Текст книги "Загадочная Коко Шанель"

Автор книги: Марсель Эдрих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Первая победа: заклятие бедности

Коко покидает Мулен без сожаления. От того, что блестящий кавалерист увозит ее в Париж, она обретает уверенность в своей необычной, своеобразной красоте. Уже не боится своего прошлого и одерживает первую победу – победу над бедностью и обездоленностью. Пылкий, забавный, не похожий на других, Бальсан, первый любовник, имя которого она не забыла, помещает ее в своем замке в Руаллье. Она будет там не одна: Бальсан не женат, но у него есть постоянная любовница, знаменитая кокотка Эмильенн д'Алансон. Останется ли Коко на втором месте в жизни владельца замка?

Еще до того как отправиться в Алжир к африканским стрелкам, Бальсан заявил, что собирается разводить лошадей. Это было вполне разумно: армия поглощала их в огромном количестве. Он также думал о скачках. Окончив военную службу, Бальсан всецело занялся лошадьми. Его тренировочный лагерь находился в Круа-Сент-Уен, неподалеку от Компьена. Он купил в этих местах замок Руаллье. Замок? Сегодня, когда у местных жителей спрашивают, где находится замок, они недоумевают: разве есть замок в наших краях?

В очень давние времена это был форт Ла Невилль, передовой пост для защиты Парижа, служивший охотничьим павильоном Капетингам [73]73
  Капетинги – третья французская королевская династия, давшая шестнадцать королей с 987 по 1328 год.


[Закрыть]. Ла Невилль стал Домом короля, когда там остановился Филипп Красивый [74]74
  Филипп Красивый (1268–1314) – Филипп IV, король Франции с 1285 года.


[Закрыть]. Отсюда – Руаллье [75]75
  Королевское место (фр.).


[Закрыть]. Королева Аделаида учредила там аббатство, вскоре превратившееся в монастырь. Позднее там разместился конный завод с огромными конюшнями, сохранившимися, но пустующими.

Что оставалось от королевского замка в большом, ничем не примечательном доме, где Коко предстояло провести много лет? Может быть, несколько камней в фасаде, покрытом плющом. Да въезд в поместье. Деревянные ворота с крупными гвоздями были очень красивы.

Коко обладала гением кратких характеристик. Она нарисовала мне такой портрет Этьена Бальсана:

«Этьен Бальсан любил старых женщин. Он обожал Эмильенн д'Алансон. Красота, молодость не привлекали его. Он обожал кокоток и жил с кокоткой, вызывая возмущение своей семьи. Был очень независим. Держал конюшню скаковых лошадей».

Эмильенн д'Алансон была всего несколькими годами старше Коко. Она находилась в расцвете своей красоты. Однако в суждениях Коко поражают непристрастность, не недоброжелательность (они естественны и объяснимы), но отсутствие малейших следов возмущения. Ни одной минуты девочка из Мулена не думала оспаривать права другой, которую Этьен Бальсан нашел в Париже и поселил у себя в Руаллье в качестве любовницы и хозяйки дома [76]76
  …хозяйки дома. – По другой версии, у Бальсана была лишь мимолетная связь с Эмильенн д'Алансои за пять лет до того, как он встретился с Шанель. В Руаллье Эмильенн приезжала со своим любовником, идолом толпы, знаменитым жокеем Алеком Картером. Так или иначе, на Шанель она произвела впечатление. «От нее пахло чистотой», а в устах Коко это звучало, как похвала.


[Закрыть]. Она безобразная, но Коко смиряется. Почему? Потому ли, что славная маленькая Коко думает только о счастье человека, которого любит?

Надо признать, она находилась в весьма любопытном положении. Не столь непредвиденном. Покидая Мулен, она знала, что ее ждет. Иначе, найдя место занятым другой, она бы уехала, в этом можно не сомневаться. Следовательно, она была готова… Готова к чему? Готова делить?

Но другая, Эмильенн д'Алансон? Согласилась бы она принять соперницу в своем доме? Ей надо было защищать свои интересы! Как все это уладилось? Какая юность у Коко! Как героини ее любимых романов, она попала из одного запутанного положения в другое и проделала это, вероятно, с большой легкостью. Она приспосабливалась ко всему.

