Текст книги "Три лика Бога (СИ)"
Автор книги: Марко Гальярди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Меня, конечно же, больше беспокоил брат. Пастушки усмехнулись:
– А он с Сатуром теперь – новые апостолы Дейлоса! Проповедник набрал пока себе друзей числом восемь, но обещал скоро довести до двенадцати, может, и ты, Поликарп, станешь одним из них – девятым или двенадцатым. Аттис же теперь в почете!
Я непонимающе пожал плечами:
– К чему мне все эти почести?
– А вдруг тоже в кого-нибудь сильно влюбишься – в нашего Египтянина, например, или Дикого. Поклянетесь вы друг другу в любви вечной или краткой, на одну ночь – как пожелаете, и тогда Дейлос вас тоже божественным браком наградит!
Я быстро понял, о чем они толкуют. Аттис и Сатур всё же вместе? Но как? Неужели Сатур оставил своего Бога, чтобы любить Аттиса? Ведь дружба эта – вопреки всем правилам, против природы божественной. Семя должно давать плоды – и это правильно и является благим. Кто же теперь разберет, кто жена, а кто – муж? Все деяния, что совершаются не по воле Бога – не даруют душе бессмертия.
Чтобы получить честное объяснение из уст моего брата, я покинул пастушков и отправился в общину. Изменения, произошедшие за год, поразили меня. Рядом с горой, где пряталась когда-то община, вырос город, и его высокая каменная стена тянулась от горы к горе, преграждая путь. Меня впустили в ворота, потому что я назвался братом Аттиса.
Я нашел Аттиса и Сатура лежащими на поляне, среди высокой травы. Чуть не обнаружил себя, испугался и скрылся за стволом раскидистого дерева, а потом решился и забрался на его вершину, расходящуюся толстыми ветками. С высоты мне было многое видно, казалось, руку протяни из спасительной листвы и дотронься до почти нагого тела спящего брата. Аттис лежал на боку, тесно прижавшись к спине Сатура, обнимая рукой поперек груди, и представшее моим глазам зрелище было настолько одухотворенным и красивым, спокойным и достойным любования, что я почувствовал в душе своей лишь умиление и радость. Сердцем я понимал, что эти двое выбрали свой путь, наполнившись любовью, но пытливым разумом не мог поверить, как можно отказаться от величайшего пути души к ее Творцу без чувства вины или стыда за совершенное.
Потревоженная моим присутствием птица громко закричала, отгоняя от своего гнезда. Аттис и Сатур одновременно вздрогнули и проснулись.
– Мы с тобой, видно, устали! – весело промолвил Сатур, поворачиваясь к моему брату лицом.
Ткань короткого плаща, которым были покрыты их тела, задетая ногой, поползла вниз, открывая моему обзору член Сатура, на который тут же легла рука Аттиса. Я зажмурил глаза, не желая видеть этот стыд, но уши-то мои оставались свободными! Эти двое целовались и шептали ласковые слова. Я краснел и горел от досады, что забрался на это распроклятое дерево как любопытный мальчишка. И был не в силах совладать с игрой полукрасок и полутеней внутри разума, которые распаляли лишь похотливые желания.
Измучив меня и удовлетворив себя, Аттис и Сатур облачились в одежды и, обнявшись, направились в сторону тропы, ведущей к первым строениям общины Дейлоса. Я уже успел побывать там в поисках Аттиса, поэтому долго еще не решался отпустить древесный ствол и покинуть убежище, решая про себя, что отвечу брату, если он спросит, насколько тщательно я его искал и нашел ли.
Однако он не спросил. Аттис встретил меня в своей мастерской, вот только в углу не лежал уже тонкий тюфяк, набитый соломой, на котором обычно спал мой брат в свои первые дни в общине. Пространство соседней пещеры занимало ложе, сплетенное из крепких прутьев, широкое, покрытое теплыми шкурами.
– Община подарила, – краснея от смущения, ответил на мой немой вопрос Аттис и принялся выспрашивать подробности тех дней, что провел я в странствиях. И всё же брат не стал прятать от меня свои чувства: с нескрываемой радостью поведал, что живет теперь вместе с Сатуром и счастлив, потому что души их пришли к примирению между собой и Богом, в которого все мы веруем.
