Текст книги "Занимательные истории, новеллы и фаблио"

Автор книги: Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Мне кажется, что до такой, как я, можно дотрагиваться, не обесчестив себя.

– По правде сказать, моя красавица, – продолжает Франвиль, – не вижу достаточных причин делать для вас исключение и не считаю, что наличие порока прибавляет вам достоинств.

– Порок... но вам ли упрекать меня в изъянах, когда и вы являетесь носителем не менее постыдных недостатков?

– Послушайте, – предлагает Франвиль, – не будем ссориться; мы оба пошутили, теперь самое лучшее, что можно сделать, – расстаться и никогда больше не встречаться.

И с этими словами Франвиль собирается открыть двери.

– Минутку, минутку... – говорит Огюстина, препятствуя его намерению. – Бьюсь об заклад, вы разнесете это приключение по всему свету.

– Возможно, это меня развлечет.

– Впрочем, мне это совершенно безразлично: хвала Всевышнему, я стою выше любых сплетен, ступайте, сударь, ступайте и рассказывайте все, что вам взбредет на ум... И все же, – усмехается она, продолжая его удерживать, – все же история и впрямь необычайная... ведь мы оба обманулись.

– Ах! Для людей с моим пристрастием ошибка оказывается более жестокой, нежели для особ вашего пола. К тому же эта пустота внушает нам такое отвращение...

– Право же, дорогой мой, поверьте, то, что преподносите вы, – нам не менее неприятно, так что гадливость обоюдная. Однако приключение вышло весьма занятное, с этим нельзя не согласиться... Вы вернетесь на бал?

– Не знаю даже.

– Что до меня, я туда не вернусь, – говорит Огюстина. – Вы заставили меня испытать такую... душевную боль... я пойду спать.

– Что ж, в добрый час.

– Но, быть может, вы будете столь любезны, что проводите меня до дома; я живу в двух шагах отсюда, а карету свою отпустила.

– Разумеется, и я сделаю это с удовольствием, – говорит Франвиль. – Наши разнящиеся вкусы ничуть не мешают нам оставаться учтивыми... Вам нужна моя рука?.. Пожалуйста, вот она.

– Я пользуюсь вашими услугами лишь оттого, что не нахожу ничего лучшего.

– Уверяю вас, что и я, со своей стороны, предлагаю вам свои услуги лишь из вежливости.

Они прибыли к воротам дома Огюстины, и Франвиль готовится откланяться.

– Да вы просто прелесть! – восклицает мадемуазель де Вильбланш. – И что же, вы оставите меня прямо на улице?

– Простите великодушно, – оправдывается Франвиль, – я не осмеливался.

– Ах какие же увальни эти мужчины, не любящие женщин!

– Видите ли, – говорит Франвиль, все же подавая руку мадемуазель де Вильбланш и ведя ее в дом, – видите ли, мадемуазель, мне хотелось бы поскорее вернуться на бал и попытаться исправить свою оплошность.

– Вашу оплошность? Значит, вы очень раздосадованы, что встретили меня?

– Я этого не говорю, однако разве каждый из нас не мог бы отыскать нечто несравненно более ему подходящее?

– Да, вы правы, – говорит Огюстина, когда они оказываются уже в ее доме, – конечно, вы правы, сударь, однако я очень опасаюсь, что за эту роковую встречу могу поплатиться всем счастьем моей жизни.

– Как?! Неужели вы не вполне уверены в своих предпочтениях?

– Еще вчера я была твердо уверена.

– Ах! Так вы больше не дорожите вашими священными правилами?

– Я уже ничем не дорожу, не изводите меня.

– Ну что ж, я ухожу, мадемуазель, ухожу... Избавь меня Бог далее стеснять вас своим присутствием.

– Нет, останьтесь, я вам приказываю; можете вы хоть раз в жизни снизойти до того, чтобы повиноваться женщине?

– Что касается меня, – говорит Франвиль, присаживаясь к мадемуазель де Вильбланш как бы из любезности, – то я могу сделать что угодно, ибо, как вам уже сказал, я человек благовоспитанный.

– Осознаете ли вы, как ужасно в ваши годы иметь столь извращенные вкусы?

– А вы полагаете вполне пристойным в вашем возрасте обладать столь своеобразными пристрастиями?