Сегодняшние Бальсаны признают, что Коко «забавляла» дядю Этьена своим колким остроумием, дерзостью своих выходок, веселивших его. Она была для него «товарищем-любовницей», а он для нее, «очаровательной провинциалки», – «любовником оригинальным и привлекательным». Эти суждения, передававшиеся из поколения в поколение, позволяют предположить сложность условий, при которых Коко дебютировала в «свете».

Она знала с самого начала, что не будет коронованной властительницей Руаллье. Что она могла ему обещать? Стараться не обращать на себя внимание? Оставаться в тени?

Намекали, что в Руаллье Коко вначале обедала в буфетной вместе с прислугой. Если это и правда, она нисколько не вредит Мадемуазель Шанель, как раз напротив. Самое большее, в чем ее можно упрекнуть, – это то, что она скрывала эту потрясающую правду.

Бальсаны категорически опровергают эту версию. Этьену случалось принимать друзей своего круга (так тогда еще говорили); некоторые из них, как Эдуард Барант, приезжали с женами. По-видимому, по разным и очевидным причинам Коко тогда не показывалась. Деталь, которая не раскрывает тайну отношений этого трио. Этьен Бальсан должен был обладать незаурядной энергией, чтобы управлять двумя женщинами, одна своенравнее другой.

Это был человек щедрый, симпатичный, полный жизни, деятельный, который чувствовал себя в этой любовной неразберихе вполне непринужденно, выше всего ценя свободу. Именно это и помогало ему держать в узде своих женщин: если вас это не устраивает… Он не формулировал свою угрозу, в этом не было необходимости: она читалась на его лице, в улыбке, в его веселости и энергии. Терять время на женщин! Порода таких мужчин нынче переводится. Превосходный наездник, способный посредственную лошадь привести первой, он галопировал, закрыв из предосторожности один глаз на случай, – объяснял он, – если в лицо брызнет грязь. Его опасались, когда он принимал участие в скачках с препятствиями. Он не уступал жокеям.

Для своих племянников, молодых Бальсанов, он бог; он их заворожил, стал образцом. Это ясно по тому, как они говорили: дядя Этьен поступил бы так, или: он никогда бы этого не сделал. Старшее поколение, конечно, было сдержаннее. Поставив себя на мгновение на их место, легко вообразить, с какими недомолвками и намеками отвечали они на вопросы об Этьене. Не каждый день случалось в хорошем обществе, чтобы блестящий молодой человек жил одновременно с известной кокоткой и с девчонкой, которой нельзя дать и пятнадцати лет. А сколько лет было самому Этьену? 25 – это, конечно, уже мужчина, но чего ждать от мужчины, который в 25 лет шокировал весь Париж? Коко иногда замечала:

– Все говорили обо мне, а я ничего об этом не знала; если бы знала, то спряталась бы от стыда под стол.

В первые годы Компьена она почти не ездила в Париж; большую часть времени проводила с тренерами и жокеями в Круа-Сент-Уене, куда не показывалась нарядная Эмильенн, боясь запачкать каблуки. Здесь Этьен принадлежал ей одной. Она любила лошадей, потому что он их любил. Она всегда живо интересовалась тем, – мы еще это увидим, – к чему испытывал страсть ее мужчина, тот, который какое-то время был ее спутником. Можно предположить, что во времена Бальсана она нарочно подчеркивала мальчишество своего облика, свои повадки мальчика(не девочки) – подростка.

Она говорила:

«Я ни на кого не была похожа. Ничто не шло мне так, как мой скромный костюм пансионерки, который у всех вызывал смех. Платья не шли мне, и я плевала на это».

Ее необычная красота притягивала взоры и вызывала комплименты. «Находили, что у меня благородный вид, мне говорили, что я похожа на калмычку».

«Калмычка, калмык? Я посмотрела в словаре. Калмык: русское племя. Русское племя? Я подумала: тебя не считают красивой».

Она рассказывала:

«Когда мне показывали очень красивую женщину, я говорила: «Не нахожу ее красивой. Почему вы считаете, что она красива? Что в ней такого?»

С кем она об этом говорила? С конюхом, с жокеем? О ком? О ком-нибудь из приглашенных в замок?

«Я была очень беспощадна по отношению ко всем этим дамам, особенно светским, которых находила грязными. Но кокотки с их огромными шляпами, с их чрезмерным макияжем мне казались восхитительными. Они были так аппетитны! Похожи на героинь моих романов. Кокотки и среда, в которой они жили, – это и были мои романы. Порядочные люди не вызывали у меня никаких ассоциаций. Нет, вызывали: с моими тетками». (До чего же они оказались живучими, эти тетки!)

