Текст книги "Принц и нищий [Издание 1941 г.]"

Автор книги: Марк Твен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Невзгоды принца начинаются.

Толпа травила и преследовала принца в течение многих часов. А потом отвернулась и оставила его одного. Пока у принца хватало сил яростно отбиваться от лютых преследователей, грозя им своей королевской немилостью, пока он мог отдавать приказания толпе своим царственным голосом, это забавляло ее; но когда усталость наконец принудила принца умолкнуть, он утратил для мучителей всякую ценность, и они пошли искать себе других развлечений. Тогда он стал озираться вокруг, но не узнавал этой местности. Он знал только, что находится в лондонском Сити. Он пошел куда глаза глядят, без цели; немного погодя дома стали редеть, и прохожих встречалось все меньше. Он окунул окровавленные ноги в ручей, протекавший там, где теперь находится Фарингдон-стрит, отдохнул несколько минут и снова пустился в путь. Скоро добрел он до большого пустыря, где было лишь несколько зданий, разбросанных без всякого порядка, и огромная церковь. Он узнал эту церковь. Она вся была окружена лесами, и всюду кишели рабочие. В ней производили обширный ремонт. Принц сразу приободрился. Он почувствовал, что его злоключениям – конец. Он сказал себе: «Это старая церковь Серых монахов, которую король, мой отец, отнял у них и превратил в убежище для брошенных и бедных детей и дал ей новое название – „Христова обитель“. Здешние питомцы, конечно, с радостью окажут услугу сыну того, кто был так щедр и великодушен к ним, тем более что этот сын так же покинут и беден, как те, кто ныне нашли здесь приют и найдут его в последующие дни».

Скоро он очутился посреди толпы мальчуганов, которые бегали, прыгали, играли в мяч, в чехарду, страшно шумели; каждый забавлялся, как мог. Все они были одеты одинаково, как одевались в те дни подмастерья и слуги. У каждого на макушке была плоская черная шапочка, величиною с блюдце и ни к чему не пригодная, – она не защищала головы, потому что была очень мала, и уж совсем не украшала ее; из-под шапочки падали на середину лба волосы, подстриженные в кружок и не разделенные пробором; на шее – воротник, как у лиц духовного звания; синий камзол, плотно облегавший тело и доходивший до колен, широкий красный пояс, ярко-желтые чулки, перетянутые выше колен подвязками, и низкие башмаки с широкими металлическими пряжками. Это был достаточно безобразный костюм.

Мальчики прекратили игру и столпились вокруг принца. Тот проговорил с прирожденным достоинством:

– Добрые мальчики, скажите вашему начальнику, что с ним желает беседовать Эдуард, принц Уэльский.

Эти слова были встречены громкими возгласами, а один неучтивый подросток оказал:

– Ты что же, оборвыш, посланец его милости?

Лицо принца вспыхнуло гневом, и он протянул руку к бедру, но ничего не нашел. Все бурно захохотали; Эдуард сказал:

– Да, я принц, – и не подобает вам, кормящимся щедротами отца моего, так обращаться со мною.

Это показалось чрезвычайно забавным, и толпа дружно захохотала. Подросток, который вступил в разговор раньше всех, крикнул своим товарищам:

– Эй, вы, свиньи, рабы, нахлебники царственного отца его милости, или вы забыли обычаи? Скорее на колени, да стукайте лбами покрепче! Воздайте честь его королевской осанке и его королевским лохмотьям!

И с буйным хохотом они кинулись все на колени, воздавая своей жертве глумливые почести.

Принц дал ближайшему мальчишке пинка ногой и, пылая негодованием, крикнул:

– Вот тебе в задаток до завтра. А завтра я тебя вздерну на виселицу.

А, это уж не шутка! Какие тут шутки! Смех мгновенно умолк, и веселье уступило место ярости. Десять голосов закричало:

– Хватай его! Волоки его в пруд! Где собаки? Лев, сюда! Сюда, Клыкастый!

Затем последовала сцена, какой никогда еще не видела Англия: плебеи подняли руку на священную особу наследника и решили затравить его псами, которые чуть не разорвали его.

Псы чуть не разорвали его.

