Текст книги "Птица-Радость. Рассказы о голубиной охоте."

Автор книги: Марк Гроссман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Опара

Видели вы когда-нибудь, как растут только что вылупившиеся из яиц почтовые голубята? Уму непостижимо, как это можно так быстро расти!

Когда я наблюдаю за ростом почтовых голубят, мне всегда вспоминается случай в детстве: у настольных часов я открутил какой-то винтик, и минутная стрелка с шипением и посвистом понеслась по кругу. Двухнедельного завода едва хватило на час такого бега минутной и часовой стрелок.

Если за день до того, как должны проклюнуться птенцы, взять яйцо и приложить к уху, то можно услышать, как слабенько тюкает птенчик в скорлупку: «Тюк-тюк... Тюк-тюк...»

На скорлупке в это время появляются первые бугорочки-трещинки. Это малыш пробивается к воздуху. Ему уже тесно в его скорлупке-колыбельке.

Потом скорлупка распадается на две половинки, и появляется голубёнок. Ух, какой он маленький, слабенький, слепой!

Мать или отец сразу прячут его под своим пухом, чтобы он не простудился, не замёрз. Посидит голубишка так часок-другой и начинает толкаться в живот матери или отца: есть захотел.

Тогда родитель, сидящий на гнезде, помаленьку отодвигается, освобождая малыша. Почувствовав это, крошечная, беспомощная пичуга напрягает все свои силёнки, тянется вверх дрожащей головкой, разевает клюв.

Голубка – чаще всего она оказывается в это время на гнезде – тотчас же начинает медленно склонять голову, раскрывает клюв и потихонечку ловит клювик малыша. И вот, впервые в своей жизни, птенец наедается кашки, приготовленной родителями в зобах.

Поест голубишка, вытянется, обессиленный, на сене и заснёт. И опять греют его своим теплом родители, готовят в зобах кашку, ожидая, когда новорождённый проголодается и попросит есть.

А аппетит у голубят удивительный!

У меня на кухне стоит запасная стеклянная голубятня для наблюдения за птицами. Вся жизнь малышей проходит у нас на глазах – можно делать всякие записи, обдумывать выводы из наблюдений.

Так вот, седьмого марта, расклевав и разломав скорлупки, появились на свет два голых, слепых птенца – дети Паши и Одуванчика.

Каждый видел, наверно, голубиные яйца; голубята в первый день были чуть побольше яиц: всё-таки в своих скорлупках они развиваются почти в дугу согнутые.

На другой день смотрю – что за наваждение: лежат в гнезде голубята и те и не те, вроде вчерашних, только вдвое крупнее.

Спрашиваю дочку:

– Ты не подложила Паше чужих голубят?

Леночка говорит:

– Нет, я ему в гнездо конфету положила, а голубят не трогала.

И вот так каждый день – совсем другие голубята. Через неделю сидят в гнезде здоровенные птенцы, величиной чуть не с мой кулак, редкими пёрышками на спине покрылись, крылышки кое-какие есть, хвостишко. Глазищами моргают: через каждые полчаса писк отчаянный поднимают: подавай им кашу!

Родители в это время почти непрерывно клюют зерно: ещё бы, надо прокормить ребятишек, да и самим не обессилеть!

Теперь уже надо побеспокоиться о втором гнезде для родителей по соседству с первым – голубка вот-вот должна положить новую пару яиц.

С весны до осени голубь с голубкой обычно выводят три пары детей. Но бывают случаи, когда старики выкармливают за год семь пар птенцов!

Витька Голендухин, большой любитель математики, как-то принёс мне длинный лист бумаги, весь исписанный цифрами.

– Не знаю, что мне и делать, – сказал Витька, подавая лист. – Скоро потребуется под голубятню многоэтажный дом.

Я поглядел на лист. Действительно, было над чем призадуматься! У Голендухина сейчас пять пар голубей. Если каждая пара в этом году даст по три гнезда, то уже к осени у Виктора вместе со старыми голубями будет сорок птиц. На следующий год число их увеличится до ста шестидесяти штук. А через шесть лет юный любитель голубей окажется владельцем сорока тысяч девятисот шестидесяти птиц!

