Текст книги "Капитан идет по следу"

Автор книги: Марк Гроссман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Смолин еще просматривал очередные дела, когда его пригласили к телефону. Звонил следователь Гайда из прокуратуры.

– Тут Сивриков у меня вот… за дверью сидит… – как всегда, отрывочно и не очень складно объяснял Гайда. – Из тюрьмы привезли. Заявил, что он-де Агулина убил. Врет, небось, шельма… Да, врет… Но поговорить надо. Не мешает.

По дороге в прокуратуру Смолин расстроенно говорил себе, что в его работе усилия, затраченные на сыск, нередко прямо противоположны успеху, и что с этим, вероятно, надо мириться, как с издержками профессии. А вдруг этот Сивриков сказал правду? Какая тогда цена ему, сыщику с многолетним опытом? Впрочем, едва ли есть на земле профессии без неприятностей. Смолин вошел к Гайде, стараясь скрыть свое раздражение, но Михаил Иванович, бросив взгляд на капитана, дружески пожал плечами:

– А вы, батенька, не расстраивайтесь… Врет же, поверьте мне… А вот, зачем врет, любопытно…

– Его привезли из тюрьмы? – чтобы начать разговор, спросил Смолин. – За что осужден?

– Убийство в пьяной драке. Двадцать пять лет тюрьмы.

– Сколько вели следствие?

– Около месяца.

Смолин откровенно рассмеялся:

– Он, что же, сидя в тюрьме, убил Агулина?

– Нет, отчего же. Бегал из-под стражи. Первого июня исчез. Пятого – вернули.

Смолин задумался. Потом неожиданно повеселел и сказал Гайде:

– А вы знаете, Михаил Иванович, это очень интересно. Давайте сюда вашего Сиврикова!

Часовой ввел в кабинет высокого широкоплечего парня лет двадцати восьми. Узкий, скошенный назад лоб, должно полагать, свидетельствовал о том, что Сивриков не отличается большим умом.

– Расскажите гражданину следователю, Сивриков, – обратился к нему Гайда, – как вы убили мастера Агулина.

– Убил и все, – пробурчал Сивриков. – Ножиком.

– За что осуждены? – вмешался Смолин.

– Драка с убийством.

– Срок наказания?

– Двадцать пять лет. По статье.

Смолин пристально посмотрел на осужденного:

– Сбежал из-под стражи и – за нож?

– Бывает.

Смолин повернулся к Гайде:

– Пожалуй, его больше и судить нечего, Михаил Иванович? А? И так – двадцать пять лет.

– Понятное дело, куда больше, – ухмыльнулся Сивриков.

Капитан заглянул в дело:

– Вы не скажете, Аркадий Петрович, передачи вам в тюрьму приносили? Приносили. Кто?

– Мальчишка один. Знакомый. Нечего его сюда впутывать.

– Значит, вы убили Агулина? – без всякого перехода спросил Смолин. – А как он был одет в ту ночь?

– Обычно, – спокойно отозвался Сивриков. – В пиджаке, понимаешь, в брюках.

– А на ногах? Ботинки, сапоги?

– Я на ноги не глядел.

– Как вы проникли в квартиру Агулина? Вы знали его раньше? Видели когда-нибудь?

– Зачем мне его знать? Должен открыть клиенту. Я постучал, он открыл.

– Когда вы стучали?

– Ночью.

– Понимаю. В какое время?

– Ночью. А время не знаю.

– Приблизительно?

– Может, в двенадцать, может, в час.

– Почему поздно?

– Занят был.

– Чем?

– Занят – и все.

– Хорошо. Расскажите, как расположены комнаты в доме Агулина?

Сивриков сделал неопределенный жест рукой:

– Вот так одна, понимаешь. Вот так – другая. Вот так, еще одна.

Смолин помолчал, приглядываясь к Сиврикову, и сказал негромко, занятый, очевидно, какими-то мыслями:

– В доме Агулина – только две комнаты. Та, в которой работал, и спаленка. Третьей нет.

– Может, и нет, – не стал упираться Сивриков.

– До ареста работали?

– Нет. Нервы у меня.

– Друзья у вас есть?

– Имеются.

– Назовите.

Сивриков потер лоб тыльной стороной ладони, ответил с подчеркнутой обстоятельностью:

– Иванов, Петров, Сидоров и другие.

Смолин постучал пальцами по столу, сказал Гайде:

– Велите отправить осужденного в тюрьму, Михаил Иванович. Мне он пока не нужен.

