Текст книги "Плохие кошки"

Автор книги: Марта Кетро

Соавторы: Тинатин Мжаванадзе,Виктория Лебедева,Кирилл Готовцев,Ева Дзень,Константин Кропоткин,Ната Немчинова,Лариса Павлецова,Станислав Барашек,Ира Форд,Татьяна Замировская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Евгений Борщёв
ЛЮБОВЬ ЗЛА

Где же секретик? Ведь он должен быть у десятого камня! Или у девятого?

Грета остановилась, поправила платок из мешковины, пошевелила в раздумье губами и уставилась на полуразрушенную каменную стену. После смерти старого Брюна местные жители потихоньку разобрали не только его дом, но и ограду, и лишь эта стена, обращенная к улице, осталась нетронутой. Жалкое оправдание перед совестью – словно крест на могиле городской шлюхи, наспех закопанной добрыми людьми с предательским румянцем на щеках.

Но, конечно, Грета не могла подумать такое – да и занимали ее куда более важные вещи.

Что же идет раньше – десять или девять? Ах, какая досада! И спросить не у кого.

– Ме… – раздался сверху еле слышный шепот.

Грета задрала голову и сдула упавшую на лоб челку.

– Ой!

Крошечный серый котенок сидел в раскрошенной выемке от булыжника, дрожал на зябком осеннем ветру и с надеждой смотрел на Грету.

– Как ты туда попал? Бедняжка! Ты, наверное, проголодался?

Котенок протянул и тут же убрал лапку.

– Ты хочешь спуститься? Иди сюда, ко мне!

Девочка потянулась, сняла котенка и поставила на ворох опавших листьев.

– Как тебя зовут? Ты не хочешь говорить? Или тебе самому никто не сказал?

Котенок пошуршал, устраиваясь поудобнее на огромном кленовом листе, помотал головой и чихнул.

– Я знаю! – осенило Грету. – Тебя зовут Николай!

Схватив котенка, она заторопилась домой, и гром, тревожный гром деревянных башмачков раскатился по мостовым города до самых дальних его углов.

Дома никого не было – днями отец ломал мрамор в шахте, а мать нанялась стирать белье в герцогский особняк. Только старый кот Варфоломей спал на подоконнике, спрятавшись за геранью.

– Привет, Варфоломей! – крикнула Грета, поставив Николая на стол. – Познакомься с новым другом! Его зовут Николай. Сейчас я тебя покормлю… На, ешь.

Грета поставила на стол глиняную плошку. Котенок оглянулся («Поблагодарил!» – умилилась девочка.) и принялся за дело.

Тем временем Варфоломей приоткрыл глаза и лениво обозрел окрестности. Вздрогнул, увидев котенка. Спрыгнул на пол, нерешительно подошел к столу и с ужасом попятился. Потом взял себя в лапы и храбро запрыгнул на стол.

Котенок с недоумением поднял голову, чихнул и вновь вернулся к еде. Вздыбив шерсть, Варфоломей зашипел на него – тщетно. Помахал лапой у котенка перед носом – без толку. Выпустил когти – закончив с похлебкой, котенок принялся вылизывать плошку.

– Варфоломей! Ты куда залез? – Грета хлестнула кота полотенцем. – А ну, брысь со стола!

Оскорбленный Варфоломей ретировался под лавку.

Поздней ночью вернулись мать с отцом – вместе, как часто бывало, когда матери приходилось вызволять его из жарких объятий таверны. Грета уже спала на плетеном половичке у плиты, прижимая к себе негромко урчащего котенка. Каштановые волосы разметались по соломенному тюфячку, губы приоткрылись в довольной улыбке.

Варфоломей, так и просидевший весь день под лавкой, смятенно дремал. Гранитное колесо невеселою будущего грозило размолоть его уютный мир в труху. С подарком дяди Гюнтера, Елисаветой, что уже год как заняла место Варфоломея у Гретиного сердца, он смирился – ладно. Все равно она почти что мертвая. Но этот серый приблуда?!.

– …И этот нищий смеет отираться там, где отдыхают приличные люди! Да что отираться – он еще и денег просил! Пода-а-айте, мол! Каков наглец? Нет уж, что я заработал, то мое, и черта с два я отдам кому-то хоть медяк! Я ему даже объяснять ничего не стал, а просто пообещал вколотить свистелку ему в глотку, если еще будет надоедать своей рожей… – неравномерный скрип отцовых башмаков был слышен издалека, а значит – он сильно напился. На трезвую голову он почти не хромал.