– Это он, Дух-Утешитель, которого послал нам Бог, – торжественно начал Аттис, присаживаясь на край ложа и предлагая мне расположиться рядом. – Сатур побывал на войне и однажды… после того, как прочли над ним отходную молитву и благородным маслом помазали лоб, Сатур увидел себя путешествующим и подошел к реке. Там его дорога кончалась, а у берега ждала лодка, чтобы переправиться на другой берег. Там рос дивный сад: высокие кипарисы устремляли кроны к небу, тополя шелестели длинными серебристыми листьями, сосны были украшены шишками, будто свечами, а на деревьях с листьями изумрудного цвета – созревали гранаты и золотые плоды. И всё было в том саду благостно: животные ходили парами, птицы строили гнезда и кормили птенцов, люди в белых одеждах с венками на головах, сплетенными из лилий, роз и полевых цветов, гуляли и радовались. Река, на краю которой Сатур остановился, является границей между жизнью и смертью. И возлюбленный мой внезапно понял, что не сможет сделать шаг вперед. Да, его душу ждал мир, красивый и бессмертный, ведь все его грехи были заранее прощены священниками, но Сатур отказался и повернулся спиной.
– Ради тебя?
– Нет, – покачал головой Аттис, – ради себя. Он не смог примирить две любви: к Богу и к человеку, ведь, получив одно, он утратил бы другое. Бог наполнил этот мир своей любовью, но почему, Поликарп, мы чувствуем эту силу по-разному? Я люблю тебя, я люблю Сатура, я люблю Бога – что это? Три разные любви или одна, проявленная в разных лицах? Сатур встретил меня, когда вернулся. Он отказался от прежней жизни и ушел жить не к монахам, а сюда. Сказал, что не может больше совладать с собой и отказывается от бессмертия души. В тот час мы стояли с ним на высоком утесе, и перед нами всеми красками пестрели закатные небеса. И тогда мы оба почувствовали дуновение ветра, принесшего дивные ароматы из дальних стран, придвинулись, не в силах отвести глаз друг от друга. И в этот миг, напоенный теплом и светом, поняли, что любовь – одна. Какая есть. И любим мы Бога друг в друге, созерцая внутренними глазами в нашей душе. Видим не внешне, а внутренне.
– А внутренние глаза, – продолжил я мысль замолкшего Аттиса, – созданы по образу и подобию Творца. Значит, истинная любовь возникает, когда становимся мы зрячими настолько, чтобы оказаться способными увидеть Бога. Так?
– Всё верно, Поликарп! – Аттис заулыбался, еще не предполагая, какой коварный вопрос я ему придумал:
– Тогда ответь, почему даны иные нам законы: не возлежи с мужчиной, как с женщиной, ибо это против природы?
Брат с подозрением меня оглядел:
– Подглядывал или донесли?
– Вы плохо скрываетесь, – уклончиво ответил я, и если бы не полумрак, что царил в комнате, то Аттис бы уж точно разглядел, как щеки мои покраснели.
– Людям не объяснишь, – вздохнул Аттис, – а Дейлос отказался говорить прилюдно. Сказал только, что нет между мной и Сатуром греха, набросил этим самым платки на говорливые рты.
– И всё же! Что скажешь на это, брат мой? Или Святой Дух принес тебе другие откровения?
– Зачем ложимся мы с женами, Поликарп? – в голосе Аттиса мне почудилось железо. С каким-то внутренним упрямством он сейчас пытался оправдать себя. Доказать, что он и его возлюбленный достойны в своей любви получить бессмертие. – Чтобы излить семя, которое дарует жизнь. А если совершается насилие, но семя тоже изливается? Как это трактовать? Благодеянием, угодным Богу, не так ли? Многие из нас были рождены таким «благодеянием», но приносит ли это знание нам радость? Значит, не это имелось в виду, когда Бог позволил написать свой закон. Лечь, как с женщиной, не значит излить себя, как в женщину, – речь Аттиса становилась торопливой, а голос стихал до шепота. – Смысл другой – Бог задумал по природе правильно: ложись с женщиной, желая иметь от нее детей. Не поступок, не действие, а желание. Тогда «нежелание» объяснимо грехом похоти и насилия. Не ложись с мужчиной, желая иметь детей, ибо это против природы. Дети не рождаются в таком союзе. Вот мой ответ!