Она говорила:

«Когда я приехала в Париж, то должна была всему учиться. Я никогда еще не ездила на машинах с резиновыми шинами. Мне приходилось уже ездить в автомобилях, но только с жесткими шинами. Это было уродливо. Бедный шофер, который управлял, сидя очень высоко спереди! Я боялась, что он упадет. Поднималась пыль, приходилось надевать эти безобразные штуковины [77]77
  надевать эти безобразные штуковины. – По-видимому, Шанель имеет в виду автомобильные очки.


[Закрыть]. Мне это не нравилось. Тем не менее это расширило мой кругозор. Я думала: если жизнь будет идти таким образом, непременно изобретут что-нибудь лучшее и ты этим воспользуешься».

Она всему должна была учиться. Например, есть устриц, внушавших ей отвращение. Девочкой она провела каникулы со своей сестрой Антуанетт возле Аркашона. Сколько ей было лет? Чтобы подлечить бронхи, их послали подышать свежим воздухом в сосновый бор. Коко говорила:

«Мы остановились не в отеле, а у очень простых людей. Хозяин очищал устриц в садке. Я сопровождала его каждое утро на баркасе. Он открывал устрицу, очищал ее и протягивал мне. Фу! Я выплевывала ее».

Она не могла выплюнуть те, что ей подавали в Париже. Когда она приезжала туда с Этьеном Бальсаном, они останавливались в «Рице» [78]78
  останавливались в «Рице». – Отель «Риц» на плас Вандом, один из самых фешенебельных отелей в мире, основан в 1898 году сыном скромного швейцарского землевладельца Сезарем Рицом (1850–1918). «Когда я мечтаю о рае, действие всегда происходит в „Рице“», – писал Хемингуэй. Несколько лет назад небольшой бар в отеле, где часто бывал Хемингуэй, был назван его именем. Там стоит бронзовый бюст писателя, а стены украшены его многочисленными фотографиями.


[Закрыть]. Чтобы привыкнуть к устрицам, она велела подавать их к себе в номер. Она говорила:

«Я приглашала горничную разделить их со мной. Она не хотела. Я говорила ей: «Послушай меня, сделай над собой усилие. Ты молода, красива. В один прекрасный день, может быть, тебя заставят есть устриц, ты найдешь…»

Я так и вижу ее с открытым ртом на неоконченной фразе. По всей вероятности, она сказала горничной: «Потому что ты красива, тебя поведут к «Максиму» или еще куда-нибудь есть устриц. Как меня! Ты найдешь богатого любовника! Как я! Приготовься же к трудностям и к устрицам в том числе. Как это делаю я. Надо знать, чего хочешь, малышка».

Именно это она и хотела сказать. Слова вот-вот сорвались бы с ее губ. Но в ее внутренней крепости, когда запретная истина готова была вырваться наружу, в последний момент срабатывала система тревоги, и она ловила ее, эту правду, и вновь водворяла в темницу. Она продолжала:

«…Ты найдешь хорошего мужа, который, чтобы доставить тебе удовольствие, принесет устрицы – они такие дорогие».

Она говорила:

«Мне повезло, что, попав в Париж, я оказалась в самом элегантном обществе. Впрочем, я этого не понимала. Вначале, говоря по правде, находила их всех противными. Во всяком случае, не видела в них ничего экстраординарного. Я не знала мужчин, не считая отца, фермеров из наших краев, кюре, нотариуса и мэра. Таким образом, когда приехала в Париж, я была очень восприимчива, но и испугана. Думала, что все мужчины в Париже похожи на тех, кого я знала. Не ведала, что все женщины страстно желали заполучить этих молодых людей в мужья своим дочерям или самим стать их любовницами».

Она говорила:

«Я чувствовала себя потерянной. Но что я могла сделать?»

Прежде всего, как она должна была вести себя с Этьеном Бальсаном и его друзьями, англоманами, элегантными, богатыми игроками в поло, обаятельными и циничными? Они разговаривали о людях, о которых Коко не имела понятия, жонглируя таинственными формулами с таким видом, как будто считали, что все должны их понимать, смеясь над еще более загадочными шутками. И Коко тоже смеялась. Она была забавной.

