Текст книги "Быть может, история любви"

Автор книги: Мартен Паж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Мартен Паж
Быть может, история любви

Каблуки Виргилия клацали по мокрой мостовой. Он вышел из здания агентства «Свенгали Комюникейшен» позже обычного; то, что часы над дверью неисправны, он обнаружил только с закатом солнца.

Рекламному агентству, где трудился Виргилий, расположенному между Лувром, зданием Государственного Совета и театром «Комеди Франсез», повезло с окружением. Виргилия приводила в восхищение станция метро в ореоле разноцветных жемчужин, похожая на поделку, которую смастерил ребенок к Празднику матери. И все же у него не сложилось задушевных отношений с кварталом; они сожительствовали, но держались отчужденно, как бы чего не вышло. Виргилий отличал лишь два островка, вкрапленные в эту золоченую часть первого квартала: книжный магазин «Деламен» и кафе-ресторан «У Жана Нико», последнее убежище, куда не заглядывала эндемическая популяция – шикарная публика.

Виргилий сел в автобус и прокомпостировал проездной билет. Он уже полгода не ездил на метро, потому что задыхался под землей, а порой даже впадал в панику. На земле же дело не шло дальше смутного страха перед автокатастрофами.

Мысли бегут вперед вместе с автобусом. Виргилий медленно освобождался от трудового дня. Мало просто закрыть за собой дверь офиса, спуститься на лифте вниз и оказаться на улице. Переход из одного состояния в другое требует времени. Поток мчавшихся машин, вращение колес, скольжение взгляда, устремленного на городской пейзаж – на пешеходов, автомобили и велосипеды, – все это помогало ему забыть работу и коллег. Он становился собой по мере того, как приближался к дому. Виргилию не всегда было комфортно наедине с собой, однако тот, кем он считал себя, тот, кем ему хотелось быть, и тот, кем он являлся, сосуществовали, не особенно конфликтуя.

Автобус затормозил у Северного вокзала, чуть не сбив с ног какого-то клошара. Армель не было на ее обычном месте – за столиком на террасе кафе «Терминюс». Виргилий был бы рад, окажись она там – губы слегка подкрашены красной помадой, в руках книга. После ужина он встретится с ней, и они выпьют немного вина.

Подойдя к своему дому, он поприветствовал двух проституток. Они улыбнулись и помахали ему в ответ. Почтовый ящик был пуст. Виргилий взбежал на третий этаж, отпер дверь и бросил ключи в корзинку с бананами и яблоками.

Красная лампочка старенького кассетного автоответчика мигала. Виргилию нравилось получать сообщения, – неважно, оставляли их друзья или же продавцы кухонных гарнитуров; в них ему слышался зов социума. Однако прежде он приготовит себе что-нибудь перекусить. Он открыл холодильник и проинспектировал его недра: яйца, начатая банка очищенных томатов и впечатляющая колония йогуртов. Виргилий разбил на сковородку два яйца, прикрыл будущее блюдо крышкой и только после этого нажал на кнопку автоответчика.

– Виргилий, – произнес женский голос.

Он наклонился к динамику, чтобы в полной мере насладиться пленительными модуляциями голоса. У Бога был женский голос, подумал Виргилий. Запись продолжалась:

– Это Клара. Мне очень жаль, но, думаю, нам следует расстаться. Я ухожу от тебя, Виргилий. Ухожу.

Он прослушал сообщение пять раз. Яйца чадили в сковородке. Плеснув в лицо холодной водой, он посмотрелся в зеркальце аптечки. Зажмурился и через пару секунд открыл глаза. Проглотил успокоительное. Пошел на кухню и выключил плиту. От яиц, похожих на два уголька, исходил едкий дымок.

Мало что можно сравнить по мучительности с разрывом. Расставание – это тщательно спланированное покушение на человека: бомба закладывается в самое сердце, и от ее разрушительного взрыва нет спасения. Однако в данном случае Виргилий узнал, что его бросила женщина, с которой он не был знаком и с которой – хотя бы по этой причине – его ничего не связывало. Так что он, в полной мере ощутив удар, какой испытывают те, чью любовь отвергают, понимал в то же время всю абсурдность произошедшего.