========== Часть 3. Утешитель. Глава 2. Самопожертвование ==========
Моя ученость и мои книги привлекли внимание многих. Я с радостью делился своими знаниями, не испытывая усталости – ведь видел в этом свое предназначение. Я учил читать и писать, выводя буквы на песке, воске, глине, каменных скалах, разбирал отрывки из рукописей, где говорилось о величии духа правителей, строящих дороги и переправы, кормящих хлебами всех голодных, приказывающих установить прекрасные статуи и храмы для прославления народа и Бога.
Я не почувствовал темных туч, сгущающихся над моей головой: как не может быть двух ликов у солнца, так и не может быть двух пророков, ведущих за собой людей. Я же был слишком молод и увлечен, чтобы сразу это понять и вовремя не отошел в тень, пока Фелицитата на торжественном молении перед алтарем, воздвигнутом в новом каменном храме на площади нового города «небесного», не произнесла пророчество.
Привиделась ей огромная книга, которую обвивал своими кольцами змей, серый и ничем не отличающийся от других своих собратьев по сути, но изнутри порочный и алчный. Книга была огромной, стояла на земле посереди лесов и деревень, а окончанием своим упиралась в небо. И запели сверху грозные трубы ангелов – то вестники Божьи шли на священную войну с этим змеем. Однако зло, заслышав приближение этого войска, разомкнуло свои кольца и вползло внутрь книги. Та раскрылась посередине, являя Фелицитате множество букв, написанных огнем. Этот огонь, проистекающий от букв и смыслов, что ими записаны, разгорался с каждым мгновением. Сначала он опалил ближние травы и деревья, потом сжег дома и гнался за всеми детьми божьими, кто пытался спастись.
– Мир сгорит в огне, слышите! – кричала Фелицитата и билась в судорогах в руках людей из новых апостолов Дейлоса. – От книги, от букв, от учености!
Никто ничего не понял с самого начала, но потом, наверно, им бы всем объяснили суть исторгнутого Фелицитатой пророчества. Уразумел только Сатур, который сразу же выпросил дать ему повозку под тем предлогом, что якобы у Аттиса скопилось слишком много готовых изделий и их нужно отвезти на продажу. Под удивленными взорами моего брата и меня, сохраняющих молчание, но глубоко доверяющих, Сатур спрятал в низ повозки все книги и записи, что хранились под надзором Аттиса, накрыл сеном, а уже сверху сложил множество кувшинов, на которых была начертана хоть одна буква.
– Жди меня, – Сатур, весь разгоряченный от проделанной в спешке работы, обнял моего брата и кратко поцеловал в губы.
– Всегда, – ответил Аттис, вложив в единственное слово множество наисильнейших смыслов. Мне же брат сказал, прощаясь: – Береги себя, всегда знай, что в тебе, как в сосуде, скрыто бесценное сокровище. Наше бессмертие.
Сатур привез меня в родную деревню, где все были рады вновь меня увидеть. Помог разгрузить повозку, сложил книги в большой плетеный сундук и наказал мне обмазать его толстым слоем глины и закопать в тайном месте рядом с могилой матери до лучших времен. Что я и сделал через некоторое время.
Возлюбленный моего брата был человеком образованным и способным читать мысли людей, которые еще не успели сорваться с уст. Аттис же жил в общине, находя это место для себя спокойным и умиротворенным, где можно было создавать красивые сосуды, вслушиваясь в пение птиц и радуя глаза зеленью лесов и красками полевых цветов. А Сатур в любви своей не мыслил иной жизни без моего брата и нашел себе то занятие, которому был с детства обучен: он рассказывал людям о битвах, учил ковать мечи и делать крепкие щиты, показывал, как пользоваться ими для защиты и для нападения.