К наступлению ночи принц очутился в самой заселенной части города. Тело его было в синяках, руки в крови, лохмотья забрызганы грязью. Он бродил разъяренный по улицам, все больше и больше теряя сознание того, где находится, – усталый и слабый, еле волоча ноги. Он уже перестал задавать вопросы прохожим, потому что те, вместо ответа, ругали его. Он бормотал про себя:

«Двор объедков! Если только у меня хватит силы дотащиться туда, прежде чем я упаду, – я спасен. Его родные отведут меня во дворец, докажут, что я не принадлежу к их семье, что я – истинный принц, и снова я стану, чем был».

Время от времени он вспоминал, как его обидели мальчики из Христовой обители, и говорил себе:

«Когда я сделаюсь королем, они не только получат от меня пищу и кров, но будут учиться по книгам, так как сытый желудок немногого стоит, когда и ум голодает и сердце. Надо это хорошенько запомнить, чтобы урок, полученный мною сегодня, не пропал даром. Знание смягчает сердца, воспитывает сострадание и нежность».

Огни стали мигать, пошел дождь, поднялся ветер, наступила холодная, бурная ночь. Бездомный принц, бесприютный наследник английского трона, шел все дальше и дальше, углубляясь в лабиринты грязных улиц, где нагромождены были кишащие улья нищеты и беды.

Вдруг какой-то пьяный огромного роста грубо схватил его за ворот.

– Опять прошлялся до такого позднего часа, а домой не принес ни одного медного фартинга! Ну, смотри, если ты без денег! Я переломаю тебе все твои жалкие кости, не будь я Джон Кэнти!

Пьяный схватил его за ворот.

Принц вырвался из рук пьяницы, невольно потирая оскверненное его прикосновением плечо, и пылко сказал:

– О, ты егоотец? Слава благим небесам! Отведи меня в родительский дом, а его уведи оттуда!

–  Егоотец? Я не знаю, что ты хочешь сказать. Но я знаю, что я твойотец… И ты скоро в этом убедишься…

– О, не шути, не лукавь и не медли! Я устал, я изранен, я не в силах терпеть. Отведи меня к моему отцу-королю, и он наградит тебя такими богатствами, какие тебе и не снились в самом причудливом сне. Верь мне, верь, я не лгу тебе, я говорю чистую правду! Протяни мне руку, спаси меня! Я поистине принц Уэльский!

С изумлением уставился Джон Кэнти на мальчика и, качая головой, пробормотал:

– Спятил, сошел с ума!

Потом он опять схватил его за ворот, хрипло засмеялся и выругался.

– Но рехнулся ты или нет, а мы с бабкой пересчитаем тебе все ребра, – не будь я Джон Кэнти!

И он потащил за собою упиравшегося, безумно разъяренного принца и скрылся вместе с ним в одном из ближайших дворов, провожаемый веселыми криками толпы уличных бездельников.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Том в роли патриция.

Том Кэнти, оставшись один, в кабинете принца, отлично использовал свое одиночество. То так, то этак становился он перед большим зеркалом, любуясь своим великолепным нарядом: потом отошел, подражая благородной осанке принца и все время наблюдая в зеркале, какой это производит эффект. Потом обнажил красивую шпагу и с глубоким поклоном поцеловал ее клинок и прижал к груди, как делал это пять или шесть недель назад на его глазах один благородный рыцарь, отдавая честь коменданту Тауэра, при передаче ему знатных лордов Норфолька и Суррея для заключения в тюрьму. [8]8
  Томас Говард, герцог Норфолькский (1473–1554), был заключен в тюрьму по обвинению в государственной измене. Его сын, Генри Говард, лорд Суррей, был заключен в тюрьму одновременно с ним и казнен в 1547 году.


[Закрыть]Том играл изукрашенным драгоценными камнями кинжалом, висевшим у него на бедре, рассматривал изысканное и дорогое убранство комнаты, садился по очереди в каждое из роскошных кресел и думал о том, как возгордился бы он, если бы мальчишки со Двора объедков могли глянуть сюда хоть на миг и увидели его в таком великолепии. Поверят ли они чудесной сказке, которую он расскажет им, когда вернется домой, или будут качать головами и приговаривать, что от чрезмерного напряжения фантазии он в конце концов лишился рассудка?

