Текст книги "Жанна д'Арк"

Автор книги: Марк Твен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава XII

Мы пробыли в Блуа три дня. О, этот лагерь! Я храню воспоминания о нем, как драгоценный клад. Вы спрашиваете о порядке? Какой там порядок! Среди этих разбойников порядка было не более, чем в стае волков или гиен. Они буянили, пьянствовали, сквернословили, горланили, проводили время в грубых и непристойных играх. Лагерь кишел распутными молодками; в бесстыдстве они ни в чем не уступали мужчинам: предавались шумной гульбе, ругались и безобразничали.

И вот среди этой разнузданной толпы мы с Ноэлем впервые увидели Ла Гира. Он оказался таким, каким мы его и представляли: огромного роста, воинственной осанки, закованный в броню с головы до ног. На шлеме у него развевался султан из перьев, на боку висел большой старинный меч. Ла Гир направлялся к Жанне, чтобы официально ей представиться, и, проходя по лагерю, наводил порядок, оповещая, что Дева прибыла и что в присутствии предводителя армии он не потерпит, чтобы в лагере был такой ералаш. Нещадно бранясь, он наводил порядок особым, присущим ему одному способом – с помощью своих увесистых кулаков. Он то и дело пускал их в ход. Удар – и человек валился с ног.

– Как ты стоишь, чертова образина? – гремел Ла Гир, разражаясь бранью. – Главнокомандующий в лагере, а у вас все шиворот-навыворот. Подтянись! Равняйсь! – рычал он и одним ударом валил свою жертву с ног. Что в таком случае означало его «равняйсь», оставалось его личным секретом.

Мы следовали за нашим богатырем до самого штаба, не переставая слушать, наблюдать, восхищаться. Вы скажете, нас разбирало любопытство? Да. Ведь он был любимым героем всех мальчишек Франции от колыбели до этого счастливого дня, нашим общим кумиром и гордостью. Я вспомнил, как еще в Домреми, на выгоне, Жанна упрекала Паладина за непочтительный отзыв о таких великих людях, как Ла Гир и бастард Орлеанский, при этом она сказала, что сочла бы за счастье взглянуть на них хоть одним глазком. Для Жанны и всех девочек он был таким же предметом увлечения, как и для мальчиков.

И вот, наконец, один из этих героев предстал! И в качестве кого? Трудно поверить, но факт налицо: он шел, чтобы обнажить перед ней голову и выслушать ее приказания.

И пока Ла Гир неподалеку от штаба усмирял банду разнузданных рекрутов своим особым способом, мы направились взглянуть на только что прибывших знаменитых полководцев, составлявших свиту Жанны. Их было шестеро, прославленных командиров французских войск. Все они были красавцами в своих великолепных латах, но самым красивым, самым стройным из всех оказался главный адмирал Франции.

Когда Ла Гир вошел, он изумился при виде необыкновенной красоты и молодости Жанны. По ее веселой улыбке можно было догадаться, что она счастлива встретиться, наконец, с любимым героем своего детства. Ла Гир, держа шлем в руке, одетой в стальную перчатку, низко поклонился и отрывисто произнес краткую, сердечную приветственную речь, на этот раз уже без ругани. Мы заметили, что они сразу понравились друг другу.

Вскоре официальное представление окончилось и все разошлись. Ла Гир остался. Как давние друзья, они сидели за столом, пили вино, весело смеялись и мирна беседовали. Потом она отдала ему, как начальнику лагеря, несколько распоряжений, от которых у него захватило дух. Жанна начала с того, что приказала немедленно выгнать из лагеря всех гулящих женщин, всех до единой, прекратить попойки и кутежи, водворить порядок и дисциплину. Его изумление достигло предела, когда она заявила:

– Каждый, кто становится под мое знамя, обязан побывать на исповеди у священника и получить отпущение грехов, и все рекруты должны дважды в день присутствовать на богослужении.

