Текст книги "Быть может, история любви"

Автор книги: Мартен Паж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

~ ~ ~

День в агентстве выдался ужасным. Время остановилось. Виргилию казалось, что связи между молекулами его тела ослабевают, что он растворяется в воздухе, подобно Кларе. Дневной свет рассеивался, пробиваясь сквозь окно с витражами. Под сенью пирамиды из йогуртов он рисовал мелком на черной доске коров с яростным взглядом, огромными рогами, целящимися в небо, и выпирающим с обоих боков выменем. Под звуки альбома Кени Аркана [17]17
  Кени Аркана – современная французская исполнительница рэпа.


[Закрыть]он перелистывал журналы, сочинял хокку и метал бумажные шарики в корзину, причем проделывал это не хуже (так ему, по крайней мере, казалось) какого-нибудь баскетболиста из сборной США.

Обычно, стоило ему сделать вид, что он работает, и он тут же начинал работать. Но на этот раз черный стержень его оранжевого «Бика» не выдавал ничего путного. Он перепробовал много йогуртов, надеясь пробудить вдохновение. Но пробудил лишь спазмы в желудке.

Реклама – это не искусство, но иногда, если заказчики не настаивали на чем-то конкретном, можно было придумать что-то не слишком тупое и даже забавное. Однако после возникновения в его жизни Клары и угрозы повышения (он не знал, что подействовало на него сильнее) Виргилий утратил всякое желание корпеть над этой ерундой.

Что касается его коллег, то они не теряли попусту ни минуты. Дискуссии, звук открывающихся баночек с газировкой и вскрики сливались в особую музыку, рабочую песнь. Если бы им пришло в голову полистать один из словарей, погребенных под коробками с миндальным печеньем «Ладюре» [18]18
  «Ладюре» – кондитерская, основанная в 1862 г. Луи Эрнестом Ладюре. Известна прежде всего миндальным печеньем макарун (macarons).В Париже четыре кондитерских Ладюре.


[Закрыть]и шоколадными пирожными, они обнаружили бы, что с точки зрения этимологии потреблять – это истреблять, то есть уничтожать, используя. Виргилий задавался вопросом, не впал ли он, словно какой-нибудь Нечаев, но робкого десятка, в нигилизм, выбрав эту профессию: ведь, занимаясь рекламой, он способствовал тотальному разрушению с куда большей эффективностью, чем будучи бомбистом. Его идеи имели самые прямые последствия. Потребление росло, заводы функционировали на полную мощность, что означало производство отходов в виде упаковочных коробок, пластика, токсичных веществ. Беззаботность отравила Землю; паковый лед таял, атоллы исчезали, катастрофы множились, нехватка нефти взвинчивала цены, сырье утекало сквозь пальцы – и все это нарушало равновесие политических сил. Поэтому своим трудом Виргилий претворял в жизнь одну из заповедей автора «Катехизиса революционера»: [19]19
  Прокламация, составленная и отпечатанная в 1869 году Сергеем Нечаевым, в которой была сформулирована программа террористической деятельности.


[Закрыть]умножать хаос, дабы сотрясти основы общества. Построение нового мира невозможно без деструкции.

Виргилий задыхался. Окно открыть невозможно. Он шарил в карманах куртки в поисках успокоительного, но ничего не отыскал. Ему чудилась опасность, будто вокруг него смыкалось кольцо. Картинки плясали, как в калейдоскопе, сводя его с ума: могилы, кладбища, самолеты, сбрасывающие бомбы, армии фалангистов, выстрелы, лагеря, колючая проволока, Герника, рыдающие семьи, призраки. Он вышел из креативного зала, по коридору дошел до служебной лестницы и начал подниматься по ней. На самом верху лестницу перегораживала надпись, запрещавшая выходить на крышу. Виргилий пролез под ней. Консьерж дал ему дубликат ключа и попросил поливать его плантации тмина, мяты и лука, когда он в отпуске.