Виргилий никогда не считал Землю надежным небесным телом. Он почти во всем сомневался, но уж за то, в чем был уверен, держался крепко. Он не женат. Это неоспоримо. Содержимое его холодильника выдавало холостяка; у него были привычки холостяка. И если сила земного притяжения могла вызывать какие-то сомнения, то жены у Вергилия не было точно.

Он обвел взглядом привычные детали обстановки: коллекция виниловых пластинок, над диванчиком с одряхлевшими подлокотниками – красно-желтая афиша цирка, где работали его родители, коробка с цикорием, на холодильнике – счет за телефон, придавленный магнитом в форме африканского слона (большие треугольные уши расправлены, словно крылья бабочки, хобот между бивнями поднят вверх). Он отключил автоответчик, взял его и вышел из квартиры.

Он шел по бульвару Мажанта, вслушиваясь в свои шаги. Тело функционировало нормально: все суставы и мышцы работали, кровь текла по венам. Только мозг готов был взорваться от напряжения.

~ ~ ~

Всю дорогу до улицы Петит-Экюри, где находился кабинет психоаналитика, он шел, крепко прижимая к груди черный костлявый автоответчик. Этот квартал походил на тот, где работал Виргилий, лишь одним – множеством переулочков, позволяющих избежать оживленных больших улиц.

На улице Петит-Экюри кто-то поставил у дома стулья и белый пластмассовый стол; пожилая чета, должно быть, пенсионеры, возилась у кустов роз, на земле валялся детский велосипед. Кабинет доктора Зеткин затерялся на третьем этаже, в самом углу двора. Фасад украшали вертикальные, горизонтальные и поперечные брусы, похожие на коричневые толстые нитки, вплетенные в полотно; вглядевшись, можно было различить наверху водосточные желобки, не позволявшие дождю портить дерево и штукатурку.

В приемной последняя пациентка, молодая женщина (в полотняных брюках и черной курточке, волосы забраны в хвост), перелистывала журнал. По всей видимости, она немного струхнула, увидев Виргилия, прижимающего к сердцу автоответчик, и тут же уткнулась в журнал. Дверь в кабинет открылась, рука доктора Зеткин мелькнула в проеме, приглашая молодую женщину войти.

Виргилий напевал себе под нос последний рекламный слоган, услышанный им в агентстве. Мотивчик, прославлявший яблочное пюре и его благотворное воздействие на здоровье, успокаивал его. Обычно в приемной он перебирал в уме свои самые насущные страхи, отбирал темы, которые стоило бы обсудить, запасался риторическими приемами убийственной силы и придумывал аргументы, способные положить на обе лопатки доктора Зеткин. Но сейчас он счел за лучшее не насиловать свой разум. Через двадцать минут женщина вышла.

Доктор Зеткин была дамой лет пятидесяти. Сильная проседь, очки в зеленой черепаховой оправе, поверх кремовой блузки – жилет из тонкой сиреневой шерсти; жемчужное ожерелье, на пальцах перстни с нефритом и янтарем. Воздух в кабинете пропитан ароматом лапсанг сушонга. Виргилий находил его слегка крепковатым, однако запах лапсанга настолько слился в его сознании с сеансами доктора Зеткин, что стоило пару от этого чая коснуться его ноздрей, как ему немедленно становилось лучше.

– Здравствуйте, доктор.

– Вы на сегодня не записаны.

Она жестом пригласила Виргилия пройти в кабинет и усадила напротив себя за стол. У книжного шкафа на столике дымился красный чугунный чайник. Перед доктором лежал раскрытый огромный ежедневник в черной обложке. Чем-то он напоминал хищную птицу, распластавшую крылья. Вся страница пестрела именами, однако Виргилий в списках пациентов не значился. Понедельник – не его день.