Оставшись одни, следователи несколько секунд молчали.

– Сивриков тут не при чем, – наконец промолвил Смолин. – Это ясно, как божий день. Берет на себя чужую вину. Полагает, что его не убудет от этого. Видимо, хорошо знает убийцу и выполняет его просьбу.

Гайда согласно кивнул головой. На малоподвижном некрасивом лице, этого человека странно живыми и притягательными были глаза. Смолину казалось, что они постоянно меняют краски, как поверхность голубого горного озера в короткие минуты рассвета.

– Понятно, просьбу, – отозвался Гайда. – Да ведь не всякий возьмется выполнять такую просьбу… да, не всякий. Значит, дружок просил. А когда просил, как полагаете?

Гайда подчеркнул слово «когда», и Смолин понял своего старшего товарища.

– С первого по пятое июня, когда Сивриков был на воле? – вслух размышлял капитан. – Едва ли. Он думал о том, как замести следы и верил, что сделает это. Иначе, зачем бежать? Полагаю, убийца и не стал бы просить Сиврикова в то время – у этих людей есть свой кодекс. Они, вероятно, не встречались в эти пять дней. – Ведь мы могли выйти на след того или другого и взять обоих.

– Да… вы правы… конечно… – подтвердил Гайда. – Почему Сивриков только вчера заявил об убийстве? Зачем тянул? Нет, не тянул… Он ничего не знал о нем. Что ж в итоге?

– Его попросили взять на себя вину два-три дня назад? Так, надо думать?

– Вот именно. Надо найти тех, кто носил ему передачи.

На следующий день Смолин поехал в тюрьму, чтобы выяснить фамилии людей, приходивших к Сиврикову. Выходило, что передачи осужденному приносил всего один человек. Сохранилась его записка на листе из ученической тетради. Записка не представляла особого интереса, и Смолин, быстро пробежав ее взглядом, остановился на подписи.

В конце страницы неустойчивым аккуратным почерком было выведено:

«С. Мятлик».

Смолин насторожился. Он уже где-то слышал эту фамилию.

Теперь, пожалуй, можно было возвращаться к себе.

Машина, не сильно покачиваясь на рессорах, мчалась к центру города, и капитан на мгновенье закрыл глаза, отдыхая. И совсем внезапно, как это часто бывает у людей, обязанных многое помнить и знать, капитан почти зримо представил себе тощую папку – дело № 247, прекращенное производством в суде. Там, в этой папке, было заявление Агулина, обвинявшего в краже часов «Звезда» С. Мятлика, – улица Новая, дом 43.

Приехав в управление, Смолин позвонил в суд. Память не изменила капитану: С. Мятлик жил в доме № 43.

Смолин не стал терять времени. Найдя Анчугова и Бахметьева, капитан отправился с ними на улицу Новую.

Неподалеку от дома № 43 сыщики вышли из машины. Отправив Павла за ордером на обыск, Смолин медленно пошел к нужному дому. Анчугов свернул в боковую уличку, чтобы выйти к нему с противоположной стороны. Бахметьев заправил длинные мягкие волосы под фетровую шляпу, широко улыбнулся, и его подвижное скуластое лицо стало маленько глуповатым от счастья: молодой и здоровый человек, вероятно, пришел на свидание.

Купив у девочки на углу ветку отцветающей сирени, Бахметьев воткнул ее себе в петлицу пиджака и, поминутно взглядывая на часы, стал вышагивать от угла до угла.

Через полчаса, уже обеспокоенный тем, что его, очевидно, обманули, молодой человек стал присматриваться к проходящим автомашинам.

Заметив выехавшую из-за угла «Победу», он решительно поднял руку.

Шофер на секунду задержался, покачал головой и отправился дальше.

Бахметьев положил в карман ордер на обыск, переданный ему Павлом, и направился к дому № 43.

Калитка была открыта, и капитан прошел во двор. Почти сейчас же рядом с Бахметьевым оказался Смолин, и они вдвоем направились в маленький домик.

В неприбранном запыленном помещении находился мальчуган лет десяти. Он неумело шаркал рубанком по доске, и пот градом катился с его лба.

Увидев незнакомых, мальчишка оставил свое дело, потер руки, выпачканные в смоле, и вопросительно посмотрел на вошедших.

– Здравствуй, – сказал Смолин. – Ты – Мятлик?

– А то нет?

– Один?

– Ну, да.

– Зовут-то тебя как?

– Степа.

– А где взрослые?

– У нас нет взрослых. Брат один.

– А он где?

– Не знаю.

– Ну, ладно. Мы его подождем. Можно?

– Ждите.

Мальчишка несколько раз провел рубанком по доске, потом поднял голову и молча взглянул на взрослых.

– Ты что-то спросить хочешь, Степа?

– Вы зачем пришли? В гости или как?

– По делу. Чемодан купить надо. Соседи говорят: у вас есть. Лишний.

– Это какой же? – поскреб мальчишка в затылке. – Кожаный, что ли?

– Он самый.

– Хватились! – ухмыльнулся Степа. – Его Семен давно отдал.

– Кому?

– А у кого брал.

– Опоздали, выходит, – огорчился Бахметьев. – А нам чемодан этот в самый раз подошел бы. Кожаный, большой, прочный.

– Что и говорить, – солидно подтвердил мальчик.

– А брат не поминал, чей чемодан?

– Говорил, Венки Кривого. Он тут близко от нас живет. Сапожник.

Взрослые помолчали.

– Знаешь, что? – сказал Смолин Бахметьеву. – Ты тут посиди, Егор Авдеич, а я к этому сапожнику схожу. Может, продаст?

Острогав доску, Степа сел рядом с Бахметьевым и сказал, покачивая ногой:

– А я недавно в тюрьме был!

Мальчугану, кажется, наскучило одиночество и теперь он был рад поговорить.

– Что ж ты там делал?

– Передачу таскал. Сиврикову. Его зазря посадили.

– Может и зазря, – отозвался капитан. – А почему ты передачу носил, а не брат? Ведь Сивриков, его товарищ, а не твой.

– Семен сказал – голова болит. А у меня голова никогда не болит. Я и пошел. И в тюрьме интересно побывать.

Степа неожиданно вздохнул и сказал без всякого перехода:

– Денег, понимаешь, у нас мало. А мне вот так нужно…

Он провел себе пальцем по горлу.

– Зачем же тебе деньги?

– А как же? – с искренним удивлением промолвил Степа. – Самолет я делаю. Матерьял нужен.

– А Семен разве плохо зарабатывает?

Мальчишка махнул рукой:

– То густо, а то пусто. Если куда поедет, заработает. А дома сидит – картошка одна.

– Устроился бы на службу.

– Больной он. Чарка его бьет.

– С водкой дружит?

– Ну, да.

Бахметьев достал папиросу и чиркнул зажигалкой.

Степа внимательно поглядел на зажигалку и ухмыльнулся.

– Ты, что? – поинтересовался капитан.

– Машинка у тебя простенькая. У меня лучше была.

– Чем же лучше?

– Вся медная, – воодушевляясь, заговорил мальчик, – и фигуристая, красивая. Только колесико я потерял. Перестала она зажигаться.

– Починил бы.

– Сам не мог. А в мастерских не брали. Уже потом мне Сеня сказал: «Поедем в поселок, там Агулин есть такой. Он починит». Мы там два раза были. Агулин тоже не хотел брать, злой такой. Ругался на Семена чего-то…

Степа сокрушенно покачал головой и признался:

– Потерял я эту зажигалку где-то. А может, брат взял, да не признается. А Агулина убили.

– За что же его убили, Степа?

– Кто знает? Сеня говорил, больно злой он. Вот за это и убили, наверное…

В прихожей послышались шаги. Бахметьев опустил руку в карман и сейчас же вынул ее – в комнату вошел Смолин.

Переглянувшись, сыщики вышли во двор.

Оказалось, что сапожник Венка Кривой ничего не знал о чемодане. В ответ на вопрос капитана он громко расхохотался:

– А я ж не граф, гражданин, чемодан из кожи иметь. Для моего барахла и фанерный сойдет. Приболтнул Сенька, это за ним водится.

Бахметьев коротко рассказал о своем разговоре с мальчиком, покачал головой:

– Жалко мальца, но придется искать сейчас.

Сыщики вернулись в комнату.

Смолин сказал:

– Мы должны сделать у вас дома обыск, Степа. Вот наши документы.

Мальчик исподлобья взглянул на следователей и нахмурился:

– А говорили, чемодан нужен!

– Не все можно сразу говорить, Степа. Ты не сердись. Мы – быстро, и ничего лишнего не тронем. Вот только понятых позовем.

Анчугов, наблюдавший из глубины сарая за калиткой, уже устал и очень хотел курить. Он видел, как Смолин вышел на улицу и вскоре вернулся с двумя мужчинами, видимо – понятыми.

Прошло еще около часа. Старший Мятлик не появлялся.

В это время Бахметьев и Смолин уже заканчивали безрезультатный обыск.

Были пересмотрены все вещи, обследованы стены и полы.

Головки гвоздей в полу везде были покрыты краской, а там, где краска сошла – имели серовато-ржавый цвет. Значит, ни одну доску пола не снимали со своего места и не устанавливали вновь. Если бы это случилось, шляпки гвоздей, несомненно, блестели бы от ударов молотком.

Стены в домике были каменные, и сыщики простукали их молоточками. Кирпичи издавали звонкий, а не глуховатый звук, какой обычно бывает тогда, когда в стене есть пустоты. Выходит, в стене не было тайника.

Закончив обыск в комнате, сыщики прошли в небольшой чулан, пристроенный к дому.

Полив землю водой и прощупав ее длинным стальным прутом, товарищи не нашли здесь ничего подозрительного.

В углу чулана были беспорядочно свалены книги. Бахметьев взял несколько книг сверху – это оказались старые церковные тома – перелистал их и передал Смолину.

Внимательно осмотрев книги, Смолин поднял еще несколько томов и изумленно вздернул брови: книги в этом сухом подвале были очень тяжелы.

Александр Романович открыл одну из них. Под обложкой, во всю толщину страниц, были прорезаны круглые аккуратные отверстия, и в них тускло блестели серебряные часы. В остальных книгах был спрятан часовой инструмент и короткий нож с наборной рукояткой.

Увидев это, Венка Кривой, приглашенный понятым, удивленно присвистнул и покачал головой:

– Нечисто.

Потом, потирая щетину на подбородке, сказал огорченно:

– А ему, сукину сыну, кило смолы в долг давал. Плакала моя смола, получается.

Сыщики переглянулись. Теперь, кажется, становилось ясным, как Мятлик проник в дом Агулина. Зная, что часовщик недоверчив от природы, да еще подозревает его в краже часов, преступник, конечно, не стал стучаться к нему. Мятлик, видимо, смазал тряпку жидкой смолой и бесшумно выдавил «пластырем» стекло в большой комнате, где обычно работал Агулин и где ночью, разумеется никого не было. Оттуда он проник в спальню и расправился с жертвой.

…Уже в небе поднялась луна, и утомленный Степа похрапывал на кровати, когда на улице послышались медленные широкие шаги.

Вскоре калитка дома № 43 бесшумно распахнулась. Однако никто не вошел во двор.

В напряженной тишине прошелестел крыльями ночной жук. Где-то сонно полаивали собаки.

Прошло несколько минут, и в раме калитки выросла фигура высокого узкоплечего человека. Он на секунду остановился, прислушался и осторожно пошел к дому.

За его спиной внезапно вырос кто-то.

Резкая команда на секунду парализовала Мятлика, но уже в следующее мгновение он метнулся в сторону и бросил руку в карман.

Увидев прямо перед собой дуло пистолета и услышав приглушенные голоса трех человек, Мятлик медленно, будто раздумывая, потащил руки вверх и сказал не столько этим людям, сколько себе:

– Сивриков, выходит, продал, подлая душа.

И помолчав, зло усмехнулся:

– Ведите. Отпрыгался Сенька Мятлик!

КОНЕЦ РЫЖЕГО

Его никто не видел. Никто не мог сказать, где его, хотя бы приблизительно, нужно искать. Два года он действовал в городе и два года выходил сухим из воды.

И все же сыщики знали о нем немало.

– Он высок ростом и рыжеволос, – задумчиво говорил Кичига, попыхивая дымком и изредка взглядывая на Смолина. – Дважды мы подбирали на месте краж рыжие волосы. Как-то, в прошлом году, он расписался на стене ювелирной мастерской, прежде чем уйти из нее. Ты помнишь эту надпись? «Не ищите меня, дурни!» Я измерил высоту, на которой была сделана надпись. Сто шестьдесят шесть сантиметров от пола. На стене люди пишут обычно в уровень глаз. От глаз до темени еще, скажем, четырнадцать-пятнадцать сантиметров. Выходит, в Рыжем – метр восемьдесят. О том же говорят и следы его ног.

– Вероятно, все это так, – согласился Смолин.

– Ему сейчас лет сорок, – продолжал Кичига. – Нам удалось собрать его пальцевые следы. На раме в промтоварном магазине, на шкатулке в ювелирной мастерской и на мельхиоровых ложках, оставленных в ограбленной квартире.

Ты знаешь, чем старше человек, тем шире папиллярные линии и бороздки между ними. У Рыжего – шесть-семь линий на пяти миллиметрах следа. Такой отпечаток не оставят ни ребенок, ни юноша. Мало того, у взрослых людей обычно бывает на две-три линии больше, чем у Рыжего. Выходит, он не отличается худобой.

– Мне нечего возразить на это, – сказал Смолин. – Я тоже обратил внимание на его отпечатки. Он, действительно, оброс жирком и, конечно, не молод. Папиллярные линии у него имеют частые разрывы. Значит: подтерлись, подработались за долгую жизнь этого мошенника.

– Я основательно поработал с отпечатками Рыжего, – продолжал после паузы майор, – и могу, кажется, утверждать – это профессиональный вор и грабитель. Следы всех его пальцев говорят еще и о том, что он далек от физического труда. Я искал в его отпечатках следы ожогов: может быть, он кочегар или повар, кузнец или сварщик? И не нашел. Ничто не наводит на мысль, что преступник относится к цеху сапожников или портных: в отпечатках нет точечных углублений, которые обычно остаются от уколов иглой или гвоздями. Нет ни частиц угля, которые могли бы выдать кочегара, ни краски, с которой имеет дело маляр, ни масла, пачкающего руки смазчика или шофера.

Рыжий умен и изворотлив. Два года путает он сыск, оставляя на месте преступлений то галошу с детской ноги, то окурок со следами губной помады, то бутылку с отпечатком чужого пальца.

И все же жулика выдает его почерк.

Одни подбирают ключи под замки и отмыкают квартиры или магазины. Другие действуют ломиком-фомкой. Третьи проникают в подвал, а оттуда – внутрь дома. Четвертые смачивают тряпку в смоле и выдавливают стекла. Пятые спускаются в дымоходы. Ты заметил: Рыжий проникал в магазины и квартиры через чердаки или крыши. Он пробивал дыры в потолочных перекрытиях и спрыгивал вниз. Все дыры его работы – огромны. А то как бы он пролез через них?

– Что ты думаешь о его характере, Сергей Лукич?

– Здесь легко ошибиться. У нас мало данных. Но можно предположить: Рыжий, как все преступники, живет одним днем и не заботится о будущем.

Он крал и грабил часто, хотя только одна кража в ювелирной мастерской могла дать ему десять-пятнадцать тысяч. Выходит, он способен в одночасье прокутить награбленное.

Мы ни разу не наткнулись на него ни в ресторанах, ни на частных квартирах. Не попался он нам и на вокзале. Вероятно, он исчезал из города пешком и успевал за короткий срок покрыть большие версты.

Даже при этом мы сумели бы его накрыть: такой человек должен броситься в глаза. Я думаю, он обладает немалым актерским талантом – мастерски гримируется, изменяет походку и внешность, возможно – голос.

И еще одна деталь. Ты помнишь, в начале года он разобрал потолок и спрыгнул на прилавок магазина? Там, в темноте, наткнулся на сторожа. Оглушив его, связал веревкой, очистил полки и исчез.

Ты не обратил тогда внимание на веревку? Напрасно. С ней стоило повозиться.

Дело в том, что веревка эта была разной толщины и имела неодинаковый шаг крутки. Да и каболки были свиты не в левую, а в правую сторону.

– Что ж из этого следует?

– Это веревка домашней работы.

– А почему бы ему просто не купить веревку в магазине?

– Почему? Сейчас трудно сказать. Вероятно, он не хочет появляться в магазине. А может быть, плетенье веревок служит для него ширмой…

Смолин молча взглянул на товарища и неожиданно улыбнулся. Достал трубку, набил ее табаком и несколько минут сосредоточенно курил, наполняя комнату медовым запахом «Золотого руна».

– Прошлой ночью, Сергей Лукич, – наконец сказал Смолин, – Бахметьев случайно арестовал Рыжего в Заречном лесу.

Кичига бросил быстрый взгляд на Смолина и усмехнулся:

– Если это не шутка, то как отнестись к твоим вопросам? Экзамен на зрелость эксперта?