Отцу Сильвестру, заглянувшему случаем в нашу деревню, я поведал, что весь прошлый год перегонял стада у одного хозяина, что живет далеко отсюда, а Аттиса встретил на одном рынке, и брат отдал мне свои кувшины, чтобы я смог их продать и не испытывать нужды. Я даже, по настоянию отца Сильвестра, поклялся перед ним на кресте, что всё, мной сказанное, – правдиво. Совершил это легко – для меня его обманные кресты были ничем, кроме как двумя деревяшками, связанными на перекресте и украшенными резьбой. Городской храм я не посещал, отговариваясь то болезнью, то нищетой, то занятостью в поле.
В это лето немилосердное солнце и жаркий воздух иссушили землю до такой степени, что погибли многие посевы, а среди животных начался мор. Реки замерли, превратившись в белые дороги, наполненные обломками камней. Листья на деревьях опалялись и высыхали. В колодцах вода стала мутной и плохо набиралась. Люди молились и удивлялись: чем они успели настолько прогневать Бога, что он решил всех нас истребить?
Имперский наместник не сдерживал ярости, собираясь насильно отнять все деньги у богатых горожан. Из столицы опять прислали прокуратора с частью армии, которая быстро опустошила все дома в округе, отбирая последнее зерно и даже мелкую птицу. Империя вновь собиралась вести с кем-то войну, прикрывая насилие заверениями, что эти действия – во благо, чтобы защитить всех нас от страшной угрозы. Однако, как потом выяснилось, армия пошла дальше разорять иные земли, а у наместника просто накопились за несколько лет долги, которые император потребовал побыстрее отдать.
Я всё это время не сидел без дела: тайно продолжал общаться с друзьями-пастушками и учить их. Они были для меня единственной нитью к брату, за благополучие которого я не прекращал беспокоиться.
Солдаты, посланные наместником, всё же попытались добраться до общины Дейлоса. Слухи о сытной и безбедной жизни там не могли пройти мимо ушей имперца. Но встретили отпор, а Дейлос решил откупиться, как потом выяснилось – совершенно обманно, прикинулся ягненком, но надел волчью шкуру. Понял, что накопленным добром придется всё равно с кем-то делиться, но предпочел набрать таким способом сторонников и влияния себе.
Солдаты наместника вернулись в город с дарами, но вслед за ними в моем доме появились Аттис и Сатур с несколькими мужчинами и по-боевому настроенными женщинами. Некоторые уместились для сна в сарай для животных или разбрелись по трое или по четверо по домам наших соседей. Мой брат поделился планом Дейлоса: как только наместник отправит обоз в столицу, то несколько групп людей – а в нашей деревне остановилась лишь одна такая – нападут на него и захватят, но не повезут обратно, а с помощью пастушков распределят добытое среди всех людей. Рассыпят зерно по всей округе, в каждый дом, и собрать его уже будет невозможно. Зато никто этой зимой не останется голодным.
Я не знал, что ответить на слова брата, поддержать – было бы разделить с ним жажду насилия, ведь за такой бунт нам всем придется погибнуть, протестовать – было бы признаком того, что я глух к боли нашего народа. Я ничего не ответил. Только на пороге обнял обоих – и Аттиса, и Сатура, прощаясь будто навсегда, и промолвил:
– Храни вас Бог! – назвав Бога по имени нашего народа, так, как славили его наши предки. – Помните обо мне!
– А ты – помни о нас!
Для моего брата и его возлюбленного это деяние, похожее на самопожертвование, было значительнее жизни. Они решили вписать свои имена вместе с другими в бессмертную историю. Спокойного пребывания в обожании бесконечной любви показалось этим двоим недостаточным для успокоения души. Сердца их требовали подвига и самоотречения. Достигнув согласия между собой, они почему-то поняли, что этого мало. И после долгих размышлений мне открылось: важно не только уметь посеять семена в ожидании плодов, но и быть способным их защитить. Призыв плодиться и размножаться, данный нам Богом, – неполный без второй части, незаписанной или невыраженной: заботься и защищай то, что успел посадить, помоги ему вырасти, чтобы семя и этого созревшего плода выполнило завет Божий.