– Ещё хорошо, – задумчиво сказал Голендухин, – что голубь живёт не так уж долго. А если б он жил по сто лет, как гуси, вороны, беркуты, попугаи! Пропал бы наш бедный земной шар!

– Не пропал бы, – поспешил я успокоить Голендухина. – У очень многих животных и растений погибают зародыши, гибнут малыши, да и взрослые животные умирают от всяких болезней, замерзают, попадают в лапы своих врагов. Ты ведь знаешь о борьбе, которая постоянно происходит в природе. Вот, скажем, осётр за свой век вымётывает сто миллионов икринок. Ещё больше семян даёт одна травка простой горькой полыни. А гриб-дождевик каждое лето приносит сотни миллиардов спор. Если бы всё это развивалось и выживало и давало в свою очередь потомство, то...

– Ясно, – заключил Витька. – Многоэтажный дом для голубей можно не строить.

Мы с Голендухиным идём на кухню и смотрим, как взрослые голуби кормят птенцов. Наше внимание привлекает Паша. Он кормит своих здоровенных почтарят через каждые полчаса.

– Батюшки! – удивляется Витька. – Им зерно машинами надо привозить!

Сковородка с кормом действительно опустошается почти мгновенно. Да иначе и быть не может. Ведь птенцы некоторых, особенно мелких, птиц съедают за день пищи больше, чем весят сами! Иные из них «поправляются» в сутки так процентов на двадцать – сорок!

Мне самому приходилось видеть в Казахстане, в Заилийском Алатау, крошечную пичугу – пеночку-зарничку. Малютка эта весит всего пять граммов – меньше иного ночного жука! Так вот эта птичка-зарничка, чтобы выкормить своих малюсеньких птенчиков, то и дело появляется у гнезда с новой порцией насекомых. За десять дней отец и мать приносят своим детям почти двадцать тысяч насекомых!

Видно, все эти цифры произвели на Голендухина большое впечатление, потому что, заглянув через некоторое время в гнездо Паши, он всплеснул руками и зашептал испуганно:

– Честное слово, за этот час они вытянулись на целый сантиметр! Вы только посмотрите, как они выросли! Прямо опара какая-то!

Дом всё-таки придётся строить!

Почему голуби не летают клином

Мы лежим на берегу лесного озера, прислонив к пеньку ружья, жуём горькие травинки и молчим.

– Ты никогда не задумывался над тем, как летают птицы? – неожиданно говорит Александр Андреевич. – Не одиночки, а стаи? Вот посмотри.

Он лежит на спине, положив руки под голову, и, щурясь, смотрит в синее бездонное небо, такое синее, будто его начисто отмыли от всякой городской копоти и дыма недавно прошедшие дожди.

Высоко над нами плавно и бесшумно летят большие сильные птицы. Идут клином, и остриё этого клина быстро вычерчивает прямую линию. Журавли потянули на юг.

– Почти так же летают гуси и утки, – размышляет вслух Александр Андреевич. – Правда, они идут цепочкой. Но это – косая цепочка, вроде одной стороны треугольника, клина.

Старый сеттер Рей положил голову на лапы и смотрит то на меня, то на Александра Андреевича недоумевающими глазами. Охотничий пёс не понимает, почему мы лежим. Лес полон звуков и запахов, они лезут в нос и уши собаке, пьянят её. Но Рею приказано лежать, и он лежит.

– Теперь вспомни, – помолчав, говорит Александр Андреевич, – как летают воробьи, чечётки, ласточки. В их стаях нет никакого порядка. В чём тут дело?

Александр Андреевич замолкает и искоса наблюдает за мной: знаю или не знаю? Не дождавшись ответа, говорит:

– Клин помогает журавлям отдыхать в полёте. Бабушка моя говорила: птицы кладут клювы друг другу на спины и не устают. А вожак обходится без этого. На то он и вожак – самая сильная птица в стае.

Возражать Александру Андреевичу не стоит: он шутит.

– А то ещё говорят, – продолжает мой товарищ, – что с помощью клина журавли быстро и безошибочно достигают цели. Вожак знает дорогу и летит головным.