От этих слов Ла Гир чуть не выскочил из своих доспехов. Некоторое время он не мог вымолвить ни слова, потом проговорил в глубоком унынии:

– О милое дитя мое, ведь все они нечестивцы, эти мои птенчики. Ходить молиться? Зачем же это, душа моя? Да они скорее пошлют нас всех к чертовой бабушке!

И он продолжал говорить и говорить, изливая потоки брани и хулы, приводя различные доводы, которые развеселили Жанну и заставили смеяться так, как она еще не смеялась со времен Домреми, когда резвилась на лугах. Нельзя было не радоваться, глядя на нее.

Она все-таки настояла на своем, и суровый воин сдался. Воскликнув «слушаюсь!» и добавив, что готов повиноваться ее приказаниям, Ла Гир пообещал сделать все от него зависящее. Потом, отведя душу лавиной бурных проклятий, сказал, что в своем лагере свернет голову каждому, кто не пожелает очиститься от грехов и не начнет вести благочестивую жизнь. Его слова снова рассмешили Жанну. Все это ее страшно забавляло. Но она не согласилась с его способом обращения грешников в праведников: они должны были пойти на это добровольно.

Тут уже Ла Гир не возражал, но пояснил, что будет расправляться не с добровольцами, а только с теми, кто откажется повиноваться. «Не надо убивать ни тех, ни других», – сказала она. Жанна не могла допустить подобных действий. Призывать человека добровольно вступить в армию, а за несогласие или неподчинение грозить ему смертью,-это что же – принуждение? А она хотела, чтобы человек был всецело свободен в своем выборе.

Ла Гир вздохнул и обещал подумать о богослужениях, усомнившись, однако, что в его лагере найдется солдат, способный пойти в церковь с меньшим отвращением, чем он сам. Тогда Жанна поднесла ему новый сюрприз, заявив:

– И вы пойдете, милый человек!

– Я? Никогда! Чепуха!

– Нет, не чепуха. Два раза в день вы будете слушать мессу.

– Уж не сон ли это? А может, я пьян или туговат на ухо? Нет, да я скорее пойду к…

– Куда угодно. Но с завтрашнего утра вы начнете. Сначала будет трудновато, а потом станет легче. Не огорчайтесь. Скоро это войдет в привычку.

Ла Гир попытался превратить все в шутку, но из этого ничего не вышло. Он тяжело вздохнул и печально произнес:

– Так и быть, сделаю это ради вас; для кого-нибудь другого ни за что бы этого не сделал, будь я проклят…

– Не надо проклятий. Бросьте. – Бросить? О, это невозможно! Никак невозможно, ваше превосходительство, это мой родной язык.

Он так настойчиво молил о снисхождении, что Жанна частично уступила, разрешив клясться своим генеральским жезлом – символом дарованной ему власти.

Он сказал, что будет применять эту клятву, но только лишь в ее присутствии, в других же местах останется самим собой. Но он не был уверен, что выполнит свое обязательство, – так все это уже вошло у него в привычку и являлось, пожалуй, единственным утешением в его преклонные годы.

Этот грозный старый лев вернулся к себе хотя и не укрощенным окончательно, но все же значительно смягчившись. Мы с Ноэлем думали – достаточно ему освободиться от влияния Жанны, как он снова попадет в плен своих прежних привычек и ни за что не пойдет к мессе. На следующее утро мы встали пораньше, чтобы убедиться в правильности своих заключений.

И что же? Он действительно направлялся в церковь. Мы не поверили своим глазам. Угрюмый и мрачный, Ла Гир широко шагал, стараясь изо всех сил придать своему лицу набожное выражение. Он рычал и изрыгал ругательства, как сущий дьявол. Это еще раз подтверждало давно известную истину: всякий, кто слушал голос Жанны д'Арк и смотрел ей в глаза, становился точно околдованным ею и больше не владел собой.