– О, мы, женщины, это совсем другое дело: нас побуждает скромность, стыдливость... даже гордость, если хотите. Боязнь отдаться сильному полу, совращающему нас лишь для того, чтобы подчинить себе... Тем не менее чувственность дает о себе знать, и недостающее мы компенсируем между собой. Если удается удачно все скрыть, чаще всего мы приобретаем лоск неприступности. Таким образом, природа довольна, приличия соблюдены и нравы не оскорблены.

– Вот что называется настоящей софистикой! С ее помощью можно доказать все, что угодно. На что же вы сошлетесь, не находя оправданий в нашу пользу?

– Вам, мужчинам, нет оправдания, у вас совсем иные исходные предпосылки, и поэтому не может быть подобных страхов. Ваша победа заключается в нашем поражении... Чем более вы приумножаете свои завоевания, тем громче становится ваша слава. И вы отказываетесь от чувств, которые мы вам внушаем, лишь из-за порочных и извращенных наклонностей.

– Готов предположить, что вы собираетесь обратить меня в другую веру.

– Признаться, мне хотелось бы.

– Что же вы выиграете от этого, раз и сами пребываете в заблуждении?

– Это мой долг перед слабым полом. Я люблю женщин, и мне приятно потрудиться им во благо.

– Если это чудо произойдет, его последствия будут не столь бескорыстными, как вы, похоже, полагаете. Я готов был бы переменить веру лишь ради одной женщины, не больше... чтобы попробовать.

– Что ж, это честный принцип.

– Конечно, я чувствую некоторую настороженность. Можно ли принять решение, не отведав всего до конца...

– Как?! У вас никогда не было женщины?

– Никогда, а вы... случайно, не можете похвастать такой же нетронутостью?

– О, нетронутостью, нет... женщины, с которыми мы общаемся, такие искусные и ревнивые, что не оставляют нам ничего... но я никогда в жизни не знала мужчину.

– Вы что же, дали клятву?

– Да, я не желаю ни видеть, ни знать их, кроме одного, такого же необычного, как я.

– Сожалею, но не могу дать такого же обещания.

– Я и не представляла, что можно быть настолько бесцеремонным...

При этих словах мадемуазель де Вильбланш поднимается и говорит Франвилю, что тот волен уйти. Наш юный влюбленный, не теряя присутствия духа, делает глубокий поклон и готовится выйти.

– Вы возвращаетесь на бал? – сухо спрашивает мадемуазель де Вильбланш, глядя на него с досадой, к которой уже примешивается самая пылкая любовь.

– Ну да, кажется, я уже вам говорил.

– Итак, вы не способны принять жертву, которую я вам предлагаю.

– Как? Вы чем-то жертвуете ради меня?

– Я ничего не вижу, ничего не понимаю после того, как имела несчастье познакомиться с вами.

– Несчастье?

– Вы... вы принуждаете меня пользоваться этим словом, и в вашей власти заставить меня употребить другое, противоположное по смыслу.

– Как соотнести все это с вашими вкусами?

– От чего только не откажешься, когда любишь!

– Хорошо, пусть будет так, но ведь вам невозможно будет любить меня.

– Сознаюсь, невозможно, если вы сохраните те отвратительные привычки, которые я в вас обнаружила.

– А если я от них отрекусь?

– Я тотчас же принесу в жертву на алтарь любви свои собственные привычки... Ах! Коварное создание, чего стоило для моей гордости сделать признание, которое ты только что вырвал у меня! – говорит Огюстина и, вся в слезах, без сил падает в кресло.

– Самое лестное признание из самых прекрасных в мире уст, и я его добился! – восклицает Франвиль, устремляясь к ногам Огюстины. – Ах! Любовь моя, признаюсь в своем притворстве, соблаговолите не наказывать меня за него; на коленях молю о вашей милости и не встану, пока не заслужу прощения. Вы видите у своих ног, мадемуазель, самого страстного и преданного вам поклонника. Я счел необходимым прибегнуть к хитрости, чтобы завоевать сердце той, чья неприступность была мне хорошо известна. И, если я в этом преуспел, прекрасная Огюстина, сможете ли вы отказать любви непорочной в том, что соизволили пообещать преступному возлюбленному... Да, я виновен... виновен в том, что вы всему поверили... Ах, как вы могли допустить саму мысль о существовании некой нечистой страсти в душе того, кто воспылал лишь к вам одной.

– Предатель, ты обманул меня... Но я тебя прощаю... к тому же тебе нечем жертвовать ради меня, коварный, и моя гордыня будет от этого менее польщена, ну и пусть, это не имеет значения, зато я ради тебя пожертвую всем... Так и быть! Чтобы тебе понравиться, я с радостью отрекаюсь от заблуждений, которым мы куда чаще бываем обязаны нашему тщеславию, чем нашим наклонностям. Я чувствую, как природа сметает их, я избавлюсь от этих капризов, теперь я уже всей душой испытываю к ним омерзение. Нелепо противиться власти над нами природы. Она создала женщин для мужчин, а мужчин – для женщин. Так последуем же ее законам! Сегодня она внушает мне их, посылая любовь, и законы эти отныне станут для меня священными. Вот моя рука, сударь, вы достойны на нее претендовать. И если в какой-то миг я заслужила ваше неуважение, то, возможно, нежностью и заботами сумею искупить свои грехи и заставить вас признать, что странности воображения не всегда разрушают благородную душу.

Франвиль, пребывая на вершине блаженства, орошает слезами радости прекрасные руки, осыпает их поцелуями и бросается в раскрытые навстречу ему объятия.

– О, счастливейший день моей жизни! – восклицает он. – Ни с чем не сравнить мою радость: я возвращаю в лоно добродетели сердце, где буду царить вечно.

Франвиль тысячи и тысячи раз обнимает божественный предмет своей любви, и они расстаются. На следующий день он сообщает о своем счастье друзьям. Мадемуазель де Вильбланш была настолько блестящей партией, что родители не могли ему отказать, и он женится на ней на той же неделе.

Нежность, доверие, самая неукоснительная сдержанность и скромность венчали это супружество. Он стал счастливейшим из мужчин, ибо оказался настолько ловок, что сумел превратить распутнейшую из девиц в благоразумнейшую и добродетельнейшую из женщин.

Исправившийся супруг

Один не состоявший ранее в браке человек на старости лет надумал жениться, неразумно избрав восемнадцатилетнюю девушку с прелестным лицом и замечательной фигурой. Непривычный к семейным радостям, господин де Бернак – таково имя нашего молодожена – еще более усугублял неуместность женитьбы своими особыми пристрастиями, какими обычно заменял целомудренно-нежные супружеские утехи. Его необычное поведение никак не могло прийтись по нраву столь привлекательной особе, как мадемуазель де Люрси (так звалась несчастная, связавшая с Бернаком судьбу).

В первую же брачную ночь, заставив юную супругу поклясться, что она все будет держать в тайне от родителей, он продемонстрировал свои необычные вкусы. Речь шла, если верить знаменитому Монтескье, о постыдном извращении, корни которого восходят к детству: молодая женщина в позе маленькой девочки, заслуживающей наказания, предоставлялась на пятнадцать-двадцать минут для утоления грубых прихотей престарелого супруга. Именно в подобном обмане естественного чувства он черпал пьянящую сладость восторга, что любой более нормально устроенный мужчина предпочел бы испытать в объятиях восхитительной де Люрси.

Девушке милой, изысканной, воспитанной в достатке и далекой от педантизма, подобное обращение поначалу показалось излишне суровым. Однако ей было предписано послушание в браке, и она наивно полагала, что, вероятно, все мужья ведут себя подобным образом. По-видимому, и Бернак постарался укрепить ее в этой мысли. И юная особа самым простодушным образом поддалась извращенным фантазиям своего сатира.

День за днем повторялось одно и то же, порой и по два раза в день. Через два года мадемуазель де Люрси – мы по-прежнему зовем ее этим именем, ибо она оставалась столь же девственной, как и в первую брачную ночь, – потеряла отца и мать, а вместе с ними и надежду облегчить свои страдания, поделиться которыми решилась некоторое время назад.

Утрата эта лишь усилила предприимчивость Бернака. Держась в некоторых рамках при живых родителях жены, после смерти их он перестал сдерживаться, ибо отныне она лишилась защитников, к которым могла взывать о помощи. То, что прежде носило характер баловства, теперь превратилось в сущую пытку.

Мадемуазель де Люрси больше не в силах была терпеть. Сердце ее ожесточилось, и она думала только об отмщении. Мадемуазель де Люрси почти не бывала в свете: муж постарался изолировать ее от всякого общения. Однако кузен ее, шевалье д'Альдур, невзирая на противодействие де Бернака, по-прежнему навещал родственницу. Этот необычайно привлекательный молодой человек упорствовал в посещении кузины, ибо имел на нее виды. Д'Альдур был известен в свете, поэтому старый ревнивец, боясь быть осмеянным, не отваживался резко отказать ему от дома... Мадемуазель де Люрси обратила взоры на юного родственника, надеясь с его помощью освободиться от своего рабского положения. Она с благосклонностью внимала ежедневным признаниям кузена, пока окончательно во всем ему не призналась, раскрыв тайные пристрастия мужа.

– Отомстите за меня этому гадкому человеку. Устройте ему в отместку сцену, которую он ни за что не осмелится разгласить. Преуспеете – получите награду. Только такой ценой я стану вашей.

Воодушевленный д'Альдур обещает все исполнить и с рвением ввязывается в авантюру, сулящую столь сладостное вознаграждение. Когда все уже было подготовлено, он является к Бернаку и говорит:

– Сударь, имея честь быть вашим близким родственником, я настолько доверяю вам, что хочу поделиться своим секретом: недавно я заключил тайный брак.

– Тайный брак, – повторяет Бернак, обрадованный, что наконец избавился от соперника, мысль о котором повергала его в дрожь.

– Да, сударь, я связал судьбу с очаровательной супругой. Завтра она сделает меня счастливым. Правда, эта девушка без приданого; впрочем, не все ли равно: моего богатства хватит на нас обоих. По сути дела, я беру под свою опеку всю ее семью. Их четыре сестры, они живут вместе, общество их мне настолько приятно, что лишь усиливает мое счастье... Льщу себя надеждой, – продолжает молодой человек, – что моя кузина и вы завтра удостоите меня вашим присутствием за свадебным столом.

– Сударь, я нечасто выезжаю в свет, супруга моя – и того реже, мы оба живем в полном уединении. Жене оно нравится, и я не стесняю ее в этом.

– Я осведомлен о ваших вкусах, сударь, – отвечает д'Альдур, – и ручаюсь, что вас обслужат согласно вашим желаниям... Я люблю уединение не меньше вас. К тому же, как я говорил, у меня есть причины хранить эту свою тайну. Все произойдет за городом, взгляните, какая прекрасная погода; слово чести – мы будем совершенно одни.

Люрси дает понять, что не возражает, муж не осмеливается противоречить ей в присутствии д'Альдура – словом, решено ехать на свадьбу.

– Вы позволили себе прихоть присутствовать на свадьбе, – начал ворчун, едва оставшись наедине с женой. – Вы же знаете, я не склонен к такого рода развлечениям и впредь постараюсь пресечь подобные желания. Предупреждаю, в скором времени я запру вас в одном из моих имений, где вы не увидите никого, кроме меня.

Когда действительность не предоставляла более или менее обоснованных поводов для придирок, Бернак изобретал их, и сейчас он заводит Люрси в спальню, приговаривая:

– Мы пойдем в гости. Да, раз я пообещал, но вы дорого заплатите за то, что и не пытались скрыть желания там побывать...

Испуганная бедняжка в ожидании близкого избавления предпочитает безропотно все стерпеть.

– Делайте все, что вам угодно, сударь, – смиренно произносит она, – вы столь милостивы, что заслуживаете лишь моей признательности.

Такая кротость и уступчивость могла обезоружить любого, но не развратника Бернака, погрязшего в пороках. Ничто не останавливает его. Он удовлетворяет свою извращенную страсть и спокойно укладывается спать. На следующий день, согласно уговору, д'Альдур заезжает за супругами и все отправляются в дорогу.

– Видите, – говорит юный кузен Люрси, вводя мужа и жену в пустынный дом, – видите, здесь и не пахнет шумным празднеством. Ни кареты, ни лакеев, я ведь говорил – мы будем совершенно одни.

Тем временем четыре крупные женщины лет тридцати, сильные, мощные, пяти с половиной футов ростом каждая, взошли на крыльцо, с самым благожелательным видом приветствуя господина и госпожу де Бернак.

– Вот моя жена, сударь, – говорит д'Альдур, представляя одну из них, – остальные три – ее сестры. Сегодня в Париже на рассвете мы заключили брак и милости просим отпраздновать нашу свадьбу.

Хозяин и его гость обменялись взаимными любезностями. Обойдя салон, Бернак, к своему великому удовольствию, убеждается, что находится в столь желанном ему уединении. Слуга объявляет о начале трапезы, и все садятся за стол. Было необычайно весело. Четыре лжесестры беспрестанно острили, проявив живой и игривый нрав, и, поскольку рамки приличий ни на миг не были нарушены, Бернак, обманутый их манерами, вообразил, что находится в наилучшей компании.

Люрси, вдохновленная видом своего расслабившегося тирана, забавлялась беседой с кузеном и, с отчаяния решившись покончить с воздержанием, доселе приносившим ей лишь слезы и огорчения, пила с молодым человеком шампанское, одаривая его самыми нежными взглядами. Наши героини изо всех сил пили и веселились, а вовлеченный во всеобщее ликование Бернак и не подозревал, отчего остальная компания устраивает свадебное застолье при столь странных обстоятельствах. Однако не следовало терять бдительность, поэтому в нужный момент д'Альдур, чтобы прервать веселье, предлагает перейти к кофе.

– Кстати, дорогой кузен, – говорит он после кофе, – соблаговолите осмотреть помещение. Знаю, вы человек со вкусом. Недавно я обставил дом по случаю женитьбы. Однако, кажется, не очень удачно подобрал мебель. Пожалуйста, выскажите ваше мнение по этому поводу.

– Охотно, – говорит Бернак, – никто лучше меня не смыслит в этом, готов биться об заклад, сейчас я оценю меблировку с точностью до десяти луидоров.

Д'Альдур устремляется к лестнице, подав руку очаровательной кузине. Бернака помещают между четырьмя сестрами, и в таком порядке все заходят в очень темные боковые покои.

– Вот комната новобрачных, – говорит д'Альдур старому ревнивцу, – взгляните на это ложе, кузен, вот где моя супруга вскоре утратит свое целомудрие. Миг настал. Сколько она еще может томиться?

Последнее слово служило сигналом к действию. Тут же четыре плутовки набрасываются на Бернака. Каждая вооружена пучком розог. С него стаскивают штаны, две женщины его держат, две другие, сменяя одна другую, основательно секут.

– Дорогой мой кузен, – восклицает д'Альдур во время порки, – разве не говорил я вам вчера, что вас обслужат согласно вашим вкусам? Я не придумал ничего более приятного для вас, нежели воздать то, что вы каждый день предоставляете этой очаровательной женщине. Вы ведь не варвар и не заставили бы ее испытывать то, что вам самому не угодно было бы получить. Таким образом, льщу себя надеждой, что доставляю вам удовольствие. Однако данной церемонии недостает еще одного обряда. Говорят, кузина моя, несмотря на столь длительное совместное с вами проживание, еще столь же нетронута, как если бы вас только что обвенчали. Бьюсь об заклад, это упущение с вашей стороны, безусловно, происходит оттого, что вы не знаете, как за это взяться. Сейчас я покажу вам как, друг мой.

При этих словах отважный кузен под ритмичный аккомпанемент розог бросает кузину на ложе и на глазах недостойного супруга делает ее женщиной. В тот же миг церемония завершается.

– Сударь, – обращается д'Альдур к Бернаку, сходя с алтаря, – возможно, вы сочтете урок этот излишне сильнодействующим. Однако, признайте, нанесенный вами ущерб был ничуть не меньшим. Я не являюсь и не желаю быть в дальнейшем любовником вашей жены, вот она, сударь, возвращаю ее вам, однако на будущее советую обращаться с ней как подобает. Иначе она вновь обретет в моем лице мстителя, который обойдется с вами куда менее бережно, нежели сегодня.

– Сударыня, – говорит взбешенный Бернак, ваше поведение поистине...

– Именно такое, какого вы заслуживаете, милостивый государь, – отвечает Люрси. – Если все же оно вам не по вкусу, вы вправе предать его огласке. Каждый из нас изложит свои доводы, и увидим, кто из нас двоих более потешит публику.

Смущенный Бернак кается в своих провинностях и, не выдумывая больше софизмов для их оправдания, бросается на колени перед женой с просьбой простить его. Нежная и великодушная Люрси поднимает и целует его. Оба возвращаются домой, и уж не знаю, какими средствами воспользовался Бернак, однако с тех пор во всей столице невозможно было отыскать более задушевной, дружной и добродетельной супружеской четы.