Текст книги "Занимательные истории, новеллы и фаблио"
Автор книги: Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
Общество обитателей замка пополнилось. Об этом следует отчитаться особо. Состоятельные соседи – чета де Тоттвилей – привезли с собой дочь – мадемуазель Люсиль де Тоттвиль, шуструю миниатюрную брюнеточку лет восемнадцати, чья привлекательность ни в чем не уступала печально-нежной красоте мадемуазель де Тероз. Чтобы не томить более читателя, мы ему сразу растолкуем, что представляют собой три новых действующих лица, которых мы выводим на сцену, желая оттянуть развязку и более уверенно следовать по намеченному пути. Тоттвиль был одним из разорившихся кавалеров Святого Людовика, которые готовы смешать с грязью честь своего ордена ради каких-нибудь бесплатных обедов или подачек в несколько экю и соглашаются на любые отведенные им роли. Его так называемая супруга была продувная бестия совсем иного рода. Уже не в том возрасте, чтобы приторговывать собственными прелестями, она возмещала это с лихвой, продавая чужие. Что же до прекрасной принцессы, сходившей за их дочь, то, судя по ее семейке, нетрудно вообразить, к какому классу она принадлежала. Эта преданная с младых ногтей служительница Пафоса уже успела пустить по миру трех или четырех расщедрившихся откупщиков. Ее «удочерили» именно благодаря ее искусству обольщения. Тем не менее каждый из этих персонажей был одним из самых достойных представителей в своем роде. Вышколенные, прекрасно образованные и, что называется, с лоском, они в состоянии были оправдать любые ожидания. Наблюдая, как они держатся в среде дам и господ хорошего тона, их легко можно было принять за людей вполне светских.
Едва появился президент, маркиза с сестрой стали расспрашивать его о новостях.
– Сущая безделица, – ответил маркиз, следуя пожеланию своего зятя, – эту банду негодяев рано или поздно схватят; все зависит от президента, каждый из нас с радостью присоединится к тому, что он пожелает предпринять.
Поскольку д'Оленкур уже успел всем шепнуть об успехах президента и о его просьбе сохранить их в секрете, тема беседы была переменена и никто больше не заговаривал о привидениях замка Тероз.
Президент изъявил беспокойство по поводу здоровья своей женушки; еще более он сожалел, что проклятое недомогание снова отодвигает вожделенный миг блаженства. Было уже поздно; он поужинал, и эта ночь прошла для него без каких-либо необычных явлений.
Как всякий уважающий себя судейский, господин де Фонтани ко всем своим выдающимся достоинствам добавлял еще и неуемную тягу к женскому полу. И потому, заметив в окружении маркизы д'Оленкур красотку Люсиль, никак не мог удержаться от своих обычных поползновений. Начал он с наведения справок о юной особе у своего доверенного лица Ла Бри. Тот, заметив зарождавшуюся в сердце магистрата страсть, решил подогреть ее и посоветовал смело идти в наступление.
– Это девушка благородного происхождения, – внушал коварный наперсник, – однако ей не укрыться от любовного натиска такого человека, как вы. Господин президент, – продолжал молодой плут, – вы гроза отцов и мужей, и из соображений благоразумия они вряд ли станут слишком сердиться на вас из-за какой-то бабенки. Рассмотрим это с другой стороны. Чего только стоит одно ваше звание! Какая женщина устоит против обаяния служителя правосудия, против длинной черной мантии, четырехугольной шапки, ведь вы понимаете, насколько все это соблазнительно?
– Несомненно, перед нами трудно устоять: мы в своем сословии выработали тип человека, наводящего ужас на добродетели... Да, так что же, Ла Бри, ты считаешь, стоит мне намекнуть...
– И вам уступят, не сомневайтесь.
– Но мне нужно хранить молчание, ты ведь знаешь, в моем положении очень важно не начинать отношений с женой с неверности.
– О да, сударь, вы повергнете ее в отчаяние: она к вам так нежно привязана.
– Ты правда считаешь, что она хоть чуточку меня любит?
– Обожает, сударь, обмануть ее – значит, нанести ей смертельный удар.
– Тем не менее ты полагаешь, что со стороны той, другой...
– Дела ваши непременно продвинутся, если вы того пожелаете. Стоит лишь начать.