В последнюю ночь мы возлежали вместе в одной постели, укрытые одним одеялом, и шутили меж собой, что похожи сейчас на трех магов, которым явился ангел Божий и указал на ярчайшую звезду, что появилась на небе и отмечала путь. И приснился мне сон, будто не смежил я веки свои от усталости, а моргнул. Было светло, как днем. Я услышал шаги нашей матери и голос ее, что-то напевающий во дворе. Я разбудил Аттиса и Сатура, и мы вместе вышли из дома. Вокруг будто всё преобразилось – на голой земле росли деревья, а в тени под самым большим и раскидистым стоял большой стол, и мать, такая помолодевшая, словно юная девушка, в дорогих одеждах – белых и пурпурных. Она помахала нам рукой, призывая к себе. Мы сели на лавку перед столом, и мать угостила нас молоком и сладкими хлебами, а потом подвела трех златогривых коней, украшенных шелковыми лазоревыми попонами, и те взмыли в небо, чтобы перенести нас в райский сад.
Посередине этого места стоял светящийся храм, престол в котором так ослепительно сверкал, что невозможно было рассмотреть, кто сидит на нем – старец или юноша. Вокруг нас гуляли люди, и некоторых Сатур с Аттисом приветствовали, обнимали и целовали, будто старых друзей.
И был в том саду глубокий колодец с темной водой, такой спокойной, что отражала в точности небо над ним. Незаметно отделившись от остальных, воспевавших хвалебные гимны, я подошел к краю этого колодца и из любопытства заглянул внутрь. Вода подернулась сизым туманом и явила мне зрелище страшное: брат мой висел, прикованный за руки к скале, с железным грузом на ногах, а змеи огненные хлестали его бедное тело своими хвостами и жалили в бока. Сатур же, похожий больше на светящийся столп с крыльями ангельскими, переливающимися всеми цветами радуги, боролся с этими змеями, защищая тело моего брата. Он плескал воду из большого кувшина, которая исцеляла раны, а злых демонов убивала. От испытанного ужаса и переполнившись состраданием, я громко закричал и проснулся.
========== Часть 3. Утешитель. Глава 3. Бессмертие ==========
Последователям Дейлоса удались их замыслы. Схватка была кровопролитной, и некоторые из тех, кого мы приютили тогда в нашей деревне, – погибли. Мои товарищи-пастушки подъехали с возками, и каждый из них отправился в свою деревню, быстро разбросав живительные дары по всей земле.
Из-за такого позора наместник не стал звать армию, у него и своих солдат оказалось достаточно, и пока люди, посланные общиной, творили добро именем Дейлоса, их дома были разрушены и преданы огню. Оставшихся в живых казнили на месте, на суд в наш город привезли лишь тех, кто был «апостолами» пророка. И их, захваченных, осталось всего четверо – сам Дейлос, его божественная жена-пророчица Фелицитата, Аттис и Сатур.
Сатура жестоко пытали, потому что он был для имперцев предателем и изменником. Дейлос же – главой секты, Фелицитата – обманутой безумной женщиной, а Аттис – неграмотным простецом, купившимся на высокопарные речи. Однако прозвучало и иное обвинение: грех, который творили между собой Аттис и Сатур, был одним из смертельных, и души их были прокляты гореть в вечном огне. Никто из пленников не захотел покаяться, никто не пожелал поцеловать крест и спастись, пусть не от огня, а от мучений. Если души бессмертны, то «душам еретиков предрекались вечные мучения до окончания времен» – так говорили церковники, зачитывая свой приговор. «Убийцы и разбойники» – так называли их с помоста, где вершился суд, слуги наместника, выражая волю власти императора.
Казнь устроили не на главной площади, а под стенами города на плоской возвышенности, будто срезанной ножом, чтобы множество людей смогли прийти и посмотреть на исполнение приговора. Я и мои друзья-пастушки тоже съехались со всех мест, разбросав свои повозки по округе. Место казни оцепили солдаты с длинными пиками, призванные сдерживать напирающую толпу, из которой попеременно сыпались проклятия на головы имперцев. Солнце светило так ярко и было так душно, что пот лился ручьями, увлажняя одежды, а камни раскалялись добела и жгли подошвы, заставляя в еще большем волнении переминаться с ноги на ногу.