Виргилий ходил сюда уже давно и потому не ревновал доктора Зеткин к другим пациентам. Напротив. Он полагал, что поток пациентов позволит доктору Зеткин убедиться, насколько он интереснее, чем все это стадо пошлых невротиков. В отношениях психоаналитика с пациентом нельзя переступать черту; настоящий профессионал будет безжалостно отклонять приглашения на выставки, исходящие от тех, кто прибегает к его помощи. Он не станет ни вашим другом, ни вашим врагом. В сущности, он вообще теряет человеческий статус. «Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир», – говорил Архимед, бросая вызов своим друзьям из Сиракуз. Что же касается Виргилия, то ему оставалось лишь перевернуть себя, чтобы избавиться от неврозов; доктор Зеткин играла роль точки опоры, раз уж ничего более стабильного в его жизни не было.

– Я попал в аварию, – сказал Виргилий.

– Так. В какую аварию?

– Столкнулся с реальностью.

Жизнь калечит людей гораздо сильнее, чем войны, болезни и автокатастрофы. Виргилий поставил автоответчик на стол. Доктор Зеткин прищурилась и сложила руки на груди. Виргилий нарушал правила. Он должен лечь на диван. Он не должен все время сидеть. Не должен искажать географию кабинета. Виргилий знал, что доктор Зеткин видела в таком поведении некий симптом. Но не ему было сетовать на это, ведь он сам любил повторять, что любые действия (вдох и выдох, например) являются симптомами.

– Так, – сказала она.

Как обычно, ее лицо почти ничего не выражало. Виргилий уже научился различать оттенки этого безразличия – то любопытное, то холодное, то утешительное. Кроме того, доктор Зеткин была виртуозом произнесения «так». Слово «так» доминировало в ее лексиконе. Иногда она прибегала и к другим словам, например, она говорила: «хорошо», «как дела?», «да», «вы забыли оплатить консультацию». Эта женщина общалась с людьми и лечила больных, имея в запасе всего лишь десяток выражений, которые тратила с большой оглядкой.

Виргилий выдернул из розетки шнур от настольной лампы, подключил автоответчик и нажал на клавишу воспроизведения. Голос зазвучал.

– Видимо, эта женщина вас бросила, – сказала врач.

– Не совсем так.

– Но она выразилась достаточно ясно. Вы не хотите принять ее решения.

Доктор Зеткин полагала, что попала в точку. В конце концов, они оба хорошо знали, что происходит в личной жизни Виргилия: ничего удивительного, если он получил от ворот поворот. Это совершенно естественно – как приливы и отливы или миграция диких гусей. Виргилий почувствовал себя почти счастливым оттого, что в кое-то веки имеет все основания возразить ей.

– Между нами ничего не было. Я вообще ее не знаю.

Доктор Зеткин осторожно сняла очки и начала протирать стекла. Кажется, этот случай ее зацепил. После целого дня возни с банальными неврозами будешь рад любой игре воображения. Она снова надела очки и недоуменно развела руками.

– Что вы сами об этом думаете?

– Я не хочу думать, я хочу понять.

– Ах вот как?

Здесь, у доктора Виргилий чувствовал себя в безопасности. На полках книжного шкафа теснились основополагающие труды по психоанализу; над письменным столом висела фотография 1938 года, на которой Фрейд указывал пальцем в окно поезда, прибывающего в Париж; на стене в рамочке – репродукция первой страницы его рукописи, посвященной исследованию «Градивы» Йенсена; на столе навалены специальные журналы на французском и испанском языках. Виргилию нравилось думать, что духи, заточенные во всех этих святынях, оберегают помещение. Тут он согласился бы даже на трепанацию.

– Ошибки тут нет. Она обращается ко мне по имени.

Виргилия наделили редким именем, в этом он убедился, еще играя в школьном дворе.

– Может быть, это шутка, – предположил он.

– А почему женщина, с которой вы даже не знакомы, вдруг решила так подшутить над вами?

Зазвонил сотовый телефон Виргилия. Он забыл отключить его, целиком поглощенный мыслями о происшедшем. Поскольку установленные правила и так уже были безбожно попраны, он ответил. Это была Фостин, давняя приятельница.

– Фостин, я не могу сейчас говорить, я у своего психоаналитика. Что? Я перезвоню.