Вот вам наглядный пример превращения порока в добродетель. За Ла Гиром последовали и остальные, Жанна разъезжала на коне по всему лагерю, и где. бы ни появлялась ее стройная юная фигурка в сверкающих латах, ее милое личико, озаренное приветливой улыбкой, – грубым солдатам всюду казалось, что сам бог войны в образе человека спустился с облаков. Это было изумительно и вызывало обожание. И тогда Жанна могла делать с ними все, что хотела.

За три дня в лагере был наведен образцовый порядок, – дикие варвары, как благовоспитанные дети, два раза в день являлись к мессе. Гулящих женщин в лагере не стало. Ла Гир удивлялся всему этому и ничего не понимал. Он уходил подальше от лагеря всякий раз, когда хотел отвести душу руганью. Это был грешник по своей натуре и привычкам, питавший, однако, суеверное уважение к священным местам.

Армия преобразилась. Восторженные чувства к Жанне, преданность ей и горячее желание сразиться с врагом, которое она разожгла в солдатах, превзошли все, виденное Ла Гиром за его многолетнюю службу. Он не находил слов, чтобы выразить свое восхищение и удивление перед этим чудом таинственных превращений. Раньше он презирал это войско, теперь же гордился им, уверенный в его мощи и сплоченности. Ла Гир говорил:

– Два дня тому назад они боялись кудахтанья курицы, а теперь с ними можно отправиться штурмовать врата самого ада.

Жанна и Ла Гир были неразлучны. Какой приятный и вместе с тем разительный контраст они представляли! Ла Гир-громадного роста, Жанна – маленькая и хрупкая; он – преклонных лет и почти седой, она – в первом цветении юности; его лицо – бронзовое, испещренное шрамами, ее – такое прекрасное, румяное, свежее и чистое; она – такая добродушная, он – такой суровый и строгий; она – воплощение невинности, он – вместилище грехов и пороков. Ее глаза светились милосердием и состраданием; его – метали молнии гнева. Ее взгляд пробуждал в душе человека умиротворение и покой, его же, наоборот, – повергал всех в ужас.

Несколько раз в день они объезжали лагерь, и ничто не ускользало от их внимательного взгляда. Они осматривали каждый уголок, наблюдали, исследовали, давали указания. Их появление вызывало всеобщий восторг. Два всадника, две такие непохожие фигуры: одна – исполинская, полная богатырской мощи; другая – маленькая, грациозная и прелестная; он – крепость из ржавого железа, она – сияющая статуэтка из серебра. При виде их бывшие разбойники и злодеи произносили с благоговейным трепетом:

– Смотрите! – ангел божий в сопровождении дьявола.

В эти три дня, проведенные нами в Блуа, Жанна усердно старалась обратить Ла Гира на путь благочестия, очистить его от грехов, вдохнуть в его мятежное сердце смирение и кротость веры. Она настаивала, убеждала, просила его молиться. Но он не сдавался и все три дня слезно упрашивал оставить его в покое, избавить его только от одного, только от одного, совершенно для него невозможного – от молитвы. Он готов был на все, только не на это. Любой приказ он выполнит. Одно слово Жанны – и он бросится в огонь. Только не это, только не это – он не может молиться, никогда не молился, не знает, как и о чем молиться.

И все-таки – поверьте – ее настойчивость увенчалась полной победой. Она заставила Ла Гира молиться. Мне кажется, это свидетельствует о том, что для Жанны д'Арк не было ничего невозможного. Да, он встал перед ней, сложил перстами вместе свои одетые в железо ручищи и стал молиться. То была своеобразная, ни у кого не заимствованная молитва. Он сочинил ее сам, без посторонней помощи. Вот ее слова: «Боже милосердный, прости Ла Гиру то, что простил бы тебе Ла Гир, если бы ты был Ла Гиром, а Ла Гир богом»[25]25
  В течение 460 лет эту молитву присваивали себе различные народы. Но первоначальный текст ее принадлежит Ла Гиру. Это подтверждают документы, хранящиеся в национальных архивах Франции. Это подтверждает и Мишле. (Примечание М.Твена.) (Жюль Мишле (1798-1874) – известный французский историк, автор многотомных трудов по истории Франции – книг, по которым М.Твен проверял достоверность описываемых им в романе событий Мишле за свои Демократические и антиклерикальные взгляды после поражения революции 1848 г. подвергался преследованиям и был лишен кафедры в Парижском университете.)