Грета приподнялась и потерла кулачком глаз.

Заскрипела дверь. Споткнувшись о Елисавету, что спала у порога, отец скучно выругался.

– Ш-ш! – строго сказала мать. – Грету разбудишь.

– А мне плевать! – огрызнулся отец, но тон сбавил. – Я ему так и сказал; ехай, мол, к Гюнтеру, там тебе самое место.

– Матушка? А я уже не сплю… – сонно пробормотала девочка. – Я сегодня встретила Николая, и он был голодный, и пусть он будет у нас жить?

– Кого-о? – обалдело протянул отец. – Кто это еще, черт его дери?

Котенок, словно представляясь, тихо мяукнул.

– Второй кот? Один мышей не ловит, теперь другую бестолочь на шею посадим? Да ты рехнулась, дурочка?

– Закрой рот, Карл, – звонкая затрещина. И тут же – медовым голосом: – Конечно, Синеглазка, пусть Николай живет у нас. Хорошо бы он научился ловить мышей. А пока можешь разделить долю Варфоломея, чтобы хватило и ему, и Николаю.

– Благослови тебя Бог, матушка!

– Спи, доченька.

Варфоломей не верил своим ушам. И пока отец с матерью, переругиваясь, укладывались над ним на лавку, он пытался понять: как же это можно? Полюбить кота – в смысле его, Варфоломея, а потом выбросить из сердца? Как тряпку? Когда он только-только поверил, что сытный, теплый запах дома навсегда изгнал февральские ветра детства? Ах, какой же ты дурак, Варфоломей, что доверился иллюзиям! Что прикипел к этой маленькой врунье!..

– «А этот нищий старикашка – опасный тип. И наглый. Наглый, странный и опасный. Помяни мое слово, Амалия, пожалеем еще, что сразу не выгнали, ой как пожалеем!

– Карл! Ты успокоишься или нет?

– А ты мне рот не затыкай! Дело касается безопасности всего города!

– Ах, Карл, какой же ты дурак…

Пропажу обнаружили не сразу – Грета была занята Николаем, а у Амалии с Карлом были дела и поважнее. Но стоило Грете увидеть, как котенок опустошает Варфоломееву миску, она поняла: что-то стряслось. Скорее кони обернутся принцами, чем старый кот отдаст свою еду… а значит, он исчез. Он был толстым, ленивым и скучным, но она же любила его, любила!

Вечером Грета с заплаканными глазами сообщила:

– Матушка, Варфоломей пропал!

– Сдох, никак? – легкомысленно фыркнул отец, за что тут же получил по затылку, а рука у Амалии была тяжелая.

– А ну, иди, дров принеси! Видишь же, топить нечем!

Пристыженный Карл вышел, в смущении оглаживая седые усы. Мать отложила шитье, посадила Грету на лавку, обняла и начала:

– Понимаешь, Синеглазка, иногда коты чувствуют, что настало время, и они уходят на небо. Там их ждет милосердный всеблагой Бог, окруженный ангелами… ты же понимаешь, что на небе лучше, чем здесь. Конечно, коты любят своих хозяев, но если им пора к Богу – нужно их отпустить. Нам будет грустно без Варфоломея, но нельзя же думать только о себе! Лучше подумай о том, как ему сейчас хорошо…

Следующий день, короткий и нежаркий, Грета провела на крыше, увещевая Николая быть послушным котом и идти туда, где ему будет лучше. Время от времени она подбрасывала его в воздух, яростно сдувая со лба непокорную челку, однако на небо котенок так и не попал.

На главной улице города, у каменной стены старой церкви, прямо под грубо выделанными витражами со сценами из жизни святых, сидел старик с костистым лицом и, прикрыв глаза, играл на флейте. Рядом валялась некогда алая выцветшая шляпа со скудным подаянием, а около шляпы на грязно-пестром камзоле лежал исхудавший Варфоломей.

Ему сейчас было вовсе не так хорошо, как уверяла Амалия, да и Бога он не видел – ни милосердного, ни всеблагого. Он просто слушал музыку в надежде на то, что нищий его покормит.

Время от времени Варфоломей требовал перерыва – поворачивал морду к флейтисту и вопросительно мяукал. Тогда нищий откладывал инструмент, щурился и что-то отвечал, с жаром кивая. Зрелище спорящего с котом сумасшедшего веселило горожан куда больше, чем музыка, и тогда монетки падали в шляпу немного чаще.