Потом обнажил шпагу…

Так прошло с полчаса. Тут он впервые подумал, что принца что-то долго нет, и почувствовал себя одиноким. Скоро изящные игрушки, окружавшие его, перестали его забавлять; он жадно прислушивался к каждому звуку; сперва ему было не по себе, потом он встревожился, потом загрустил. Вдруг войдут какие-нибудь люди и застанут его в одежде принца, а принца нет, и никто не объяснит им, в чем дело. Ведь они, чего доброго, тут же повесят его, а потом уж доберутся до истины. Тревога его все росла; весь дрожа, он тихонько отворил дверь в прихожую. Нужно поскорее отыскать принца. Принц защитит его и даст ему свободу. Шестеро великолепно одетых господ, составлявших прислугу принца, и два молодых пажа знатного рода, нарядные, словно бабочки, вскочили на ноги и низко поклонились ему. Он поспешно отступил и захлопнул за собою дверь.

«Они смеются надо мной! – сказал он. – Они сейчас пойдут и расскажут… О, зачем я попал сюда на свою погибель!»

Он зашагал из угла в угол в неописуемом страхе, и стал прислушиваться, вздрагивая при каждом шорохе. Вдруг дверь распахнулась, и шелковый паж доложил:

– Лэди Джэн Грей.

Дверь затворилась, и к нему подбежала вприпрыжку прелестная богато одетая девочка. Вдруг она остановилась и выговорила с огорчением:

– О! отчего ты так печален, мой принц?

Том обмер, но сделал над собой усилие и пролепетал:

– Ах, сжалься надо мною! Я не принц, я всего только бедный Том Кэнти из Сити, со Двора объедков. Прошу тебя, позволь мне увидеть принца, дабы он, по своему милосердию, отдал мне мои лохмотья и позволил уйти целым и невредимым отсюда. О, сжалься, спаси меня!

Мальчик упал на колени, моля не только словами, но и взглядом и с мольбою протягивая к ней руки. Девочка, казалось, онемела от ужаса, потом воскликнула:

– О, милорд, ты на коленях – передо мной!

И в страхе убежала, а Том, ошеломленный отчаянием повалился на пол и сказал про себя: «Нет помощи, нет надежды! Сейчас придут и возьмут меня».

Между тем, пока он лежал тут, цепенея от ужаса, страшная весть разнеслась по дворцу. Она переходила от слуги к слуге, от лорда к лэди, – громко об этом говорить никто не решался, – и по всем длинным коридорам, из этажа в этаж, из зала в зал проносилось: «Принц сошел с ума! Принц сошел с ума!» Скоро во всех гостиных, во всех мраморных вестибюлях собрались небольшие толпы блестящих лордов и леди и других, не менее ослепительных, хотя и менее знатных, особ; все они оживленно шептались друг с другом, и на каждом лице была скорбь. Внезапно между этими группами появился пышно разодетый царедворец и мерным шагом обошел всех, торжественно провозглашая:

Именем короля!

Под страхом смерти, воспрещается внимать этой лживой, и нелепой вести, обсуждать ее и выносить за пределы дворца!

Они вскочили на ноги и низко поклонились ему.

Шушуканье сразу умолкло, как будто все шептавшиеся вдруг онемели.

Скоро по коридорам пронеслось пчелиное жужжание:

– Принц! Смотрите, принц идет!

Бедный Том медленно шел мимо низко кланявшихся ему придворных, стараясь отвечать им такими же поклонами и смиренно поглядывая на всю эту странную обстановку растерянными, жалкими глазами. По обе стороны его шли двое вельмож, поддерживая его под руки, чтобы придать твердость его походке. Позади шли придворные врачи и несколько лакеев.

Вскоре Том очутился в богато убранной комнате и услышал, как дверь затворилась. Пришедшие с ним стали полукругом. Впереди, в глубине комнаты, полулежал на кушетке очень громоздкий, очень толстый мужчина с широким, обрюзгшим лицом и суровым взглядом. Огромная голова его была совершенно седая; бакенбарды, обрамлявшие его лицо, были тоже седые. Платье на нем было из богатой материи, но поношено и местами слегка потерто. Ноги у него были распухшие; одна из них была забинтована и покоилась на подушке. В комнате царила тишина, и все, кроме этого человека, почтительно склонили головы. Этот калека с суровым лицом был грозный Генрих VIII.