Осужденных привезли в повозке с железной решеткой, потому что узники сами, на собственных ногах, не смогли бы дойти до места казни. Никто не озаботился прикрыть следы лишений и раны на их телах от пыток, которым они были подвергнуты. У Дейлоса были вынуты глаза, и рану эту прикрывала лишь грязная повязка, пропитанная высохшей кровью.
Их поставили на колени на вязанки с хворостом и дрова, соединив по двое, как они были неразлучны при жизни – Дейлоса с Фелицитатой, Аттиса с Сатуром. Тень от высокой ажурной решетки, установленной на крыше одного из домов, вилась по обнаженному плечу Аттиса и переходила на предплечье Сатура. Хоть и разделял их столб, но пальцы рук их были сплетены, а лица, источающие свет, обращены друг к другу. Их губы шептали нечто, наполненное любовью, но доступное сейчас, перед лицом смерти, только им двоим.
Власти пожелали продлить время казни и зрелища для устрашения народа, поэтому решили сжечь проповедника с «богомерзкой ведьмой» первыми, а затем – тех, кто еще дерзновеннее нарушил законы Бога, пойдя против Его природы. Однако эта самая природа, по велению Божьему, и не захотела уступать неправедной воле людей. Занятые своими приготовлениями и загороженные толпой, имперцы не сразу заметили, что в небесах происходило собственное движение – воздух загустел до такой степени, что стало тяжело дышать, а синее небо приобрело над нашими головами розово-фиолетовый оттенок.
Солнце светило с одной стороны, а иссиня-черная туча быстро приближалась с другой. Огонь жадно пожирал сухую пищу первого костра, исходя удушливым серым дымом, но внимание всех присутствующих обратилось на чудо, возникшее над нашими головами. Ярчайшая, переливающаяся всеми цветами радуга, подобная вратам в волшебство Царствия Небесного, протянулась от одного края земли до другого. Фелицитата первой из казнимых увидела ее со своего возвышения, но не могла проронить и слова, только глаза, наполненные слезами, устремила неподвижно ввысь, будто сознанием своим уже белокрылой птицей летела навстречу Богу.
По небу пронеслась яркая вспышка, и ударил гром, от которого сотряслась земля и всё живое на ней исполнилось страхом. Кони взбесились и становились на дыбы, уносили своих седоков прочь. Люди бросились кто куда врассыпную. Ветер поднял пыль, и она стеной прошлась по месту, где сейчас были разложены костры, а вслед за ней с неба начали падать куски льда, да так нещадно били, что убегающие люди вскрикивали, будто кусали их полчища ос.
Я не растерялся, выхватил свой нож и бросился к кострам. Огонь под ногами моего брата не успел разгореться и быстро потух, сметенный первой стеной из ветра и пыли. Оказалось, я был не в одиночестве: Кибел, Прокул, Парис, Александр тоже кинулись помогать мне. Мы быстро справились с путами, что удерживали Аттиса и Сатура, затащили их в нашу крытую повозку, но Дейлос и Фелицитата были мертвы – ветер, спасший одних, раздул пламя между телами других.
Нас разыскивали. Мы прятались в пустыне. Полученные Сатуром раны во время мучений были слишком тяжелы, а лекарских знаний оказалось у нас недостаточно. Мы похоронили тело Сатура, навалив сверху груду камней, и поставили на вершине крест, сплетенный из веток и сухих пучков травы. Аттис прожил еще три года, постоянно оплакивая возлюбленного, получившего свое бессмертие. За это время многое удалось совершить – Аттис остался единственным хранителем учения Дейлоса, хотя и многое в нем изменил. Он набирал своих сторонников из тех, кто уверовал в Христа, но не хотел мириться с Его служителями, извратившими учение и ставшими одной из частей порочной и лживой империи.
