земле крохотная Соня Фрай. Одна из миллионов, поднимающихся в этот момент на отвесную гору. Одна из сотен тысяч, поднимающихся в этот момент на отвесную гору с чувством страха. Одна из десятков тысяч, поднимающихся в этот момент на отвесную гору с чувством страха и сердечной мукой в груди.

Ни о чем не думать, ни о чем не думать.

Мимо усыпанной коровьими лепешками ложбины с деревянным, обитым жестью колодцем. Мимо черной деревянной хижины с солнечным коллектором. Мимо маленького плохо зарубцевавшегося оползня.

Она добралась до рваных краев туманной завесы. Все контуры постепенно растворялись в этом молоке. Она карабкалась вверх, пока пастбища не исчезли и ее не обступил немой белый туман.

Только теперь она позволила себе передышку. Усевшись на камень, растущий из девственно чистого луга, она ждала, когда утихнет буря в груди.

Ни о чем не думать.

Дыхание успокоилось. Пульс замедлился. Вокруг нее и над ней был лишь светлый вакуум. И она укуталась в этот холодный, непроницаемый вакуум, как в легкое покрывало.

Откуда-то издалека доносился приглушенный шум мотора и превращался в светящуюся оранжевую линию, дрожащую в белой дымке. Воздух имел круглый мягкий запах.

И вдруг белизна, в которую она неотрывно смотрела, отшатнулась, словно от порыва ветра, и над ней разверзлось ледяное синее небо. А где-то внизу, утонув в море тумана, лежал Валь-Гриш.

Она словно вошла через открывшийся белый шлюз в другую, освещенную чужим ярким солнцем действительность.

Время остановилось. Все замерло.

Первое, что Соня почувствовала после короткого оцепенения, было дыхание обжигающе холодного ветра. Потом она увидела тучу, которую он тащил на буксире и которая через минуту скрыла от нее внезапно явившийся ей на мгновение мир.

Когда Соня была маленькая, отец показывал ей фокус: улыбаясь ей, он приставлял ко лбу ладонь и медленно опускал ее, как занавес, к подбородку. Счастливое лицо исчезало, и вместо него появлялось грустное. Потом «занавес» поднимался, и улыбка опять появлялась.

Только что мир на глазах Сони претерпел такую же метаморфозу – преобразился и вернулся в прежнее состояние. Теперь, возвращаясь назад, она вновь отчетливо видела лес и деревню, в то время как сзади по склонам опять клубились серые облака.

Вниз, через лес, по мягкой, пружинистой пешеходной дорожке с хвойным ковровым покрытием, плавно идущей под уклон. Что-то среднее между ходьбой и парением. Потом по грунтовой дороге, посыпанной гравием. Мимо сгорбившегося от скорби дома Луци Баццеля. По переулку, в котором жил Казутт, с его полинявшими сграффити и облупившимися фасадами, к которым притулились укрытые полиэтиленом штабеля дров.

Перед лавкой колониальных товаров фрау Бруин заносила внутрь рекламный щит и стойку для газет. Увидев Соню, она показала на небо и сказала:

– Сейчас грянет!

Соня подняла голову. Ровный покров тумана свернулся в огромные темно-серые клубы, желтые и бурые по краям.

Соня пошла дальше, мимо «Горного козла», мимо украшенного геранями фонтана, прямо к церкви. Она открыла тяжелую дверь, и в ноздри ей ударил запах кедра, свечей и ладана. Сквозь витражи сочился скудный сумрачный свет.

Перед алтарем Девы Марии мерцали свечи. Соня направилась туда. Перед алтарем стояла на коленях пожилая женщина, одетая в черное. Она была погружена в молитву. Соне хотелось побыть здесь одной. Перекрестившись на Мадонну, она достала из кармана брюк свой спортивный кошелек. Он был на молнии, которая, открываясь, издавала пронзительный треск.

Молельщица повернула голову, и Соня узнала в ней старушку, у которой жил Казутт. Они молча кивнули друг другу.

Соня бросила монету в железный ящик и поставила три свечи. Все три за себя.

Старушка закончила молитву, тихо произнесла «амен», перекрестилась и поднялась с колен. Еще раз кивнув Соне, она пошла к выходу. Через несколько секунд пламя свечей перед алтарем заколебалось. Соня услышала скрип боковой двери и щелчок замка.