Он заговорил, и лицо его вдруг стало ласковым.

– Ну, что, милорд Эдуард? Что, мой принц? Что это тебе вздумалось дурачить такою жалкою шуткою меня – твоего доброго отца-короля, который любит тебя и ласкает…

Бедный Том выслушал, насколько ему позволяло его удрученное состояние, начало этой речи, но когда слова: «твоего доброго отца-короля» – коснулись его слуха, он весь помертвел и, как подстреленный, упал на колени. Он поднял кверху руки и воскликнул:

– Ты – король!Ну, тогда я погиб!

Король был поражен словно громом. Глаза его растерянно перебегали от одного лица к другому и наконец остановились на мальчике. Тоном глубокого разочарования он выговорил:

– Увы, я думал, что слухи несогласны с истиной, но боюсь, что ошибся.

Он тяжело вздохнул и ласково проговорил:

– Подойди к твоему отцу, дитя: ты нездоров.

Он упал на колени.

Тому помогли подняться на ноги, и, весь дрожа, он смиренно подошел к его величеству, королю Англии. Король взял в руки его голову и любовно, пристально вглядывался в его испуганное лицо, как бы ища благодатных признаков возвращающегося рассудка, потом прижал кудрявую голову к своей груди и нежно погладил ее.

– Неужели ты не узнаешь своего старого отца, дитя мое? – сказал он. – Не разбивай моего стариковского сердца, скажи, что ты узнаешь меня! Ведь ты меня знаешь, не правда ли?

– Да. Ты мой августейший повелитель, король, да хранит тебя бог!

– Верно, верно… Это хорошо… Успокойся же, не дрожи; здесь никто не обидит тебя; здесь любят тебя. Теперь тебе лучше? Дурной сон проходит, не правда ли? И ты опять узнаешь самого себя, – ведь узнаешь? Сейчас, как мне сообщили, ты назвал себя чужим именем. Но больше ты не будешь выдавать себя за кого-то другого, не правда ли?

– Прошу тебя, будь милостив, верь мне, мой августейший повелитель; я говорю только правду: я нижайший из твоих подданных. Я родился нищим, и только горестный и тягостный случай привел меня сюда, хотя я не совершил ничего недостойного. Умирать мне не время. Я молод. И одно твое слово может спасти меня. О, скажи это слово, сэр!

– Умирать? Не говори об этом, милый принц, успокойся, – да снидет мир в твою встревоженную душу! Ты не умрешь.

Том с криком радости упал на колени.

– Да наградит тебя господь за твою доброту, о мой король, и да продлит он жизнь твою на благо твоей стране!

Том вскочил на ноги и с веселым лицом обратился к двум сопровождавшим его лордам:

– Вы слышали! Я не умру, – это сказал сам король!

– Я не умру, – это сказал сам король!

Все склонили голову с угрюмой почтительностью, но никто не тронулся с места и не сказал ни слова. Том помедлил, слегка смущенный, потом повернулся к королю и робко спросил:

– Теперь я могу уйти?

– Уйти? Конечно, если ты желаешь. Но почему бы тебе не побыть еще немного? Куда же ты хочешь итти?

Том потупил глаза и смиренно ответил:

– Возможно, что я ошибся; но я счел себя свободным и хотел вернуться в конуру, где родился и рос в нищете, где поныне обитают моя мать, мои сестры: но конура – мой дом, тогда как вся эта пышность и великолепие, к которым я не привык… О, будь милостив, государь, разреши мне уйти!

Король задумался и с минуту молчал. Лицо его выражало все возраставшую душевную боль и тревогу. Но в голосе его, когда он заговорил, звучала надежда.

– Быть может, он помешался на одной этой мысли, и его разум остается попрежнему ясным, когда он обращается на другие предметы. Пошли, господь, чтоб это было так! Мы испытаем его.

Он задал Тому вопрос по-латыни, и Том с грехом пополам ответил ему латинскою фразою. Король был в восторге и не скрывал этого. Лорды и врачи также выразили свое удовольствие.