Он прервал связь. Дело все больше запутывалось. Виргилий уставился на фотографию Фрейда. Ладони стали влажными, уши заложило, во рту появился привкус железа. Он задыхался. Ему казалось, что он в эпицентре катастрофы, что он стал жертвой каких-то неведомых сил.

– Я уже рассказывал Вам о Фостин?

– Одна из тех женщин, в которых вы влюблялись и с которыми вы теперь в дружеских отношениях?

Виргилий не знал, почему так получалось, но его дружба с женщинами неизменно начиналась с влюбленности.

– Она только что узнала, что Клара меня бросила. Хочет со мной поужинать, поддержать.

– Подумайте хорошенько: вы уверены, что никогда не встречались с Кларой?

Доктор наблюдала за Виргилием, прикрыв глаза. Неужели прорвалась тонкая грань между явью и вымыслом? Виргилий сконцентрировался на дыхательном упражнении, которому его научили на занятиях йогой.

И тут он вспомнил. Это было месяц назад, на вечеринке у Мод. По выходным Мод получала в свое распоряжение огромную квартиру родителей и собирала гостей. Главным достоинством этих сборищ был шум, заглушавший банальности, которыми пытались обмениваться многочисленные приглашенные. Виргилий много выпил. Фостин потянула его за рукав: ей непременно хотелось представить ему одну девушку. Он снова увидел, как его приятельница произносит имя девушки, то и дело встряхивая высокий бокал с коктейлем: Клара. Однако Виргилий не помнил ни лица Клары, ни того, о чем они говорили. В любом случае продолжения не последовало. Виргилий рассказал доктору Зеткину об этом эпизоде.

– Может быть, вы поцеловали Клару, и она неправильно вас поняла?

– Я могу взять женщину за руку. Особенно, когда выпью. А коли уж дело дойдет до поцелуев, я ими осыплю все лицо. Вы считаете, я мог закрутить с ней роман и сам того не заметить?

– Вы не сумасшедший.

Это утверждение сразило Виргилия наповал. Внезапно, без предисловий, психоаналитик, женщина, с которой он виделся три раза в неделю на протяжении вот уже пяти лет, избавила его от одного из страхов.

– Вы меня успокаиваете?

– Вы мне платите за то, чтобы я была объективной.

Телефон Виргилия снова зазвонил. Это была Надя. Разговор не продлился долго: Фостин рассказала ей о разрыве. Раздался сигнал, предупреждающий, что кто-то пытается дозвониться до него. Виргилий переключился на другую линию. Звонила опять Фостин. Он пообещал обеим, что перезвонит позже. Доктор Зеткин делала какие-то пометки в блокноте.

– Мне нехорошо, – сказал Виргилий, выключив телефон.

К горлу подступала тошнота, он был на грани обморока. Что-то с ним не так, но что – непонятно. Им овладело предчувствие, что происходящие события очень серьезны и полностью перевернут его жизнь.

– Вам надо прилечь.

– Это ничего не изменит.

– А все и нельзя изменить.

Ну конечно, спешить некуда. Доктор Зеткин не сомневалась, что со временем все прояснится само собой. Виргилий тоже ждал развития событий, но не умел сидеть сложа руки. Доктор Зеткин постукивала перьевой ручкой по краю письменного стола.

– Не знаю, насколько это все связано, – заговорил Виргилий, – но в последнее время у меня бывают головокружения. И тошнота.

Он всегда стремился до конца разобраться в ситуации. А если не мог, то прятался в свое любимое убежище – болезнь.

– Вы действительно полагаете, что больны?

– Я пытаюсь понять, что происходит.

– Правда?

Кровь застыла у него в жилах. Перед глазами плыли яркие пятна.

– Вы могли бы направить меня на какие-нибудь обследования, – сказал он, с трудом сглотнув, – просто на всякий случай…

– Ну, если вы настаиваете.

Доктор Зеткин исписала все направление, так что стало понятно, что речь не шла о «каких-нибудь обследованиях». Среди талантов Виргилия числилось и редкое умение читать слово «томография» верх ногами.

– Томография? – спросил Виргилий, вцепившись в край стола.

– Не волнуйтесь.