Железная дверь открылась, в проем ворвалось небо, и Виргилию показалось, что обруч, стягивавший ему грудь, ослаб. Здесь, на высоте, было легче дышать, здесь царила тишина, и никто, никто больше не смотрел на него.

Виргилий прошелся, стараясь вдыхать поглубже и пытаясь успокоиться. Присел на корточки, потрогал влажную землю в больших треугольных вазонах. Сорвал листочек мяты и растер его. Капелька пахучего сока блеснула на его пальце. Он положил листик в рот и стал жевать, сразу представив себе мятный чай, Армель, карты таро, своих родителей.

Он оперся на перильца у края крыши, созерцая Париж. Туман, словно из какого-нибудь старого фильма о вампирах, клубился над городом. Со стороны горизонта надвигались черные тучи. Они его никогда не пугали. Он любил их полутьму, дождь и даже молнии.

Порывы ветра ударялись о крышу, кружили сухие листья, обрывки бумаг и всякий мелкий сор; волосы Виргилия спутались. Он передвинул один из вазонов. Под ним лежала завернутая во влажное, грязное и рваное полотенце коробка сигар, спрятанная консьержем. Виргилий закурил скуренную уже на три четверти тонкую сигару – гаванскую, от Партагаса.

На крыше была оборудована вертолетная площадка, однако правила полетов над столицей не позволяли использовать ее по назначению. Поверх белой краски посадочной полосы был положен тонкий слой пенопласта; вокруг стояли красные огнетушители, а также ящичек с набором для оказания первой помощи, пособиями для механика и пилота, инструментами на случай аварии. Виргилию нравилось представлять, как на крышу садится вертолет. И он поднимается в кабину. Наверняка поднять в воздух вертолет куда проще, чем отыскать место, где никто тебя не найдет.

От табака чуть кружилась голова. Он сел на землю, прислонившись спиной к перильцам. Кончик сигары алел между его пальцами, напоминая кратер вулкана, кипящего лавой перед извержением. Виргилий затянулся, выпустил изо рта густое белое облако дыма, и оно тут же растаяло в воздухе.

Мысли крутились, словно наматываясь на бобину. Он вдруг осознал горькую правду: ему приелись все друзья, за исключением Армель. Часто во время ужина, на вечеринке или после просмотра фильма у него так и вертелось на языке: «Ну сколько можно болтать об одном и том же!»

В конце концов, рано или поздно каждый выбирает себе роль. Виргилию по роли полагалось язвить и чудить. Друзья привыкли к его вечным депрессиям и к ежегодным бенефисам под названием «трагическая любовь». Виргилий держался этой роли, так как хотел быть своим, хотел, чтобы его любили, понимали и окружали заботой, хотел удержаться в привычной монотонной колее. В этой пьесе каждый из его друзей играл свою роль, не думая о смысле реплик и правде характера. Господи, почему бы им не исчезнуть куда-нибудь хоть на время! Неужели они не догадываются, что гораздо лучше быть призраком? Виргилию хотелось остаться на крыше, хотелось, чтобы его подобрала одна из туч, идущих с горизонта. Возможно, исчезнув, он обретет Клару.

В этот момент он почувствовал, что обижен на нее. Он осознал это с изумлением, словно вдруг заметил огромную занозу, которая давным-давно вошла под кожу, но на которую он раньше не обращал внимания. Его захлестнула волна гнева. Это чувство было для него новым. Да-да, он гневался – пусть еще как неофит, не умеющий выплеснуть наружу свой гнев. Почему она так поступила? По какому праву она вмешалась в его жизнь? Какая муха ее укусила?

Сигара почти догорела. Уголек грел пальцы Виргилия. Во рту остались крошки с острым и едким вкусом, как если бы он наелся теплой пахотной земли. Он положил толстый коричневый окурок и оставил его догорать. Легкий дымок еще поднимался от свернутой оболочки сигары.

Сославшись на головную боль, Виргилий сбежал из агентства. Он выпил большую чашку кофе без кофеина в кафе «У Жана Нико». В такие вот места водили его в детстве родители. Виргилий ни о чем не думал. Хозяин заговорил с ним. Он не понял и покачал головой. Казалось, его язык и ум парализованы. В порядке были только ноги, поэтому он вышел на улицу и двинулся вперед.

Он не любил этот квартал с его бессмысленными магазинчиками, бесконечным потоком шумных машин и прохожих. Такой Париж он ненавидел. Такой Париж был уже не Парижем, а гигантским коммерческим центром с одним оазисом – книжным магазином «Деламен». Он вошел туда и прогулялся между полками. Высокие потолки, тихий зал, неяркий свет. Много старых книг. Он погладил выстроившиеся в ряд романы. Указательный палец застыл на «Романе мумии» Теофиля Готье. Его положение очень напоминало историю археолога, влюбленного в давно умершую царицу Таусерт: обреченная любовь к исчезнувшей женщине. Он хотел было купить роман, но, перехватив взгляд продавца, поставил книгу на место. В нем проснулись старые фобии. Вдруг кассир не пробьет ему чек, вдруг он скажет, что такой человек не достоин заходить в этот магазин, не достоин иметь деньги и пользоваться ими по своему усмотрению? Точно так же ребенок, оказавшись в незнакомом городе и робко переступив порог магазина, судорожно перебирает в кармане драгоценные монетки.

Он вышел из книжного и сел в автобус, идущий в сторону Северного вокзала. Пустой автобус катился бесшумно, как на ватных колесах.

Выйдя из автобуса, Виргилий не пошел домой. Он шагнул в здание вокзала. Огромный холл и окна поразили его. Объявили отправление поезда в Брюссель. Какой-то человек бежал по перрону. Виргилию вдруг захотелось побежать за ним, захотелось мчаться что есть сил бок о бок с этим человеком и вскочить в вагон после гудка. Уехать из города и начать все заново в другом месте.

Внезапно его любовь к Парижу стала меркнуть. Он признался себе в том, о чем не мог и помыслить еще несколько дней назад: то, что он родился неподалеку от города-легенды – просто случай; есть и другие доступные ему города – Берлин, Лиссабон, Сан-Паулу, какая-нибудь из столиц Восточной Европы. Он размечтался также о деревне, о местах, где пение птиц и шорох велосипедных колес не заглушается шумом автомобилей. Париж показался ему нелепым предметом роскоши со звучным и легко произносимым именем.

Двери поезда закрылись. Вагоны качнулись. Когда состав скрылся из виду, набирая скорость, Виргилий очнулся. Осеннее солнце пробивалось через стеклянный фасад вокзала. Кофеварки в закусочных прилежно работали, тонкая пыльца арабики витала в воздухе. Виргилий купил стаканчик кофе без кофеина и сел на скамейку лицом к железнодорожным путям.

Когда-то Виргилий принял решение, что, раз уж стать счастливым или вовсе отказаться от стремления к счастью невозможно, он постарается жить незаметно, не высовываться и не страдать. Эта эпоха закончилась. Он должен что-то изменить в своей жизни, хотя еще и не знает, что именно. Он должен действовать.

~ ~ ~

Еще полчаса он просидел лавочке, наблюдая за отправлением поездов, пока не позвонила Армель. Ее рабочий день подходил к концу, и она предложила Виргилию зайти к ней. Он вышел с вокзала.

Красные огни ресторанов и белые лампы фонарей его раздражали. Лучше бы все погрузилось во тьму. Он опустил голову и шел, глядя на свои ботинки. Ритм шагов помогал ему думать. Каждый шаг вбивал кусочек в гигантский пазл, общая картина которого стала ему ясна только после того, как последний фрагмент лег на свое место. Когда Армель открыла дверь, он уже принял решение.

– Я найду ее, – сказал он.

Он все еще смотрел в землю, что говорило об интенсивном мыслительном процессе. Армель подняла его лицо, взяв за подбородок, и расцеловала в обе щеки. Закрыв дверь, она потащила приятеля в кабинет.

– Мне ее не хватает, – сказал Виргилий, беспомощно разводя руки в сторону.

– Но ведь вы почти не знакомы, как тебе может ее не хватать?

– Сам не знаю, не хватает, и все.

– Вид у тебя воинственный. Ты мне нравишься таким.

Армель всегда относилась к нему серьезно. Это было одним из ее достоинств.

– Всю жизнь я старался избегать проблем, и вот чудовищный результат. Может быть, стоит рискнуть?

Они устроились в кабинете. Из шкафчика, встроенного в книжные полки, Армель достала бутылку вина «Пик сен-лу» и два бокала. Виргилий сделал глоток. Он почувствовал тепло, и ему полегчало. Армель рассказывала о своих клиентах. Сарафанное радио прекрасно работало. Виргилий много лет наблюдал, как упорно она двигалась к своей цели; он восхищался ее увлеченностью. Они были ровесниками, но она ушла далеко вперед. Казалось, ничто не могло помешать ей. Такой пример заразителен. Разговор опять вернулся к Кларе.

– Она блондинка или брюнетка, не помнишь?

Виргилий растянулся на диване. Очень хотелось отдохнуть. Решение отыскать Клару отняло у него все силы и вдобавок пробудило острую тревогу. Однако он запретил себе поддаваться страхам, которые делали из него рохлю и заточали в четырех стенах.

– Не знаю, высокая она или нет, не знаю цвета ее глаз, не знаю, каковы ее политические взгляды. Не знаю, любит ли она смотреть старые фильмы, какие книги читает и какую музыку слушает. Но мне нравится манера ее речи, мне нравится тембр ее голоса.

Что может быть важнее? Пение птиц, музыка, шорох облетевших листьев звучали какофонией по сравнению с голосом Клары.

– Как ты думаешь, почему я совсем не помню ее?

– Самая распространенная причина амнезии – травма головы, – проговорила Армель своим особенным тоном – нежным и одновременно ироничным.

– Но я не ударялся головой.

– И все же у тебя был шок.

Виргилий пощупал голову. Армель открыла окно, чтобы проветрить кабинет. За день воздух сгустился от чужих тайн, слез и страстей.

– Всем меня жаль, – сказал Виргилий. – Это невыносимо. Друзья только и делают, что жалеют меня. Мне надоело, что на меня смотрят как на безнадежного больного. Словно в соседней комнате уже приготовлен гроб. Рановато, я собираюсь еще пожить.

– Ты – самый мужественный человек из всех, кого я знаю, Виргилий. Я за тебя спокойна.

Виргилий встал и подошел к окну. Клошары пели у своих палаток на берегу канала, парочки катили коляски, подростки играли в пинг-понг, у шлюза ждала баржа. Компания молодежи устроила пикник.

– Люблю эти огоньки, – сказал Виргилий, указывая на точки, гирляндой огибающие заросли неподалеку от шлюза.

– Это шпана окопалась в кустах и курит травку. Облюбовали себе местечко, теперь тут легавых полно.

В глазах Виргилия промелькнула грусть. Армель прижалась к нему и обняла за плечи. Виргилию нравился ее запах – туберозы с примесью гиацинта и муската.

– Я хочу дать тебе один совет по поводу Клары, – сказала Армель.

– Давай.

– Не пытайся представить себе ее. Выключи воображение. Иначе будет плохо. Ты ее встретишь и будешь разочарован.

– Выключить воображение, – повторил Виргилий, чтобы совет Армель глубже проник в его сознание.

– Ты просто еще не понял, Виргилий, но тебе надо защищаться от своей буйной фантазии.

Армель была права: Виргилий придумывал женщин, которых любил. Кстати, возможно, он и любил-то их потому, что они будили его воображение. Он видел в них то, чего на самом деле не было. Армель стала для него близким человеком, так как ее глубокая и загадочная душа не оставляла простора для творчества. Ему просто не пришлось дополнять ее образ.

Но Армель волновалась зря. На сей раз Виргилий столкнулся с женщиной, которую нельзя было представить в прямом смысле слова. Воображению трудно начинать с абсолютно чистого листа, ему нужна плоть, чтобы впитать ее, а затем и трансформировать. У Виргилия не было ни малейшей зацепки, ни единой приметы, необходимой для создания портрета Клары. Конечно, он мог бы нарисовать идеальный портрет и наделить ее всем тем, что он ценил в женщине. Но он слишком хорошо понимал, чем рискует. Когда мы мечтаем об идеальном партнере, то невольно описываем себя – без недостатков и слабостей, выбирая подходящий пол.

~ ~ ~

Виргилий не заметил, как день протек сквозь пальцы; он почти не работал, точил карандаши и перекладывал разные предметы с места на место. В тот вечер вторника он был единственным пациентом в приемной доктора Зеткин. Обычно он садился на одно и тоже место, между входной дверью и кабинетом. Воспользовавшись отсутствием других пациентов, он вытянул ноги и развалился на стуле.

Сеансы с доктором Зеткин помогли ему осознать, в какой степени детство повлияло на его личную жизнь. Вся его молодость прошла в разъездах по Франции с труппой цирка «Элефас», [20]20
  Elephas maximus (лат.) – индийский слон.


[Закрыть]где выступали его родители.

Цирк был создан в конце испанской войны одним из членов POUM, [21]21
  POUM: Partido Obrero de Unificación Marxista – Рабочая партия объединения марксистов (исп.).


[Закрыть]Эмилио Лавиниа. В марте 1939 г. Мадрид пал из-за предательства полковника Касадо; республиканскую армию сильно сократили, добровольцы из числа иностранцев возвращались домой, франкисты преследовали оппозицию. Эмилио Лавиниа и его товарищи укрылись в одной каталонской деревне неподалеку от Эль Вендрель. Большая часть домов была разрушена, из жителей кто сбежал, кто погиб. Только цирк на площади уцелел – артиллерийский огонь и бомбы лишь слегка его задели. Эмилио Лавиниа с друзьями забрали шапито, фургоны и костюмы. Они вышили новое название – «Элефас» – на месте старого. В цирке не было не только слона, в нем вообще не было ни одного экзотического животного, но им нравилось это слово и вышитый на ткани силуэт с хоботом. Беглецы воспринимали огромного животного как некий ироничный символ.

Вместе с цирком они беспрепятственно пересекли страну и укрылись во Франции. Чтобы не вызывать подозрений, они давали спектакль на каждой стоянке.

Эти мужчины и женщины, бросившие в начале гражданской войны свои занятия ради стрельбы и взрывов, неожиданно превратились в акробатов, канатоходцев, силачей, завязывающих узлом железные прутья, музыкантов, «женщин-змей», клоунов, фокусников и жонглеров. И, как ни странно, оказались хорошими актерами – как до того были хорошими солдатами. Просто надели новую униформу.

Родители Виргилия познакомились с Лавиниа, когда цирк стоял в По в самом начале 60-х гг. Оба потеряли близких во время немецкой оккупации, и ничто не удерживало их на месте. Они бросили учебу в лицее Луи Барту и присоединились к труппе.

Коллектив оказался дружным. В цирке жили дети, взрослые, старики, лошади, один баран, один ослик, раскрашенный под зебру, собаки и кошки. Под аккордеон, гитару и вино старожилы рассказывали разные истории, вспоминали павших товарищей, бои и братство времен их юности. Но это была тяжелая и зыбкая жизнь. Кто-то кончал с собой, за феерическими пиршествами скрывался общий недуг – алкоголизм.

Доходы цирка представляли собой крайне изменчивую величину. В некоторых городах ни один человек не откидывал красно-золотого полога шапито. Сборы зависели от погоды, телевизионных репортажей с футбольных матчей, эпидемий гастроэнтерита. Когда зрителей приходило много, труппе жилось неплохо. Когда публика редела, меню оккупировали макароны, и тогда очень даже приветствовались талоны на питание от мэрии или одежда из организации «Католическая помощь».