– Я видела, что не похожа на других, – говорила она.

В этом было ее обаяние. Пикантная, лишенная всякого жеманства, она прекрасно сидела на лошади, всегда, когда нужно, была под рукой. И все же для того, чтобы Мадемуазель Шанель 50, 60 лет спустя, говоря о Бальсане, прошептала: «Красота и молодость не привлекали его…», ей надо было в ту далекую пору проглотить не одну пилюлю.

Она говорила:

«Больше всего мне не хотелось прослыть маленькой провинциалкой. Я врала, для того чтобы меня воспринимали всерьез. Я отождествляла себя с героинями романов. Пьер Декурсель написал их множество, и они сослужили мне хорошую службу. Чтобы не обнаружить себя настоящую, я превращалась в одну из его героинь».

У нее не было, как у Жижи Колетт [79]79
  Колетт Сид они Габриэлль (1873–1954) – французская писательница, член Академии Гонкуров, кавалер ордена Почетного легиона. Жижи – героиня ее одноименного романа.


[Закрыть], тетушек из высокого полусвета, которые занялись бы ее образованием. Она все должна была постичь сама. Эмильенн д'Алансон помогала ей, как умела.

– Я встретила в ту пору только одного серьезного человека – Эмильенн д'Алансон, – сказала мне Коко.

В прекрасной статье, написанной Кокто к пятидесятилетию «Максима», он набросал портрет Эмильенн д'Алансон:

«…Славная девушка. Блондинка с вздернутым носиком, с ямочками на щеках и смеющимися глазами, она вела себя не так, как ее товарки (кокотки). После великих трагических актрис от «Максима» появляется актриса комедийная, Жанн Гранье [80]80
  Жанн Гранье (1852–1932) – французская драматическая и опереточная актриса.


[Закрыть]галантности, подруга жокеев и жиголо. Она останавливается у столиков, пожимает руки, расспрашивает, отвечает. Но Эмильенн, которую вы видите, не принадлежит нашей эпохе, ваши лица ее смущают, сбивают с толку. Она удивляется и спрашивает себя, не ошиблась ли она рестораном. Она поднимает свои правдивые глаза. Узнает кожаные эмблемы на стенах, гербы, арабески из красного дерева [81]81
  Узнает кожаные эмблемы… – Стены «Максима» украшены орнаментом из кожаных эмблем, гербов и арабесок красного дерева.


[Закрыть]. Она «не понимает».

Она прекрасно понимала князя де Саган, который говорил ей:

– Есть некоторые физические удовольствия, какие я никогда не позволю себе с дамами.

– Ах, князь, вы готовите себе очень грустную старость, – отвечала она.

«Старуха, – твердила Коко, – Этьен Бальсан любил только старых. Он ничего не понимал во мне. И тем не менее, когда я ушла…»

Во время своих парижских дебютов и в маленьком бальсановском мирке Компьена, когда она рядилась в героиню Декурселя, Коко использовала, кроме лжи, еще одно оружие против снобов, против тех, кто пугал ее: оружие всех застенчивых – агрессивность.

Она говорила:

«Мне рассказали о признанной в ту пору красавице Полин де Сен-Совер. Она хотела со мной познакомиться. Я пригласила ее на чашку чая. Потом меня спросили, что я думаю о ней:

– Отвратительная!

– Как это, отвратительная?

Все смеялись. Я сказала:

– Она выглядит злой, жестокой и грязной. У нее в волосах рисовая пудра. И такой грубый, резкий профиль.

Ей было тридцать лет. Это тип женщины, который до сих пор я нахожу отвратительным. Ах! Они многому меня научили, эти люди!»

Можно запомнить это «Ах! Они многому меня научили, эти люди!» Это было объявление войны! А эти людихохочут:

– Слышал, что Коко говорит о Полин?

– Что же?

– Что она безобразная!

– Не может быть!

– Что она грязнуха!

– Нет!

У них перехватывает дыхание:

– Ты представляешь наглость этой девчонки?

Подразумевается: ее вытащили из дыры, а она ничему не удивляется, всех находит грязными и безобразными. В глубине души Коко была поражена, спрашивала себя:

«Послушай, почему они смеются над гадостями, которые я выпаливаю просто так, чтобы ободрить себя?»

Она говорила:

«Я была испуганной маленькой девочкой. Маленькой провинциалкой, которая ничего не знала, решительно ничего не смыслила».

Она усвоила, что агрессивность вознаграждается. Слушала во все уши и смотрела во все глаза. Она еще не произносила монологов. Она обнаружила, что так называемый «Весь-Париж» делает много шума из ничего, что уверенность этих парижан поверхностна и хрупка, что их очень легко поразить и обезоружить.

– Добиться успеха в Париже нетрудно, – говорил мне Кокто во время Освобождения, – трудно удержать его. Что же касается меня, то вот уже двадцать лет, как я их донимаю.

Их? Кокто имел в виду тех же людей, что и Коко, когда она вздыхала: «Ах! Благодаря им я многое поняла».

О Коко Жан Кокто говорил:

– Она грозный и беспощадный судья. Она смотрит на тебя, наклоняет голову. Улыбается. И приговаривает тебя к смерти.

В 20 лет в Компьене или в Париже Коко не имела достаточно времени, чтобы оценить тех, от кого зависела. И прежде всего этих богатых молодых людей, в которых все женщины искали мужей для своих дочерей или любовников для самих себя…

Можно ли забыть, что в шесть или семь лет ее обманул мужчина, которого она любила, – отец, рассказывающий басни, уже готовый покинуть ее навсегда? Или, быть может, даже не давший себе труда рассказывать эти басни. Уехал, исчез.

Это могло повториться. Бальсан мог уйти или выпроводить ее. Ничто не связывало их. Если отец, первый мужчина в ее жизни, покинул ее, почему не мог сделать это и Бальсан?

Я вернусь, у нас будет дом, большой дом…

Она поверила отцу. Не заметила лжи в его глазах, не обратила внимания, что голос его дрожал. И потом… Покинутость, предательство. Приют. Унижение. Несчастье. С тех пор она не доверяла мужчинам. Это стало инстинктом. Вошло в кровь. Когда с ней говорили, как говорил ее отец, когда рассказывали небылицы, как это делал он, – нет, она не возражала, не затыкала уши. Не верила, подозревала! Она на тебя смотрит, она тебя судит. Кокто был прав и не прав. Она не судила с высоты своего превосходства, она спрашивала из глубины своей покинутости: какую боль, какое зло он может причинить мне, этот?..

И какое зло может принести мне эта?.. Если ей достаточно было одного взгляда, чтобы судить и осудить мужчину, то женщин она даже не удостаивала взглядом. Она их казнила без всякого суда.

Говорила:

«Все эти дамы (кокотки и другие) были плохо одеты, закованы в корсеты, грудь наружу, выставлен зад, так стянуты в талии, будто разрезаны на две части. Актрисы и кокотки создавали моду, и бедные светские дамы следовали ей – с птичьими перьями в накладных волосах, с платьями, волочащимися по земле и собирающими грязь».

А как же одевалась она сама?

«Как школьница. Я не могла одеваться иначе. В восемнадцать лет я выглядела пятнадцатилетней».

Не одевалась ли она так, потому что не имела средств одеваться иначе? Я знал восемнадцатилетнего юношу (и уверен, он не был исключением), который был беден и поэтому заявлял, что не придает никакого значения одежде, но при этом только и мечтал быть одетым по моде. Говоря о кокотках, Коко в порыве ностальгии сказала:

«Я вовсе не считала их, этих кокоток, такими безобразными. Я находила их очень красивыми в этих шляпах, более широких, чем плечи, с огромными глазами, ярким макияжем. Они были роскошны. Я восхищалась ими гораздо больше, чем светскими дамами. Они были чистыми и выхоленными. Те, другие, были грязные.

Я прекрасно помню, как красивая, очень элегантная Март Летеллье прогуливалась в белом суконном, отороченном мехом платье, подметая пыль. Я смотрела на нее, пораженная. Восхищалась ею. Я никогда не умела ходить на высоких каблуках. Носила туфли на низких каблуках, тогда это приводило в ужас. Но на высоких не удержалась бы на ногах».

И добавляла: «Я и сейчас не умею ходить на высоких каблуках».

Слушая ее признания, касающиеся Март Летеллье или Полин де Сен-Совер, понимаешь, что Коко последовала за Бальсаном не затем, чтобы провести всю оставшуюся жизнь возле конюшен и на тренировочных полях, иначе говоря, не затем, чтобы выйти замуж за жокея или тренера. Она говорила:

«Нельзя себе вообразить, как тосковала маленькая девочка, какой я была тогда. Томилась до смерти! Не знала, чем заполнить дни».

Она смеялась, много смеялась. Однако не могла тратить на это время, не могла быть такой беззаботной, как Бальсан. С каждым днем, проведенным в Руаллье, все острее вставала перед ней проблема: а что же дальше? Что со мной станется? Она обладала единственным капиталом: красотой и молодостью. Их хватит еще на какое-то время.

– О чем ты беспокоишься?

Можно думать, что Бальсан спрашивал ее об этом, когда она говорила о будущем, твердила, что хочет чем-нибудь заняться. Для него проблем не существовало. Деньги гарантировали ему постоянную беспечность. Как бы он их ни расточал (впрочем, он великолепно распорядился своим капиталом, вложив его в лошадей), Бальсан никогда не тревожился за будущее. Но Коко?

Можно предположить, что она поддерживала отношения со своей молоденькой тетушкой Адриенн. Вот кто преуспел! Мы поженимся, обещал ей Нексон. И это не были пустые слова, так как в конце концов она стала баронессой де Нексон. «Но я?» – думала Коко. Этьен Бальсан не обещал жениться на ней. К тому же до нее у него была Эмильенн д'Алансон, которую Этьен обожал! Коко не заблуждалась. Она вспоминала об этом спустя 60 лет. Если он не женился на Эмильенн, с чего же он женится на мне? В ту пору в ее сознании и благодаря примеру Адриенн защищенность и благополучие давало замужество.

– Когда мужчина действительно хочет сделать женщине подарок, он женится на ней.

Она сказала это мне, говоря об одной из своих манекенщиц. В эпоху Бальсана это прочно вошло в ее сознание. Только брак может быть защитой женщины в жизни.

– Не надоедай мне, – отвечал Этьен Бальсан, когда она говорила о своем будущем.

Он насмехался над ней: маленькая мещанка. Так как сам он жил вне буржуазных правил, его раздражало, когда говорили об обеспеченности, о том, что станется в старости. А я? Я рискую.

Скачки, пари, свободная жизнь сделали так, что он придавал относительно меньше цены, чем другие Бальсаны, тому, что еще казалось тогда прочным и установленным раз и навсегда: золотым франкам, имени, недвижимости, кредиту, почету – всему тому, что в таких семьях, как его, передавалось от отца к сыну. Но риск, на который он шел, чтобы украшать свою жизнь, был смехотворным по сравнению с тем, что наполняло Коко страхом и тревогой. Она говорила:

– Я спрашивала себя: кем ты станешь во всем этом?

И честно добавляла:

– Я думала только о себе.

Кокотки носили огромные шляпы, украшенные цветами.

– Как может под всем этим работать голова? – удивлялась Коко.

Ее собственная работала очень хорошо. Она знала, что о ней говорили. Почему она находила безобразными светских дам и кокоток? Они оспаривали ее необычную красоту, не соответствующую канонам того времени. Сойдет в крайнем случае для мимолетной прихоти, да еще в Мулене. Но Мулен был уже далеко. Военные пользуются ресурсами края, в котором квартируют. Они довольствуются тем, что находится под рукой. Коко это напоминало Компьен. Без сомнения, так говорила и Эмильенн д'Алансон, добавляя:

– Этьен привез ее по доброте душевной, она хотела узнать Париж и попытать там свой шанс. Посмотрим, что можно сделать для нее.

Ничего другого и не могли говорить в Париже о Коко, когда она только там появилась: мужчины так глупы, а Этьен, вы же знаете, всегда готов оказать услугу. Эта малышка настаивала, он не хотел сразу же отказать ей…

Однако годы шли, а Коко не возвращалась в свою деревню. Что же было в ней такого, в этой крестьянке, в этой овернянке, с которой Этьен познакомился, когда она ходила в сабо? Сплетничали с тем большей досадой, что уже не могли оспаривать ее элегантность. Она хорошо одевалась, а ее шляпы!

Коко говорила:

«Все дамы хотели узнать, у кого я одеваюсь и особенно кто делает мне шляпы. Я покупала колпаки в Галери Лафайет [82]82
  Галери Лафайет – большой парижский универмаг.


[Закрыть]и переделывала их».