– О дорогой мой Ла Бри, твои слова переполняют меня радостью: какое наслаждение вести два дела одновременно и изменять двум женщинам сразу! Обманывать и вводить в заблуждение, друг мой, – вот истинная услада для судейского!
Ободренный и вдохновленный, Фонтани наряжается, прихорашивается, напрочь забывает о недавно перенесенных ударах плетью и, потихоньку подготавливая свою жену, все еще не встающую с постели, направляет свои пушки на хитроумную Люсиль, а та, сначала напустив на себя стыдливость, незаметно перешла к более тонкой игре.
Примерно четыре дня все делали вид, что не замечают этих ловких маневров, пока из доставленных в замок различных «Газет» и «Меркуриев» общество не узнало, что всех интересующихся астрономией приглашают этой ночью понаблюдать за прохождением Венеры через зодиакальный знак Козерога.
– О, черт возьми, интересное явление, – узнав об этой новости, произносит президент тоном знатока, – я и не надеялся дождаться этого феномена: как вы знаете, сударыня, я имею кое-какое представление об этой науке, я даже написал шеститомный труд о спутниках Марса.
– О спутниках Марса, – улыбается маркиза, – кажется, они к вам не очень благоволят, президент, право, я удивлена, что вы выбрали такой предмет исследования.
– Вам бы только шпилек подпустить, прелестная маркиза; вижу, вам уже разболтали мой секрет. Впрочем, как бы то ни было, обозначенное явление весьма любопытно. Маркиз, есть ли в замке наблюдательный пункт, откуда можно проследить за траекторией движения этой планеты?
– Безусловно, – отвечает маркиз, – над моей голубятней находится вполне приличная обсерватория; там в вашем распоряжении отменные подзорные трубы, астролябии, компасы, – словом, все необходимое астрономическое оборудование.
– Вы что, тоже немного сведущи в этом?
– Ничуть, просто люблю посмотреть. К тому же всегда отыщутся истинно разбирающиеся в этом люди, и приятно у них поучиться.
– Отлично, доставлю себе удовольствие преподать вам несколько уроков; за шесть недель вы будете знать о Земле больше, чем Декарт и Коперник, вместе взятые.
Наступает время переходить в обсерваторию. Президент сокрушается, что по причине недомогания жены не сможет блеснуть перед ней своей ученостью. Бедняга не подозревает, что именно ей предстоит исполнить главную роль в предстоящей комедии.
В 1779 году воздушные шары уже были известны, хотя и не были широко распространены. Искусному физику, изготовившему то, о чем сейчас пойдет речь, хватило ума восхититься своим творением вместе с остальными и не произнести ни слова против самозванцев, вздумавших присвоить его открытие. В безукоризненно сработанном аэростате, в строго обозначенное время должна была взлететь мадемуазель де Тероз в объятиях графа д'Эльбена. И именно эта сценка, слегка подсвеченная и показанная с дальнего расстояния, была ловко представлена на обозрение невежественному президенту, щеголявшему познаниями в астрономии и ни разу в жизни не прочитавшему ни одного труда, имеющего отношение к этой науке.
Вся компания поднимается на верх башни, все вооружаются подзорными трубами. Появляется воздушный шар.
– Что-нибудь замечаете?
– Еще нет.
– Вот! Я вижу.
– Нет, это не то!
– Прошу прощения, вот сюда, левее, левее, ближе к востоку.
– Ах! Я поймал! – вскрикивает воодушевленный президент. – Я поймал, друзья мои, настраивайтесь вслед за мной... в сторону Меркурия, недалеко от Марса, гораздо ниже эллипса Сатурна, там... Великий Боже, как красиво!
– Теперь, президент, я тоже вижу, как и вы, – говорит маркиз, – поистине возвышенное действо, вы усматриваете соединение?
– Да, я держу его на кончике моей подзорной трубы...
В этот миг аэростат проплывает прямо над башней.
– Ну как, – говорит маркиз, – то, что мы узрели, не обмануло наших ожиданий, это действительно Венера над Козерогом?
– Совершенно верно, – говорит президент, – это самое прекрасное зрелище, какое я видел в своей жизни.
– Кто знает, – замечает маркиз, – всегда ли вам придется подниматься столь высоко, чтобы всласть им полюбоваться.