– При его образовании и способностях, – заметил король, – он мог бы ответить гораздо лучше, однако этот ответ показывает, что его разум только затмился, но не поврежден окончательно. Как вы полагаете, сэр?

Врач, к которому были обращены эти слова, низко поклонился и ответил:

– Ваша догадка верна, государь, и вполне согласна с моим собственным убеждением.

Врач низко поклонился.

Король был, видимо, рад этому одобрению, исходившему из уст знатока, и уже веселее продолжал:

– Хорошо! Следите все. Мы будем экзаменовать его дальше.

И он предложил Тому вопрос по-французски. Том с минуту молчал, смущенный тем, что все взгляды сосредоточились на нем, потом произнес застенчиво:

– С ваш его позволения, сэр, мне этот язык незнаком.

Король откинулся назад, на подушки дивана. Несколько слуг бросились к нему на помощь, но он отстранил их и сказал:

– Не тревожьте меня, – это минутная слабость, ничего больше. Поднимите меня! Вот так, достаточно! Поди сюда, дитя; положи бедную больную голову на грудь твоего отца и успокойся! Ты скоро поправишься: это мимолетная причуда воображения, это пройдет. Не пугайся! ты скоро будешь здоров.

Затем он обратился к остальным, и лицо его из ласкового мгновенно стало грозным, а в глазах заиграли молнии.

– Слушайте, вы все! Сын мой безумен, но это помешательство временное. Оно вызвано непосильными занятиями и слишком замкнутой жизнью. Долой все книги, долой учителей! Забавляйте его играми, развлекайте полезными забавами на открытом воздухе, это восстановит его здоровье!

Король приподнялся еще выше на подушках и продолжал энергично:

– Он безумен, но он мой сын и наследник английского престола, и, в здравом уме или сумасшедший, он будет царствовать! Слушайте дальше и разгласите это повсюду: всякий, говорящий о его недуге, посягает на мир и порядок Британской державы и будет отправлен на виселицу!.. Дайте мне пить! я весь в огне: горе подрывает мои силы. Так. Возьмите прочь эту чашу! Поддержите меня! Так, хорошо! Он сумасшедший? Так что же? Будь он тысячу раз сумасшедший, все же он принц Уэльский, и я, король, дам этому публичное подтверждение. Нынче же он будет утвержден в своем королевском сане с соблюдением всех формальностей и старинных обычаев. Повелеваю вам немедленно приступить к делу, милорд Гертфорд!

Один из лордов склонил колено перед королевским ложем и сказал:

– Вашему королевскому величеству известно, что наследственный гофмаршал Англии заключен в Тауэр. Не подобает заключенному…

– Замолчи! Не оскорбляй моего слуха ненавистным именем. Неужели этот человек будет жить вечно и вечно стоять преградой моим желаниям? Неужто же принцу оставаться не утвержденным в своем сане потому только, что в Англии нет маршала, не запятнанного изменой, достойного возвести его в этот сан? Нет, клянусь всемогущим богом! Предупреди мой парламент, чтоб он вынес смертный приговор Норфольку раньше, чем взойдет солнце; иначе он жестоко поплатится! [9]9
  Дни короля были в это время уже сочтены. Боясь, что Норфольк ускользнет от него, он изъявил палате общин желание, чтобы она ускорила приговор. Предлогом послужило королю то, что Норфольк занимал должность обер-гофмаршала, и необходимо было назначить на его место другого ввиду предстоящей церемонии возведения в королевское достоинство принца Уэльского. ( Юм. Истории Англии, т. III, стр. 307).


[Закрыть]

– Королевская воля – закон! – сказал лорд Гертфорд и, встав, вернулся на прежнее место.

Выражение гнева мало-помалу исчезло с лица короля.

– Поцелуй меня, мой принц! – сказал он. – Вот так. Чего же ты боишься? Ведь я твой отец, я люблю тебя.

– Ты добр ко мне, недостойному, о могущественный и милосердный государь; это, поистине, так. Но… но меня удручает мысль о том, кто должен умереть ради…

– А, это похоже на тебя, это похоже на тебя! Я знал, что сердце у тебя осталось прежнее, хотя рассудок твой и поврежден; у тебя всегда было доброе сердце. Но этот герцог стоит между тобою и теми почестями, которые тебе надлежит получить. Я назначу на его место другого, кто не запятнает своего высокого сана изменой. Успокойся, мой добрый принц, не утруждай напрасно своей бедной головы этим делом…

– Но я ускорю его смерть, мой повелитель? Как долго мог бы он прожить еще, если бы не я?