– Ни то, ни другое. Мне лишний раз хотелось убедиться в точности твоего анализа. Я же сказал: Рыжего взяли случайно…

Кичига с любопытством посмотрел на товарища, толкнул ящик стола, запер его на ключ и поднялся:

– Я хочу повидать Рыжего.

Товарищи спустились в подвальный этаж, и дежурный провел их в одиночную камеру.

Спиной к вошедшим стоял высокий толстый человек с грязно-рыжими волосами, побитыми сединой. Он был в ватнике, без ремня, и в длинных охотничьих сапогах. Ни скрип двери, ни шаги вошедших не заставили его повернуться.

– Я забыл тебе сказать, Сергей Лукич, гражданин Деревягин – глухонемой. Я даже не могу ему объяснить, за что он арестован.

Смолин подошел к задержанному вплотную и почти у самой его головы вдруг громко ударил в ладони.

Деревягин вздрогнул, резко обернулся к вошедшим, и в его растерянных ястребиных глазах на одно мгновенье блеснули хищные огоньки.

– Ну, что ж, здравствуй, земляк, – холодно произнес Смолин.

Глаза жулика забегали по лицам вошедших, кажется, он не узнавал ни того, ни другого.

– Забыл ты меня, выходит, Николай Кузьмич?

Рыжий молчал несколько секунд, пристально всматриваясь в лицо Смолина. Потом усмехнулся:

– Вот и довелось встретиться… Мне не очень приятно, тебе – не знаю как…

Кичига с удивлением глядел то на Рыжего, то на капитана, мрачно сдвинувшего брови.

– Будешь признаваться, или как? – спросил Смолин.

– Другому ничего не сказал бы. Тебе скажу. Колька Мортасов понимает землячество.

– Ну, ладно, – сухо произнес Смолин, – подумай, а я потом увижу тебя.

Поднимаясь с Кичигой по лестнице, капитан сказал:

– Это долгая история, Сергей. Мы учились с Колькой Мортасовым в одном классе. Однажды…

И Смолин коротко рассказал о появлении Колькиного отца в лесу, об исчезновении мальчишек из Сказа.

Колькиного отца и Геньку взяли давно. Сенька пропал на фронте. А Колька исчез: ни вестей, ни костей.

– Два года мы шли по следам Рыжего, и все это время я не мог отделаться от мысли: Рыжий и Мортасов – один человек. Может, это шло от того, что и тот, и другой – рыжие; может, потому, что оба – умны и изворотливы.

Ночью Бахметьев с двумя помощниками выехал в лес. Там где-то была землянка. В ней укрывалась старуха, которая не раз продавала краденое.

На заре Бахметьев нашел землянку и там внезапно напоролся на Кольку Мортасова. Капитан задержал и его, и старуху. Это оказалась Колькина мать.

В управлении Мортасов ткнул Крестову в руки паспорт на имя Деревягина и знаками объяснил, что не говорит и не слышит.

– Бахметьев оставил своих людей у землянки?

– Оставил. У Кольки должны быть связные, все те, кто сбывал краденое и снабжал его в дни кутежей и затворничества.

– Так отчего ж ты не рад?

– Случайная удача. Потому.

Утром к Смолину зашел Крестов. Начальник уголовного розыска присел на подоконник, подымил папиросой и сказал, усмехаясь:

– Твой земляк дурит. Воды в рот набрал.

Смолин, кажется, не удивился:

– С ним придется повозиться не один день. Легко не сломать. Но мы много знаем о нем, надо загнать его в угол.

– Он не хочет говорить ни с кем, кроме тебя.

Через полчаса дежурный привел Рыжего. Мортасов подождал, пока Крестов уйдет, и тяжело повернулся к Смолину:

– Что ж, давай беседовать, земляк. Как на исповеди… Ты знаешь Кольку, Смолин. Он не глупый парень, Колька. Потому понимаю: взяли меня случайно.

Мортасов коротко улыбнулся и продолжал:

– Весь мой грех – пожар да печать. А потом праведно жил. Ты спросишь: зачем бежал? А я тоже спрошу: какая жизнь кулаку или, скажем, спекулянту в селе? Ты первый грыз бы меня, как ржа железо. Так что не обессудь: выкручивался, как мог.

– Откуда чужой паспорт?

– Чужой? Это мой. Я уже двадцать лет Деревягин. И мать – Деревягина. И отец, пока жив был, – Деревягин. Тут, верно, не без греха: сказовскую печать пристроил.

– Сельсовет зачем жег?

– Чтоб печати не хватились.

– Отец велел?

– Он. Покойник.

– Значит, больше ни в чем не грешен?

– Ни в чем. Как на духу говорю.

– Недолго думал, да хорошо соврал! – усмехнулся Смолин.

Мортасов подвинулся вплотную к капитану и сказал доверительно:

– Мы не дружили мальцами, Сашка. Но ты – мой земляк. И матери наши, и деды – соседи были. Отпусти меня, Сашка.

– А пожар и печать?

– О том уж и собаки не лают. На раз ума не стало – довеку дураком прослыл.

– Зачем мать с ворами путалась?

– Мать? – Мортасов пристально посмотрел на Смолина, помедлил с ответом. – Посади тебя в клетку, и ты выть станешь. Жить-то как-никак надо было. Соорудил я в лесу землянку: три кола вбито, да небом покрыто. Пеньку покупал, веревки вил. Кормился тем. Мать товар продавала. Может, с каким вором и схлестнулась на рынке. Никто не видит собственного горба, Сашка.

– Почему у полковника молчал?

– Чужой он человек. Со службы живет. Поймал кого – добрый службист. Не поймал – коситься станут, а то и вовсе прогонят. Ты – иное. Все же свой человек, мужичьей крови.

– Еще на один вопрос ответь: зачем в лесу немого играл, балаган устраивал?

– И об этом скажу. Прописки у меня в паспорте, сам знаешь, нет. Потому нет, что надоели мне смерть как вопросники ваши. Куда ни ткнись – чертом над душой висите. Пожить хотел на свободе. Так разве дадите? Отпустишь, что ли?

– Нет. Значит, безгрешен, кроме как в детстве?

– Не грешит, кто в земле лежит. Но то – у всякого.

– Не знал я, что память у тебя гнилая, Мортасов…

Смолин, искоса наблюдая за Рыжим, открыл ящик стола, вынул из него несколько листов бумаги, стекла, склеенные друг с другом по краям. Потом достал из сейфа небольшой бумажный сверток и тоже положил на стол. Кивнул Рыжему:

– Сядь ближе, Николай Кузьмич.

Мортасов неохотно подвинул стул, зевая, вежливо прикрыл рот ладонью.

– Два года назад, Николай Кузьмич, по рынку и комиссионным магазинам ходил один жулик. Он выслеживал тех, кто продавал дорогие вещи, и заключал с ними сделки. Потом отсчитывал деньги и вручал их владельцам вещей. В последний миг, передавая сумму, он заменял ее «денежной куклой». Ты знаешь, что это такое: сверток бумажек, обернутых сторублевкой, скажем. Жулик исчезал раньше, чем обманутые успевали заметить подлог.

Мы напали на его следы. Это был рыжеволосый человек с большими руками и густыми бровями, в которых тогда еще почти не было седины.

Один из наших агентов, наконец, накрыл Рыжего в комиссионном магазине. Но агент был новичок и вернулся к нам с пустыми руками. Рыжий швырнул ему в глаза «денежную куклу», выбежал из магазина, нырнул в проходной двор и исчез.

Так вот, это был ты, Николай Кузьмич.

Мортасов несколько секунд сидел молча, опустив голову и только на его губах блуждала ироническая улыбка.

– Что скажешь?

– Не я был.

– Тогда послушай еще. Мы передали «денежную куклу» в нашу лабораторию. Нам нужны были пальцевые следы мошенника. Эксперт опылил сторублевку графитом. Это – черный порошок, который помогает нам выявлять отпечатки. Графит не помог. Тогда эксперт окурил бумагу парами йода. Это – сильное средство, но и оно ни к чему не привело. Испытали последнее: обработали бумагу раствором азотно-кислого серебра. Ты видишь, я ничего не скрываю от тебя. Чем скорей ты поймешь это, тем лучше… Мы получили ясные и четкие следы. Вот снимки с них.

Смолин подвинул к Рыжему фотографию. Мортасов бросил ленивый взгляд на снимок и поднял глаза:

– Ну, и что?

– Вчера лаборант взял у тебя оттиски пальцев. И они, и следы на «кукле» принадлежат одному человеку!

Рыжий сдвинул брови к переносице, помрачнел и неожиданно рассмеялся:

– Может, когда и держал я эту сторублевку, Смолин. Что ж с того?

На другой день, войдя в кабинет Смолина, Мортасов дружески улыбнулся капитану: «Служишь, Александр Романович? Ну, что ж – служи».