Они никогда не задерживались в одном месте дольше месяца. Виргилий оставался в очередной школе лишь до тех пор, пока его не отлупит самый здоровый и крепкий ученик.

Родители Виргилия были счастливы в браке, однако номер, который они исполняли на арене, дал ему оригинальное представление о семейной жизни: под звуки барабана и цимбал отец с повязкой на глазах бросал ножи в сторону жены (на которой была надета чрезвычайно сексуальная розовая туника с золотой каймой), привязанной к огромной вращающейся мишени. Лезвия вонзались в сантиметре от тела матери. Все детство Виргилий созерцал это действо, чреватое кровавым исходом. Его раздирали одновременно страх за жизнь матери и стыд за ее фривольный наряд – в зале нередко сидели его одноклассники с родителями.

Виргилий не сомневался, что на пару его родители вырабатывали не меньше энергии, чем небольшая атомная станция. Они были шумными, беспокойными, но он их обожал. С тех пор, как он осел в Париже, они раз в неделю посылали ему открытку – обычно вид площади того городка, где цирк давал представление. Виргилий звонил им каждое воскресенье, а также по ночам, когда ему снился очередной кошмар, в котором отец не попадал в мишень («Психоаналитики должны отправлять часть своих гонораров родителям пациентов», – сказал он однажды доктору Зеткин). Он зарабатывал больше, чем родители, но те ни за что не стали бы брать у него деньги, поэтому он основал фальшивую лотерейную компанию («Фортуна Худини Кагнота», зарегистрированную на Каймановых островах, в фискальном раю), которая время от времени посылала им чек в золотистом конверте с объяснением, что на даты их рождения, на их имена или на номерной знак их машины случайно выпал выигрыш.

Быть может, именно из-за бродячего детства Виргилий так нуждался в стабильности? Во всяком случае, он больше не путешествовал и не мог без ужаса помыслить о финансовых проблемах. Он назначил Марка Аврелия, императора-стоика, своим ангелом-хранителем. Тому пришлось пережить смерть жены (и, вполне возможно, ее измену), а также предательство Авидиуса Кассиуса; он защищал Рим от варваров, во времена его царствования Тибр разлился и наводнил земли, произошли землетрясения в Сизах и Смирне, случилась эпидемия чумы. Он боролся с каждым днем, но сумел выжить, спасти Империю и остаться философом. У Виргилия тоже была империя, которую следовало спасти, – его жизнь. Два адъютанта преданно и стойко служили ему в этой миссии – доктор Зеткин и йога. Виргилий повсюду носил с собой «Размышления» Марка Аврелия, как талисман.

Дверь открылась, прервав ход мыслей Виргилия. Он вошел в кабинет.

Верная своей обычной практике, доктор Зеткин не выказала ни малейшего удивления или интереса, когда Виргилий объявил ей, что собирается отыскать Клару.

– Что же вы молчите? – удивился Виргилий.

Доктор Зеткин сидела за столом, словно восковая статуя, скрестив руки на лежащем перед ней блокноте. Низко висящая галогенная лампа высвечивала тени ее лица. Виргилий не стал занимать своего традиционного места на диванчике. Ему хотелось оказаться с ней лицом к лицу, а не разглагольствовать, лежа на диване, о своих снах, нанизывая мысли и образы. Он решил заключить доктора Зеткин в скобки. Она, казалось, совершенно безучастно отнеслась к его неповиновению. Виргилий предпочел бы, чтобы доктор Зеткин заговорила, чтобы она сказала хоть что-нибудь – все равно, что. Он хотел удостовериться, что его слова прозвучали, что их услышали, а уж понимать вовсе не обязательно.

С письменного стола и с книжных полок на него пристально смотрели египетские амулеты и вылепленные африканские головы. Эти пришельцы из разных стран и эпох, дарили ему успокоительное чувство причастности к человеческой истории: его проблемы, сомнения и чаяния вписывались в некоторую традицию.

Над диваном висела репродукция картины Рафаэля, где святой Георгий убивал змия. Как и полагается человеку одержимому, Виргилий провел целое утро в Национальной библиотеке, собирая сведения об этом герое. Он выяснил, что святой Георгий не отрекся от своей веры, и поэтому на протяжении семи лет его изощренно мучили; он умирал и воскресал три раза, а потом ему отрубили голову. Виргилий чувствовал какое-то родство с этим персонажем. Самым известным эпизодом жизни мученика стала победа над змием, который держал в плену дочь ливанского царя. В верхней части картины, справа, можно увидеть принцессу, спасающуюся бегством, в то время как рыцарь расправляется со змием. Когда Виргилий сталкивался с очередной проблемой, эта картина придавала ему мужества. Но какое-то время ему не давал покоя один вопрос: почему дочь царя убегает? Теперь-то ему ясно – она оставила святого Георгия в обществе змия, потому что была третьей лишней: рыцарь и чудище являются заложниками своей борьбы. Виргилий предпочитал версию Паоло Уччелло, [22]22
  Паоло Уччелло (настоящее имя Паоло ди Доно; 1397–1475) – итальянский живописец, представитель Раннего Возрождения, один из создателей научной теории перспективы.


[Закрыть]представленную в Национальной галерее: здесь принцесса ждала победы рыцаря, ведь как только он убьет змия, в его жизни освободится место для нее. Смерть змия означала, что она сможет стать, наконец, частью жизни рыцаря. Эта романтическая трактовка устраивала Виргилия куда больше. Наконец доктор Зеткин решила нарушить молчание.

– Полагаете, я должна что-то сказать? Что вы ошибаетесь? Что вы правы?

– Да нет, не должны.

Еще как должна. Виргилию хотелось бы, чтобы она взяла его за руку и помогла ему отыскать Клару, чтобы она позвонила Кларе вместо него и рассказала, какой он замечательный. Он был на взводе.

– Ближайшие две недели меня не будет.

Новость сразила Виргилия. Как он обойдется без своих трех сеансов в неделю? Как убедить ее остаться, как объяснить, что она не будет разочарована, что эта история, чреватая сюрпризами и поворотами, стоит любого отпуска?

– И куда же вы едете?

– Вы хотите отправиться вслед за мной?

– Нет. Разве что вы меня пригласите.

Он знал, что юмор – это механизм самозащиты, но не мог без него. Он был бы рад рассмешить доктора Зеткин, но с таким же успехом самонадеянный невротик может довести до оргазма надувную куклу. Когда-нибудь он отчается произвести впечатление на своего психоаналитика и махнет на это рукой. Когда-нибудь он перестанет влюбляться в женщин, которые только и делают, что бросают его.

– Вы возьмете с собой сотовый?

– Нет.

– А что мне делать, если у меня возникнет проблема?

Он на самом деле беспокоился. Микрокосм Виргилия распадался, и он не был уверен, что после того, как распустятся последние петли, он обнаружит что-либо, кроме пустоты.

– Вот именно: что вы будете делать?

Доктор Зеткин бросала Виргилия на произвол судьбы. Он надеялся, что она подумала о последствиях. В тетради для записи на прием ближайшие две недели были зачеркнуты красным. В очереди за утешением Виргилий оказался последним.

– Мне нужна медицинская справка о том, что я жив, тогда мне опять включат электричество. Это длинная история.

Доктор Зеткин, не проронив ни слова, не изменившись в лице, составила бумагу.

Виргилий не очень понимал, зачем затевает розыски Клары. Возможно, пленился образом женщины, которая воплощала его мазохистские фантазии – потерпеть фиаско еще до начала романа. А может, дело было в чем-то другом, пока неведомом, в тайне, требовавшей разгадки.

Он сложил справку и спрятал ее во внутренний карман куртки. Теперь сам факт его существования подтверждался подписью и печатью доктора Зеткин. И это была скорее хорошая новость.