– Не думай о нем, мой принц! Он недостоин того. Поцелуй меня еще раз и вернись к твоим весельям и радостям! Моя болезнь измучила меня; я устал; мне нужен отдых. Иди с твоим дядей Гертфордом и с твоей свитой и приходи снова, когда тело мое подкрепится отдыхом!

Том вышел из королевской опочивальни с тяжелым сердцем, так как последние слова короля были смертным приговором надежде, которую он втайне лелеял, – что теперь его отпустят на свободу. И снова он услыхал жужжание тихих голосов: «Принц, принц идет!»

Чем дальше он шел между двух рядов блестящих, низко кланявшихся ему придворных, тем больше он падал духом, сознавая, что он здесь пленник и, может быть, вовек не вырвется из этой раззолоченной клетки.

И, куда бы он ни повернулся, везде ему чудилась летящая в воздухе отрубленная голова и врезавшееся ему в память лицо великого герцога Норфолькского, с устремленным на него укоризненным взором.

Его мечты были так сладостны, а действительность оказалась так мрачна и ужасна!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Том получает инструкции.

Тома привели в парадный зал и заставили сесть. Но ему было очень неловко сидеть, так как кругом стояли пожилые и знатные люди. Он попросил их, чтобы они тоже присели, но они только кланялись в знак благодарности и продолжали стоять. Он повторил свою просьбу еще раз, но его «дядя», граф Гертфорд, шепнул ему на ухо:

– Прошу тебя, не настаивай, милорд: не подобает им сидеть в твоем присутствии.

Доложили о приходе лорда Сент-Джона. Поклонившись Тому, лорд сказал:

– Я прислан королем по секретному делу. Не угодно ли будет вашему королевскому высочеству отпустить всех, находящихся здесь при вас, за исключением милорда графа Гертфорда?

Лорд Сент-Джона поклонился.

Заметив, что Том как будто не знает, как отпустить придворных, Гертфорд шепнул ему, чтобы он сделал знак рукою, не утруждая себя речью, если у него нет желания говорить.

Когда свита удалилась, лорд Сент-Джон сказал:

– Его величество повелевает, чтобы, в силу важных и глубоких государственных соображений, его высочество принц скрывал свой недуг, насколько это в его власти, пока болезнь не пройдет и принц снова станет таким, каков он был прежде. Король повелевает, чтобы принц ни перед кем не отрицал, что он истинный принц, наследник английского престола, чтобы он всегда соблюдал свое высокое княжеское достоинство и принимал без всяких возражений знаки повиновения и почтения, подобающие ему по праву и древнему обычаю; чтобы он перестал рассказывать кому бы то ни было о своем низком происхождении и низкой доле, ибо эти рассказы суть не что иное, как болезненные измышления его переутомленной фантазии; чтобы он прилежно старался воскресить в своей памяти знакомые ему лица, и в тех случаях, когда это не удастся ему, пусть он хранит спокойствие, не выказывая и тени удивления или иных признаков забывчивости; во время же парадных приемов, если он будет в затруднении, не зная, что говорить или делать, пусть не выказывает он беспокойства перед любопытными, но советуется с лордом Гертфордом или со мною, его покорным слугой, ибо граф и я специально для этого к нему приставлены и будем всегда под рукою, пока не будет отменен приказ короля. Так повелевает его величество король, который шлет привет вашему королевскому высочеству, моля бога, чтобы он по своему милосердию послал вам скорое исцеление и сохранил вас отныне и навеки.

Лорд Сент-Джон поклонился и отошел в сторону. Том покорно ответил:

– Так повелел король. Никто не смеет ослушаться королевских велений или перекраивать их для собственных надобностей, как одежду, которая слишком тесна. Желание короля будет исполнено.

– Так как его величество повелеть соизволил не утруждать вас книгами и другими серьезными делами подобного рода, – продолжал лорд Гертфорд, – то не благоугодно ли будет вашему высочеству провести время в беспечных забавах, чтобы не утомиться к банкету и не повредить своему здоровью?