– …Поверь мне, лучше оставаться там, где тепло, есть крыша над головой и тебя хоть немного, но любят.

Варфоломей презрительно отвернулся.

– Понятно… Гордый. Редкое сочетание – гордый и толстый. А ты был когда-то толстым, по тебе видно.

Кот обиженно перешел на другую сторону улицы и улегся там, но через несколько тактов тягучей, задумчивой мелодии вернулся.

– А я когда-то был гордым… – флейтист задумался. – Верил в высшую справедливость. Как они с тобой – так и ты с ними… только путце. Ведь так и крутится мир, рассуждал я. Если тебя любят – люби всем сердцем, а если вытирают об тебя ноги – пусть небо содрогнется от твоего гнева…

Кот протяжно, мечтательно мурлыкнул.

– Нет, – покачал головой старик, – нельзя. Я же об этом и толкую. Это гибельный путь. Видишь ли, однажды я ответил на обиду. После этого прежний я умер.

Зажмурившись, он с силой провел ладонью по седой небритой щеке. Поднял невидящий взгляд к витражам, поморгал.

– Только очень мудрый человек смог бы остаться равнодушным, когда… когда бургомистр, уставясь свинячьими глазками, говорил мне в лицо, что денег нет и заплатить он не сможет… Так ведь я и сейчас не настолько мудрый, что уж говорить обо мне тогдашнем!

Кот мявкнул полувопросительно.

– И от моего гнева содрогнулось небо, – подтвердил нищий и заиграл.

Варфоломей обошел музыканта кругом и сел у его ног, задумчиво следя на подрагивающим кончиком рыжего хвоста. Затем уставился ясным взором на флейтиста и требовательно мяукнул.

– Я же тебе рассказывал, чем зарабатывал на жизнь? – старик отложил флейту. – После того случая я бросил, потому что поклялся никогда больше не употреблять свое искусство во зло. Видишь ли, в конечном счете оно всегда оборачивается злом.

Со скучающим видом кот отвернулся. Затем, словно нехотя, поднял голову и мимолетно зыркнул бездонно-голубыми глазами. Музыкант поднес к губам флейту, но тут же опустил, дернув уголком рта в горькой усмешке.

– Забавно… Несколько дней назад какой-то выпивоха рассказал мне про город, где живут одни старики. Одинокие, бесприютные. Там у него кузен, мол, тоже такой же, – старик посопел. – Когда же я услышал, как называется город… Все, что я годами пытался забыть – их глаза, шаги, радостные крики… – все это вновь навалилось на меня. И я понял, почему в том городе никого нет, кроме одиноких стариков.

Кот насмешливо фыркнул. Музыкант с недоумением повернул к нему голову:

– Не веришь? Вот оно, мое одиночество, прямо перед тобой – неужели ты думаешь, что у них все по-другому? Когда им не о ком заботиться, некого любить? Незачем жить?

Варфоломей прижал уши и зашипел.

– Тебе есть кого любить, – осадил его старик, погрозив пальцем, – иначе бы ты так не злился. Ведь есть же? Ты кого-то любишь? Кого?

Кот злобно ударил нищего лапой по руке и стремглав умчался вверх по улице.

На следующее утро Варфоломей ленивой рысцой выкатился из кустов и снова уселся у ног нищего как ни в чем не бывало. Несколько минут он дергал кончиком хвоста под замысловатую, словно зовущую в иные края мелодию, а потом вскочил и завертелся волчком Не замечая его, музыкант покойно улыбался.

Вдруг кот пригнулся к земле, выгнув спину, и долго, утробно проурчал что-то. Старик вздрогнул от неожиданности и вслушался.

– Ты дурак? Зачем тебе такая вина? – опешил он. – На меня посмотри, если уж на то пошло!

Варфоломей снова заурчал.

– Мало ли котов вокруг – она все равно найдет нового! И что ты будешь делать?

Урчание сменилось неприятным тонким визгом – словно ржавая игла ввинчивалась в кость.

– Вот как, – с неприятным удивлением произнес музыкант. – Я, кстати, этим больше не занимаюсь, ты забыл?

Варфоломей жалобно и тихо мяукнул, словно все, о чем он просил, – лишь немного жалости.

– Ты думаешь, твоя просьба – это меньшее зло? Или, может быть, ты вообще не считаешь ее злом?

Кот утвердительно склонил голову. Потом упал ничком и застыл – только едва подрагивал хвост. Нищий пристально всмотрелся в него.