Учитель ушел от нас легко, предчувствуя свою скорую смерть, хотя еще и был очень молод. Ему вновь приснился Сатур, как в тысячи других раз, но на вершине лестницы, ведущей в Небеса. Возлюбленный, облаченный в ослепительно-белые одежды, протягивал изумрудно-зеленую ветвь с золотыми плодами из райского сада, и глаза его светились такой всепоглощающей любовью, что Аттис, видно, сдался, отринув земные блага – воду и пищу, постоянно пребывая в экстатическом сне, из которого однажды не пожелал возвращаться. Не утратившего даже после смерти своей красоты, спокойствия и улыбки, что пленила когда-то не только меня, но и Сатура, Аттиса мы похоронили среди зеленых холмов, там, где ему всегда было приятно чувствовать себя стремительной птицей, играющей с ветром, там, где склоняли свои лепестки ярко-желтые цветы, чтобы засвидетельствовать силу его любви. Кости его возлюбленного мы перенесли туда же, соединив их вместе, чтобы, пребывая в садах небесных, Аттис и Сатур не почувствовали, что оказались разделены на земле. Я же, успокоившись жертвами, принесенными моим братом, его возлюбленным и другими людьми, искренне желавшими освобождения от страданий, стремящихся познать мудрость даров любви и бессмертия продолжил учить.
Потом появились незнакомые нам воины со стороны восходящего солнца: спокойные, хорошо слаженные, с быстрыми стрелами, кривыми мечами, на низкорослых мохнатых лошадях. Обликом они были похожи на нашего друга Париса. Они относились к нам почти как к себе и промеж собой сказали, что все, уверовавшие в их Бога – равны, неважно, какого они облика и племени. Они принесли с собой свои законы, но не посчитали нас своими рабами, не творили бесчинств, а к нашим матерям относились с уважением. Их священники имели долгую беседу со мной о той вере, в которую мы все были крещены империей, и рассказали, что в своих книгах также почитают Спасителя, но как пророка, проповедовавшего истины их Бога. Когда же они узнали, что жители моей земли заклеймили имперскую церковь как обманывающую и порочную, то Дейлос, Аттис, Сатур и Фелицитата были провозглашены мучениками за веру, и смерть их приукрасилась чудесами во славу нового имени Бога. Это утешило нас. Мы бескровно подчинились и приняли власть благого Имени. Оно тоже обещало даровать нам любовь и бессмертие.
***
Пояснения к третьей части для тех, «кто в танке»: часть посвящена третьей ипостаси – Святому Духу, или Утешителю. Дух – это сила или энергия, которая исходит от Бога. Не предмет, не действие, а воздействие, влияние. Дух – «исходит». Его воздействие на человека ощущается телом снаружи и внутри. Не постигается разумом или какой-то частью телесных рецепторов. В описаниях такого контакта можно найти: чувство «сладости» или «услаждения», ощущения невидимого теплого плаща, которым накрыли тело, «благоухание», сосредоточение сознания на внутренних ощущениях, получение «знания» об окружающем мире (он большой и живой), получение «откровения» – некоей мысли или приказа («ты должна пойти и короновать дофина Карла в Реймсе», «оставь дом и иди проповедуй обо мне»). Таким образом, происходит прямой контакт с божественным – краткий или длительный, у всех по-разному.
Что такое «утешение» в богословском понимании? Соприкоснувшись с Богом через воздействие Духа, душа человека уже точно знала, что «спасена», и путь ее лежит только наверх к бессмертной жизни в райских садах. Все метания, сомнения, страдания – отходили на второй план, становились пустыми и бессильными.
В обычной современной жизни мы тоже утешаем: не печалься, всё будет хорошо. Мертвая птичка полежит, а потом откроет глаза и вспорхнет в небо. Утешение противопоставляется чувству горя и потери. Но в этом есть лукавство: окружающий нас мир не всесилен – птичка не воскреснет, мы все умрем. В религии этот парадокс решался проще – ощущение присутствия Святого Духа давало стопроцентную гарантию на будущее бессмертие.
Поэтому каждая глава этой части – дает свое утешение. Также в каждой главе даны три сна: Сатура, Поликарпа и Аттиса, которые стилистически поддерживают рассказ на грани яви и снов, что соответствует традициям раннехристианских мученических житий.