Шляпы Коко, которые вскоре стала носить и Габриэлль Дорзиа [83]83
  Дорзиа Габриэлль (1886–1979) – французская актриса театра и кино. Ее называли «Петронием элегантности». Еще до Первой мировой войны Коко сделала шляпы для Дорзиа, игравшей в парижском театре «Водевиль» Мадлен Форестье в «Милом друге» по Мопассану (костюмы делал Поль Пуаре). Дебют Шанель в театре был замечен и высоко оценен. В 1922 году Кокто вольно адаптировал «Антигону» Софокла. В том же году Шарль Дюллен поставил ее с декорациями Пикассо и музыкой Онеггера. Антигону играла гречанка Атанасиу, Креона – сам Дюллен. Костюмы Шанель произвели сенсацию, вызвав всеобщий восторг тонким сочетанием с цветовой гаммой декораций и аксессуаров, предложенной Пикассо. В них преобладали коричневатые и светло-бежевые тона с мелькающими кирпично-красными пятнами. Критики отмечали выразительность костюмов, в частности плаща Антигоны, которого «было достаточно, чтобы понять ее обреченность». Журнал «Вог» писал: «Эти платья нейтральных тонов создавали впечатление подлинной античной одежды, хранившейся где-то много веков. Это прекрасная, освещенная блеском интеллекта реконструкция архаизма». В этом спектакле появилось первое украшение с грифом Шанель – серебряный обруч на лбу Креона. Характерно, что в это же время Шанель использует античные мотивы в некоторых своих моделях. С 1923 по 1927 Кокто постоянно привлекал ее к работе при постановке своих пьес. В «Орфее» она создала костюмы для Людмилы Питоевой. Делала костюмы для «Царя Эдипа», «Рыцарей Круглого стола». Коко редко и крайне сдержанно отвечала, когда ее спрашивали о сотрудничестве с Кокто. «Мне очень быстро надоел его античный базар», – заявит она много лет спустя. Но это не мешало Шанель оплачивать его счета в отелях, когда Кокто оставался без копейки, или помогать ему во время мучительных курсов дезинтоксикации, которые не раз проходил этот страстный курильщик опиума.


[Закрыть](актриса, лучше всех одевавшаяся в то время), были первым проявлением того, что стало стилем шанель: мужская одежда, преображенная в женскую без малейшего намека на двусмысленность. Головка мужской фетровой шляпы разрезана, одно поле опущено, другое приподнято. Простота, явно порывавшая с модными тогда сооружениями из цветов и перьев. Она также сделала для Дорзиа знаменитую бархатную треуголку, которую актриса носила в спектакле «Милый друг».

Из шума, который возник вокруг Коко, у нее родилась идея «делать что-нибудь, чтобы стать независимой». Сохранила ли она связь с Адриенн и младшей сестрой Антуанетт? Можно предположить, что муленские три Грации вновь стали вместе строить совсем не химерические планы. Как? Могло ли быть, что Коко, прожившая несколько лет с Этьеном Бальсаном, знающая парижскую золотую молодежь, не извлекла бы из этого никакой выгоды?

В эту самую пору появился в ее жизни второй посланец судьбы – Бой Кейпел [84]84
  Кейпел Артур (Бой) (1880(?)-1919) – Происхождение его покрыто тайной. Ходили слухи, что он незаконный сын знаменитого банкира, члена парламента Перейра. Получил образование в аристократических колледжах Англии. Был принят в самых высоких кругах Англии и Франции, где благодаря расположению Жоржа Клемансо, премьер-министра Франции в 1906–1909 и 1917–1920 годах, сделал состояние, поставляя Французской республике уголь во время первой мировой войны. Эдрих ошибается, называя его плейбоем. Это был человек широких интересов, читавший Прудона, Ницше, Вольтера, Спенсера, де Сюлли и многих других. Кейпел сыграл огромную роль в культурном развитии Шанель, приохотив ее к серьезному чтению. В 1917 году в Лондоне была опубликована книга Кейпела «Размышления о Победе и Проект Федерального правительства». В то время позиция союзников, несмотря на вступление в войну Америки, была, как никогда, начиная с 1914 года уязвима. Кейпел не только убежден в победе, но и предлагает проект федеративного устройства послевоенной Европы. В ту пору, когда в общественном мнении доминирует идея мести, Кейпел уверяет, что мир, в основу которого эта идея будет положена, вызовет в немецком народе взрыв реваншистских настроений.


[Закрыть]