– Прекрати давить на жалость! Не настолько я к тебе привязался, чтобы нарушить ради тебя клятву.

Кот закатил глаза.

– Не ври, от горя ты не умрешь – знаю я ваше племя. Между прочим, мне нужно заплатить. Как ты собираешься это сделать?

Кот поскреб лапой булыжную мостовую и, мяукнув, выразительно глянул на нищего.

– Целый гульден? Где ты возьмешь гульден, чучело?

Тщательно и надменно Варфоломей лизнул правую заднюю лапу – не твое дело, мол.

– Дурак рыжий! – завопил старик и потряс флейтой. – Кому я про свою жизнь рассказывал? Почему ты сам себя губишь?

Столь же тщательно кот обнюхал левую.

– Но ведь я с тобой согласен, – вдруг прошептал музыкант с ужасом. – Окажись я на твоем месте – разве не поступил бы так же? Лишь бы кто-то, живая душа… одна-единственная…

Старик прислушался к себе. Потом поднял голову, поморгал и диковато повел полуслепыми глазами – словно вышел из сумрачного сырого ущелья на свет божий.

– Черт с тобой, по рукам. Только позаботься о себе – замажь уши речной глиной.

– Мяу! – сказал кот с облегчением. Почти благодарно.

– Давай, дуй за своим гульденом. Плата вперед – на слово я давно никому не верю, сам понимаешь.

На следующее утро Грета проснулась от непривычного холодка под боком – там, где обычно спал Николай. Пошарив рукой вокруг, Грета открыла глаза, поднялась и с легким беспокойством исследовала любимые углы котенка. Затем места, где он мог укрыться. Затем – те, где не мог… все напрасно. Николай как под землю провалился.

– Матушка! – крикнула Грета в панике. – Николай пропал!

– Чего ты орешь с утра пораньше? – пробурчал недовольный отец. – Кому он нужен, твой шерстяной кисет? Жрать положи – сам придет.

Мать оперлась на локоть и сонно взглянула на дочь запавшими глазами.

– В самом деле, Синеглазка Николай вернется, он просто вышел на улицу. Кстати, закрой дверь, дует…

Похоже, щеколду забыли задвинуть на ночь, дверь приоткрылась… а сквозь узкую щелку вполне мог протиснуться небольшой зверек – мышь или котенок. Грета с сердитым облегчением насупилась, вышла на крыльцо и позвала Николая. Потом обернулась, нехотя прикрыла дверь и, покрикивая: „Кис-кис-кис!“, занялась изучением двора.

К вечеру выяснилось, что из города ушли все кошки.

– Только одна осталась – ну та, рыжая, на главной улице сидит, с нищим дудочником, – поделилась с Амалией новостью соседка – фрау Бибер. – Смотрит, зараза, по сторонам и эдак голову задирает – мол, я-то знаю, где наши все, да вам не скажу!

И фрау Бибер так смешно передразнила кошку, приложив хитрый палец к огромному носу, что даже Амалия слегка скривила уголки тонких губ.

Грета затеребила подол материной юбки.

– Матушка, матушка! Давай сходим к дудочнику – может, это наш Варфоломей? Он же тоже рыжий был!

Мать неожиданно рассердилась.

– Еще чего не хватало – на нищих смотреть!

– Я и одна могу сходить!..

– И не смей таскаться одна! Тебя украдут ярмарочники и сделают из тебя уродца!

Грета угрюмо отвернулась и протяжно шмыгнула.

– Да и не Варфоломей это, – смягчилась Амалия, – он же ушел на небо, помнишь? Кошки очень привязаны к дому, он бы ни за что не покинул место, где вырос. Давай дождемся отца – может, в пивной что-то знают?

Девочка нерешительно переступила с ноги на ногу.

– Кстати, Синеглазка, на месяц-другой ты останешься с отцом Я завтра уезжаю, прямо с утра.

– На… на небо? – Грета опустила глаза в пол.

– Не говори ерунды! К дяде Гюнтеру и тете Адели. Они соскучились, да и мне нужно переждать октябрьский ветер, а то опять буду кашлять дымом.

Поздно вечером, когда девочка уже заснула, Амалия обнаружила еще одну пропажу – не столь масштабную, но куда более неприятную. Из девяти гульденов, припрятанных на черный день, она недосчиталась одного. А потом и Карл прихромал из пивной (значительно позже обычного) с худыми вестями – мраморная шахта выработана, и никто не знает, откроют ли новую. А уж будет ли надобность в рабочих, или хозяева своих навезут – так и вообще один дьявол знает.