Вне всяких сомнений, более волнующих слов во французском языке просто не найти. Виргилий взглянул в окно. Петит-Экюри погрузилась в сумерки. У него не было ни малейшего желания уходить. Ему хотелось остаться в этой комнате, лечь на диван и закутаться в плед. Доктор Зеткин открыла дверь. Виргилий скрестил руки на груди и вышел. Он выбирал наиболее освещенные и оживленные улочки; он шел по Фобур-Сен-Дени мимо закусочных, радуясь огням витрин и запахам жарящихся кебабов. Теперь он ценил мельчайшие проявления жизни на вес золота.

~ ~ ~

Обзвонив всех знакомых медиков, Виргилий сумел договориться, что его примут в отделении рентгенологии уже на следующий день.

В результате обследования он не сомневался. Женщина бросила его, однако роман с ней изгладился из его памяти. Следовательно, речь шла о неврологическом заболевании. Видимо, был поврежден центр памяти, и болезнь, прогрессируя, стирала целые куски жизни. Иногда он сосредоточенно вслушивался в себя, и тогда ему казалось, что он слышит свист косы, разящей направо и налево. Конечно, медицина не стоит на месте. Но нет смысла тешить себя пустыми иллюзиями.

Я умру, подумал Виргилий. Он снова и снова произносил эту фразу вслух. Он был уверен, что конец близок. По спине пробежал холодок. Он боялся смерти – не потому, что его не станет, он давно считал себя чужим в этом мире, – но потому, что смерть уравняет его со всеми. Труп лишен индивидуальности. Виргилий боялся смерти не из-за инстинкта самосохранения, а из чувства противоречия.

Он притушил свет и устроился на диване. Гладил пальцами неровности, шероховатости и проплешины ткани, контуры дыры, прожженной сигаретой. В поисках новых знаний и ощущений он ощупывал окружающие предметы и воображал себя Элен Келлер, [1]1
  Хелен Адамс Келлер (1880–1968), знаменитая слепоглухая американская писательница, преподавательница и общественный деятель. (Здесь и далее прим. пер.)


[Закрыть]читающей шрифт Брайля. В этой квартире он прожил семь лет. Она приспособилась к нему, как приспосабливается обувь к ноге. Но происходит ли нечто подобное с миром? И когда мы умрем, сохранит ли материя следы нашего бытия? Сохранятся ли на земле атомы наших мыслей? Что ж, – думал Виргилий, – квартира никуда не денется, друзья будут жить, как жили, а мои книги и диски послужат кому-нибудь другому.

Он не стал экономить на ужине. Зайдя на сайт Bon Marché,заказал еды и три бутылки Шато-Паркер. Заказ доставили через полчаса. Вкусный ужин немного разогнал мрачные мысли. Он сел слушать любимые пластинки. Музыканты разных стран и эпох дали в гостиной великолепный концерт в его честь. Виргилий всем существом впитывал ноты; они представлялись ему лимфоцитами, побеждающими болезнь.

С бокалом вина в руке он бродил по своей двухкомнатной квартире, испытывая острое желание оставить отпечатки пальцев на каждом сантиметре этого пространства. Изгибы, гребни, дуги, завитки и спирали подушечек его пальцев окаменеют. Эти доказательства того, что он существовал, переживут любую уборку, любой ремонт. Они съежатся в безвестности бесконечно малых величин, ожидая, когда их обнаружат археологи. Виргилий читал статью о древних гончарах, которые, вращая круг и вытачивая формы, сами того не зная, записывали, как на пластинку, свои речи. Его квартира хранила миллионы микробороздок – записей монологов и бесед.

Виргилий силился вспомнить Клару, но не мог. Перетряхнул всю свою жизнь за последний месяц, начиная с той самой вечеринки: поздние посиделки с Армель в «Терминюс», телефонные звонки родителей, соседку, одолжившую презерватив, работу в агентстве, светские выходы, фильмы, которые он посмотрел, книги, которые он прочитал. Взяв лист бумаги, он восстановил почти все, что занимало его изо дня в день. Но Клары нигде не было. Болезнь уничтожила ее.