На лице Тома выразилось удивление; он вопросительно посмотрел на лорда Сент-Джона и покраснел, встретив устремленный на него скорбный взгляд.

– Память все еще изменяет тебе, – сказал лорд, – и потому мои слова кажутся тебе удивительными; но не тревожься, это пройдет, как только ты начнешь поправляться. Милорд Гертфорд говорит о банкете в Сити: месяца два тому назад король обещал, что ты, сэр, будешь на нем присутствовать. Теперь ты припоминаешь?

– Я с грустью должен сознаться, что память, действительно, изменила мне, – ответил Том неуверенным голосом и покраснел опять.

В эту минуту доложили о лэди Елизавете и лэди Джэн Грей. Лорды обменялись многозначительными взглядами, и Гертфорд быстро направился к двери. Когда молодые принцессы проходили мимо него, он тихо сказал им:

– Прошу вас, лэди, не подавайте виду, что вы замечаете его причуды, и не выказывайте удивления, когда его память будет изменять ему. Вы с горестью увидите, что она изменяет ему на каждом шагу.

Гертфорд и принцесса.

Тем временем лорд Сэнт-Джон говорил на ухо Тому.

– Прошу вас, сэр, соблюдайте свято волю его величества. Припомните все, что можете припомнить; делайте вид,что припоминаете все остальное. Не дайте им заметить, как сильно вы изменились. Ведь вы знаете, как нежно любят вас ваши подруги-принцессы и как это огорчит их. Угодно вам, сэр, чтобы я и ваш дядя остались здесь?

Том жестом выразил согласие и невнятно пробормотал какое-то слово. Ему уже пошла в прок наука, и в простоте души он решил возможно добросовестнее исполнять королевский приказ.

Несмотря на все предосторожности, беседа между Томом и принцессами становилась иногда несколько затруднительной. По правде говоря, Том не раз готов был погубить все дело и объявить себя непригодным к такой мучительной роли; но всякий раз его спасал такт принцессы Елизаветы.

Оба лорда были настороже и удачно выручали его двумя-тремя словами, сказанными как бы ненароком. Один раз маленькая лэди Джэн привела Тома прямо в отчаяние, обратившись к нему с таким вопросом:

– Не забыл ли ты отдать сегодня долг ее величеству королеве, милорд?

Том растерялся, медлил ответом и уже готов был брякнуть наобум что попало, но его выручил лорд Сент-Джон, ответив за него с непринужденностью царедворца, привыкшего находить выход из всякого щекотливого и затруднительного положения:

– Как же, милэди! Она успокоила его относительно состояния здоровья его величества; не правда ли, ваше высочество?

Том пробормотал что-то, что можно было принять за подтверждение, но почувствовал, что вступает на скользкую почву. Несколько позже в разговоре было упомянуто о том, что принцу придется на время оставить учение.

Маленькая принцесса воскликнула:

– Ах, какая жалость! Какая жалость! Ты так быстро шел вперед. Но ничего, потерпи, это ненадолго. У тебя еще будет время засесть за книги и выучить столько же иностранных языков, сколько знает твой отец!

– Мой отец! – воскликнул, забывшись, Том. – Да он и на своем-то родном говорит так, что разве только свиньям в хлеву впору понять его; а что касается учености…

Он поднял глава и встретил строгий, предостерегающий взгляд лорда Сент-Джона.

Он запнулся, покраснел, потом продолжал тихо и грустно:

– Ах, мой недуг снова мучит меня, и мысли мои смешались. Я не хотел оказать неуважения его величеству.

– Мы знаем это, сэр, – сказала принцесса Елизавета, почтительно, но нежно кладя руку «брата» между своими ладонями. – Не тревожься этим! Вина не твоя, во всем виноват твой недуг.

– Ты умеешь утешать, милая лэди, – с признательностью вымолвил Том, – и я от всей души благодарю тебя.

Один раз шалунья лэди Джэн бросила Тому какую-то несложную фразу по-гречески. Зоркая принцесса Елизавета сразу заметила, по невинному недоумению на лице мишени, что выстрел не попал в цель, и спокойно ответила вместо Тома целым залпом звучных греческих фраз; затем тотчас же переменила разговор.