Дева Мария была одета в длинное белое платье до пят с голубой лентой на поясе, покрывало на голове переходило в столу. На правой руке Мадонны висели длинные, до пола, золотые четки. Сложив ладони и устремив взор к небесам, Богородица молилась за бедных грешников.

Соня вдруг услышала тихие шаги и обернулась. Чья-то фигура исчезла за дверью ризницы. Пламя свечей снова затрепетало, и снова раздался скрип боковой двери.

– Сандро! – раздался приглушенный женский голос. Это была та самая старушка в черном. – Сандро!

Она торопливыми короткими шагами пошла к Соне.

– Вы видели дьякона? – спросила она.

Глаза ее были широко раскрыты, на бледном лице застыл испуг.

– Может, в ризнице? – откликнулась Соня. – Что-нибудь случилось?

Женщина кивнула.

– Крест…

Она поспешила к ризнице и через минуту вышла оттуда уже вместе с дьяконом. Они направились к боковой двери. Соня последовала за ними.

Небо было уже почти черным. Ледяной ветер гнал по улице крупные снежинки. Дьякон и старушка исчезли, но маленькие чугунные ворота кладбища были распахнуты.

Завядшие венки и букеты на могиле Рето Баццеля были уже припорошены снегом. Старушка стояла перед могилой, дьякон возился с крестом.

Крест был перевернут и торчал из земли нижним концом вверх.

Дьякон вытащил его из земли и, положив рядом с могилой, пошел к сараю с хозяйственным инвентарем на другом конце кладбища. Соня и старушка молча смотрели на вихрящийся снег, который становился все гуще и все плотнее ложился на испачканный землей крест.

– Меня зовут Соня Фрай, – сказала Соня, чтобы нарушить молчание.

– Сераина Биветти, – ответила старушка, и они снова замолчали.

Дьякон вернулся со штыковой лопатой, выкопал небольшую яму, поставил в нее крест, засыпал яму и притоптал землю ногой.

Сераина достала из кармана использованный пестрый бумажный носовой платок и протянула дьякону. Тот обтер крест и табличку с надписью и окинул придирчивым взглядом свою работу.

Сераина перекрестилась. Дьякон, а за ним Соня последовали ее примеру.

– Ну, попадется он мне!.. – угрожающе произнес дьякон.

– Смотри, чтобы ты ему не попался… – пробормотала Сераина.

Соня, ежась от холода, стояла у могилы своего врага и смотрела, как летний снег ложится на плечи Сераины поверх черной вязаной кофты, словно потертое боа. Когда ударил колокол, отбивая четверть, она испуганно вздрогнула.

Дьякон и Сераина, услышав колокол, как по команде, повернулись и пошли к воротам, как будто только и ждали этого сигнала. Соня пошла за ними.

У ворот кладбища они расстались.

– Урсина вытряхивает перину, – сказала Сераина на прощание.

Снег уже успел покрыть дорогу. В десяти метрах ничего не было видно. Дома на противоположной стороне улицы смутно темнели за белым занавесом. В снежной круговерти вдруг возникла чья-то фигура. Сначала она показалась Соне всего лишь полупрозрачным сгустком материи, потом проступили едва заметные очертания, и наконец обозначился цвет: желтый. Это была пожилая женщина в желтом дождевике и в брюках из черно-желтой шотландки. Не поднимая головы, она прошла мимо. Соня обернулась и смотрела ей вслед, пока она не растворилась в метели.

Соня пошла дальше. Сзади послышался шум мотора. Она отступила в сторону и прижалась к стене. Снежинки окрасились в желтый цвет в лучах двух фар. Вслед за этим материализовался и тут же вновь канул во тьму черный лимузин. Но Соня успела узнать машину «il senatore».

Следы шин вели к «Гамандеру», но лимузина перед входом уже не было. У въезда на территорию отеля Паскаль и Дарио играли в снегу, выпавшем так нежданно-негаданно.

За ярко освещенной стеклянной стеной бассейна сквозь пляску снежинок смутно проглядывала фигура фрау Куммер. Она стояла, расставив руки в стороны и закинув голову назад, словно в каком-то спортивном танце. Над термальным бассейном под открытым небом вздымался подсвеченный пар.

Из отеля вышли супруги Лютгерс. Они были одеты по-походному и делали вид, что не замечают метели. Оба держали в руках палки от воображаемых лыж и сопровождали свои шаги механическими движениями.

Внезапно и так нелепо грянувшая зима, казалось, напрочь отрезала Валь-Гриш от действительности.

Остаток дня Соня хотела провести в своей комнате. У нее не было желания встречаться ни с Барбарой, ни с «маман», ни с Бобом. Но вечером она опять надела ветровку и мокрые кроссовки и вышла из отеля.

Снегопад прекратился, с крыш уже капало. Из печных труб курился дым, и заснеженные дома с горящими окнами напоминали рождественские картинки.

На этот раз над дверью «Каза Кунигл» горел фонарь. Соня постучала, и дверь сразу же открылась, как будто ее уже ждали.

На этот раз Сераина ее узнала.

– Он в том же состоянии, – сказала она. – Вряд ли вам удастся с ним поговорить.

– Я хочу поговорить с вами.

Сераина отступила в сторону, впустила Соню в подъезд и закрыла тяжелую дверь. В доме пахло яблочным пирогом, который остывал на комоде в коридоре. Сераина явно не собиралась приглашать Соню к себе в квартиру.

– У меня мало времени. Ко мне сейчас должны прийти.

– Когда пошел снег, вы сказали, Урсина вытряхивает перину.

– Да, так у нас здесь говорят, когда идет снег в неурочное время.

– Это слова из легенды о Миланском черте.

– Это не легенда.

Соня на мгновение лишилась дара речи.

– Я вас сегодня видела в церкви. Видела, как вы молились. Кто верит в Бога, должен считаться и с чертом.

– А вы не могли бы рассказать мне эту историю? В моей книге вырваны несколько страниц.

– Я жду гостя с минуты на минуту. Приходите завтра. – Сераина открыла дверь, недвусмысленно давая Соне понять, что ей не до нее. – После обеда. Я обедаю рано.

Соня прошла мимо нее на крыльцо.

– Когда моя мать была молодой, ей однажды ночью приснилась Урсина. Она плакала кровавыми слезами, сказала мать. А утром ее черные волосы стали белыми как снег.

Когда она шла назад, вдруг погасли все огни. Улица погрузилась во мрак. Дома ослепли и, не мигая, смотрели черными четырехугольниками окон. Вместе с огнями исчезли и звуки. Бубнивший где-то вверху телевизор резко умолк.

Соня остановилась и поискала в сумке фонарик. Но он остался в комнате. Она двинулась дальше. Почти на ощупь.

На главной улице тоже была непроницаемая темень. В окнах кое-где помигивали свечи и сновали тени.

Соня побежала. Там, где обычно, как пассажирский лайнер в море, сиял окнами «Гамандер», теперь лишь чернел зловещий силуэт.

Но когда она добежала до въезда на территорию отеля, послышался шум запускаемого генератора. «Гамандер» медленно зажег огни, которые, несколько раз моргнув, вошли в нормальный режим и горели ровно.

В деревне по-прежнему было темно.

В эту ночь Соня даже не пыталась уснуть без теместы. Но когда она проснулась, действие таблетки кончилось, а ночь еще нет.

Ей приснилось, что она слышит какие-то звуки. Позвякивание, побрякивание, постукивание – как будто Паваротти порхал по своей клетке. Звуки были настолько явственными, цветными и трехмерными, что она включила свет и прошла в ванную.

Но никакой клетки там не было. Она увидела лишь огарок свечи, которую оставила в раковине на тот случай, если отключат генератор. Его тарахтение все еще было слышно где-то внизу.

Она вернулась в комнату и отодвинула занавеску на окне. В деревне света все еще не было. Но питавшийся от генератора уличный фонарь на автостоянке перед отелем бросал тусклый круг света на мокрую дорогу.

Соне вдруг показалось, что в этом круге она на секунду увидела чью-то фигуру.

10

На следующее утро снег в деревне растаял. Но когда ветер изредка приподнимал завесу тумана, вершины гор поблескивали белизной.

К Соне на утро был записан доктор Штаэль. На этот раз у него не было ни головной боли, ни похмельного синдрома.

– Так что решите сами, какой вид массажа мне сейчас больше подходит, – попросил он.

Соня решила, что нейропсихологу больше всего подходит шиацу головы. Она принялась пальцами обеих рук массировать кожу на голове от лба до шеи. Доктор Штаэль только что принял душ, и его густые седые волосы казались на ощупь мокрой шкурой белого медведя.

Штаэль закрыл глаза.

– Послезавтра я уезжаю, – произнес он через некоторое время.

– Завидую. Я бы тоже не прочь уехать, – ответила Соня.

Он открыл глаза, и их взгляды встретились в перевернутом виде.

– Вот как? А мне казалось, вы уже вошли во вкус…

– Мне тоже так казалось.

Она взяла в каждую руку по пучку волос и легонько потянула их в стороны.

– Перевернутый крест?

Соня взялась за следующие два пучка волос. Не прерывая своих манипуляций, она рассказала ему о втором перевернутом кресте.

– Значит, кто-то продолжил эту историю с того места, на котором закончил сборщик молока?

– Кто-то или что-то. – Соня начала массировать большими и указательными пальцами мочки ушей. – Что-то сверхъестественное.

Доктор Штаэль не стал комментировать ее последнее замечание.

– А пианист?

– Что – пианист?

– Я же не слепой.

– Похоже, не судьба.

– Жаль. Вы были прекрасной парой.

Соня на несколько секунд надавила во внутренние уголки глаз. Потом принялась массировать подушечки его кустистых бровей.

– Можно задать вам один вопрос, который не совсем относится к области ваших исследований?

– Пожалуйста. Если речь идет не о любви.

Круговыми движениями пальцев она продвигалась от висков вниз, к мышцам височно-нижнечелюстных суставов.

– Вы допускаете существование черта в одной из этого множества действительностей?

Доктор Штаэль не торопился с ответом.

– Да, – ответил он наконец. – Причем в каждой из них.

у нас дождь

а вообще?

никакого вообще льет и льет

а у нас прошел снег

ну хоть что-то

Дырявая завеса облаков бросала на Валь-Гриш тревожные тени. В узких переулках витали кухонные запахи, из какого-то окна лилась печальная тирольская песня.

Дверь дома Сераины была открыта, из коридора доносились приглушенные голоса. Когда глаза Сони привыкли к полутьме, она увидела двух женщин, разговаривавших с худым, сгорбленным мужчиной. Это был Казутт. Он подошел к двери, и Соня увидела, что он выбрит и причесан, в чистой рубашке и в галстуке. От него пахло одеколоном, который, однако, не совсем успешно заглушал запах пота. Глаза у него были красные.

– Вы ко мне?

– Нет, я договорилась о встрече с Сераиной.

Казутт молча переглянулся с женщинами.

– Ее увезли сегодня ночью… – произнес он тихо, словно открывал ей некий секрет.

– А что случилось?

Одна из женщин поспешила выдать ей информацию из первых рук:

– Проснулась я посреди ночи от какого-то шума на улице. Слышу – поет кто-то. Или плачет. Подхожу к окну, вижу: какая-то белая фигура. Точно привидение. Я давай будить мужа. Он глянул в окно – и правда кто-то стоит. Ну, он окно-то открыл, да и крикнул, эй, мол! А тот не отвечает. А потом поднял голову – батюшки, так это ж Сераина! В ночной рубахе. Мы спустились вниз, ввели ее в дом. Она не говорит ни слова. И вся дрожит. А вид у нее – жуткий! Простоволосая, без вставной челюсти… И дрожит. Мы закутали ее в одеяло и привели сюда. А она как увидела, что мы хотим отвести ее в ее дом, как начала кричать и отбиваться руками и ногами! Ну, мы забрали ее к себе и разбудили доктора. Тот вызвал «Скорую помощь». Когда они ее увозили, она все дрожала. И так и не сказала ни слова!

– В шоке была, – вставила другая женщина.

Драматические световые эффекты в облаках превратили деревню в декорацию к какому-то спектаклю под открытым небом. Соня заторопилась. Ей захотелось как можно скорее уйти прочь, подальше от этого дома и от этой истории.

На полпути к отелю она услышала в одной из узких боковых улочек стук копыт. Гулкое эхо отскакивало от стен домов, и казалось, будто по Валь-Гришу несется целый кавалерийский отряд. Соня остановилась на перекрестке и осторожно выглянула из-за угла.

Это было темно-синее ландо отеля «Гамандер». Для такой узкой улицы оно ехало, пожалуй, чересчур быстро. Сидевший на козлах Курдин, который обычно с ней здоровался, в этот раз напряженно смотрел вперед.

В карете Соня узнала смеющуюся Барбару Петерс. И его, «il senatore», – тоже звонко хохочущего.

В холле ее ждал Мануэль. Он, который всегда говорил, что их профессия уже сама по себе – один сплошной фитнес, напросился сопровождать ее во время послеполуденного горного марша.

На нем были новые туристские брюки до колен, из почти новых туристских ботинок торчали гладко выбритые голени.

– Хорошо хоть не гольфы, – сказала Соня.

– Я могу их откатать наверх, если будет холодно, – ответил Мануэль и продемонстрировал эту полезную опцию своих длинных носков.

– А что у тебя в рюкзаке?

– Накидка от дождя, пуловер, вода, сухой паек, перевязочный материал – ну, в общем, то, что может понадобиться в дороге. Запасные носки.

– Запасные носки?..

– Я терпеть не могу промоченных ног.

– У тебя же вроде непромокаемые ботинки.

– А если нам придется переходить через ручьи?

– Будем строить канатные мосты. Я надеюсь, ты захватил пару канатов?

Он на секунду опешил, но потом расплылся в улыбке, обнажив щербинку между передними зубами.

У выезда с территории отеля семейство Хойзерманнов готовилось отправиться на велосипедную прогулку. Все были на маунтинбайках, взятых напрокат в спортивном магазине. Вокруг них в радостном возбуждении вился Банго.

Заметив Соню, спаниель примчался к ней и поприветствовал ее. Мануэля он проигнорировал. Когда тот нагнулся, чтобы потрепать его по загривку, он оскалил зубы и зарычал.

– Собаки – не мой профиль, – ухмыльнулся Мануэль. – С кошками я быстрее нахожу общий язык.

Джан Шпрехер все-таки скосил луг рядом с домом. Если сухая погода продержится еще пару дней, трава подсохнет, и он вызовет трактор-прессовщик, а если нет, придется позаимствовать у кого-нибудь сеносушилку.

Он загнал трактор в сарай и, присев передохнуть на скамейку перед хлевом, посмотрел вниз, на деревню. Перед «Гамандером» собралась небольшая группа людей. Шпрехер поднялся со скамейки и снял с гвоздя бинокль.

Через несколько минут он уже стоял перед старым телефоном, висевшим на стене в кухне. Надев круглые очки в металлической оправе, придававшие ему странный, чудаковато-интеллектуальный вид, он изучал телефонный номер, записанный на картонной подставке для пивных кружек.

Несмотря на лишний вес и тридцать сигарет в день, Мануэль был в прекрасной форме. Первые полчаса он шел за Соней, потом обогнал ее, заявив, что в своем собственном темпе устает медленней. С этого момента он лидировал. Время от времени он оглядывался, а иногда останавливался и ждал, когда она его догонит.

Соня на несколько минут потеряла его из виду. Когда она добралась до своей скамейки, он уже сидел на ней, выложив на бумажную салфетку сальсиц, и наливал из фляжки в пластмассовые стаканчики какую-то желтую жидкость.

– Мое правило: через каждый час – десять минут перерыв! – крикнул он ей навстречу.

Соня подошла к скамейке.

– Спасибо, я не хочу есть.

– Ну, тогда попей. Это не пиво, а яблочный сок.

Он протянул ей стаканчик. Она взяла его и выпила стоя.

– Ты не хочешь присесть?

– Я не могу закусывать на этой скамейке.

И она рассказала ему о своих впечатлениях, связанных с этим местом.

– Понимаешь теперь? Для меня это все равно что устроить пикник в церкви. Это был некий мистический опыт.

– Ты веришь в Бога?

Соня на секунду задумалась.

– Во всяком случае, хотела бы верить.

– Ты на верном пути. Тебя уже посещают видения. Как святую.

Мануэль принялся складывать вещи в рюкзак.

– Это было не видение. Я не увидела ничего такого, чего не существует. Я просто увидела то, чего не видят другие.

Дальше дорожка была достаточно широка, чтобы они могли шагать рядом.

– Во всяком случае, в зло я верю.

– Зло, как и добро, – понятие относительное. Все зависит от того, что в настоящий момент принято считать добром или злом. Жертвоприношения людей когда-то были добром. Каннибализм когда-то был добром. Колесование когда-то было добром. Бомбить людей с воздуха – добро. Взрывать их – добро.

Соня какое-то время шла молча.

– По-моему, есть и абсолютное зло, – сказала она наконец. – Зло, исключающее какие бы то ни было интерпретации. Зло – как сила.

Не дождавшись его реакции, она прибавила:

– Следовательно, есть и добро как сила.

– Я же говорю: ты веришь в Бога.

Дорожка сузилась, и им опять пришлось идти друг за другом. Соня пропустила Мануэля вперед.

– Иногда мне кажется, что деревня здесь вообще ни при чем, что это сделали ни Баццель, ни кто-нибудь другой…

Она подумала, что он не услышал этого замечания, и решила не повторять его.

Но он вдруг спросил:

– А кто?

Соня смущенно рассмеялась.

– Иногда мне все кажется таким странным. У тебя такое бывает? Ты сидишь где-нибудь, и вдруг все резко меняется. Самые знакомые и привычные вещи вдруг становятся чужими и враждебными. И у тебя появляется чувство, как будто где-то совсем рядом есть что-то еще, какая-то другая реальность… Тебе знакомо это чувство?

– Нет.

– Именно это чувство и охватило меня здесь наверху. Но оно не проходит. Фрау Феликс, фикус, светящиеся палочки, Паваротти, колокол, Банго, смерть Баццеля, кресты, «il senatore», Барбара, гости, жители деревни, снег, Сераина… Все вокруг становится все более странным, все более непонятным, все более зловещим.

Дорожка уходила вверх по узкому серпантину. У откоса росли альпийские розы. Кто-то совсем недавно оборвал с них почти все бутоны.

Мануэль шел впереди размеренными шагами горного проводника. Он ничего не ответил на ее последние слова, и она намеренно немного отстала, чтоб увидеть его лицо на очередном крутом повороте серпантина. Но ее подозрение – что он тайком ухмыляется – не подтвердилось. Его лицо было серьезным и выражало живой интерес к беседе.

– Ты мне очень нравишься, Соня, – сказал он вдруг.

– Это что – объяснение в любви?

Но он не улыбнулся.

– Просто я хочу, чтобы ты это знала.

– Ты тоже мне нравишься.

Они достигли границы леса. Небо на западе было безоблачным. Но с востока катились новые клубы тумана.

– Честно говоря, сначала ты мне не понравилась.

– Да? Почему? – удивилась Соня.

Он едва заметно пожал плечами.

– Не знаю. Предрассудки. Какая-то дамочка из высшего общества, которая много лет не работала и вдруг решила вернуться в профессию.

– Откуда ты все это узнал?

– От нее.

– Значит, Барбара Петерс представила меня моим будущим коллегам как «дамочку из высшего общества, которая много лет не работала и вдруг решила вернуться в профессию»?..

Мануэль поравнялся с загоном для скота и пошел по узкому проходу для туристов.

– Может, я сам сделал такой вывод из каких-то ее слов.

Дорожка вновь расширилась, и Соня пошла рядом с ним.

– Как бы то ни было, ты очень успешно скрывал, что я тебе сначала не понравилась.

Он, не отрываясь, смотрел в землю.

– В нашей профессии этому быстро учишься.

– Мне это так и не удалось.

Мануэль остановился и посмотрел на нее.

– Может, у тебя не было необходимости этому учиться…

– Что ты хочешь этим сказать?

– Красивая, да еще с бабками…

– Вот, значит, как ты ко мне относишься.

– Относился.

– А сейчас?

– Я уже сказал: ты мне нравишься.

Грозовые тучи погасили солнце. Соня предложила на первой же развилке повернуть назад.

– От дождя еще никто не умирал, – возразил Мануэль.

– От дождя да, но гроза – это совсем другое дело.

– Ты еще и грозы боишься…

– Да, и грозы тоже, – призналась Соня.

Словно в подтверждение ее слов, на востоке лениво громыхнуло. Валь-Гриш лежал под ними, съежившись, как будто тоже боялся грозы. Далеко внизу крохотный трактор полз к крестьянскому двору, словно муравей, спешащий в свой муравейник. Чуть ближе, на опушке леса между ними и их целью, кто-то стоял. Турист или крестьянин. Вот он пошевелился и исчез за деревьями.

Спуск принудил их ускорить темп.

– Ненавижу спуск! Еще со школьных походов, – ворчал Мануэль. – Когда идешь в гору, радуешься предстоящему спуску, а потом проклинаешь все на свете, потому что не успеешь оглянуться, как у тебя болят колени и пальцы ног стерты до крови…

Где-то в самой гуще туч сверкнула молния. Гром пока еще сильно запаздывал. Дорогу им преградила электроизгородь загона для скота. Мануэль поднял перекладину, служившую калиткой, с помощью прикрепленной к ней изолированной ручки, пропустил Соню и закрыл за собой «калитку». На одном из столбов изгороди висел зловеще тикавший аккумулятор.

Соня почувствовала первую каплю дождя.

Ели, над верхушками которых они только что видели деревню, теперь выросли впереди, как часовые, высокие и строгие. Еще метров двадцать-тридцать, и они поравняются с ними. Деревья стояли по обе стороны дорожки, образуя нечто вроде арки и напоминая ворота в сказочный лес.

Ветер усиливался. Если до этого они только чувствовали его, то теперь могли еще и слышать. Он шумел в соснах и елях, словно торопил путников.

Лес становился гуще. Вдоль откоса над их головами сквозил молодняк. Тощие стволы были скрыты загадочной сенью зеленых кринолинов.

Они шли молча, один за другим, глядя лишь на неровную, каменистую дорожку. Мануэль вдруг резко остановился, словно зверь, почуявший опасность, и Соня чуть не налетела на него.

Далеко впереди, в темно-зеленом сумраке леса, кто-то стоял и неотрывно смотрел в их сторону.

– Он ждет нас! – прошептала Соня.

Мануэль медленно двинулся дальше.

Он узнал его первым.

– Это повар из «Горного козла», – сказал он и ускорил шаги.

Соня, которая не разделяла его облегчения, медленно, нерешительно пошла за ним.

Они пока только слышали дождь, но еще не чувствовали его. Только в тех местах, где ветер или бензопила проредили лес, трава уже поблескивала серебряным бисером.

Педер Беццола ждал с их мрачной миной.

– Не самая подходящая погода для прогулок, – сказал Мануэль вместо приветствия.

Беццола не ответил. Он стоял, широко расставив ноги и перегородив узкую дорожку. Слева от него склон горы круто уходил вверх, справа обрывался скалистой стеной до следующего витка серпантина.

Соня подошла ближе и кивнула Беццоле. На ее приветствие он ответил. Но тоже лишь едва заметным кивком. Соня мысленно лихорадочно искала пути к отступлению, изо всех сил стараясь не оглядываться.

Беццола, похоже, не собирался их пропускать.

– Вы не могли бы немного посторониться, – сказал Мануэль. – А то дождь начинается…

Беццола пропустил его слова мимо ушей.

– Так-так… – произнес он, обращаясь к Соне. – Значит, решили прогуляться? С Миланским чертиком?

Соня почувствовала, как стучит кровь в висках. Она хотела что-нибудь ответить, но смогла лишь выдавить из себя судорожную улыбку.

– Будьте любезны, позвольте нам пройти! – угрожающе-приветливым тоном попросил Мануэль.

Беццола выдавил из сигареты уголек и растоптал его ногой. Потом бросил окурок вниз и скрестил руки на груди.

– Послушайте, я кажется, с вами разговариваю! – повысил голос Мануэль.

Повар, по-прежнему не обращая на него внимания, продолжал говорить с Соней.

– А переодетая собачка, значит, осталась дома? Бедняжка! Она бы тоже с удовольствием прогулялась с Миланским чертиком. В своей смешной охотничьей шляпке…