Он откупорил вторую бутылку вина. Сквозь пьяную дымку ему виделось, как эта загадочная женщина расхаживает по его квартире. Вот она берется за ручку двери, ведущей на кухню, открывает холодильник, наливает стакан соевого молока, выходит из душа, обернувшись в полотенце. Он искал хоть какие-нибудь следы ее присутствия; заглянул под кровать, вытряхнул все из шкафов, перерыл аптечку. Тщетно. Ни сережки, ни чулка, ни волоска, ни тюбика с увлажняющим кремом. Ничего. Из-за шума, доносившегося от соседок, Виргилий не сразу решался пригласить даму к себе. Может быть, Клара у него и не бывала.

Выходит, он упустил последнюю любовь и ему предстоит умереть в одиночестве. Да еще так рано. Лучше бы сперва состариться, стать седым, морщинистым, скрипучим дедом. Смерть нуждается в прелюдии, подобно соитию. Усталость, утрата иллюзий, болезни – вот ласки и поцелуи, расслабляющие тело и позволяющие смерти овладеть нами, не причинив боли. Виргилий не был готов к смерти; сколько страданий и драм здесь еще можно пережить!

Но настало время подводить итоги. Если бы ему пришлось описать того, кто вот-вот покинет этот мир, он сказал бы так:

Ему тридцать один год. Вес семьдесят два килограмма. Одевается всегда одинаково: брюки из темного вельвета, свитер с вырезом в виде V, клетчатая рубашка, английские ботинки. У него старая модель мобильного телефона, достаточно прочная, можно ронять каждый день. Три раза в неделю он занимается йогой в большом спортивном клубе на площади Республики. Верит, что в этом бесхребетном мире нельзя жить без принципов. Дарит исключительно подсолнухи. Смотрит исключительно черно-белые фильмы, а если вдруг возникает желание посмотреть какой-нибудь цветной фильм, специально настраивает телевизор, чтобы убрать цвет; слушает только виниловые пластинки, пьет цикорий, пользуется всегда одними и теми же ручками – оранжевым «Биком» с черным стержнем. Вообще он любил старые вещи – одежду, фильмы, книги. Они выдержали натиск жизни, они опытны и мудры. А новые еще не дозрели и ничего не смыслят в нашем одиночестве.

Виргилий работал в рекламном агентстве – неподалеку от Лувра, на улице Сент-Оноре, а жил в доме свиданий на улице Дюнкерк, прямо напротив скульптур Северного вокзала. На первом этаже размещался «Калипсо» – порно-кинотеатр. В пятнадцати из шестнадцати квартир происходил культурный обмен денег на любовь. Он довольно долго привыкал к непрестанным стонам проституток и их клиентов; теперь они мешали ему не больше, чем концерт сверчков где-нибудь в Провансе. Притом из его собственной квартиры восклицания, вопли и рыки доносились нечасто. Виргилий знал, что его смерть будет иметь важные последствия: по крайней мере, наука о любовных разочарованиях очень много потеряет.

Луна сползала к вокзальным часам, освещая остатки ужина. Пластинки и книги были разложены на паркете. Брюки Виргилия валялись на кухне. Он наполнил вином с дюжину бокалов (на тонкой ножке, пузатые, высокие; шарообразные, треугольные, грушевидные; узорчатые, гладкие, матовые) и расставил их повсюду, как часовых. Время от времени клиенты во всех концах дома испускали ликующие вопли удовольствия.

Бенни Гудман исполнял «As long as I live». Виргилий поставил автоответчик на колени и еще раз прослушал сообщение: «Виргилий. Это Клара. Мне очень жаль, но, думаю, нам следует расстаться. Я ухожу от тебя, Виргилий. Ухожу».

В голосе Клары звучала такая горечь, что Виргилий невольно содрогнулся. Он ненавидел себя за то, что причинил ей боль. Болезнь отошла на второй план: теперь его мучили угрызения совести. Нет, пора наконец стать серьезным и ответственным, пусть жить осталось недолго. Неизвестно, почему их отношениям пришел конец, но можно догадаться: он ни во что не верил, все подвергал сомнению, спорил со всеми на свете и никогда никуда не ездил в отпуск. Неудивительно, что Клара приняла такое решение. Виргилий не создан для семейной жизни. Наверное, она пыталась изменить его. Но он не дрогнул.