Время протекало приятно, и в общем беседа шла гладко. Подводные камни и мели встречались реже, и Том волновался меньше, видя, как все стараются помочь ему и не замечать его ошибок. Когда выяснилось, что принцессы должны сопровождать его вечером на банкет у лорд-мэра, [10]10
  Лорд-мэр– городской голова. По старинному обычаю, торговые корпорации лондонского Сити избирают ежегодно лорд-мэра. 9 ноября происходит торжественное шествие нового лорд-мэра и представителей корпораций в великолепных исторических костюмах по улицам Сити. Шествие заканчивается банкетом в городской ратуше.


[Закрыть]сердце Тома всколыхнулось от радости, и он вздохнул с облегчением, почувствовав, что он не будет одиноким в толпе чужих людей, хотя час тому назад мысль, что принцессы поедут с ним, привела бы его в несказанный ужас.

Лорды, ангелы-хранители Тома, получили от этой беседы меньше удовольствия, чем ее остальные участники. Они чувствовали себя так, будто проводили большой корабль через опасный пролив; все время они были настороже, и их обязанности не казались им детской забавой. Так что, когда визит юных лэди подошел к концу и доложили о лорде Гилфорде Дэдли, они почувствовали себя слишком усталыми и сознавали в душе, что теперь им будет нелегко пуститься в новое опасное плавание и привести свой корабль обратно. Поэтому они почтительно посоветовали Тому извиниться и отклонить посещение. Том и сам был этому рад, зато лицо лэди Джэн слегка омрачилась, когда она узнала что блестящий молодой кавалер не будет принят.

Наступила пауза. Все смолкли и как будто ждали чего-то. Том не понимал, что это значит. Он посмотрел на лорда Гертфорда, тот сделал ему знак, но он не понял и этого знака. Лэди Елизавета с своей обычной находчивостью поспешила вывести его из затруднения. Она сделала ему глубокий реверанс и спросила:

– Ваше высочество, брат мой, разрешаете нам удалиться?

– Поистине, милэди, вы можете просить у меня чего угодно, – сказал Том, – но я охотнее исполнил бы всякую другую вашу просьбу, поскольку это в моих скромных силах, чем лишить себя света и радости вашего присутствия, но да будут ваши пути лучезарными! Да хранит вас господь!

Он усмехнулся про себя и подумал: «Недаром в моих книгах я жил только в компании принцев и научился подражать их изысканным и цветистым речам!»

Когда принцессы ушли, Том повернулся к своим опекунам и сказал:

– Не будете ли вы так любезны, милорды, не позволите ли мне отдохнуть где-нибудь здесь в уголке?

– Дело вашего высочества – приказывать, а наше повиноваться, – ответил лорд Гертфорд. – Отдых вам воистину потребен, ибо вскоре вам предстоит совершить путешествие в Сити.

Он прикоснулся к колокольчику; прибежал паж и получил приказание пригласить сэра Вильяма Герберта. Сэр Вильям Герберт не замедлил; явиться и повел Тома во внутренние покои дворца. Первым движением Тома было протянуть руку к чаше воды, но бархатно-шелковый прислужник тотчас же схватил чашу, опустился на одно колено и поднес ее принцу на золотом блюде.

Затем утомленный пленник сел и хотел было снять с себя обувь, робко прося взглядом о позволении; но другой бархатно-шелковый назойливый паж поспешил опуститься на колени, чтобы избавить его и от этой работы. Том сделал еще две или три попытки обойтись без посторонней помощи, но его каждый раз предупреждали. Он наконец сдался и с покорным вздохом пробормотал:

– Горе мне, горе! Как это они еще не возьмутся дышать за меня!

В туфлях, в роскошном халате, он наконец прилег отдохнуть, но заснуть не мог: голова его была слишком переполнена мыслями, а комната – людьми. Он не мог отогнать мыслей, и они остались при нем; он не умел выслать вон своих слуг, и потому они тоже остались при нем, к великому огорчению Тома и их самих.

По уходе Тома благородные лорды, его опекуны, остались вдвоем. Некоторое время оба молчали, в раздумьи качая головами и расхаживая по комнате. Наконец лорд Сент-Джон заговорил: