Текст книги "Лирика разных лет"

Автор книги: Марк Гроссман

Лирика разных лет

В бою. На линии атаки

Земли немая нищета

 
Земли немая нищета…
Леса молчат навстречу бою.
У пулеметного щита
Трубач с холодною трубою.
Во тьме вмерзал губами в медь,
Бежал вперед под ярым градом,
Чтоб первым смерть преодолеть,
Иль умереть, как люди рядом.
Возьми слова, переиначь,
Но дело остается делом, —
Ты звал на подвиги, трубач,
Я сам не трус и верю смелым.
Я верю слову и свинцу,
Что пробивают путь во мраке.
Я верю нашему певцу
В бою. На линии атаки.
 
 
Карельский фронт,
январь 1940
 

Ржавеет каска на могиле

 
Ржавеет каска на могиле.
Бежит дорожка к блиндажу.
…Мы под одним накатом жили,
Мы из одной жестянки пили…
Что я жене его скажу!..
 
 
Алакуса,
1939
 

Долбили мины битый лед

 
Долбили мины битый лед.
Вздымало дыма вату.
И молча полз сапер вперед
К упавшему комбату.
Вдвоем… вдвоем – в обратный путь
Они тащились в гору,
Когда рвануло пулей грудь
Наискосок саперу.
И умирая под огнем,
И смерть перемогая.
Они карабкались вдвоем.
Друг другу помогая…
 
 
Валк-Ярви,
февраль 1940
 

Сложил бы строчку и сберег

 
Сложил бы строчку и сберег,
Знал цену каждому словечку,
Когда б привал на малый срок,
Когда б коптилку или свечку.
Но ничего в дороге нет.
Визжат, давясь песком, снаряды.
Слепой холодный свет ракет
Колеблется от канонады.
За каждой жизнью – пуля следом,
И каждый шаг – удар штыка, —
Но так рождается победа
И добывается строка.
 
 
Северо-Западный фронт,
июнь 1941
 

Река

Кузьме Горбунову

 
Стоим в окопах у Ловати.
Почти в траншеи бьет волна.
В ознобе взрывов на закате
Река угрюма и мутна.
 
 
Ей долго быть чертою синей
На картах Ставки и штабных,
Пока врагов не опрокинем,
Пока не вдавим в землю их.
 
 
Солдату высшая награда,
Чтоб ты струилась, широка, —
И не рубеж, и не преграда,
А просто – синяя река,
 
 
В которой мирно мокнут сети,
Куда, уздечкою звеня,
Приходит мальчик на рассвете
Поить колхозного коня.
 
 
Ловать,
август 1941
 

Блестит на травке первый иней

 
Блестит на травке первый иней,
Хрустит под унтой ломкий лед.
На горизонте небо сине,
Уходят летчики в полет.
Иной и шутит, и беспечен,
Как будто гладкий выпал путь,
А он уж пулею примечен.
Ему и дня не протянуть.
Мне говорят: «Зачем лукавить!
Пусть каждый будет сам собой, —
Судьба солдата нелегка ведь.
Так не заигрывай с судьбой…»
Я все ж – за милую браваду,
Хоть нелегка она вдвойне.
Ведь жить-то надо, драться надо,
И на войне – как на войне!
 
 
Старая Русса,
1941
 

Мальчик на дороге

 
Мальчишка мне попался на дороге,
Он шел, смотря из-под опухших век,
Русоголовый, маленький и строгий,
Узнавший горе русский человек.
Его станицу пушками разбили,
Чужие люди в дом вошли и в сад.
Где папа с мамой мальчика любили,
Где папа с мамой мертвые лежат.
Трещали крыши от огня в колхозе.
Бродил в лощинках, запинаясь, дым,
Ревели танки, сокрушая озимь,
И мальчик шел. И пепел плыл над ним
Земли сожженной черное молчанье.
В его глазах отчаянье и страх.
…А в этот день шутили англичане
В кругу своих детей. На островах.
А в этот день, закованные в панцирь,
На якоря поставив корабли.
Крутили патефон американцы
От плачущего мальчика вдали.
Он ковылял устало по проселку
И вдруг увидел нас в пыли, в дыму.
 
 
Мы в этот день форсировали Волгу.
Мы шли к нему. К мальчишке своему.
 
 
Волга – Дон,
1942
 

Бои гремят еще в Европе

 
Бои гремят еще в Европе,
И смерть еще свое берет.
Но минет время, в свой черед
Планета вспомнит об окопе.
Откуда мы пошли вперед.
 
 
Волга,
ноябрь 1942
 

Баллада об уральском танке

Михаилу Львову

 
Снаряды грызли землю Сталинграда.
Вскипала Волга. Мертвый плыл паром.
Горбатый, грязный, как исчадье ада,
Немецкий танк поднялся над бугром.
Он пол-Европы траками пометил.
Броней сметал он все перед собой.
И вот стоит у Волги на рассвете.
От выбоин и вмятин весь рябой.
Еще мгновенье – и на этом танке
Опустят люк. Рванется танк, дрожа.
Начнут полосовать его болванки
Тяжелое железо блиндажа.
Еще мгновенье…
Но в раскатах грома.
Стоявшая в укрытье до сих пор.
Рванулась из-за рухнувшего дома
Уральская машина на бугор.
Провыл снаряд немецкой пушки куцей.
Но шел наш танк по прежнему пути.
И понял враг: ему не увернуться.
От лобовой атаки не уйти.
Они сцепились, будто в рукопашной.
Сшибая бронированные лбы.
И замерли заклиненные башни.
И оба танка встали на дыбы.
…Мы шли вперед знакомыми местами.
Оставив на высоком берегу
Машину с опаленными крестами.
С оборванными траками в снегу.
А рядом с нами медленно и грозно.
Весь в ранах и рубцах, без тягача.
Шел танк уральский по земле морозной.
Магнитогорской сталью грохоча.
В пути спросил один солдат другого:
– Ты, кажется, с Урала, побратим!
И руку он потряс ему без слова.
И все без слов понятно было им.
 
 
Сталинград – Котельниково,
1942
 

В станице пушки… пыль… обозы…

 
В станице пушки… пыль… обозы…
Дымят у мазанок огни,
Смолою пахнет от повозок,
Когда рядком стоят они.
Бойцы у кухонь с котелками,
Солдатским щам пришел черед.
И кто-то точит нож о камень,
И кто-то дремлет наперед.
Поет цыганка, будто стонет.
Звенит монисто из монет.
Играет юность на гармони
Все о любви, которой нет.
Завороженные трехрядкой,
Солдаты песенку хрипят.
И смотрят девушки украдкой
На славных стриженых ребят.
В реке чумазые, как черти.
Саперы мостик чинят вброд.
 
 
…Как будто – ни войны, ни смерти, —
К страде готовится народ.
 
 
Дон, 1943
 

Шинель бойца давно заиндевела

 
Шинель бойца давно заиндевела.
Трещит мороз. Костер дымит сырой.
В окопе все покрыто белой
Шершавою обветренной корой.
Солдат не замечает снежной пыли,
Утрат не помнит горьких и потерь, —
Бойцы сегодня письма получили,
И он с детьми беседует теперь.
 
 
1941
 

В солдатском зеркальце случайно

 
В солдатском зеркальце случайно
Увидишь свой висок седой,
И станет на душе печально,
Что ты уже не молодой.
Но завершив атаку дружно,
Где столько крови утекло,
Поймешь, что хмуриться не нужно,
Что лжет бездушное стекло.
В полях, снарядами избитых,
И ты, сражаясь на бегу,
Не дал Отечество в обиду.
На разграбление врагу.
И ты спешил со всеми рядом,
Не уступая никому,
И седина твоя – награда
Тебе и делу твоему.
Пусть время лица наши сушит,
Пусть в стеклах – белый пепел дат, —
Не в стужу зеркала, а в душу
Взгляни – и улыбнись, солдат.
 
 
1943
 

В окопе, в поле

 
Тишина полевая
И полыни пыльца.
Пыль полей истлевает
На морщинах лица.
И в душе у солдата
Эта тишь, как ожог.
Будто где-то когда-то
Я все это прошел.
Было, было все это
Наяву иль в бреду:
Я в зеленое лето.
Точно в реку, бреду.
Вскрикнут сонные гуси,
Просвистит ветерок.
Снова тихо над Русью
У полевок-дорог.
Ни войны и ни боли —
Только вёдро да синь,
Только гуси на поле
Окликают гусынь.
Никого здесь не травят,
Никому здесь не лечь.
И шумит разнотравье.
Точно бабкина речь.
Точно реченьки лепет
Там, в глуши, вдалеке.
…Самолеты – над степью!
Самолеты – в пике!
 
 
1943
 

Полярная звезда

 
Ни осенняя распутица,
Ни туман в глуши лесной
Не страшны – была б ты, спутница,
По ночам всегда со мной.
Пусть в пути никто не встретится,
Нет ни тропки, ни следа, —
Загорается Медведица —
Семиглавая звезда.
От нее прямую линию
В малом проведи ряду —
И тогда увидишь синюю
Раскаленную звезду.
Нашу северную, ясную —
В тьме пустыни не пустяк, —
Что на ту похожа, красную,
Украшающую стяг.
Ночка черная ли, хмарная —
Для разведки не беда,
Лишь светила бы Полярная
Путеводная звезда!
 
 
1943
 

Горизонт горел, как факел

Ивану Стаднюку

 
Горизонт горел, как факел…
Кольт и шашка – на двоих.
Мы с тобой тряслись в атаке
На конях нестроевых.
Мы кричали что-то вяло
С прытью явно тыловой.
И металось из металла
Крошево над головой.
Седла новые скрипели.
Кони ржали и не шли
В этой огненной купели,
В этом хаосе земли.
Пули ныли тонко, тонко…
Мокла с поводом ладонь…
И тоскливей жеребенка
Подо мной заплакал конь.
И дышал он, точно птица.
Угодившая в беду.
Стал качаться и валиться,
Умирая на ходу.
Молодые… Жить охота…
Ты мне крикнул на скаку:
– Не добраться пешим ходом,
Прыгай, что ли, за луку!..
Шел конек с двойною ношей.
Пули пели, как лоза.
Были мы с тобой моложе, —
Кости, кожа да глаза.
И тащил нас в муке слезной,
Не щадя мосластых ног,
Безотказный конь обозный.
Уцелевший твой конек.
Френчей рябь… Рычанье пушек…
Шашек всплески… Дым в аду…
И покойники фон Буша
У Ловати на виду.
Танк торчал горой негрозной.
Через рваное жерло
Кровью мертвою, венозной
Пламя черное текло.
И тряслась в дыму пожара,
Пробиваясь напролом,
Поразительная пара
На седле и за седлом.
Генерал увидел это,
Заломил усы дугой:
– На Пегасе – два поэта,
Тесновато, дорогой!
Те заботы – не заботы, —
Подозвал кивком бойца.
– Дать писателю пехоты
Заводного жеребца!..
Я изрек посильным басом,
Оттерев дружка плечом:
– Тут Пегасы и Парнасы
Совершенно ни при чем!
Тут совсем иные сферы,
И о том, как видно, речь:
Бережешь себя сверх меры —
Душу можешь не сберечь…
Мы палили самокрутки.
Грозно морщили мы лбы.
Генерал сказал: – Увы!
Знаешь, друг, солдат без шутки —
Это каша без крупы.
Слушать мне смешно немного
Поучения юнца.
Забирай-ка, парень, с богом
Заводного жеребца!
А не то… —
И сунул бардам
Под нос пуд костей и жил.
…За немецким арьергардом
Эскадрон в ночи спешил.
И на тех тропинках подлых,
Полных выбоин и ям,
Два бойца мотались в седлах —
Сорок лет напополам.
А земля в жару дрожала…
А металл живое рвал…
И сказал ты вдруг: – Пожалуй,
Прав казачий генерал.
На Дону ли, на Шелони,
В яром зареве огня.
Боевые наши кони
Есть Пегасова родня.
Ибо честные поэты —
Поголовно все – бойцы.
Мы не люди без победы,
Не жильцы и не певцы.
Впрочем, это – прописное,
Будто небо и земля…
И тащились наши кони,
Понимая шенкеля.
И заря вставала ало
Вместе с синью полевой.
И металось из металла
Крошево над головой.
 
 
Северо-Западный фронт,
1942
 

На поле боя падают солдаты

 
На поле боя падают солдаты,
Дрожит на касках свет далеких звезд.
И синие холодные Карпаты
Заносят снегом братский их погост.
Во имя нашей Родины и чести.
Солдатской дружбой спаяны в одно,
Бойцы победу добывали вместе,
Не всем дойти до цели суждено.
Они погибли, доверяя свято
Победе нашей, что должна прийти.
 
 
На поле боя падают солдаты…
Не забывайте павших на пути!
 
 
Чехословакия,
1944
 

Когда-нибудь, когда пройдет война

 
Когда-нибудь, когда пройдет война,
И наш народ отпразднует победу,
И вновь посеет пахарь семена, —
Я на могилу к матери приеду.
Там шелестят березки в тишине,
Там чуть дрожит железная ограда.
Враг не топтал твоей могилы. Мне
И это, мама, ратная награда.
…Горит металл. На поле тлеет пень.
– Ты жив, солдат! – кричит сосед соседу.
 
 
Придет победы день. И в этот день
Я на могилу к матери приеду.
 
 
Польша, 1944
 

Могила танкистов

 
На берегу морском, в тумане,
Не на земле своих отцов,
Пилотки сняв, однополчане
Похоронили трех бойцов.
Чтоб им не тосковать в могиле,
Вдали от милых мест родных,
На холм машину водрузили,
В которой смерть застигла их.
Волна метаться не устала,
И лбами бури бьют в гранит,
Но танк уральского закала.
Как часовой, их сон хранит.
…Мы помним дальний берег синий
И лес, поблекший от огня.
 
 
Спокойно спите на чужбине:
Над вами – Родины броня!
 
 
Берег Балтийского моря,
1945
 

Еще в быту штабные карты

 
Еще в быту штабные карты,
И гарнизон сдается в плен,
Еще трещит, дымя, Тиргартен,
Известка сыплется со стен.
Еще багровыми хвостами
Метут «катюши» вдоль реки,
И зависают над мостами,
Бомбя в упор, штурмовики.
Еще врага мы сталью кроем,
Но ясно видим в этот час
Урал весеннею порою,
Тот край, где ждут, тоскуя, нас,
И трактор в поле, и могучий
Отсвет литейного двора,
И те заводы, где на случай
Куют оружье мастера.
 
 
Берлин, 1945
 

На закате провожала

 
На закате провожала,
Обнимала у ворот,
Ох, на много дней вперед!
Ни беспамятства, ни жалоб,
Будто горе сжало рот.
Отпустила – захрипела
От лихой тоски и слез,
Точно разом овдовела
В чистом поле, у берез.
А война огнями выла,
Злые ладила пиры.
Чуб солдату опалила
И согнула до поры.
Отошли в былое годы.
Много крови утекло.
И пришел он из похода,
И стучится он в стекло.
Он жену целует, путник,
Все в груди оборвалось:
Отгорела юность врозь.
…Что другим досталось в будни —
Нам лишь в праздники далось.
 
 
1946
 

Видно, так судьба связала нас

 
Видно, так судьба связала нас,
Что вовек не смогут позабыться,
В черноте ночей Новочеркасск,
Мертвая Цимлянская станица.
Может статься, свидимся с тобой
На вокзале южном или в чайной,
Сдавлены домами и толпой,
Встречей оглушенные случайной.
Погляжу в горящие глаза —
Вспять начнут раскручиваться годы:
Над Одессой рушится гроза,
На дыбы бросая пароходы.
«Мессера» вгрызаются в причал
Без пощады, как исчадье ада.
И пожары корчатся, крича
Челюстями, черными от чада.
Вспомню годы, рвавшиеся в стих,
И, благословляя эту встречу,
На костре волос твоих густых
Отпылавший пепел я замечу.
И прощаясь, может, навсегда,
Благодарен буду среди гула,
Что былые вызвала года,
На минуту молодость вернула,
 
 
1946
 

Я даже не знаю – жива ты

 
Я даже не знаю – жива ты,
Вдали затерялся твой след,
Давно отшагали солдаты
Боями тревог и побед.
Давно в непроглядном тумане
Простились мы в день ледяной,
И зимы сплошных расставаний
Осыпали нас сединой.
Но все ж я навек благодарен
России в суровом году,
Что был мне как сыну подарен
Свой номер в солдатском ряду,
Что жил я со всеми несладко,
Что вышел живой из огня.
Что где-то когда-то солдатка
Ждала и любила меня,
Что память, не стертая далью,
Сияет глазами из тьмы,
Что, битые пулей и сталью,
Грубее не сделались мы.
…Растаяли пушек раскаты.
Вдали затерялся твой след…
Давно отшагали солдаты
Боями тревог и побед.
 
 
1948
 

В праздный вечер

Илье Френкелю

 
Звезды юга ночь развесила,
Шашлыки трещат в огне.
Отчего же нам не весело —
Объясни, товарищ, мне.
Мы встречали в жизни разное —
Ржавый хлеб, неравный бой, —
Странно, что в минуту праздную
Загрустили мы с тобой.
Ведь скучали мы, наверное.
На фронтах, в морозной мгле
О стакане с добрым вермутом,
Успокоенной земле.
Море лужицы блаженнее,
Тишина стекает с крыш.
Жизнь не знавший без движения,
Ты с улыбкой говоришь:
– Шестьдесят минут потеряно,
Сколько бы за этот срок
Было тропок перемеряно,
Перехожено дорог!
 
 
Грузия, 1947
 

И мы живем, забыть не в силе

В. П. М.

 
Нам память изменяет часто,
Она, как сеть в реке годов:
Невзгоды, мелочное счастье
Уходят вскользь из неводов.
И мимо – фразы и курьезы,
И шут, что прежде был могуч,
И преданы забвенью грозы.
Над нами бившие из туч,
Иные радости пустые
Давно уж скукой холодят,
Но греют земли, где мы стыли
Годами в звании солдат,
В тех котлованах и траншеях,
Где мы любили без потерь
Девчонок наших тонкошеих,
Дай бог здоровья им теперь.
И мы живем, забыть не в силе
Ни гроз, ни дружбы, ни вины,
Ни милых девушек России,
Ни первых выстрелов войны.
 
 
1952—1972
 

Мальчикам Великой войны

 
От мешков вещевых горбаты,
От винтовок и станкачей, —
Отбиваясь, брели солдаты
В черный чад фронтовых ночей.
Молчаливые, точно камень,
Шли в крови вы и соли слез.
Я тащил вас, скрипя зубами,
По ничейным дорогам нес,
Чтоб потом, в свой черед и муку,
Плыть на ваших руках, в бреду,
По горячему, словно уголь,
Будто кровь молодая, – льду.
Мы бывали хмельны без водки —
Нараспашку рванье рубах!
И любовь моя – одногодки —
Умирали в моих руках.
Умирали: «Ах, мама милая.
Через слезы ты мне видна…»
И была вам порой могила
В час несчастный – на всех одна.
Я вас помню в кровавых росах,
Где – разрыв, а потом – ни зги,
Ваши грязные, как колеса,
Задубевшие сапоги.
Ваши выжженные шинели,
Тенорок, что в бою убит,
Ваши губы, что занемели
И для жалоб, и для обид.
Сколько прошлое ни тряси я —
Все одно и то же, как стон:
«Лишь была бы жива Россия
Под зарею своих знамен!».
Я запомнил навек и свято
Ржавый дым и ожог жнивья,
Дорогие мои ребята.
Мои мальчики, кровь моя.
Грубоватые и земные,
Вышло – голову вам сложить,
Вышло – вас пережил я ныне,
Дай бог память не пережить.
Ни забвенья тебе, ни тленья —
И надежда, и боль веков —
Легендарное поколенье
Непришедших фронтовиков.
Вас запомнят века другие,
Всей безмерной земли края,
Братаны мои дорогие,
Мои мальчики, кровь моя…

1972
 

Мне порою мерещится чудо

Мне порою мерещится чудо

 
Мне порою мерещится чудо,
Будто юность вернулась, звеня,
Будто вновь я всесилен, – и удаль,
Как волна, подпирает меня.
Все, как прежде. Я смел и отчаян,
Снова жить мне в глуши, без жилья,
И дубок мой дырявый отчалил
От причала, где мама моя.
Вновь брожу я по тундре и рощам,
Позабыв и уют и вино.
Но стихи говорят: «Мы не ропщем,
Мы и сами бродяги давно».
Вновь заносит меня на болота,
На гольцы, где чернеют орлы.
Журавли мне роняют с полета
Позабытое мною «курлы…»
Песня синего моря и суши,
Тишину в наши уши пролей.
…И природа врачует нам души
С деликатностью мамы моей.
 
 
1972
 

У Байкала легкими ночами

 
У Байкала легкими ночами,
Где костры себя сжигают в дым,
Я брожу с котомкой за плечами
По дорожкам каменным крутым.
В тишине я слушаю живое,
В обнаженной памяти храня
Крик кедровки, бормотанье хвои,
Доброту и ненависть огня.
В голубой одежке из тумана
Селенга проносится, быстра.
Мечутся на зелени урмана
Крылья ястребиные костра,
Потихоньку звезды потухают,
Скоро с неба кинется заря.
Хорошо водиться с пастухами,
Не спеша о жизни говоря.
Сухостой топориками рушим,
На углях оленину коптим.
…Телу нужен отдых. Нашим душам
Много больше он необходим.
 
 
Восточный Саян,
1965
 

Осины синие, босые…

 
Осины синие, босые
У заливных твоих лугов,
И смотрит в Смолино Россия
Легко белками облаков.
Кигиканье послушай чаячье,
Тихонько к берегу причаль…
И вдруг рождаются нечаянно
Твои отрада и печаль.
И славно дышится в покое,
И легок возраст оттого,
Что не сгибает нас былое,
Как будто не было его.
 
 
1970
 

Убралась зима, раскаясь…

 
Убралась зима, раскаясь,
И уже, в кипенье гроз.
Ветерок весны ласкает
Ноги теплые берез.
На лесных полянах тихо, —
Малый мир еще ничей.
Ждет, как чуда, косачиха
Поединка косачей.
Вот они! В пере и пухе
Молодой кулачный бой
Ради юной копалухи —
Скромной курочки рябой.
На мели кулик мелькает
Рядом с парою своей,
И кишит вода мальками
Полосатых окуней.
Луг надел наряд парчовый,
Легкий свадебный наряд,
И над ним часами пчелы
Неумолчные парят.
Отогрелся заяц куцый,
Приглядел себе жену.
Мошки малые толкутся,
Тянут песенку одну.
Это песенка простая
О ликующей поре,
Как весна листву листает
На своем календаре.
Дали дышат новизною.
Вся земля вступает в брак.
Только солнце за луною
Не угонится никак…
 
 
1972
 

На ржавце, на воде стоячей

 
На ржавце, на воде стоячей,
Отражаясь, дрожит луна.
За осокою утка крячет,
Тихо плачет. О ком она?
Много нежности в тайном зове
Вековечных простых путей.
…Я вхожу в этот мир, как совесть,
Без оружия и сетей.
И глазею в тиши на чудо
Дробных дождичков и лесов,
И, пьянея, слушаю удаль
Закипающих голосов.
Лес окрашен рябин кистями,
Щуки хлещут хвостами мель.
Ах, как горько полынью тянет!
Ах, как душу качает хмель!
Пусть живое в живое верит,
Легковерия не кляня.
 
 
…И задумчиво смотрят звери
Без смятения на меня.
 
 
1971
 

Иду по первой тропке

 
Иду по первой тропке
На выпавшем снегу.
Косули смотрят робко,
Не роются в стогу.
Ах, милые, не пули
Несу я вам, не нож.
И зря у вас, косули,
Бежит по коже дрожь.
Я много видел смерти
И не одну войну,
И оттого, поверьте,
Я вас не обману:
Ни горечи, ни боли,
Ни выстрела, ни зла.
Принес я крупной соли
Для вашего стола.
Доверчиво-красивы,
Вы – кровное мое, —
Как живопись России
И вымысел ее.
 
 
1972
 

В крови у нас гнездятся быль и небыль

 
В крови у нас гнездятся быль и небыль —
Пещер дымы́, земных разломов дно.
Так петухов, наверно, тянет небо.
Пусть изредка. Туманно. И темно.
Они кричат и хлопают крылами.
Срываются в отчаянный полет,
И грузные, как из вселенной камень,
Горячей грудью расшибают лед;
Окрест взирают из последней мочи,
Как у родного дома пилигрим,
И горлом окровавленным хохочут
Над изжитым ничтожеством своим.
 
 
1973
 

Слушайте космические знаки

 
Слушайте космические знаки
Нервами открытыми антенн,
Тявканье прощальное собаки.
Вечностью утащенное в плен!
Слушайте галактики гуденье,
Грозный шепот Млечного Пути.
Всемогуща сила тяготенья,
Тайное и вечное «Приди!».
В тьму зеленой лампою качну я,
Лунным легким пламенем облит.
Слушайте вселенную ночную,
Окаянный голос Аэлит!
 
 
1961
 

Мир ночей – и таинство, и чудо

Сыну Алеше

 
Мир ночей – и таинство, и чудо,
Рек озноб, и хохоток сычей,
Серый волк, Иванушкина удаль,
Переливы праведных мечей.
Кони травкой хрупают у плеса,
И лежит у ног, как стригунок,
Маленький, пока одноголосый,
Несмышленый вовсе огонек.
Вот теперь похож уже на паву.
Выгнул хвост дугою до реки.
И летят на смертную забаву
Майские железные жуки.
Кто там плачет! Филин или евнух?
Или это колдовство стиха?
Или стонет статная царевна
На суровом ложе пастуха?
Воют волки над бараньей тушей,
Сходят феи к речкам и ключам.
Так замри же, мальчик мой, и слушай:
В целом мире – над водой и сушей —
Сказки оживают по ночам.
 
 
1967
 

В студеный сон вороний

 
В студеный сон вороний
Луна вонзила рог.
В ночи молотят кони
Сумятицу дорог.
Подков каленых дроби, —
Сугробы – стороной.
И нижется, как ропот,
Качаясь, коренной.
Кричит возница: «Ну-ка!»
Во тьме бодрит коней.
Зализывает вьюга
Каракули саней.
И вот – в глуши гранитной,
Как взорванный снаряд,
Гремят грома́ Магнитной,
Огни ее горят.
И чудятся в железе,
Заметные едва,
Неведомой поэзии
Начальные слова.
 
 
Урал, 1931
 

Рабочему классу Урала

 
Мы с детских лет твою носили робу,
Твои заботы чтили и права,
Твои крутые, как металл на пробу,
До капельки весомые слова.
Ты верил нам, как верят людям взрослым,
Работу дав – начало всех начал,
Ты нас, мальчишек, обучал ремеслам
И мудрости житейской обучал.
И мы росли и обретали силу,
Отчизне присягая и труду,
И доменным огнем нас прокалило,
Как прокаляет флюсы и руду.
Возненавидев скуку и безделье,
Мы шли с тобой все тверже и смелей,
И в горький час, и за столом веселья,
Живя по правде, по одной по ней.
Пусть не металл теперь точу я – слово,
Пускай мартены лица нам не жгут,
Но честный стих бетонщика Ручьева
Есть тот же подвиг и нелегкий труд.
Бывает, право: свой удел поносим
И, зря испортив множество чернил,
Себе твердим, что это дело бросим
И что предел терпенью наступил.
Но слышим голос басовитый, ясный:
– Эге ж, ребята, неважны дела,
Выходит, что учил я вас напрасно
Упорству огневого ремесла…
И больше – ни попрека, ни укора.
И вновь для строчки – страдная пора,
И безразличны вопли щелкоперов,
Шипенье гастролеров от пера.
И в добром слове обретая веру,
Ты снова – сын в кругу своей семьи,
И точишь сталь по вашему примеру,
Уральские товарищи мои.
Я ваш не потому, что я когда-то
У вас учился тайнам ремесла,
И не по праву сына или брата —
По крепости душевного родства.
Нет, не пропиской – твердостью закала
Гордился по закону на войне,
Когда рвались дивизии Урала
Через огонь и выжили в огне!
Вот почему мне дороги до гроба,
Вот почему – и долг мой, и права —
Твои крутые, как металл на пробу,
Весомые до капельки слова.
 
 
1959