То и дело звонил телефон. Благодаря Фостин новость уже облетела всю планету друзей. Информация распространилась от Барбез до Гамбетта через Сталинградский бульвар и Страсбург Сен-Дени. Друзья Виргилия узнали сразу две новости: о его разрыве с Кларой и об их скоротечном романе. Его связь с Кларой стала для всех сюрпризом. Виргилий решил не тревожить близких и скрыть свой недуг и амнезию. Он придумал правдоподобную историю о том, как они познакомились на вечеринке у Мод, и об их коротком романе. «Да, – признавался он, – мы полюбили друг друга, но у меня трудный характер, и ей будет лучше без меня».

Он оплакивал себя, свою бездарную жизнь, свою утраченную любовь.

Надо срочно, пока еще позволяет здоровье, навести порядок в делах, аннулировать договоры, отказаться от бытовых услуг. И потом, ему ужасно хотелось хоть кому-то рассказать о своей беде – какому-нибудь случайному, чужому человеку – и поделиться своим страхом. Он набрал номер телефонной компании.

И обнаружил, что разорвать договор с фирмой ничуть не проще, чем расстаться с женщиной: консультант хотела узнать причину его решения, просила не покидать их так сразу, умоляла и даже попыталась подкупить его подарками. Когда Виргилий поведал ей о своем состоянии и о том, что телефонная линия вряд ли ему понадобится в будущем, она сказала, что отключит телефон в конце недели. Тон ее заметно похолодел, сухо защелкали клавиши комьютера. Виргилий представил себе ее руки с кроваво-красным маникюром и волосы, стянутые на затылке. Досадно терять клиента, ведь у нее свои нормативы, и супервизор ее контролирует. Она пожелала ему приятно провести вечер и повесила трубку. Виргилий не изменял этому оператору уже много лет и потому надеялся хотя бы на каплю душевной теплоты. Ему следовало действовать умнее, если он ожидал более эмоционального и сочувственного отклика.

Он набрал номер EDF. [2]2
  EDF (франц.) – компания «Electricité de France» («Электричество Франции»),


[Закрыть]Ответила женщина. Ее густой и хрипловатый голос выдавал курильщицу не первой молодости. Усталость и волнение не позволили Виргилию справиться с дрожью в голосе. Он лежал на полу у дивана, и пот градом катился по его лбу. Свет из кухни слабо освещал комнату. Женщина спросила его, почему он хочет расторгнуть договор.

– Я тяжело болен.

Она что-то пробормотала. Виргилий понял, что его слова не оставили ее равнодушной. Он натужно закашлялся. По его щекам текли слезы. Пальцы женщины замерли над клавиатурой. Она вся превратилась в слух. Момент был настолько трогательным, что Виргилий почувствовал вдохновение. Опьянение примирило его с трагедией. Ему казалось, что его уносит куда-то далеко.

– Надеюсь, я был хорошим клиентом.

Постаравшись взять себя в руки, она сдавленно проговорила, что по-прежнему на линии и готова продолжить разговор. Виргилий не жаловался. Он лишь скорбно сообщил, что смирился с близким концом. Что привык к мысли о нем.

Повесив трубку, он понял, что уже готов объявить новость близким. Пусть его оплачут. Ему даже хватит бы amor fati, [3]3
  Amor fati (лат.) – вера в судьбу.


[Закрыть]чтобы утешать их. Он откупорил третью бутылку вина.

Разобрав и рассортировав бумаги и письма, он в самом изящном стиле написал заявление о разрыве арендного договора на квартиру. Виргилий не считал себя ипохондриком, однако в последние годы частенько подмечал кое-какие подозрительные симптомы, и порой даже думал, что недалек его смертный час. Так что у него скопилась небольшая коллекция завещаний. Он распечатал последнее из них (добавив от руки пожелание, чтобы его прах был развеян в женской раздевалке бассейна в Отей) и положил в конверт, который поставил на камин.