– Ах, маркиз, как некстати ваши шутки в такой удивительный миг...
Воздушный шар растворяется в темноте, все спускаются, восхищенные аллегорическим видением, соединившим искусство и природу.
– Я на самом деле сожалею, что вы не пошли с нами и не разделили удовольствие от созерцания этого явления, – говорит господин де Фонтани своей жене, которую по возвращении обнаружил в постели, – невозможно представить что-либо более прекрасное.
– Наверное, это так, – говорит молодая женщина, – однако мне рассказали, что там было полно всяких нескромностей, и в глубине души я не огорчена, пропустив это зрелище.
– Нескромностей, – кокетливо ухмыльнулся президент, – ничуть, это просто соитие, разве природа придумает что-либо иное? Это то, что наконец должно произойти между нами, и случится, как только вы пожелаете. Скажите же чистосердечно, полновластная королева моих помыслов, не хватит ли томить вашего раба, не пора ли вознаградить его за пережитые испытания?
– Увы, ангел мой, – любезно отвечает юная супруга, – поверьте, я не меньше вашего сгораю от нетерпения, но взгляните на мое состояние... Пожалейте меня, жестокий, ведь это ваших рук дело: не мучайте ту, что так страдает из-за вас, и она почувствует себя гораздо лучше.
Слыша льстивые речи, президент возносился до небес. Воспрянув духом, он расхаживал с важным и самодовольным видом. Еще ни один судейский, даже накануне совершивший повешение, так не задирал голову. При этом со стороны мадемуазель де Тероз возникали все новые преграды, со стороны же Люсиль, напротив, игра велась как нельзя более успешно. И Фонтани без всяких колебаний предпочел цветущие мирты любви запоздалым розам супружества. «Жена никуда от меня не денется, – рассуждал он, – возьму ее, когда пожелаю, другая же пробудет здесь недолго, следует поторопиться и не упустить шанс». Исходя из этих соображений, Фонтани пользуется любой возможностью продвинуться к победе над Люсиль.
– Увы, сударь, – с деланной наивностью как-то сказала ему это юная особа, – подари я вам то, о чем вы просите, я сделаюсь несчастнейшей из девушек: вы человек несвободный и никогда не сумеете возместить урон, нанесенный моей репутации.
– Что вы подразумеваете под возмещением? В таких случаях не надо ничего. Ни я вам, ни вы мне ничего не должны будете возмещать; говорить об этом – все равно что толочь воду в ступе. А с женатым мужчиной опасаться нечего, ведь он первый заинтересован в сохранении тайны, и ничто не помешает вам впоследствии найти себе мужа.
– А религия, а честь, сударь...
– Все это пустяки, сердце мое; вижу, вы еще простушка, и мой урок вам не помешает. Ах! Как я расправлюсь со всеми этими детскими предрассудками!
– Но мне казалось, ваше положение обязывает вас их уважать.
– Конечно же, внешне – непременно. Мы держимся исключительно на видимости, именно так мы внушаем к себе почтение. Но, сбросив с себя внешний декор, мы ничем во всем остальном не отличаемся от других. Как же мы можем быть ограждены от присущих им пороков? Наши страсти, еще более подогреваемые беспрерывными рассказами и картинами чужих страстей, отличаются лишь чрезмерностью. То, от чего отрекаются простые смертные, – суть наши привычные каждодневные утехи. Практически всегда под прикрытием законов, от которых мы заставляем содрогаться других, мы, опьяненные полной безнаказанностью, совершаем все более тяжкие злочинства...
Люсиль слушала его излияния и, несмотря на отвращение, что внушали ей и физический, и моральный облик судейского крючка, продолжала поощрять его, ибо таковы были условия обещанного ей вознаграждения. Чем дальше продвигался президент в своих амурных делах, тем невыносимее делалось его самодовольство. Нет в мире ничего забавнее, чем влюбленный законник. Это живое воплощение неуклюжести, наглости и неловкости. Доводилось ли читателю видеть индюка, готовящегося к акту продолжения рода? Вот самый точный образ, передающий наши рассуждения. Какие бы меры предосторожности ни принимал президент, желая скрыть свои намерения, его нетерпение постоянно выдавало их. За столом маркизу вздумалось поставить Фонтани на место, унизив в глазах его богини.
– Господин президент, – начал он, – я только что получил прискорбные для вас известия.
– Какие же?
– Уверяют, что парламент Экса должен быть упразднен. Публика сетует на его бесполезность, считает, что парламент в Лионе куда нужнее, нежели в Эксе. Благодаря удаленности от Парижа и благоприятному географическому положению Лион независим и вскоре охватит своим влиянием весь Прованс. Видимо, он поглотит судейский корпус этой замечательной провинции.
– Подобное устройство противоречит здравому смыслу.
– Напротив, весьма мудрое решение. Экс находится на краю света. Где бы ни жил провансалец, ему в любом случае удобнее ехать решать свои дела в Лион, нежели в ваш захудалый Экс. Непролазная грязь на дорогах, отсутствие моста через треклятую Дюранс: речка эта, подобно вашим головам, девять месяцев в году трогается умом и выходит из берегов. Не говоря уже о судейских нелепицах – я не раз уже о них упоминал. Чего только стоит ваш контингент. Рассказывают, на весь парламент Экса не найдется ни одного приличного человека... Сплошь торговцы тунцом, матросы, контрабандисты – словом, свора безродных проходимцев. Дворяне не желают иметь с ними ничего общего. Взбесившись от всеобщего презрения к их жалким особам, они вымещают злобу на народе. Идиоты, болваны! Простите меня, президент, я всего только пересказываю то, о чем мне пишут; после обеда я прочитаю вам письмо. В своем фанатизме и бесстыдстве негодяи эти дошли до того, что в доказательство собственной неподкупности оставили в городе вечно готовый к делу эшафот, являющийся по сути памятником их тупой и угрюмой прямолинейности. Народу следовало бы вырвать из его основания камни и забросать ими бесчестных палачей, с такой наглостью выставивших напоказ предназначенные ему оковы. Удивительно, что этого еще не произошло; правда, поговаривают, что ждать осталось недолго. Несправедливые аресты, предвзятая суровость, призванная лишь прикрыть законодательные злоупотребления, которые им угодно допускать, – эти негодяи не брезгуют ничем. Прибавьте к этому и куда более серьезные преступления. И выходит, именно они злейшие враги государства. Так было во все века – осмелимся сказать об этом открыто. Общественное возмущение, вызванное вашими кровавыми расправами в Мериндоле, еще не угасло в сердцах. Не явили ли вы в те времена пример самой бесчеловечной жестокости, какую можно себе представить? Разве возможно без содрогания видеть хранителей порядка, мира и справедливости, в исступлении опустошающих провинцию, с факелом в одной руке и с кинжалом в другой; сжигающих, убивающих, насилующих, терзающих все, что попадается им на пути, подобно стае разъяренных тигров, сбежавшей из лесу; пристало ли магистратам вести себя подобным образом? Можно припомнить немало случаев, когда вы упорно отказывались прийти на помощь королю в его затруднениях. Не раз, вопреки возложенным на вас обязанностям, вы готовы были поднять провинцию на мятеж. Думаете, кануло в Лету то злосчастное время, когда, осознав себя вне опасности, вы выступили во главе городских жителей, отдавших ключи коннетаблю Бурбону, предавшему своего короля? Или когда, трепещущие при приближении Карла V, вы поторопились воздать ему почести и впустить его в ваши стены? Всем известно, что именно в недрах парламента Экса взращивались первые семена Лиги и что во все времена в вашем лице мы сталкивались лишь с мятежниками и бунтовщиками, лишь с убийцами и предателями. Вы, господа провинциальные магистраты, знаете лучше, чем кто бы то ни было: если надо кого-нибудь повесить – доискиваются до всей подноготной, припоминают все былые грехи, дабы отягчить совокупность свершенного ныне. Что же удивляться? Вас мерят той же мерой, которую вы применяете к несчастным, принесенным в жертву вашему педантизму. Поймите же, любезный мой президент, ни сословию, ни частному лицу не дозволено наносить оскорбления честному и мирному гражданину. Если все же этому сословию взбредет в голову такое безрассудство, пусть не удивляется, слыша протестующие голоса в защиту прав слабого и добродетельного от беззакония и деспотизма.
Не в силах ни поддержать обвинения, ни найти на них возражения, взбешенный президент вскочил из-за стола; он клялся, что больше ни минуты не останется в этом доме. После сценок с влюбленным судейским крючком нет ничего комичнее сценок с судейским крючком разгневанным. Ну и зрелище: физиономия, привычная к лицемерной маске, внезапно искажается судорогами ярости! Переход настолько резкий, что наблюдать за этим без смеха невозможно. Когда все вдоволь позабавились досадой президента, то, памятуя о предстоящей сцене, которая, как надеялись, поможет избавиться от него навсегда, постарались успокоить его, побежали за ним и вернули обратно. Легко забывая по вечерам все свои маленькие утренние злоключения, Фонтани вернулся в привычное расположение духа, и все уладилось.
Мадемуазель де Тероз чувствовала себя получше. Внешне она была еще несколько подавлена, однако уже спускалась к обеду и даже немного прогуливалась со всей компанией. Президент уже не так торопился, его помыслы отныне занимала одна Люсиль. Понимая, что рано или поздно ему придется ограничиться лишь женой, он решил форсировать другую интригу, достигшую критической точки. Мадемуазель де Тоттвиль больше не чинила препятствий. Оставалось лишь добиться верного свидания. Президент предложил встретиться в его холостяцкой спальне. Люсиль, никогда не ночевавшая в комнате родителей, охотно согласилась провести следующую ночь в назначенном им месте, тотчас сообщив обо всем маркизу. Девушке обрисовали ее роль, и остаток дня прошел спокойно. В одиннадцать часов вечера Люсиль, которой предстояло по уговору первой улечься в кровать президента, используя доверенный им ключ, пожаловалась на головную боль и вышла. Четверть часа спустя Фонтани начинает суетиться, собираясь уйти. Однако маркиза заявляет, что сегодня вечером доставит ему радость, проводив до самой его комнаты. Присутствующие подхватывают шутку. Мадемуазель де Тероз с особым усердием поддерживает интригу. И, не обращая внимания на президента, сидевшего как на иголках и всячески старавшегося избавиться от этой нелепой учтивости или хотя бы предупредить ту, которую должны были, по его представлению, застать врасплох, все хватают свечки, мужчины идут впереди, женщины окружают Фонтани, держа его под руки, и этот веселый кортеж приближается к дверям спальни президента... Наш незадачливый любовник едва дышит.
– Я ни за что не ручаюсь, – невнятно бормочет он, – подумайте о вашей неосмотрительности, ведь кто знает, а вдруг в этот миг в кровати меня ожидает какой-нибудь предмет моей любви, а если так, поразмыслите о последствиях вашего поступка!
– На всякий случай проверим, – говорит маркиза, распахивая дверь, – ну-ка, красавица, ожидающая президента в постели, покажитесь, ну же, не бойтесь.
Каково же было всеобщее изумление, когда поднесенные к кровати светильники озарили чудовищного осла, томно раскинувшегося на простынях. По забавному совпадению он оказался чрезвычайно доволен отведенной ему ролью и сладко спал, мирно посапывая на магистратском ложе.
– Ах! Черт возьми, – воскликнул д'Оленкур, держась за бока от смеха, – президент, посмотри на невозмутимость этого животного, не напоминает ли он кого-то из твоих собратьев во время судебного заседания?
Сочтя уместным отделаться шуткой и вообразив, что с ее помощью можно скрыть остальное, президент, припоминая об осторожности Люсиль, еще более его опасавшейся всяких подозрений об их интрижке, принялся хохотать вместе с остальными. С трудом освободились от очень недовольного прерванным сном животного, постелили чистые простыни, и Фонтани достойно расположился на месте самого великолепного осла, какого удалось сыскать в округе.
– Поистине никакой разницы, – шепнула маркиза, глядя на улегшегося судью, – никогда не думала, что возможно столь разительное сходство между ослом и президентом парламента Экса.
– Как вы заблуждаетесь, сударыня, – в тон ей ответил маркиз, – да будет вам известно – именно среди таких докторов права всегда и избирались члены суда; держу пари, тот, кто недавно покинул это ложе, наверняка был предыдущим президентом.
Первой заботой Фонтани на следующий день было расспросить Люсиль, как ей удалось выкрутиться. Хорошо проинструктированная девица объяснила, что, обнаружив готовящийся розыгрыш, успела скрыться. Однако, беспокоясь, что будет каким-то образом выдана, провела ужасную ночь, с нетерпением ожидая момента разбирательства. Президент успокоил ее и приступил к уговорам о реванше на завтра. Осмотрительная Люсиль немного поломалась, Фонтани настаивал с еще большим пылом; наконец она уступает домогательствам. Однако, если первое свидание оказалось нарушено комической сценой – во второе суждено было вмешаться событиям куда более роковым! Условились, как и накануне. Люсиль уходит первой. Президент – кто бы тому ни противился – следует за ней несколько позднее.
Он находит ее в назначенном месте, заключает в объятия и уже готовится представить весьма недвусмысленные доказательства своей страсти, как внезапно отворяются двери и вбегают господин и госпожа де Тоттвиль, маркиза и... мадемуазель де Тероз собственной персоной.
– Чудовище! – кричит она, в неистовстве набрасываясь на супруга. – Вот как ты насмехаешься над моей чистотой и нежностью!
– Бессердечная дочь, – говорит господин де Тоттвиль Люсиль, упавшей к ногам отца, – вот как ты злоупотребляешь предоставленной тебе свободой и нашим доверием!..
Маркиза и госпожа де Тоттвиль бросают возмущенные взоры на обоих преступников. Госпожа д'Оленкур оторвалась от этого занятия лишь для того, чтобы подхватить упавшую на ее руки без чувств сестру. Невозможно описать лицо Фонтани, оказавшегося в центре всего спектакля. Изумление, стыд, ужас, тревога – эти чувства, нахлынувшие разом, превратили его в подобие статуи. Тем временем успевает подойти маркиз, справляется о происходящем и приходит во вполне понятное негодование, а отец Люсиль между тем ледяным тоном обращается к нему:
– Милостивый государь, никак не ожидал, что в вашем доме порядочной девушке следует опасаться такого рода бесчестья. Вы понимаете, что я не намерен это снести. Жена, дочь и я немедленно покидаем вас и будем искать справедливости у тех, кто призван нам ее обеспечить.
– Действительно, сударь, – сухо произносит маркиз, поворачиваясь к президенту, – признаться, подобных сцен я никак не мог от вас ожидать. Вижу, вы надумали заключить брак лишь с целью опорочить мою свояченицу и мой дом. Затем, обращаясь к Тоттвилю, продолжает: – Вы совершенно правы, сударь, требуя возмещения убытков; все же я осмеливаюсь настойчиво вас просить постараться избежать огласки. Умоляю вас не ради сего забавника, он достоин лишь презрения и наказания, а ради себя, сударь, и ради своей семьи, ради моего несчастного тестя, слепо поверившего в этого паяца, ведь почтенный старик умрет от горя, убедившись, что он обманут.
– Пожалуй, я окажу вам эту услугу, сударь, – гордо произносит Тоттвиль, увлекая за собой жену и дочь, – но позвольте мне поставить собственную честь выше любых соображений. Вы, сударь, не будете скомпрометированы. В жалобах, которые я намерен подать, будет фигурировать лишь этот бесчестный человек... Больше мне нечего сказать, и я тотчас отправляюсь туда, куда меня зовет отмщение.
При этих словах все три персоны готовятся удалиться, и, кажется, ничто на свете не может их остановить. По их утверждениям, они направляют письменное прошение на имя Парижского парламента с описанием оскорблений, какими попытался их покрыть президент де Фонтани. В злосчастном замке воцаряются тревога и отчаяние. Едва оправившаяся после болезни мадемуазель де Тероз вновь слегла в постель с лихорадкой, как уверяли, весьма небезопасной для ее жизни. Господин и госпожа д'Оленкур метали громы и молнии против президента. Тот, не имея иного пристанища во враждебных ему окрестностях, кроме их дома, не осмеливался восставать против справедливо обрушиваемых на него упреков. Такое положение сохраняется еще три дня, пока из тайных источников маркиз не разузнает, что дело принимает самый серьезный оборот, рассматривается как уголовное и вскоре в отношении Фонтани будет вынесено судебное решение.
– Как! Даже не заслушав меня! – в ужасе восклицает президент.
– Разве это не в порядке вещей? – отвечает д'Оленкур. – Разве существуют средства защиты для того, о ком по закону уже вынесено постановление, и разве не один из самых почтенных ваших обычаев клеймить позором, прежде чем выслушивать? К вам применяют лишь то оружие, каким вы пользовались против других. После тридцатилетнего служения несправедливости не заслуживаете ли вы хоть раз в жизни оказаться ее жертвой?
– Да, но не из-за дела же о каких-то шлюхах?
– Как это из-за дела о каких-то шлюхах, вам ли не знать, что нет ничего опасней? Тот злосчастный процесс, воспоминания о котором обошлись вам в пятьсот ударов плетями в замке с привидениями, разве был чем-то иным, как не делом со шлюхами? Тогда ведь вы полагали, что из-за каких-то шлюх дозволено клеймить позором дворянина? Талион, президент, талион, вас настигло возмездие. Покоритесь же ему, не теряя мужества.
– О я несчастный! – восклицает Фонтани. – Ради всего святого, брат мой, не покидайте меня.
– Ну что ж, мы придем вам на выручку, – отвечает д'Оленкур, – хоть вы и покрыли нас бесчестьем, хоть нам и есть на что пожаловаться; хорошо, пойдем вам навстречу, однако вам придется нелегко, вы ведь знаете – меры будут приняты весьма жесткие.
– Какие же?
– Милость самого короля – приказ о заточении без суда и следствия. Не вижу иного выхода.
– Такая крайность!
– Согласен. Что ж, придумайте что-то получше. Можно навсегда покинуть Францию и затеряться где-то вдалеке. А может, каких-то несколько лет тюрьмы – и дела ваши поправятся? Этот вызывающий ваш протест способ, кстати, порой применялся вами и вашими приспешниками. Не его ли вы бесчеловечно посоветовали дворянину, за которого вам так славно отомстили привидения? Не совершили ли вы опасное и наказуемое должностное преступление, поставив того несчастного офицера перед выбором между тюрьмой и бесчестьем, не отложили ли вашу презренную расправу лишь при условии, что он будет раздавлен королевским указом? Нет ничего удивительного в том, что я вам предлагаю, милый мой. Такой путь не просто хорошо вам знаком, более того, в вашем положении он даже желателен.
– О страшные воспоминания, – стенает президент, обливаясь слезами, – мне предрекали во время свершения моих преступлений, что небесная десница обрушится на мою голову! Все, что я натворил, возвращается мне обратно. Что ж, придется страдать, страдать и терпеть.
Президент нуждался в срочной помощи, и маркиза настоятельно советовала мужу съездить в Фонтенбло, где тогда находился двор. Что до мадемуазель де Тероз – она не участвовала в совете по спасению неверного супруга. Показные стыд и печаль, а на деле граф д'Эльбен удерживал ее в спальне, двери которой оказались плотно закрытыми для президента. Несколько раз он пытался туда проникнуть, стараясь открыть затворы с помощью слез и уговоров, но тщетно.
Итак, маркиз отбыл (путь был недолог); на третий день он уже вернулся в сопровождении двух жандармов и вооруженный фальшивым приказом, при виде которого президент задрожал как осиновый лист.
– Вы прибыли как нельзя более кстати, – говорит маркиза, притворяясь, что получила новости из Парижа во время пребывания мужа при дворе, – процесс продвигается необычайно быстро, мои друзья пишут, что следует незамедлительно устроить президенту побег. Отец предупрежден, он в отчаянии, просит услужить его другу и передать, насколько глубоко он переживает происходящее. По своему здоровью он вынужден ограничить содействие лишь добрыми пожеланиями, что были бы более искренними, веди себя его друг поблагоразумнее. Вот письмо.
Маркиз второпях проглядывает письмо, отчитывает Фонтани за то, что тот никак не может решиться пойти в тюрьму, отдает его в руки двух стражей (то были сержанты его полка), увещевает президента успокоиться и довериться его попечительству.
– Мне стоило больших трудов добиться, чтобы вас содержали в крепости всего в пяти-шести лье отсюда. Там вы будете находиться под началом одного из моих старинных друзей; он будет с вами обходиться так, как это сделал бы я сам. Через ваших стражей передаю ему послание, где горячо рекомендую вас. Так что будьте покойны.
Президент заплакал, как ребенок. Для него не было ничего горестнее сожалений о преступлении, обрушившем на его голову все невзгоды, какие он доселе неоднократно насылал на других... Но деваться некуда. Он настоятельно просит разрешения обнять на прощание свою жену.
– Вашу жену! – порывисто восклицает маркиза. – К счастью, она никогда ею не была, и это единственное смягчающее обстоятельство во всех постигших нас бедах.
– Что ж, – говорит президент, – у меня достанет мужества перенести и этот удар. – И в сопровождении жандармов он поднимается в экипаж.
Беднягу отвозят в тот самый замок, что был дан в приданое госпоже д'Оленкур. Там все подготовлено к его встрече. Капитан из отряда д'Оленкура, человек суровый и неприветливый, исполнял роль коменданта крепости. Он встретил Фонтани, отпустил жандармов и, препроводив пленника в крайне неуютное узилище, жестко заявил, что получил на его счет указания о самом строгом обхождении и не намерен от них отступать. И в такие невыносимые условия президента поместили примерно на месяц. Никто его не навещал. Подавали ему лишь суп, хлеб и воду. Спал он на соломе в необычайно сыром помещении. К нему заходили, как это делается в Бастилии, – точно в зверинец, с единственной целью принести еды. Чего только не передумал незадачливый судья за время этого рокового заточения! Никто и не пытался прервать его тяжких дум. Наконец явился лжекомендант и, слабо успокоив его, заговорил следующим образом:
– Развею ваши сомнения, сударь. Главная ваша провинность в том, что вы вознамерились породниться с семьей, стоящей гораздо выше вас во всех отношениях. Барон де Тероз и граф д'Оленкур – представители высшей знати, известные во всей Франции. Вы же всего лишь ничтожный провансальский законник, без роду, без племени, не имеющий ни положения, ни авторитета. Простой взгляд на себя со стороны должен был побудить вас убедить барона де Тероз, заблуждавшегося на ваш счет, что вы не пара его дочери. Как могли вы хотя бы на миг вообразить, что девушка, прекрасная, как сама любовь, может стать женой такого старого уродливого павиана, как вы? Можно обманываться, но не до такой же степени! Размышления, посетившие вас за время вашего пребывания здесь, наверняка, сударь, заставили вас прозреть и осознать, что в течение четырех месяцев в доме маркиза д'Оленкура вы были лишь игрушкой в чужих руках и всеобщим посмешищем. Люди вашей профессии и вашего сословия, а тем более такие тупые, злобные и коварные, как вы, не должны рассчитывать на иное обхождение. Применив тысячу уловок, одна забавнее другой, вам помешали насладиться обладанием той, на которую вы претендовали. Вам нанесли пятьсот ударов плетью в замке с привидениями. Потом продемонстрировали вашу супругу в объятиях того, кого она обожает, а вы по глупости приняли это за природное явление. Вас свели с наемной потаскухой, и она надсмеялась над вами. В конце концов вас заперли в этом замке. И теперь лишь от моего полкового командира маркиза д'Оленкура зависит, продержать ли вас здесь до конца ваших дней, что, скорее всего, и случится, если вы откажетесь подписать вот это. Прежде чем начнете читать, обращаю ваше внимание на то, что в обществе вас знают как человека, намеревавшегося жениться на мадемуазель де Тероз, а не как ее мужа. Брак ваш был заключен в глубокой тайне. Немногочисленные свидетели согласились отказаться от его подтверждения. Священник вернул акт – вот он. Нотариус возвратил контракт – и этот документ перед вашими глазами. К тому же вы ни разу не переспали с вашей женой. Итак, ваш брак распался сам по себе, по доброй воле обеих сторон. Разрыв этот, хоть и не оформленный в соответствии с гражданскими и церковными законами, обладает не меньшей силой. Прилагаются отказы со стороны барона де Тероз и его дочери. Недостает только вашего. Итак, сударь, выбирайте между полюбовным соглашением, скрепленным вашей подписью на этой бумаге, и непременным пожизненным заключением здесь. Я все сказал. Ответ за вами.