Обломав о мужнину спину черенок от метлы, Амалия так и не выбила из Карла признания, что он напился на отложенные деньги. Ну хоть душу отвела.

На следующий день Амалия уехала вся в тягостных раздумьях о безвозвратно пропитом – она была уверена в этом – гульдене. Мрачный Карл сидел дома, курил и смотрел за окно на прелую кучу листьев и давно заброшенные морковные грядки. Изредка он бросал подозрительный взгляд на Грету и, словно сплевывая, уныло и неинтересно чертыхался.

Грета, тоже в печали, возила по полу Елисавету, негромко вздыхая. Та сально ухмылялась – словно что-то знала.

Раздался тягучий долгий скрип – кто-то потянул за дверь. Грета с отцом затаили дыхание и уставились на нее.

Как-то странно – боком – в приоткрытую щель протиснулся Варфоломей. Тускло-голубыми глазами обежал комнату и уселся на пороге, поджав измочаленный хвост и странно дергая ушами.

– Варфоломей! – крикнула Грета и подбежала к коту. От него несло речной тиной, но девочка лишь дернула носом и вцепилась в пыльную рыжую шерсть.

– Явился, шалапут, – брезгливо скривился отец и снова уставился в окно, выколачивая трубку. – Как раз вовремя – мыши совсем обнаглели, того и гляди, кусок хлеба изо рта выхватывать начнут.

– Отец! – с укором воскликнула Грета, не выпуская из кулачков спутанной кудели. – Варфоломей же не ест мышей!

– Ну так самое время начать, потому что других деликатесьев не получит! – озлобился отец. – Самим жрать нечего, еще этого тунеядца корми…

Словно услышав, что речь о ней, из-за плиты выступила толстая мышь и нахально уставилась на кота. Варфоломей выпучил глаза и, тихо заурчав, попятился за Грету.

– Куда! – завопил отец, схватил кочергу и метнул ее, словно копье. Удача была на его стороне – маленькое жирное тельце перекувыркнулось и влепилось в стену. Подергав короткими лапками, мышь замерла еще до того, как утих звон отлетевшей железки.

Отец выхватил у дочери кота и принялся тыкать его мордой в трупик, свирепея с каждой секундой.

– Скотина, – орал он, – бездельник! Я за тебя мышей ловить должен? За что тебя кормить, лоботряс, тебя прибить проще, чем дома держать! Мышей лови, сволочь, мышей! Понял, что сказано? Мышей!

Грета беззвучно плакала, забившись в угол и закрыв лицо руками. Отец оглянулся на нее, выдохнул, как проколотый пузырь, и тут же выпустил кота из рук.

– Вишь как, – заговорил он, оглаживая усы, – прикормили на свою голову, вот лентяй и вырос… О тебе говорю! – прикрикнул Карл на кота, но уже без прежнего запала.

Варфоломей прижался к полу, трусливо следя за Карлом, потом медленно подтянул мышь лапой и нерешительно куснул за переломленный пополам хребет.

– Твою налево… – спустив ноги с лавки, Карл угодил правой пяткой во что-то мягкое. – Грета! Гретка! Прибери тут.

Девочка вздрогнула и еще крепче прижала к себе Елисавету. Потом проснулась, откинула тонкое одеяльце из мешковины и поднялась с плетенки. Покосилась на башмачки, но решила не обуваться. Зевнув, взяла совок и метлу с коротким – как раз ей по росту – черенком. Привычными движениями вымела два мышиных трупика из-под лавки и понесла во двор.

– Вот же змея, рыжее отродье, – ругался Карл, осторожно ставя ногу на пол. – Назло, что ли, сюда тащит?..

Хотя грех жаловаться, рыжее отродье избавило-таки дом от грызунов. Еду можно было без опаски оставлять даже на столе, ничем не накрывая. А что задавленных мышей под лавку приносит – ну… может, думает, что хозяева на них польстятся? Добытчик, язви его. Пусть сам мышей жрет. Не кормить же его со стола, самим есть нечего. Карл тяжело плюхнулся на облюбованный стул у окна и принялся набивать трубку. Табаку оставалось не так уж много, пальцы все чаще нащупывали дно кисета, но какого черта? Все равно когда-нибудь кончится, так лучше уж покурить в свое удовольствие.

Сонная Грета аккуратно стряхнула мертвых мышей за поленницу. Почему за поленницу? А чтоб на виду не лежали. Когда она в самый первый раз высыпала Варфоломееву добычу у забора, отец накричал на нее – дескать, вид портит. Ну а за дровами не портит, вот и все. А когда они кончатся и отец увидит, что за ними лежит, будет зима и мама дома. Он не посмеет кричать.

На дровах сидел Варфоломей и зыркал по сторонам голодными глазами. Он отощал еще сильнее – его так и не кормили, отец по-прежнему надеялся, что кот научится есть мышей. Вот сам бы их и ел. Противно? А Варфоломею не противно? Грета попыталась представить, что ест мышь, и ее скрутило от отвращения. Хорошо хоть теперь он их под лавку прячет… после первой ночной охоты кот положил их у плиты, там, где спала Грета. Наверное, надеялся, что она его покормит.

Впрочем, Грете не хотелось спорить с отцом, да еще и ради кота. Сегодня ночью он опять пришел к ней, снова тыкался противным, пахнущим мышами носом ей в лицо, а когда она отогнала его – вытащил Елисавету и попытался улечься вместо нее. Тогда Грета совсем проснулась и выдала коту полновесную оплеуху. Почти как мама.

– Варфоломей, что ты здесь сидишь? – девочка поджала пальцы на босых ногах. – Пошли в дом, вдруг отец разрешит тебя покормить?

Кот недовольно заурчал.

– Ну как хочешь, – Грете не хотелось его уговаривать, у нее были занятия поважнее. – Сиди здесь тогда.

Еще бы ему не хотеть! Но пес с вами, Варфоломей обойдется и без ваших подачек. Если бы не мыши – небось Грета и не предложила бы. Нет чтобы просто так накормить… не за мышей, не за работу, а просто так. Потому что любят. Неужели он так много хочет?

Дождешься от них… В воздухе потянуло сладким молочным ароматом. Варфоломей насторожился, огляделся, спрыгнул с поленницы и побежал на улицу. Может, удастся что-нибудь стянуть?» Как третьего дня, когда соседи оставили без присмотра кусок сыру. Сыр… Да уж, это не прогорклый запах, мерзкая шерсть и пронзительный писк.

Как же он ненавидел мышей!

– Здорово, Карл.

– И тебе, Густав, не хворать.

– Никак деньги появились?

– Не, – Карл мотнул головой. – Последний гульден вчера разменял, жрать совсем нечего. Вот решил – дай-ка схожу, пива напоследок выпью… а потом уж куда хошь – хошь в нищие, хошь в золотари… хошь в петлю…

– Все в руках Божьих. – Густав возвел глаза к потолку. – Тебе как обычно?

– Да, и еще колбасок.

– Э… Пива я тебе налью, а вот с колбасками беда – всё мыши поели. Мой-то котофей убежал вместе со всеми, тут они и обнаглели, мерзота. Уж и ледник приходится запирать, и провизию на веревках подвешивать… даже бочки в спальню перетащил, чтоб на глазах были!.. А вчера вот колбаски не убрал – и все, пиши пропало. Среди ночи стукнуло – забыл! – спускаюсь бегом, аж в ночной рубашке запутался… и что ты думаешь? – трактирщик всплеснул руками. – Спороли всё подчистую!

– Беда, – посочувствовал ему Карл и отер густую пену. – Мне-то хорошо, мой кот тогда пришкерился где-то, вот и не убежал с городскими. А потом вернулся. Правда, гад рыжий, на мышей поначалу глядеть не мог – брезговал. Однако ж я его приучил – так он всех в доме переловил, ни одна тварь носа не кажет.

Густав некоторое время озабоченно хмурил брови, вытирая кружки серым от старости полотенцем, потом заговорщицки наклонился.

– Слушай, Карл… Я тут подумал А сдай мне своего кота на пару-тройку дней? А я, к примеру, тебя за это целую неделю кормить буду.

Теперь Карл, словно передразнивая трактирщика, задвигал бровями.

– Ну не знаю… Три недели.

– М-м-м… Без ножа режешь, Карл! Десять дней.

– И мою дочку тогда тоже корми.

– Э… По рукам!

– По рукам.

– Может, тогда сегодня и принесешь его?

– Ну не знаю… – Карл огладил усы, пытаясь что-нибудь придумать, – это был его кот, его собственность! – Дочке еще сказать надо будет, это все-таки ее кот.