– Не передумал?

Мортасов ответил твердо:

– Не передумал.

– Тогда я расскажу тебе еще об одном случае. Может, он развяжет тебе язык. Года полтора назад, в одну из зимних ночей, в своей комнате, на окраине города, был убит Гурьян Тоболкин, по кличке Лопух. Это был неловкий и бесталанный вор. Но я сейчас не о том. За неделю до смерти Тоболкин пришел к нам – Лопух хотел вернуться к честной жизни. Об этом, видно, узнали. Ночью к его окну подошел человек и выстрелил через стекло Тоболкину в грудь.

Мы осмотрели землю под окнами, пробитое стекло и тело покойного.

След на снегу принадлежал человеку, вероятно, ста восьмидесяти сантиметров роста. Мы пытались найти стреляную гильзу. Если убийца стрелял из пистолета «ТТ» – ее надо искать правее следа. Там ничего не нашли. Мы осмотрели снег справа и позади, может, убийца бил из «Парабеллума»? И там не было. Иногда еще пользуются «Маузером». К нему подходят патроны от «ТТ». Но впереди, у стены, гильзы тоже не оказалось. Не было ее и слева от следа. Выходит, преступник не пользовался и «Вальтером».

И мы, и эксперты решили тогда: убийца стрелял из нагана. Гильза осталась в барабане револьвера. Мы проверили себя еще раз, в дело был пущен миноискатель. И это ничего не дало. Вскрытие показало: Тоболкина убили револьверной пулей.

И тогда мы вспомнили еще об одном. Ты слушаешь?

– Слушаю, – безучастно отозвался Мортасов.

– В поселке электриков среди бела дня была убита женщина. Грабитель сложил вещи в мешок и вышел из дома.

Это был высокий и грузный старик с длинной седой бородой.

Участковый милиционер Балашов обратил внимание на старика, увидел кровь на руках. Он попытался проверить документы у человека с мешком. И тогда грабитель ударил его ножом. В борьбе истекающий кровью милиционер сорвал с лица старика накладную бороду и сдвинул в сторону парик. Под фальшивой прической были рыжие волосы.

Убив милиционера, рыжий срезал у него наган и бросился к мосту. Среди зевак, сгрудившихся вдалеке, к несчастью, не нашлось смелого человека.

Убийца вскочил в ожидавшую его машину. На ней оказался чужой номер, и мы потеряли след рыжего.

Теперь мы его нашли. Похищенный наган оказался у тебя.

На мрачном нахмуренном лице Мортасова медленно перекатывались желваки. Он сказал устало и резко:

– Врешь ты все, капитан! Я сам подписал протокол обыска. Никакого нагана не было.

– Мы оставили своих людей у землянки, Мортасов. Мы знали, к тебе придут твои люди… У одного из них оказался наган. Человек брал у тебя его на двое суток. В «дело». Теперь револьвер у меня.

– Покажи….

Смолин достал из ящика оружие, осмотрел его и подвинул на край стола.

Рыжий поднес наган к глазам, пощупал его взглядом со всех сторон и усмехнулся:

– Здесь нет номера. Почем я знаю, чей это?

– Номер есть, Николай Кузьмич. Ты спилил его, но это не меняет дела. Вот снимок знаков, которые ты уничтожил.

– Так не бывает…

– Ну, хорошо. Чтоб покончить с этим, я расскажу тебе, как делается. Металл нагана имеет одинаковую плотность. Но в том месте, где отштампованы буквы и цифры, сталь уплотнена. Это понятно: на нее давили при штамповке. Ты можешь спилить номер и буквы, но эта уплотненность под ними, это скрытое изображение выбитого знака останется в металле. Даже если сточенная поверхность гладка, как зеркало. В лаборатории металл травили и выявили различную его плотность в оружии. И тогда стал виден номер. Это наган Балашова, Мортасов!

Несколько секунд Смолин молчал, стараясь, чтоб чувство озлобления не пробилось наружу и не помешало допросу. Потом сказал:

– Я могу еще рассказать о рыжих волосах, найденных в ограбленных магазинах. О надписи на стене в ювелирной мастерской. О следах пальцев на ложках и шкатулке. О проломах в крышах, через них вор влезал в квартиры и магазины. О самодельной веревке, которой был связан сторож. Я могу показать протоколы допросов твоей матери и твоих сообщников, слепки с твоих следов и многое другое. Но надо ли?