[Закрыть].

После чего он надел шлем и, четко отбивая шаг, вышел из шатра Жанны, довольный собой, как будто совершил рискованное и трудное дело к обоюдному удовольствию.

Если бы я знал об этом, мне бы сразу стало понятным его приподнятое настроение, но я не мог и подумать.

В это время я направлялся в шатер и видел, как оттуда размашистым шагом вышел Ла Гир и торжественно удалился прочь. Зрелище поистине великолепное! Но у входа в шатер я остановился и, потрясенный, отступил назад. Я услыхал совершенно явственно рыдания Жанны,-прерывистые рыдания, полные боли и, как мне показалось, смертельного ужаса. Но я ошибся: она хохотала, хохотала до слез над молитвой Ла Гира.

Лишь через тридцать шесть лет мне удалось узнать об этом, и только тогда я мог впервые пролить слезы умиления, вспоминая картину беззаботного веселья юности. Эта картина выплыла, как из тумана, и предстала перед моим взором, возвращая меня в далекое, неповторимое прошлое, ибо вскоре наступил день, когда смех, этот прекрасный дар, посланный нам свыше, навсегда оставил меня.

Глава XIII

Мы выступили объединенными силами, с большой пышностью, и направились к Орлеану. Наконец-то первая заветная мечта Жанны начала сбываться! Впервые в жизни мы, юноши, увидели настоящую армию, и ее вид произвел на нас внушительное, неизгладимое впечатление. Как все это было интересно! Бесконечная колонна войск терялась в необозримой дали, продвигаясь вперед по извилинам дороги, словно исполинская змея. Во главе ехала Жанна со всем своим штабом; далее следовала группа священников, распевающих «Veni Creator»[26]26
  «Явился господь» (лат.)


[Закрыть], несущих хоругвь со знамением креста; а за ними – необозримый лес сверкающих копий. Некоторые дивизии возглавлялись прославленными арманьякскими генералами, в число которых входили: Ла Гир, маршал де Буссак[27]27
  Маршал де Буссак. – Жан де Бросс, сеньор де Буссак (1375? —1433), один из маршалов Франции в эпоху Столетней войны, участвовал в большинстве сражений с англичанами при короле Карле VII.


[Закрыть], сьер де Рец[28]28
  Сьер де Рец – Жиль де Рец (в некоторых исторических документах – сьер де Рэ, – 1404—1440) – также маршал французских войск.


[Закрыть], Флоран д'Илье[29]29
  Флоран д'Илье (1401—1459) – французский полководец, военачальник наемных гасконских отрядов.


[Закрыть] и Потон де Сентрайль.

Каждый из них был по-своему смел, дерзок и груб, но Ла Гир превосходил всех. В сущности, это были знаменитые, признанные разбойники; вследствие долгой привычки к беззаконию они совершенно утратили способность повиноваться, да и вряд ли у них была такая способность. Король строго-настрого приказал им «во всем слушаться Жанны, ничего не предпринимать без ее ведома и согласия».

Напрасные усилия! Для этих вольных птиц не существовало законов. Они редко слушались даже самого короля и никогда не подчинялись ему, если это их не устраивало. И теперь повиноваться Деве? Во-первых, они вообще не умели повиноваться ни ей, ни кому-либо другому; во-вторых, разве могли они относиться всерьез к военным способностям этой деревенской семнадцатилетней девчонки, которая училась сложному и кровавому военному ремеслу – где? На пастбищах, присматривая за овцами.

Они и не думали повиноваться ей, за исключением тех случаев, когда собственный опыт и знания подсказывали им, что требования Жанны правильны, разумны и не противоречат логике военного дела. Подлежат ли они осуждению? Думаю, что нет. Закаленные, бывалые воины – люди практичные и сообразительные. Не так-то легко поверить в способность неопытной девушки составлять планы кампаний и командовать войсками. Ни один генерал в мире не мог отнестись к Жанне серьезно (с военной точки зрения) до тех пор, пока она не сняла осаду Орлеана и не отличилась в боях на Луаре.

Быть может они не считались с ней? Далеко не так. Они дорожили Жанной, как плодородная земля дорожит солнцем, и надеялись, что с ее помощью урожай будет богатым, но снимать его надлежит им, а не ей. Они чувствовали к Жанне глубокое, суеверное почтение, полагая, что она в состоянии свершить нечто сверхъестественное, в чем они сами были бессильны. Да, она может вдохнуть жизнь и храбрость в жалкие остатки их поверженных армий и превратить солдат в героев.

По их мнению, с Жанной они были все, без нее – ничто. Конечно, она могла вдохновить солдат и сделать их боеспособными, но сражаться самой? – Чепуха! Это уж дело генералов. Будут драться они, генералы, и под водительством Жанны придут к победе. Таковы были их суждения – подсознательный вывод из ее ответа доминиканцу.

И они пошли на хитрость. Жанна ясно представляла себе картину будущих военных действий. Она намеревалась смело двинуться на Орлеан по северному берегу Луары. Такой приказ она и отдала генералам. Но они решили про себя: эта мысль – безумие, это грубая ошибка; ничего другого и нельзя было ожидать от ребенка, не разбирающегося в военном искусстве. Они тайком донесли об этом бастарду Орлеанскому. Тот также признал план нелепым – во всяком случае, таково было его мнение – и неофициально посоветовал генералам не подчиняться приказу.

Так они и поступили, обманув Жанну. Она же верила этим людям и не ожидала такого коварства, не была готова к нему. Это было хорошим уроком; она поняла, что доверяться никому не следует.

Почему же с точки зрения генералов ее план казался безумным? Да потому, что она хотела снять осаду немедленно, вступив в открытый бой, между тем как генералы собирались зажать неприятеля в кольцо, перерезать коммуникации и только потом, обессилив противника голодом, освободить город штурмом. Осуществление такого плана заняло бы многие месяцы.

К этому времени англичане возвели вокруг Орлеана несколько грозных фортов, именуемых «бастилиями», которые закрывали собой все городские ворота, кроме одних. Мысль прорваться сквозь эти крепости и ввести войска в Орлеан для французских генералов казалась нелепой, ибо, полагали они, это приведет к гибели всей армии. Несомненно, это было разумно с военной точки зрения, то есть было бы разумно, если бы не одно важное обстоятельство. Дело в том, что английские, солдаты были охвачены суеверным страхом: они верили, что Дева в союзе с самим сатаной. Поэтому мужество покинуло их, а силы иссякли. Солдаты же Девы, наоборот, были сильны, бодры и полны энтузиазма.

Жанна вполне могла бы пройти мимо английских фортов. Однако ее планам не суждено было осуществиться: Жанну обманули и лишили возможности в борьбе за освобождение родины нанести первый мощный удар по врагу.

В ту ночь она спала в лагере прямо на голой земле, не снимая доспехов. Ночь была холодная, и когда рано утром мы снова двинулись в поход, ее лицо было иссинясерым, под цвет кольчуги, которая заменяла ей одеяло. Но радостная мысль, что она близка к осуществлению своей цели, была тем пламенем, которое сразу согрело и ободрило ее.

Ее воодушевление и нетерпение возрастали с каждой милей пути. И вот, наконец, мы достигли Оливе, прошли его, и там эти чувства сменились негодованием. Жанна увидела, какую злую шутку сыграли с ней: нас от Орлеана отделяла река.

Жанна считала необходимым атаковать один из трех фортов, находящихся на нашей стороне реки, взять этот форт и тем самым прорваться к мосту, который он прикрывал. Этот план, в случае удачи, немедленно снял бы осаду Орлеана. Но прочно укоренившийся страх перед англичанами охватил французских полководцев, и они всячески отговаривали ее от этой попытки. Солдаты рвались в бой, но им пришлось пережить горькое разочарование. Тогда мы двинулись дальше и остановились только в пункте, лежащем напротив Шеси, в шести милях выше Орлеана.

Дюнуа, бастард Орлеанский, в сопровождении рыцарей и дворян вышел из города, чтобы приветствовать Жанну. Все еще пылая гневом от сыгранной с нею злой шутки, Жанна не была расположена к мирной беседе даже с высокочтимыми кумирами своего детства.

– Вы бастард Орлеанский? – спросила она.

– Да, я. Очень рад вашему прибытию.

– Не вы ли посоветовали привести меня на этот берег, вместо того чтобы ударить англичанам в лоб и разгромить Тальбота?

Ее резкость смутила его, и он не мог ответить с честной прямотой; запинаясь и оправдываясь, он кое-как вышел из затруднительного положения, признав, что он и совет поступили так, руководствуясь особыми тактическими соображениями.

– Поймите же, бога ради, – продолжала Жанна, – совет небесный надежнее и умнее вашего. Вы думали обмануть меня, но обманулись сами. Ведь я оказываю вам такую помощь, какую не получал еще ни один самый доблестный рыцарь, ни один из городов Франции. Это помощь господня, и господь посылает ее вам не из-за любви ко мне, а из милости к вам. По заступничеству святого Людовика и святого Карла господь сжалился над Орлеаном и не позволит нечестивому врагу, глумиться над герцогом Орлеанским[30]30
  …не позволит нечестивому врагу глумиться над герцогом Орлеанским. – Речь идет о Карле Орлеанском (1391—1465), двоюродном брате Карла VII, который был пленен англичанами в битве при Азенкуре в 1415 г. и провел в плену почти двадцать пять лет. В 1439 г. был выкуплен.


[Закрыть] и его городом. Провиант для спасения голодающих жителей здесь, лодки – на реке за городом, вниз по течению, но нет попутного ветра, и они не могут подняться сюда. А теперь скажите мне, бога ради, вы, которые так мудры: о чем думал ваш совет, принимая такое неразумное решение?

Дюнуа и все остальные впали в замешательство и вскоре вынуждены были признать, что допустили оплошность.

– Да еще какую! – сказала Жанна. – И пока господь бог не возьмется за ваше дело сам, не изменит направление ветра и тем самым не исправит вашу преступную ошибку, – осажденному городу помочь нельзя.

Некоторые из них начали сознавать, что при всем своем неведении тонкостей военного искусства она обладает практическим умом и здравым рассудком и, владея природным обаянием, она не из тех, над кем можно шутить.

Вскоре господь бог счел за благо исправить ошибку, и по его воле ветер подул в другую сторону. Благодаря этому флотилия лодок, груженная провизией и скотом, поднялась по реке и доставила долгожданный провиант голодающему городу. Вылазка из города на форт Сен-Лу успешно прикрыла эту операцию.

Жанна опять обратилась к бастарду:

– Вы видите армию?

– Да.

– Она на этом берегу согласно решению вашего совета?

– Да.

– Ради бога, скажите теперь: может ли ваш мудрый совет объяснить, почему ей лучше находиться здесь, а не на дне морском?

Дюнуа начал путаться, стараясь объяснить необъяснимое и оправдать непростительное, но Жанна резко прервала его:

– Ответьте же мне, милостивый государь, чего стоит наша армия, находясь по эту сторону реки?

Дюнуа согласился, что войска бесполезны, особенно если учесть план кампании, разработанный Жанной и доведенный до его сведения.

– И зная это, вы все же решились не подчиниться моему приказу? Так как место армии не на этом берегу, а на том, не скажете ли вы, как перебросить ее туда?

Вредная путаница была разоблачена окончательно. Увертки оказались излишними. И Дюнуа высказал мысль, что единственно правильный выход из создавшегося положения – это отправить армию обратно в Блуа, все начать заново и появиться на противоположном берегу реки, в соответствии с первоначальным планом.

На ее месте любая другая девушка, одержавшая такую победу над знаменитым воином, участником многих сражений, торжествовала бы, и это было бы ей простительно, но Жанна не возгордилась. Она лишь выразила сожаление, что так неразумно тратится драгоценное время, и тут же приказала повернуть войска обратно. Ей было больно видеть, как уходили войска; она говорила, что ее солдаты преисполнены решимости и высокого героизма и что с такой армией за плечами она не побоится встретиться лицом к лицу со всем могуществом Англии. Распорядившись о возвращении главных сил армии, Жанна взяла с собой Дюнуа, Ла Гира и еще около тысячи человек и направилась в Орлеан, все жители которого с лихорадочным нетерпением ждали ее появления. Было часов восемь вечера, когда она со своим отрядом вступила в Бургундские ворота. Впереди с развевающимся знаменем двигался Паладин. Жанна ехала на белом коне и держала в руке священный меч из Фьербуа. Посмотрели бы вы, что творилось тогда в Орлеане! Что это было за зрелище! Черное море человеческих голов, мерцающее пламя факелов, гулкие раскаты восторженных приветствий, трезвон колоколов и грохот пушек! Казалось, наступает светопреставление. И всюду, освещенные факелами, нескончаемые ряды людей с поднятыми вверх мертвенно-бледными лицами, с широко раскрытыми ртами – возбужденная толпа, кричащая и плачущая от счастья. Жанна медленно продвигалась среди встречающих, выстроившихся шпалерами по обеим сторонам улиц, и ее фигурка, закованная в броню, напоминала серебряную статую, возвышавшуюся над морем человеческих голов. А вокруг теснились люди – мужчины и женщины, – взиравшие восхищенными, блестящими от слез глазами на это небесное видение. Благодарный народ целовал ей ноги, а те, кто не имел такого счастья, старались дотронуться хотя бы до ее коня и потом целовали свои пальцы.

Ни одно движение Жанны не оставалось незамеченным: каждый ее жест обсуждался и сопровождался рукоплесканиями. Со всех сторон только и слышалось:

– Смотрите, она улыбается!

– Она снимает пернатую шапочку и машет кому-то! Как это красиво, как благородно!

– Смотрите, смотрите: гладит женщину по голове!

– Она прирожденный всадник! Как она держится в седле, как поворачивается! Глядите, она целует рукоятку меча и посылает воздушный поцелуй дамам, осыпающим ее цветами из окна!

– Какая-то бедная мать протягивает ей ребенка. Она целует ребенка! Это просто божественно!

– Как она изящна! А какое милое лицо! Сколько в нем радости и жизни!

Но тут случилось неожиданное: высоко поднятое знамя Жанны покачнулось, и его бахрома загорелась от факела. Жанна рванулась вперед и затушила пламя рукой.

– Она не боится огня, она ничего не боится! – раздался общий крик, и взрыв восторженных рукоплесканий всколыхнул воздух.

Жанна проехала к собору и воздала благодарение богу. Народ, собравшийся на площади, присоединился к ее молитвам. Потом она снова медленно стала пробираться сквозь толпу и лес пылающих факелов к дому Жака Буше, казначея герцога Орлеанского. Там она должна была остановиться в качестве гостьи жены казначея и проживать в одной комнате с его юной дочерью. Народное ликование длилось до утра под торжественный звон колоколов и пушечные салюты.

Первое действие великой драмы началось. Жанна д'Арк вышла на сцену и была готова приступить к исполнению своей роли.