– Ладно, – сдался Густав. – Давай завтра.

Уж до чего мыши допекли трактирщика, если он выбежал из-за стойки и придержал хромому Карлу дверь, когда тот собрался уходить!

– Добрый вечер, Амалия!

Амалия удивилась – что это соседка забыла у них дома? К Карлу заходила, что ли?

– Добрый вечер и вам, фрау Бибер!

– Возвращаетесь?

– Да.

– Как ваша родня поживает?

– Прекрасно.

– Я так рада за вас, Амалия, так рада!

– Простите, фрау Бибер, а вы к нам заходили? В гости?

– Ой, это я у Карла ваше чудо брала, для мышек… – Фрау Бибер заторопилась прочь. – Я ему все отдала, как оговорено было! Удачи вам! Храни вас Бог!

Для каких еще мышек? Амалия вошла в дом и в изумлении остановилась. На лавке храпел пьяный Карл в уже не новой, но богатой одежде, на столе красовалась бутылка шнапса и несколько тарелок с закусками. Рядом валялась горка серебряных и медных монет. Дом наполняли тяжелые и сытные запахи капусты, бобов и мяса. У плиты Грета играла с Елисаветой.

– Добрый вечер, матушка! – чинно поздоровалась Грета и, подняв куклу, подергала ее за руку: – Добрый вечер, фрау Амалия!

Амалию, как обычно, передернуло при взгляде на разнокалиберные Елисаветины глаза-пуговицы и грубо простеганную ухмылку.

– Опять ты со своей страшидлой возишься! Неужто нечем больше играть?

– Нечем.

– Откуда это все? – Амалия обвела руками комнату. – Вы без меня клад нашли?

– Отец купил, – невразумительно ответила дочь и снова завозилась с куклой.

В эту секунду с улицы вошел Варфоломей и мяукнул – то ли поздоровался, то ли чего-то потребовал. Амалия посмотрела на поджарого кота и удивилась еще больше:

– Что, Варфоломей возвратился?

– Да, – Грета даже не повернула головы.

– Как-то он изменился… А остальные кошки тоже пришли? Где твой… – Амалия с трудом вспомнила, – Николай?

– Нет, не пришли…

– Ну ладно, хоть рыжий тут. Играй с ним вместо Елисаветы, он же лучше, он живой. Слышишь, Грета? – мать потянула куклу, но девочка вцепилась в нее еще крепче.

– Не хочу, от него мышами пахнет, – упрямо сказала Грета, наклонив голову, но Амалия уже не слушала.

– Карл! Проснись! Карл, чтоб тебя! Да проснись же!

– А? Чего? – мужчина пьяно заворочался и приоткрыл глаза. – А… это ты… Чего тебе? Спи.

– Откуда у тебя деньги? Отвечай!

– Да тихо ты, Амалия… У нас едис… ендис… – язык выделывал коленца, – е-дин-ствен-ный кот во всем городе. Он у всех ловит мышей. Не за так – за де-е-енежку, – хитро протянул Карл и закрыл опухшие глаза.

– Как? – Амалия растерялась. – Как ты сказал? – В голове не укладывалось, что на дочкином коте, оказывается, можно заработать.

– А, ты ж ток приехала… не знаешь ничего… Что кузенишко мой?

– Привет тебе передает… они с Аделью гульден нам подарили. Вместо того, который ты пропил!

– И верно, на что им гульдены, дуракам бездетным…

– Постарел он сильно. Плохо у них, молодежи в городе как не было, так и нет, – Амалия села на край лавки, распустила верхние завязки и сгорбилась, сложив руки на коленях.

– А вот почему ее нет – интрсно! Интрсный вопрс… Почему они не говорят, куда детей дели? В этом ихнем Галл… Гальн…

Амалия собралась, выпрямила спину и снова встала.

– Наплюй на Гамельн, лучше объясни, что здесь происходит?

– Они, поди, как кошки – рраз! – и ушли… А вот был бы у нас второй кот… Греткин… тот, серый – вообще бы зажили… – мечтательно протянул Карл и захрапел.

– Рыжий? Ты вернулся? Даю голову на отсечение – тебе от меня что-то надо.

Варфоломей наклонил голову и умильно взглянул на старика снизу вверх.

– Что, мышей ловить надоело? Даже не надейся, я не буду выполнять твои капризы. Да хоть бы и не твои, пусть даже весь город умоляет меня – я скажу «нет». После твоих кошек до сих пор сердце болит…

Кот плотоядно заурчал. Флейтист закаменел, неотрывно глядя на него холодными прищуренными глазами.