Опять донеслось курлыканье журавлей – и невысоко в небе вырос живой треугольник. Стая стала снижаться: журавли выбирали место для отдыха. Птицы сломали строй. Лёгкие и грациозные в полёте клином, журавли теперь превратились в неуклюжих увальней. Их кидало во все стороны, будто там, на двадцатиметровой высоте, бушевал ветер.

Но тут вожак увидел нас. Он резко взмыл вверх, за ним, громко курлыкая, устремилась вся стая. Журавли быстро построились в воздухе, и через минуту живой клин легко и плавно понёсся на юг.

Александр Андреевич улыбнулся, раскуривая папиросу:

– Значит, полёт клином как-то помогает журавлям легко двигаться вперёд. Но почему голуби быстро и ровно набирают высоту или летят по прямой без всякого видимого порядка?

– Казни, – сказал я товарищу, – не знаю.

– Неделю назад я и сам этого не знал, – снова улыбнулся Александр Андреевич. – Совершенно случайно познакомился с работами академика Шулейкина. Он не орнитолог*, он физик. Однажды этот учёный, посвятивший жизнь физике моря, увидел, как болтало журавлей, сломавших в полёте клин. И тогда учёный внезапно вспомнил один из сложнейших законов физики – закон о совместном движении двух шаров в жидкости или газе. Вспомнил он этот закон и стал внимательно наблюдать за журавлиным клином. И верно: стороны живого треугольника составляют между собой угол примерно в сто десять градусов. А раз так, значит, каждая сторона клина образует к направлению полёта угол в пятьдесят пять градусов. А это и есть тот самый угол, который по закону о совместном движении шаров позволяет телам двигаться плавно и спокойно, не отталкивая друг друга. Вот журавли и выбирают для себя инстинктивно этот угол...

_______________

* О р н и т о л о г – специалист, изучающий птиц.

– Тут что-то не так, – возразил я Александру Андреевичу. – Почему же тогда голуби не летают клином? Или этот самый закон о шарах не касается их?

– Представь себе, почти не касается, – сказал Александр Андреевич. – Знаешь, в чём тут дело? В размерах птиц. Голуби намного меньше журавлей, гусей, бакланов, летающих клином и косой цепочкой. Ну вот, чем меньше птица, тем слабее «дёргает» её при нарушении клина или косой цепочки. Если допустить, что голубь только вдвое меньше кряквы, то «дёргать» его будет в шестьдесят четыре раза меньше, чем крякву.

Мы молча лежим с товарищем на берегу озера, смотрим в умытое синее небо и с надеждой ждём: не появится ли где ещё один журавлиный клин – эта ещё одна маленькая разгаданная тайна природы.

А рядом с нами мучается Рей, вскакивает, нюхает воздух и смотрит на нас непонимающими глазами:

«Утки же! Утки подплывают!»

ПЕРНАТЫЕ ГЕРОИ

Как арестовали Али-бека

Мы сидели втроём в небольшом дворике пограничной заставы и с наслаждением пили холодный, со льда, кумыс*, когда над нашей головой пронёсся синий почтовый голубь.

_______________

* К у м ы с – напиток из перебродившего кобыльего молока.

Начальник заставы резко отодвинул пиалу* с кумысом и почти бегом направился к голубятне.

_______________

* П и а л а – чашка.

Через несколько секунд на заставе зазвучал резкий сигнал боевой тревоги. Солдаты из казармы бросились к лошадям. Вскоре только тучи пыли над горбатой, потрескавшейся от жары дорогой указывали на след умчавшихся пограничников.

Андрей Павлович, начальник заставы, уехал тоже, и нам не у кого было спросить, что случилось на границе.

Пограничники вернулись в полдень. С ними было семеро задержанных. Одного из нарушителей поместили в отдельную комнату. Человек этот был в бедном, залатанном халате, в мягких, тоже починенных ичигах*, густо измазанных грязью. Лицо арестованного, почти кофейное от загара, было изрезано глубокими и широкими морщинами. Выгоревшие от солнца пшеничные брови устало надвинуты на глаза.

_______________

* И ч и г и – сапоги из мягкой кожи.

– Плохо вы встречаете земляков, братья, – глухо сказал человек, когда мы вошли к нему. – Я верил, что это утро будет утром моей новой жизни. Меня обманули, сказав, что в Советской Азии бедняков встречают с почётом...

– Бедняки не приходят к нам с ножами, – мрачно отозвался Андрей Павлович. – Бедняки не бегут от нас в камыши, как шакалы.

Арестованный усмехнулся:

– Начальнику хотелось, чтобы я открыто переплыл границу и получил свинец в спину с той стороны?

– Это было бы лучше и для тебя, и для нас, Али-бек!

Человек вздрогнул и пристально посмотрел на начальника заставы. Потом он отвёл взгляд от серых глаз Андрея Павловича и пожал плечами:

– Начальник, да продлит аллах его дни, ошибается. Что общего у бедняка Анвира с душителем бедных Али-беком? Разве то, что оба родились под этим небом.

– Ты смел и хитёр, Али-бек, – сухо сказал Андрей Павлович. – Мы ценим смелость даже у врага. Но мы ещё знаем: кобра будет рада, если вся земля окажется пустыней.

Тот, кого Андрей Павлович называл Алибеком, вяло пожал плечами и промолвил, печально улыбаясь:

– Да будет на всё воля аллаха. Начальник сам увидит, что он ошибся, приняв вьючного ишака за барса.

Мы вышли на веранду и сели за стол. Прерванный завтрак так и не возобновился. Андрей Павлович задумчиво покусывал лепёшку, зачем-то дул на холодный кумыс, и мы отчётливо видели, что начальнику заставы сейчас не до еды.

Против ожидания капитан заговорил сам:

– Я был рядовым в дивизионе. Им командовал человек, имя которого теперь знают все пограничники страны. В те далёкие годы басмачи вели себя нагло. Они то и дело устраивали набеги на наши кишлаки. Но горе было басмачам, когда мы настигали их: люди дивизиона учились мужеству у своего командира.

Пятнадцатого мая тридцать третьего года в сыпучих песках. Каракумов мы вели бой с крупной бандой басмачей. Мы дрались почти в упор, и я мог бы закрыть собой командира, если б вовремя увидел, как поднял свой карабин вот этот... барс, выдающий себя за ишака. Я запомнил его лицо, будто выбитое на медной монете.

Али-бека успели увезти бандиты; я выстрелил в него с расстояния в двадцать шагов. Я могу сказать точно, куда стрелял, и мы найдём след от свинца под нищенским халатом этого убийцы и актёра.

– Может быть, ты всё-таки ошибаешься? – осторожно спросил капитана Александр Андреевич. – С тех пор прошло столько лет...

– Я не мог забыть лицо врага, – угрюмо сказал начальник заставы.

– Как его арестовали? – поинтересовался Александр Андреевич.

– Поговорите с дозором. Мне придётся выехать в отряд, – ответил Андрей Павлович, пожимая нам на прощание руки.

Ночью, обжигаясь кок-чаем*, мы сидели в дежурке и беседовали с сержантами Ильёй Ишонковым и Петром Левановым, арестовавшими четырёх из семи нарушителей.

_______________

* К о к-ч а й – зелёный чай, распространённый в Средней Азии.

– Их было семеро. Незадолго до рассвета они вошли в жёлтую воду Амударьи на южном берегу, – начал свой рассказ сержант Леванов, в прошлом инженер одного из уральских заводов. – Они пытались переплыть реку сразу в четырёх или пяти местах.

Я думаю, что эту операцию тщательно продумали специалисты. Дело в том, что губсар – небольшой камышовый плот, на котором плыли двое из семи, – шёл в нашу сторону совершенно открыто. Люди гребли небольшими досками, и их плеск хорошо был слышен в предутренней тишине.

Обычно нарушители, переплывающие реку на губсарах или бурдюках, гребут маленькими рогатками, на конце укреплён камыш. Такими вёслами можно действовать почти бесшумно.

Мы сразу обратили внимание на это странное обстоятельство. Люди уходили к нам не таясь, а дозоры той стороны делали вид, что ничего не замечают.

Но дело было не только в этом. Понятно, что нарушителям не мешали уйти с того берега. Но почему они открыто, будто стремясь, чтоб мы их увидели, плыли в нашу сторону?

И я и Илья Ишонков – мы были в эту ночь с ним в паре – почти одновременно подумали: людей этих умышленно направили к нам. Пока мы будем заниматься ими, кто-то другой тайно переплывёт реку.

Сержант Ишонков остался сторожить губсар, а я чуть отпустил поводок Волка.

Пёс молча потащил меня влево, вдоль реки.

Начинало светать. Я торопливо шёл за собакой через высокие, в рост человека, камыши. Слух, зрение, винтовка – всё было наготове.

В нескольких километрах правее нас нёс дозорную службу старшина Владимир Кузьмич Романов. За много лет службы на границе он двадцать раз приводил на заставу диверсантов и шпионов.

Мы с Ильёй – ученики старшины. Он обучал нас всему, что не только помогает успеху дела, но зачастую и спасает жизнь пограничника.

Мы можем различить на слух поступь тигра от поступи кабана и поступь кабана – от шагов человека. Мы знаем, как выглядит любой куст, любое дерево нашего участка ночью. Мы можем наизусть сказать, сколько крупных камней лежит на берегу, откуда и куда идёт любая тропа, куда выплывет на нашей стороне нарушитель, вошедший в воду, скажем, возле старого тополя на том берегу.

И вот я шёл, стараясь не сделать ошибки.

Мне посчастливилось увидеть нарушителя в то последнее мгновение, которое оставалось у меня ещё в запасе. Упусти я этот миг – и потерял бы врага, дал бы ему возможность проникнуть в глубь нашей земли или вернуться к своим...

Леванов замолчал и взглянул на Ишонкова, будто спрашивал его: «Так ли я говорю, Илья?» И, убедившись, что «так», продолжал:

– Неподалёку от берега находится небольшой островок, густо поросший камышом. Островок этот – наша земля. Я заметил нарушителя в то мгновение, когда его губсар входил в прибрежный камыш. Задрожали метёлки камыша – человек выбирался на сухое место. Потом всё стихло.

Я понял: нарушитель хочет отдохнуть, дождаться темноты и тогда уже плыть к нашему берегу.

Надо было действовать немедля. Лучше всего было взять нарушителя сейчас же, пока он не отдохнул.

Я быстро пробежал вверх по реке и разделся. В трусах и майке вошёл в воду. Патронташ надел на шею, правую руку с винтовкой поднял над водой и поплыл. Вслед за мной бесшумно спустился в реку Волк.

По прямой до островка всего двести метров. Но течение здесь настолько сильное, что меня стало тащить мимо островка. Я выбивался из сил, стараясь справиться с волнами. Волк чувствовал себя, кажется, лучше.

– Любой человек устал бы, – вставил молчавший до этого Ишонков. – Леванов только одной рукой грёб, в другой – оружие.

– Меня выручила отмель, оказавшаяся на пути, – продолжал свои рассказ сержант. – Я передохнул и вместе с Волком вскоре оказался на островке.

Без единого звука, описав в воздухе дугу, опустился Волк на грудь нарушителя.

Через минуту, прочно связав арестованного сыромятным ремнём, я поплыл к своему берегу. Собака осталась на островке сторожить задержанного.

Быстро одевшись, я побежал к лодке, спрятанной неподалёку. Спеша вдоль контрольной полосы – только птица может перелететь эту полосу, не оставив на ней следа, – я заметил на мягком грунте отпечатки пары ичигов.

Кто-то с юга на север пересёк границу!

Что было делать? Идти по следам? Бежать к товарищу? Возвращаться на остров?

Я решил найти сержанта Ишонкова.

Илья стоял на прежнем месте с винтовкой наготове, а возле него, лицом вниз, лежали на земле те самые два нарушителя, которые на виду у нас переплывали Амударью. Сержант ждал меня.

Мы сразу почему-то решили, что скрывшийся нарушитель – самый опасный враг. Собственно, не «почему-то», а по совершенно определённым причинам.

Эти двое, плывшие открыто, конечно, мелкая сошка. Тот, кто остался на острове, – очевидно, новичок, и едва ли ему поручили что-нибудь серьёзное. Оставался этот ушедший в глубь нашей земли опытный и смелый враг. Трус не пошёл бы днём.

Кони наши стояли в небольшой лощине, укрытые высокими камышами. К седлу ишонковского коня была приторочена клетка со старой почтовой голубкой – Синей Стрелой. Это имя она получила за быстроту полёта, за то, что всегда шла к голубятне по прямой.

Тут мне придётся сделать небольшое отступление. До армии я окончил технический институт и получил звание инженера по радиотехнике. Возможно, поэтому я не очень верил в роль почтовых голубей на службе связи. Я обычно подсмеивался над товарищами, уверявшими, что голуби, как и собаки, могут сыграть большую роль на границе.

И вот тогда, когда мы раздумывали, как быстрее сообщить на заставу о случившемся и попросить помощи, Илья вспомнил о Синей Стреле.

– Посторожи этих, – кивнул он мне на задержанных, – я побегу за голубкой.

Там же, у лошадей, Ишонков написал записку и, вложив её в зажимной портдепешник на ноге Синей Стрелы, выбросил голубку в воздух.

Через полчаса застава уже преследовала скрывшегося нарушителя. Мы нашли его в камышах, в двенадцати километрах от реки.

Поняв, что ему не уйти, нарушитель бросил нож и потребовал старшего начальника. Он, видите ли, бедняк, мечтающий о новой жизни в стране, где нет бедняков. Он сам родом из этих мест, но родители его поступили неосмотрительно, бежав на юг после революции. Он желает исправить ошибку своих родителей. Наша конституция будет бальзамом для его израненной нищетой души. И всё в таком же духе.

Остальное вы, наверно, знаете, – заключил свой рассказ Леванов. – Оставленный на острове нарушитель оказался на есте. Трёх перебежчиков задержал старшина Романов со своим напарником. Все семеро попали в наши руки.

Молчаливый Ишонков кивнул головой, подтверждая, что всё сказанное товарищем – правда.

Утром на заставу вернулся Андрей Павлович. С ним приехали два пожилых офицера, оба в звании полковников.

– Так ты говоришь, Андрей Павлович, что уверен, а? – спросил один из них капитана. – Ну что ж, показывай.

Мы все вместе зашли в помещение, где отдельно от других задержанных находился человек, назвавшийся Анвиром.

Он сидел около миски с нетронутой едой и даже не встал, когда вошли офицеры.

– Здравствуй, Али-бек! – сказал один из полковников. – Опять к нам непрошеным гостем?

Задержанный медленно поднял голову, пристально посмотрел на полковника, и незапно в его покрасневших узких глазах вспыхнул сатанинский огонёк:

– Здравствуй, политрук Котенко!

Через час, когда офицеры уже заканчивали допрос, полковник Котенко сказал задержанному:

– Недолго ты всё-таки запирался, Али-бек!

Старый басмач зло оскалил зубы:

– Я проиграл эти скачки, полковник. Меня бы всё равно выдали люди, переплывшие со мной Аму. У этих баранов нет никакого понятия о чести.

Помолчав, Али-бек осведомился:

– Могу я задать капитану вопрос?

Получив разрешение, Али-бек спросил:

– Скажи, капитан, как ты узнал, что я перешёл границу? Я хорошо знаю, что на этом участке был только один дозор. Я обошёл его. Кто доставил тебе эту весть?

Андрей Павлович позвонил. Вошёл солдат.

– Быстро – Синюю Стрелу!

Через минуту солдат вернулся с голубкой.

Али-бек внимательно осмотрел птицу, беспокойно поводившую головой, и, криво улыбаясь, сказал капитану:

– Воля аллаха на всё, начальник заставы. Ты можешь расстрелять меня и получить большую награду. За голову Али-бека тебе много заплатят.

– Ты и так стреляная птица, – зло усмехнулся Андрей Павлович. – Мы не стреляем пленных, это ты знаешь не хуже нас. А что касается платы, то я уже получил. Такого гуся, как ты, не всякому удаётся поймать!