– Что-о?

Урчание не смолкало. Потом Варфоломей взмурлыкнул и замахал правой лапой, рисуя что-то в воздухе.

– Сволочь рыжая, – с ненавистью сказал старик и низко надвинул алую шляпу. – Знаешь, чем купить, да? Уверен, что ради этого я наплюю и на совесть, и на клятвы, и на кошек, и на мышек – вообще на все? Конечно, наплюю… – нищий сгорбился и обхватил себя за плечи. – Рыжий инквизитор. Черт меня побери – зачем же я распускал перед тобой язык?

– М-р-р…

– Сегодня ночью приходи с ней на Брюнов двор. Посмотрим, чем ты хочешь расплатиться.

Нищий встал на ноги, поднял с земли пестрый камзол, отряхнул и накинул себе на плечи.

– И еще. Захвати мне глины из реки.

Старик лежал под полуразрушенной стеной и, зябко вздрагивая, невидящим взором смотрел на колючие звезды.

Варфоломей перемахнул через стену. Будто нарочно, приземлился прямо на флейтиста – тот охнул, согнулся пополам и схватился за спину.

– Чтоб тебя… – хрипло каркнул старик и уцепился за камни, чтобы встать.

Варфоломей бросил ему на колени что-то мягкое, размером с жирную крысу. С недовольным видом отошел подальше, уселся на мерзлую жухлую траву и принялся вылизываться.

Бросив попытки подняться, старик осторожно ощупал предмет негнущимися пальцами. Затем поднес к слабым глазам, силясь разглядеть его под ноябрьским ночным небом.

– Да… Хотя в моем возрасте выбирать не приходится. Я все равно полюблю тебя. Любовь зла, правда?..

Музыкант замолчал, не отводя взгляда от серебряного звездного отблеска в глазах. Кот прекратил вылизываться и осторожно подошел поближе.

– Но почему же ты такая маленькая? Почему не шевелишься? Кот умучил тебя по пути? Ничего, моя музыка разбудит тебя, ты будешь танцевать красивее лунных отблесков, выше облаков, быстрее молний… – истово шептал старик. – Я научу тебя всему. Знать бы наверняка, что и ты меня полюбишь… но я не вправе требовать, я понимаю…

– Мяу? – пискнул кот, словно извиняясь.

– Чего тебе? – нищий оглянулся. – Глину не принес? Сходи сейчас, принеси, с твоими-то лапами быстро получится.

Прижав ладони к груди, он отвернулся.

– Прости, рыжий, – через некоторое время глухо сказал он. – Ты дал мне больше, чем получил, хоть и действовал ради собственной выгоды… Теперь мне есть о ком заботиться – бескорыстно, бестребовательно, пусть не получая ничего взамен… Неужели я прощен? Неужели я могу теперь все исправить?

Флейтист замолчал.

– Иди, – наконец сказал он. – Я сделаю то, что ты хочешь. Слышишь, рыжий? Рыжий?

Никто не откликался.

– Ушел… прах тебя побери. Ну и черт с тобой. Представление начинается!

В приливе зыбкой надежды старик без труда поднялся, поднес к губам флейту и заиграл. Мелькнула мысль – уши! он же не залепил уши! – и тут же пропала. Послушные не ему ноги понесли его вперед, и прочь, и туда, куда он поклялся не возвращаться. В Гамельн.

В тот момент, когда раздались первые звуки – горько-вяжущие, заманчивые и пронзительно одинокие, Варфоломей несся сквозь опустевший город с комком вязкой глины в зубах.

Грета проснулась от скользнувшего по глазам солнечного луча – чуть теплого, словно вечерний взгляд матери. Было непривычно тихо. Наверное, родители ушли, не разбудив ее. Странно… Неужели мама убрала мертвых мышей? Грета скосила сонный глаз под лавку. Чисто… А ведь вчера кот был дома. Наверное, отец кому-нибудь отдал его на сегодня. Ну и хорошо. Ну и какая разница.

Под плитой мелькнул юркий серый сполох. В доме снова появились мыши? Нужно сказать отцу. Хотя нет… не стоит. Это же придется оставить кота на ночь, выгрести после него мышей из-под лавки… Нет уж.

– Доброе утро, Елисавета, – сказала девочка, сонно улыбнувшись тому, как необычно звучит ее голос. – Куда ты сегодня родила, проказница?